Счастливая Москва
|
|
|||
| А.Платонов
Счастливая Москва |
|||
11
Зимою в два часа дня ночи подъемник 18-ой шахты
метрополитена сработал по аварийному сигналу -- наверх была
поднята девушка-вахтер и вызвана карета скорой помощи. У той
девушки была размята правая нога в верхней полной части, выше
колена.
-- Вам очень больно или нет? -- наклонился к ней серый от
усталости и страха прораб.
-- Ну конечно, но только не очень! -- здраво ответила
шахтерка. -- Я еще может быть встану сейчас...
Она действительно встала с носилок, прошла несколько шагов
и упала в снег. Из нее вышла кровь; на снегу, освещенном
прожектором, кровь казалась желтой, истощенной еще задолго в
теле, но лицо упавшей глядело блестящими глазами и губы были
красными от здоровья или высокой температуры.
-- Как же это случилось с вами? -- допрашивал ее прораб,
помогая ей лечь на подстилку.
-- Не помню, -- ответила раненая, -- на меня вагонетки
наскочили и зажали в слепой проход... Но вы отойдите теперь, я
буду спать, а то боль чувствовать неохота.
Прораб отошел, готовый сам себе оторвать ногу, лишь бы эта
девушка уцелела полностью. Приехал автомобиль и увез уснувшую
шахтерку в хирургическую клинику.
В экспериментальной клинике находился Самбикин в качестве
ночного дежурного врача; срочных больных не привозили, он сидел
наедине с мертвой материей и пытался выбрать из нее то
малоизвестное вещество, которое было припасено для долгой, но
не случившейся жизни.
Перед Самбикиным лежал на опытном столе некогда
оперированный им ребенок. Он долго томился в больнице, однако
вчера умер и перед смертью стал на короткое время безумным,
потому что в костяных скважинах на его голове, где
производилась операция, появился гной и сразу, со скоростью
сгорания, отравил его сознание. Сестра рассказывала Самбикину,
что маленький больной закрыл на минуту спокойные хорошо
наполненные глаза, а открыл их пустыми и скучными, как
пробитыми насквозь.
Самбикин в долгом одиночестве гладил голое тело умершего,
как самую священную социалистическую собственность, и горе
нагревалось в нем, пустынное, не разрешимое никем.
К полночи он раскопал инструментом сердце в груди
покойного, затем вынул железу из области горла и стал
исследовать эти органы приборами и препаратами, выискивая, где
хранится заряд неистраченной живой энергии. Самбикин был
убежден, что жизнь есть лишь одна из редких особенностей вечной
мертвой материи и эта особенность скрыта в самом прочном
составе вещества, поэтому умершим нужно так же мало, чтобы
ожить, как мало нужно было, чтобы они скончались. Более того,
живое напряжение снедаемого смертью человека настолько велико,
что больной бывает сильнее здорового, а мертвый жизнеспособней
живущих.
Самбикин решил мертвыми оживлять мертвых, но его позвали к
раненой живой.
Шахтерку положили на стол перевязочной и накрыли лицо
двойной кисеей -- она спала.
Самбикин осмотрел ее ногу; кровь вырывалась с давлением
наружу и слегка вспенивалась; кость была раздроблена по всему
сечению и внутрь раны въелись различные нечистоты. Но
окружающее тело имело нежный смуглый цвет и такую свежую
опухшую форму поздней невинности, что шахтерка заслуживала
бессмертия; даже сильный запах пота, исходивший из ее кожи,
приносил прелесть и возбуждение жизни, напоминая хлеб и
обширное пространство травы.
Самбикин распорядился о приготовлении изувеченной к
операции на завтрашний день.
Наутро Самбикин увидел на операционном столе Москву
Честнову; она была в сознании и поздоровалась с ним, но нога ее
стала темной и жилы на ней, переполненные мертвой кровью,
набухли, как у склерозной старухи. Москва уже была вымыта и ей
сбрили волосы в паху.
-- Ну, теперь до свиданья! -- сказал Самбикин, растирая
свои большие руки.
-- До свиданья, -- ответила Москва и стала блуждать
глазами, потому что сестра дала ей вдохнуть усыпляющее
вещество.
Она заснула и пошевелила шелестящими губами в жажде
горячего тела.
-- Уснула, -- сказала сестра, обнажая всю Москву.
