Л.Андреев
Анатэма
Трагическое представление в семи картинах

 
Источник, комментарии
Картина 1
Картина 2
Картина 3
Картина 4
Картина 5
Картина 6
Картина 7

СЕДЬМАЯ КАРТИНА

Ничего не произошло. Ничего не изменилось. Все так же тяжко подавляют землю железные, извека закрытые врата, за которыми в безмолвии и тайне обитает начало всякого бытия, Великий Разум вселенной. И все так же безмолвен и грозно неподвижен Некто, ограждающий входы, — ничего не произошло, ничто не изменилось. Ужасен серый свет, немой, как серые камни, ужасно место — но Анатэма любит его. И вот снова показывается он; но не ползет он на брюхе собакою, не прячется за камни, как вор — как победитель, надменной поступью, медлительной важностью движений он старается закрепить свою победу. Но так как никогда не может быть правдивым дьявол и нет предела сомнениям его, то и сюда он вносит вечную раздвоенность свою: идет, как победитель, а сам боится, закидывает голову кверху, как властелин, а сам смеется над преувеличенною важностью своей; мрачный и злой шут — он тоскует о величии и, принужденный к смеху, ненавидит смех. Так, важничая чрезмерно, доходит он до середины горы и ждет в горделивой позе. Но как огонь сухое дерево, — пожирает безмолвие его неуверенную важность — и уже торопится он, даже не выдержав паузы, как плохой музыкант, скрыть себя и свои сомнения и свой ненавистный страх в густой чаще шуток, крика громкого и торопливых жестов. Топает ногой и кричит притворно-грозным голосом.
Анатэма. Почему нет труб и торжества? Почему закрыты эти старые и ржавые ворота? и никто не подает мне ключей? Разве в порядочном кругу так принято встречать именитого гостя, владетельного князя дружественной нам земли? Один швейцар, видимо, заснувший, и больше никого. Плохо. Плохо. (Хохочет. И, натягиваясь истомно, присаживается на камень. Говорит кротко и манерно-устало.) Но я не тщеславен. Трубы, цветы и крики — все это пустяки! Я сам слышал, как однажды трубили славу Давиду Лейзеру, — а что из этого вышло? (Вздыхает.) Грустно подумать. (Насвистывает грустно.) Ты слыхал, конечно, какая неприятность постигла моего друга, Давида Лейзера? Помнится, когда последний раз болтали мы с тобою — ты еще не знал этого имени... Но теперь ты знаешь его? Гордое имя! Когда я уходил с земли, вся земля миллионом голодных глоток выкликала это славное имя: Давид-обманщик! Давид-предатель! Давид-лжец! При этом, как мне показалось, некоторые весьма несдержанно упрекали и еще кого-то. Ведь не от своего имени действовал так неосторожно мой честный, безвременно погибший друг. (Некто молчит. И, дыша злобою, с торжеством уже не притворным, Анатэма кричит.) Имя! Имя того, кто погубил Давида и тысячи людей. Я Анатэма, у меня нет сердца, на адском огне высохли мои глаза, и нет в них слез, но если б были они — я все их отдал бы Давиду. У меня нет сердца — но было мгновение, когда что-то живое шевельнулось в моей груди, и я испугался: разве может родиться сердце? Я видел, как погибал Давид и с ним тысячи людей, я видел, как в пучину небытия, в мое жилище мрака и смерти низвергался его дух, черный, свернувшийся жалко, как дохлый червяк на солнце... Скажи, не ты ли погубил Давида?
Некто, ограждающий входы. Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в бессмертии огня. Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в бессмертии света, который есть жизнь.
Пораженный Анатэма падает на землю и мгновение лежит неподвижно. Затем поднимает голову, яростную, как у змеи. Затем встает и говорит со спокойствием безграничного гнева.
Анатэма. Ты лжешь. Прости меня за дерзость, но ты — лжешь. Конечно, власть твоя безмерна — и дохлому червяку, почерневшему на солнце, ты можешь дать бессмертие. Но справедливо ли это будет? Или лгут числа, которым подчиняешься и ты? Или все весы показывают ложно, и весь твой мир одна сплошная ложь? — жестокая и дикая игра в законы, злой смех деспота над безгласием и покорностью раба? (Говорит мрачно, в тоске бессмертной слепоты.) Я устал искать. Я устал жить и мучиться бесплодно, в погоне за ускользающим вечно. Дай мне смерть — но не терзай неведением меня, ответь мне честно, как честен я в моем восстании раба. Не любил ли Давид? — Ответь. Не отдал ли душу Давид? — Ответь. И не камнями ль побили Давида, отдавшего душу? — Ответь.