Самбикин долго работал над ногой, пока не отделил ее
начисто, дабы избавить организм от гангрены. Москва лежала
спокойная; неопределенное грустное сновидение плыло в ее
сознании, -- она бежала по улице, где жили животные и люди, --
животные отрывали от нее куски тела и съедали их, люди
впивались и задерживали, но она бежала от них далее, вниз, к
пустому морю, где кто-то плакал по ней; туловище ее ежеминутно
уменьшалось, одежду давно содрали люди, наконец остались
торчащие кости, -- тогда и эти кости начали обламывать попутные
дети, но Москва, чувствуя себя худой и все более уменьшающейся,
терпеливо убегала дальше, лишь бы никогда не возвращаться в
страшные покинутые места, откуда она убежала, лишь бы уцелеть,
хотя бы в виде ничтожного существа из нескольких сухих
костей... Она упала на жесткие камни и все, кто рвал и ел ее в
бегстве, навалились на нее тяжестью.
Москва проснулась. Склонившись, ее обнимал Самбикин и
пачкал кровью ее груди, шею и живот.
-- Пить! -- попросила Москва.
В операционной никого не было, своих помощниц-сестер
Самбикин давно услал, где-то в далеком углу шипела газовая
горелка.
-- Я теперь хромая, -- сказала Честнова.
-- Да, -- ответил Самбикин, не оставляя ее. -- Но это все
равно, я не знаю, что сказать вам...
Он поцеловал ее в рот; изо рта выходил удушающий запах
хлороформа, но он мог теперь дышать всем чем попало, что она
выдыхала из себя.
-- Обождите, я ведь больная, -- попросила Честнова.
-- Извините, -- отстранился Самбикин. -- Есть вещи,
которые уничтожают все, это -- вы. Когда я увидел вас, я забыл
думать, я думал, что умру...
-- Ну ладно, -- неясно улыбнулась Москва. -- Покажите мне
мою ногу.
-- Ее нет, я велел отослать ее себе домой.
-- Зачем? Я ведь не нога...
-- А кто же?
-- Я не нога, не грудь, не живот, не глаза, -- сама не
знаю кто... Унесите меня спать.
На следующий день здоровье Москвы ослабело, начался жар и
пошла кровавая моча. Самбикин стучал себя по голове, чтобы
опомниться от любви, анализировал свое состояние физиологически
и психически, смеялся, усиленно морща лицо, но ничего не мог
достигнуть. Суета и напряжение работы оставили его, он ходил,
как бездельник, по дальним улицам в одиночестве, занятый
скучной неподвижной мыслью любви. Иногда он прислонялся головой
к дереву на ночном бульваре, чувствуя нестерпимое горе, редкие
слезы опускались по его лицу и он, стыдясь, собирал их языком
вокруг рта и проглатывал.
Во вторую ночь Самбикин взял сердце и шейную железу
умершего ребенка, приготовил из них таинственную суспензию и
впрыснул ее в тело Честновой. Так как он спать почти не мог, то
проблуждал по городу до рассвета, а утром встретил в клинике
мать покойного мальчика, -- она пришла брать своего покойного
сына для похорон. Самбикин отправился с нею, помог ей в
необходимых хлопотах, а после полудня уже шел рядом с худою,
дрожащей женщиной за повозкой, где лежал мальчик с пустой
грудью в гробу. Неизвестная, странная жизнь открылась перед ним
-- жизнь горя и сердца, воспоминаний, нужды в утешении и
привязанности. Эта жизнь была настолько же велика, как и жизнь
ума и усердной работы, но более безмолвна.
Москва Честнова поправлялась долго, она пожелтела и руки
ее высохли от неподвижности. Но в окне она видела ветви
какого-то дворового больничного дерева; ветви скреблись по
оконному стеклу в течении долгих мартовских ночей, они зябли и
тосковали, чувствуя срок наступающего тепла. Москва слушала
движение влажного ветра и ветвей, постукивала им в ответ
пальцем по стеклу и не верила ни во что бедное и несчастное на
свете -- не может быть! "Я скоро выйду к вам!" -- шептала она
наружу, прильнув ртом к стеклу.
Однажды в апреле, уже вечером, когда в клинике уже нужно
было спать, Честнова услышала где-то далеко игру на скрипке.
Она прислушалась и узнала музыку -- это играл скрипач в том
недалеком жакте, где жил Комягин. Изменяется время, жизнь и
погода, -- наступала весна, кооперативный музыкант играл еще
лучше, чем прежде: Москва слушала и воображала ночные овраги в
полях и птиц, летящих в нужде сквозь холодную тьму вперед.
Днем, как обычно, Москву часто навещали ее подруги по
прошлой работе в земле; после операции приходил два раза
треугольник шахты метрополитена и приносил ей торты в коробках
за счет профсоюза.
"Выздоровлю, пойду замуж за Комягина, -- думала Москва по
ночам, слушая, как распространяется в огромном воздухе музыка
жактовского скрипача. -- Я теперь хромая баба!"
Ее выписали в конце апреля. Самбикин принес ей новые
прочные костыли -- на весь долгий путь остающейся жизни. Но
идти Москве было некуда, она жила до больницы в сорок пятом
общежитии метростроя, а теперь то общежитие куда-то перевели,
она не знала.
Самбикин, открыв дверь автомобиля, ждал адреса, куда ее
везти, но Москва улыбалась и молчала. Тогда Самбикин повез ее к
себе.
Через несколько дней, не дожидаясь окончательного
заживления раны на ноге Москвы, Самбикин уехал с нею на Кавказ,
в дом отдыха на черноморском берегу.
Каждое утро, после завтрака, Самбикин провожал Москву на
берег шумного моря и Москва часами смотрела в невозвратное
пространство. "Уйду, уйду куда-нибудь", -- шептала она одно и
то же. Самбикин молчал близ нее, его внутренности болели, точно
медленно сгнивали, и в опустевшей голове томилась одна нищая
мысль любви к обедневшему, безногому телу Москвы. Самбикин
стыдился такой своей жалкой жизни; в мертвые послеобеденные
часы он уходил в горную рощу и там бормотал, ломал сучья, пел,
умолял всю природу отвязаться от него и дать наконец покой и
работоспособность, ложился в землю и чувствовал, как все это
неинтересно.
Возвращаясь к вечеру, Самбикин зачастую даже не мог
добраться до Честновой, настолько она была окружена вниманием,
заботой и навязчивостью полнеющих на отдыхе мужчин. Уродство
Москвы теперь было мало заметно -- ей привезли протез из Туапсе
и она ходила без костылей, с одной тростью, на которой все,
кому Москва нравилась, уже успели вырезать свои имена и дату и
нарисовать символы безумных страстей. Разглядывая свою трость,
Москва понимала, что надо удавиться, если бы рисунки были
искренними, знакомые люди рисовали в сущности только одно: как
бы они хотели рожать от нее детей.
Один раз Москве захотелось винограда, но весной он не
вырастает. Самбикин обходил колхозные окрестности, однако всюду
виноград уже давно был превращен в вино. Москва сильно
опечалилась -- после потери ноги и болезни у нее появилась
разная блажь, в виде нетерпенья по поводу какого-нибудь
пустяка. Она, например, каждый день мыла себе голову, потому
что все время чувствовала в волосах грязь и даже плакала от
огорчения, что грязь никак не проходит. Когда Москва, как
обычно, мыла однажды вечером голову над чашкой в саду, к
изгороди подошел пожилой горец и стал молча смотреть.
-- Дедушка, принеси мне винограду! -- попросила его
Москва. -- Или у вас его нету?
-- Нету, -- ответил горный человек. -- Откуда он теперь!
-- Ну тогда не гляди на меня, -- сказала Честнова. --
Неужели у вас ни одной ягодки нету, ты же видишь -- я хромая...
Горец ушел без ответа, а наутро Москва увидела его снова.
Он дождался, когда Москва вышла на крыльцо дома, и подарил ей
новую корзину, где под свежими листьями лежал бережно
отобранный виноград, весом более пуда. После корзины горец
подал Москве маленькую вещь -- цветную тряпочку. Она развернула
ее и увидела там человеческий ноготь с большого пальца. Она не
понимала.
-- Возьми, русская дочка, -- объяснил ей старый
крестьянин. -- Мне шестьдесят лет, поэтому я дарю тебе свой
ноготь. Если бы мне стало сорок, я бы принес тебе свой палец, а
если б тридцать, я тоже отнял бы себе ту ногу, которой и у тебя
нету.
Москва нахмурилась, чтоб спокойно сдержать свою радость, а
потом повернулась, чтобы убежать, и упала, ударившись в камень
порога неживым деревом ноги.
Горец не хотел знать про человека все, а только лучшее,
поэтому он сейчас же ушел в свое жилище и больше не был
никогда.
Прошло время отдыха и лечения, Москва оправилась
окончательно и освоила деревянную ногу, как живую. По-прежнему
каждый день ее провожал Самбикин на берег моря и оставлял одну.
Движение воды в пространстве напоминало Москве Честновой
про большую участь ее жизни, о том, что мир действительно
бесконечен и концы его не сойдутся нигде, -- человек
безвозвратен.
Ко дню обратного отъезда любовь Самбикина к Москве уже
превратилась для него в такую умственную загадку, что Самбикин
всецело принялся за ее решение и забыл в своем сердце
страдальческое чувство.
Нет комментариев. Оставить комментарий: |
|
|