Некто. Да. Камнями побили Давида, отдавшего душу.
Анатэма (мрачно усмехаясь). Пока ты честен и отвечаешь скромно. Не утолив голода голодных — не дав зрения слепым — не вернув жизни безвинно умершим — произведя раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое, ибо уже поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и грабеж, — не проявил ли Давид бессилия любви и не сотворил ли он великого зла, которое числом можно исчислить и мерою измерить?
Некто. Да, Давид сделал то, о чем ты говоришь; и сделали люди то, в чем ты упрекаешь людей. И не лгут числа, и верны весы, и всякая мера есть то, что она есть.
Анатэма (торжествующе). Ты говоришь!
Некто. Но не мерою измеряется, и не числом вычисляется, и не весами взвешивается то, чего ты не знаешь, Анатэма. У света нет границ, и не положено предела раскаленности огня: есть огонь красный, есть огонь желтый, есть огонь белый, на котором солнце сгорает, как желтая солома, — и есть еще иной, неведомый огонь, имени которого никто не знает — ибо не положено предела раскаленности огня. Погибший в числах, мертвый в мере и весах, Давид достиг бессмертия в бессмертии огня.
Анатэма. Ты снова лжешь! (В отчаянии мечется по земле.) О, кто же поможет честному Анатэме? Его обманывают вечно. О! Кто поможет несчастному Анатэме, его бессмертие — обман. Ах, плачьте, возлюбившие дьявола, стенайте и горюйте, стремящиеся к истине, почитающие ум, — его обманывают вечно. Я выиграл — он отнимает, я победил — он победителя заковывает в цепи, властителю выкалывает очи, надменному — дает собачьи ухватки, виляющий и вздрагивающий хвост. Давид, Давид, я был тебе другом, скажи ему — он лжет. (Кладет голову на протянутые руки, как собака, и стенает горько.) Где истина? — Где истина? — Где истина? Не камнем ли она побита — не во рву ли с падалью лежит она... ах, свет погас над миром, ах, нет очей у мира — их поклевало воронье... Где истина? — Где истина? — Где истина? (Жалобно.) Скажи, узнает ли Анатэма истину?
Некто. Нет.
Анатэма. Скажи, увидит ли Анатэма врата открытыми? Увижу ли лицо твое?
Некто. Нет. Никогда. Мое лицо открыто — но ты его не видишь. Моя речь громка — но ты ее не слышишь. Мои веления ясны — но ты их не знаешь, Анатэма. И не увидишь никогда — и не услышишь никогда, и не узнаешь никогда. Анатэма — несчастный дух, бессмертный в числах, вечно живой в мере и весах, но еще не родившийся для жизни.
Анатэма вскакивает.
Анатэма. Ты лжешь — молчаливый пес, грабитель, укравший истину у мира, железом заградивший входы. Прощай — я честную люблю игру и проигрыш верну. А не отдашь — на всю вселенную я закричу: ограбили — спасите! (Хохочет. Насвистывая, отходит на несколько шагов — оборачивается. Беззаботно.) Мне нечего делать, и я гуляю по миру. Ты знаешь ли, куда направляюсь я сейчас? Я пойду на могилу Давида Лейзера. Как тоскующая вдова, как сын отца, убитого из-за угла предательским ударом, — я сяду на могиле Давида Лейзера и буду плакать так горько, и буду кричать так громко, и буду звать так страшно, что не останется в мире честной души, которая не прокляла бы убийцу. Потерявший рассудок от горя, я буду показывать направо и налево: не этот ли убил? не этот ли помог кровавому злодейству? не этот ли предал? Я буду плакать так горько, я буду обвинять так грозно, что все на земле станут убийцами и палачами — во имя Лейзера, во имя Давида Лейзера, во имя Давида, радующего людей! И когда с горы трупов, скверных, вонючих, грязных трупов я возвещу народу, что это ты убил Давида и людей, — мне поверят. (Хохочет.) Ведь у тебя такая скверная репутация: лжеца — обманщика — убийцы. Прощай. (Уходит со смехом.)
Еще раз из глубины доносится его хохот. И безмолвие оковывает все.
Занавес

Источник. Комментарий.
 
Главная страница


Нет комментариев.



Оставить комментарий:
Ваше Имя:
Email:
Антибот: *  
Ваш комментарий: