Василий Аксенов
Апельсины из Марокко
|
|
|||
|
Василий Аксенов |
|||
Глава X. НИКОЛАЙ КАЛЧАНОВ
Танцы в стране Апельсинии, такими и должны быть танцы под
луной, ах, тальяночка моя, мать честна, гопак или твист - не
все ли равно, разудалые танцы на Апельсиновом плато, у подножия
Апельсиновых гор, у края той самой Апельсиновой планеты, а
спутнички- апельсинчики свистят над головами нашими садовыми.
Если бы это было еще вчера! Как бы это было весело и
естественно, Боже ты мой! Колька Калчанов, бородатый черт, в
паре с Катенькой Кичекьян, урожденной Пироговой, друг мужа с
женой друга, а еще один дружок исполняет соло на транзисторном
приемнике. Ах, какое веселье!
Нет, нет, истерикой даже не пахло. Все было очень хорошо,
но только лучше было бы, если бы это было вчера.
Вдруг кончились танцы. Катя увидела Чудакова.
- Чудаков! Чудаков! - закричала она.
Он подошел и пожал ей руку.
- Ну, как? - спросила Катя.
- Да что там, - пробурчал Чудаков, - третью кончаем.
- Кончаете уже? - ахнула Катя и вдруг оглянулась на нас с
Сергеем, взяла под руку Чудакова и отвела его на несколько
шагов.
Она казалась маленькой рядом с высоким и нескладным
Чудаковым, прямо за ними горел костер, они были очень красиво
подсвечены. Она жестикулировала и серьезно кивала головой,
видно, выспрашивала все досконально про своего Арика, как он
ест, спит и так далее.
Мы были такими друзьями с Ариком, с Айрапетом - особой
нужды друг в друге не испытывали, но когда случайно
встречались, то расставаться не хотелось.
А как-то был случай, летом, ночью, когда все уже отшумело,
но еще тянуло всякой гадостью от асфальта и из подъездов, а под
ногами хлюпали липкие лужицы от газировочных автоматов, а в
светлом небе висела забытая неоновая вывеска, тогда я стал
говорить что-то такое о своих личных ощущениях, а Арик все
угадывал, все понимал и был как-то очень по-хорошему невесел. И
все мои друзья были с ним на короткой ноге, и я с его друзьями.
Где и когда он нашел Катю - не знаю. Я увидел ее впервые
только в самолете. Айрапет позвонил мне за день до отъезда и
предложил: "Давай полетим вместе, втроем?"
- "Втроем, да?" - спросил я. "Да, втроем, моя старуха
летит со мной". - "Твоя старуха?" - "Ну да, жена". - "А
свадьбу замотал, да?" - "А свадьба будет там. Мы еще не
расписались".
И вот мы втроем совершили перелет в тринадцать тысяч
километров, в трех самолетах различных систем: Ленинград-Москва
- "Ту-104", Москва-Хабаровск - "Ту114", Хабаровск-Фосфатка -
"ИЛ-14". Они учили меня играть в "канасту", и я так здорово
обучился, что даже над Свердловском стал срывать все банки, и
карта ко мне шла, и я был очень увлечен, и даже перестал
подмигивать стюардессам, и не удивлялся Катиным взглядам, а
только выигрывал, выигрывал и выигрывал.
Над Читой Айрапет ушел в хвост самолета, мы отложили карты,
и я сказал Кате:
- Ну и девушка вы!
- А что такое? - удивилась она.
- Высший класс! - сказал я ей. - Большая редкость.
И еще что-то такое сказал в этом же роде, просто для того,
чтобы что-нибудь сказать, пока Айрапет не вернется из хвоста.
Она засмеялась, я ей понравился.
В общем, все это началось потом. Все, что кончилось
сегодня.
Сергей стоял, прислонившись к стене столовой, засунув руки
в карманы, изо рта у него торчала погасшая сигарета "Олень", он
исподлобья с трагической мрачностью смотрел на Катю. Конечно,
это был мужчина. Все в нем говорило: "Я мужчина, мне тяжело, но
я не пророню ни звука, такие уж мы, мужчины". Жаль только, что
транзистор в это время играл что-то неподходящее, какая- то
жеманница пищала: "Алло! Ага! Ого! Но-но!" Странно, он не
подобрал себе подходящую музыку. Сейчас бы ему очень подошло
"Сикстен тонс" или что-нибудь в этом роде, что-нибудь такое
мужское.
Я подошел к нему и стал крутить регулятор настройки.
- Так лучше? - спросил я, заглядывая ему в лицо.
"До чего же ехидный и неприятный тип, - подумал я о себе, -
может быть, Сергею действительно нехорошо".
- Если хочешь, можем поговорить? - надвигаясь и не глядя на
меня, проговорил он, - поговорим, пока ее нет.
- Уже поговорили, - сказал я, - все ясно...
- Я ее люблю, - пробормотал он, резко отвернув свое лицо.
У меня отлегло от души: все понятно, конечно, Сергей
страдает, но как ему приятно его страдание, как это все отлично
идет, словно по нотам.
- Ничего удивительного, - успокоил я его. - ПолФосфатки ее
любит и треть всего побережья, и даже на Улейконе я знаю
нескольких парней, которые сразу же распускают слюни, как
только речь заходит о ней.
- Ты тоже? - тихо спросил он.
- Ну конечно же! - радостно воскликнул я.
Так. Ничего, проехало. Скользим на грани пошлости, но все
пока...
- Ты пойми, - сказал Сергей, повернулся и положил мне руки
в кожаных перчатках на плечи, - ты пойми, Колька, у меня ведь
это серьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.
Ах ты, какая досада - это уже что-то южное. Такие два друга
с одного двора, а один такой силач, и вот надо же -
приглянулась ему дивчина.
А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мне
крикнуть ему в лицо, ты - эскимо на палочке! У тебя это
серьезно, а у половины Фосфатки, у трети всего побережья, у
нескольких парней с Улейкона это несерьезно, да? А у меня уж и
подавно - ведь ты же знаешь все мои институтские штучки, ведь я
у тебя весь как на ладони, конечно, мне ведь только бы
бесчестить жен своих друзей, хлебом не корми, дай только это
сделать, мне ведь что, мне ведь на Катю чихать, это тебе не
чихать, вот у тебя это серьезно...
- Да, я понимаю, - сказал я, - тебе, конечно, тяжело.
- Поэтому, старик, я тебе так, тогда... Ты уж...
- Да ну, чего уж, ведь я понимаю... тебе тяжело...
- А она...
- А она любит только своего мужа, - чуть-чуть торопливее,
чем надо было, сказал я.
- Не знаю, любит ли, но она... ведь ты знаешь...
- Знаю, - потупил глаза я, - тебе, Сергей, тяжело...
Тут он протянул мне пачку сигарет, чиркнул своей
великолепной зажигалкой "###Яшззщ", пламя ее озарило наши
печальные лица, лица двух парубков с одного двора, и мы
закурили очень эффектно в самый подходящий для этого момент.
- А что в таких случаях делают, Колька? - спросил Сергей. -
Спиваются, что ли?
- Или спиваются, или погружаются с головой в работу.
Второе, как принято думать, приносит большую пользу.
Тут он выключил свой приемник и посмотрел мне прямо в
глаза. Видно, до него дошло, что мы мальчики не с одного двора
и он не любимец публики, что он напрасно ищет во мне сочувствия
и весь этот "мужской" разговор - глупый скетч, что я...
Я не отвел взгляда и не усмехнулся, понимая, что сейчас мы
начнем говорить по-другому.
Когда смолкла музыка, вечно его сопровождавшая, его
постоянный нелепый фон, синкопчики или грохот мотора, в эту
секунду молчания мы, кажется, оба поняли, что наша "дружба" -
врозь, что дело тут вовсе не в Кате, не только в Кате, а может
быть, и в ней, может быть, только в ней. В эту зону молчания
доносились переборы гармошки, смех и топот ног, высокий голос
Кати и треск костра.
- Шире грязь - навоз ползет! - воскликнул кто-то, и мимо
нас в облачке алкогольных паров сосредоточенно прошествовала
группа тихих мужчин.
Следом за ними, выкидывая фортели, проследовал Коля Марков.
- Бичи пожаловали из Петровского порта, - сказал он мне. -
Вот сейчас начнется цирк.
Бичи остановились возле весов и стали наблюдать за
распродажей. Были они степенны, медленно курили маленькие
чинарики и сплевывали в снег.
Очередь напряженно следила за ними. Я тоже следил и забыл о
Сергее.
- Сергей Юрьевич! - позвали его.
В нескольких шагах от нас стоял, заложив руки за спину,
приветливо улыбающийся пожилой человек. Был он одет как
обыкновенный московский служащий и поэтому выглядел в этой
толпе необыкновенно. С лица Сергея исчезла жестокость. Он
махнул этому человеку и, широко шагая, пошел к нему, а ко мне
подошла Катя.
- Что там у Айрапета? - храбро спросил я ее.
- Сюда приехало несколько человек из партии, а Арик остался
там, - печально сказала Катя, глядя в сторону. - Чудаков
говорит, что Арик не теряет надежды.
- Да?
- Они идут по этому распадку с юга на север. Пробурили уже
две скважины, и оба раза получили только сернистую воду.
- А сейчас?
- Третью бурят, - она вздохнула. - Маршруты там тяжелые.
- Но зато это недалеко, - сказал я.
- Да, недалеко, - опять вздохнула она.
- Он может приезжать иногда.
- Конечно, он приезжает иногда. Помнишь, ведь он приезжал
не так давно на три дня.
- Когда? - спросил я. - Что-то не помню.
- Как же ты не помнишь? - пробормотала она. - Он приезжал
месяца полтора назад. Ты помнишь все прекрасно! Помнишь!
Помнишь! - почти крикнула она.
Я пролез под варежку и сжал ее холодные тонкие пальцы.
Конечно, я все помнил. Еще бы не запомнить - он ходил, как
пьяный, все три дня, хотя почти не пил. А она ходила как с
похмелья. Впрочем, она пила. В честь него были сборища у
Сергея, наверное, только он да Эдик Танака не замечали их
фальши.
- Пальчики твои, пальчики... - прошептал я.
- Пять холодных сосисок, - засмеялась она, теряя голову и
приближая ко мне свое лицо. Стоит нам дотронуться друг до
друга, и мы теряем головы и нам уже все нипочем. Это опасное
сближение, сближение двух критических масс, что нам делать?
Словно бы пушечный выстрел потряс воздух. Через секунду
второе потрясение донеслось до нас. Это над нами, над
любителями апельсинов, на чудовищной высоте перешло звуковой
барьер звено самолетов.
Мы подняли головы, но их не было видно. Сохраняя свое по
меньшей мере странное спокойствие, уверенное в своей
допотопности и извечности, над нами стояло ночное небо,
декоративно подсвеченное луной.
У меня закружилась голова, и если бы не Катина рука, я,
может быть, упал бы.
Когда я думаю о реактивных самолетах, о том, как они,
словно болиды, прочерчивают небо прямо под бородой у дядюшки
Космоса, земля начинает качаться у меня под ногами, и я с
особой остротой ощущаю себя жителем небольшой планеты. Раньше
люди, хотя и знали, что Земля
- шар, что она - подумать только! - вращается вокруг
Солнца, все же ощущали себя жителями необозримых
пространств суши и воды, лесов и степей, и небо, голубое,
темно-синее и облачное, стояло над ними с оправданным
спокойствием и тишиной. Но, право же, довольно этой иронии,
ведь на земле найдутся бесноватые пареньки, способные взорвать
все это к чертям. Но, право же, к чему мудрить, ведь через
несколько месяцев в океане, на берегу которого мы стоим,
мозговики дадут команду, и мальчики-спортсмены ее примут, и
начнутся очередные упражнения игрушечками класса "Земля-
смерть".
А мы стоим в очереди за апельсинами. Да, мы стоим в очереди
за апельсинами! Да, черт вас возьми, мы стоим за апельсинами!
Да, кретины-мозговики, и вы, мальчики-умники, я, Колька
Калчанов, хочу поесть апельсинчиков, и в моей руке холодные
пальцы Кати! Да, я строю дома! Да, я мечтаю построить
собственный город! Фиг вам! Вот мы перед вами все, мы строим
дома, и ловим рыбу, и бурим скважины, и мы стоим в очереди за
апельсинами.
У меня есть один приятель, он ученый, астроном. У него
челюсти как у бульдога, а короткие волосы зачесаны на лоб.
Колпак звездочета ему вряд ли пойдет. Однажды я был у него на
Пулковских высотах. Мы сидели вечером в башне главного
рефрактора. Небо было облачное, и поэтому кореш мой
бездельничал. Вообще у них, у этих астрономов, работа, как мне
показалась, не пыльная. Вот так мы сидели возле главного
рефрактора, похожего на жюльверновскую пушку, и Юрка тихонько
насвистывал "Черного кота" и тихонько рассказывал мне о том,
что биологическая жизнь, подобная нашей, земной, явление для
вселенной, для материи в общем-то чуждое.
В общем-то, старина, понимаешь ли, все это весьма зыбко,
потому что такое стечение благоприятных условий, как у нас на
Земле, с точки зрения новейшей науки, понимаешь ли,
маловероятно, кратковременное исключение из правил. Ну,
конечно, все это во вселенских масштабах, для нас-то это
история, а может быть, и тысячи историй, миллион цивилизаций, в
общем, все нормально.
- Ты давно об этом знаешь? - спросил я его.
- Не так давно, но уже порядочно, и не знаю, а предполагаю.
- Поэтому ты такой спокойный?
- Да, поэтому.
Боже ты мой, конечно, я знал, что наша Земля - "песчинка в
необъятных просторах вселенной", и в свете этого походы
Александра Македонского несколько смешили меня, но сознание
того, что мы вообще явление "маловероятное", на какое-то время
поразило меня, да и сейчас поражает, когда я об этом думаю.
Стало быть, все это чудеса чудес? Бесчисленные исключения из
правил, игра алогичности? Например, чудо апельсина. Случайные
переплетения маловероятных обстоятельств, - и на дереве
вырастает именно апельсин, а не граната-лимонка. А человек?
Подумайте об этом, умники! Вы же ученые, вы же знаете все это
лучше меня, ну так подумайте.
- Катя, ты чудо! - сказал я ей.
- А ты чудо-юдо, - засмеялась она.
- Я серьезно. Ты - исключение из правил.
- Это я уже слышала, - улыбнулась она с облегчением,
переходя к веселости и легкости наших прежних отношений.
- Ты - случайное переплетение маловероятных обстоятельств,
- с дрожью в голосе проговорил я.
- Отстань, Колька! Ты тоже переплетение.
- Конечно. Я тоже.
- Ого! Ты слишком много о себе возомнил.
- Пальчики твои, пальчики... - забормотал я, -
маловероятные пальчики, ты моя милая... Я хочу тебя поцеловать.
- Ты, кажется, совсем того, заговариваешься, - слабо
сопротивлялась она. - Колька, это нечестно, посмотри, сколько
народу вокруг.
Боже ты мой, вот две случайности - я и Катя, и случайность
свела нас вместе, и мы случайно подходим друг к другу, как
яблоко к яблоне, как суша к воде, как муж к жене, но вот - мы
не можем даже поцеловаться на глазах у людей, и, видно, это
действует какой-то другой закон, не менее удивительный, чем
закон случайностей.
Кто-то дернул меня за плечо.
- На минутку, Калчанов, - сказал мне потрясающего вида
силач без шапки и без шарфа. - Ты полегче, Калчанов, -
проговорил он, глядя в сторону и массируя свои предплечья, -
кончай тут клинья подбивать, понял?
Тут я вспомнил его - это был Ленька Базаревич, моторист из
партии Айрапета.
- Понятно, Леня, - сказал я ему, - ты только не задави
меня, Леня.
Я увидел, что к нам приближается Сергей Орлов. Два таких
силача на меня одного - это уж слишком. Я представил себе, как
они вдвоем взяли бы меня в оборот, вот вид я бы имел!
- Можешь смеяться, но я тебе сказал, - предупредил меня
Леня и отошел.
Чудаки, возможно вы хорошие ребята, у каждого из вас свой
кодекс чести, но мне ведь только бы с самим собой совладать, со
своим кодексом, и тогда, силачи, приступайте к делу, мне не
страшно.
Сергей подошел.
- Вот что, - сказал он, - тот человек, мой знакомый,
- директор пишеторга.
- Потрясающий блат, - сказала Катя, - так ты тогда
займи столик в столовой. Говорят, там есть даже коктейли.
- Точно, - сказал я, - я там как-то веселился. Коктейль
"Загадка", мечта каботажника.
- Столик - это ерунда, - сказал Сергей, - он нам устраивает
апельсины. Пойдем, - потянул он за руку Катю,
- хватит тебе в очереди стоять.
Катя нерешительно посмотрела на меня.
- Идите, ребята, - сказал я, - идите, идите.
- Ты не идешь? - спросила Катя и освободилась от рук
Сергея.
Сергей прямо сверкнул на меня очами, но сдержался.
- Пойми, - сказал он мне, - просто неудобно нам здесь
стоять. Здесь много наших рабочих.
- Ага, - кивнул я, - авторитет руководителя, принцип
единоначалия, кадры решают все.
Катя засмеялась.
- А о ней ты не думаешь? - спросил Сергей.
- Нет, я на нее чихать хотел.
Катя опять засмеялась.
- Иди, Сережа, а я тут с этим подонком расправлюсь.
- Тут матом ругаются, - как-то растерянно сказал Сергей.
Катя прямо покатилась со смеху.
- Ничего, - сказал я, - мы с ней и сами матерщинники
первостатейные.
Он все-таки ушел. Ему, видно, очень нужно было уйти. Я даже
пожалел его, так ему не хотелось уходить.
- Смешной он у нас, правда? - сказала Катя, глядя вслед
Сергею.
- Он в тебя влюблен.
- Господи, как будто я не знаю.
- Ты про всех знаешь?
- Про всех.
- Нелегко тебе.
- Конечно, нелегко.
- А туфельки? Ты их забыла в тот вечер, когда в клубе
выступала владивостокская эстрада?
- А, вспомнил! Ведь ты в тот вечер увлекся "жанровыми
песнями"...
- Должен же я иногда...
- Фу ты, какой идиотизм. Конечно, ты должен. Мне- то что!
- Катя!
- Мы танцевали у Сергея. Все было так романтично и
современно - освещение и все... Потом я влезла в свои чоботы, а
туфли забыла. Он не такой нахальный, как ты.
- Я нахальный, да?
- Конечно, ты нахал. Запроси Владивосток, и тебе ответят,
кто ты такой.
- А он душевный, да? Все свои горести ты ему поведала,
правда? Такой добрый, благородный силач.
- Коленька! А как же дальше мне быть?..
- Пойдем погуляем.
Мы вышли из очереди и взобрались на бугор. Отсюда была
видна вся бухта Талого и сам городок, до странности похожий на
Гагру. Он тянулся узкой светящейся линией у подножия сопок.
Обледенелая, дымящаяся, взявшаяся за ум Гагра.
- Ну и ну! - воскликнула Катя. - Действительно, он похож на
Гагру, и даже железная дорога проходит точно так же.
- Только здесь узкоколейка.
- Да, здесь узкоколейка.
В сплошной черноте, далеко в море работала мигалка,
зажигалась на счет 16.
- Встретились бы мы в Гагре года два назад.
- Что бы ты тогда сделал?
- Мы были бы с тобой...
- Ладно, молчи уж, - сердито сказала она.
Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватит
хихиканья, 5, 6, 7, она вся сжалась от страха, 9, 10, 11, я не
могу об этом говорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом,
15, нет, я не могу, вот сейчас...
Мы зашли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.
- Ты хочешь, чтобы я сама сказала? - сурово спросила она.
- Нет.
- Чего ты хочешь?
Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула,
вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.
За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразу
бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не
замечали, ничего они не замечали на свете. Я обнял Катю за
плечи. Она через силу улыбнулась, глядя на целующихся. Тут я
узнал их - это были Витька Колтыга и та девица из Шлакоблоков,
что критиковала меня на собрании.
Мы обменялись с ними каким-то шуточками, и я повел Катю
прочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к
столовой, к очереди за апельсинами. Там было шумно, очередь
сбилась в толпу, кажется, начиналась свалка.
- Я это сказала просто так, - проговорила Катя, глядя себе
под ноги. - Ты ведь понимаешь?
- Конечно.
- Ну вот и все.
Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижал
девочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко,
немного романтики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания.
Свалилось же на меня такое. Что делать? Меня этому не научили.
"Для любви нет преград",
- читаем мы в книгах. Глупости это, тысячи неодолимых
преград встают перед любовью, об этом тоже написано в
книгах. Но ведь Катя - это не любовь, это часть меня самого,
это моя юность, моя живая вода.
Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками.
Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из
нашего треста пробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.
- Что там такое, ребята? - крикнул я им вслед.
- Бичи без очереди полезли!
- Вперед, Калчанов! - засмеялась Катя. - Вперед, в атаку!
Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.
- Знаешь, как меня называли в школе? - сказал я ей.
- Панч Жестокий Удар.
- В самом деле? - удивилась Катя. - Тогда вперед!
Колька, не смей! Колька, куда ты?!
Но я уже бежал.
Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочит
битка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все
сегодняшние фокусы. Я втерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока
еще только напирали. Пока еще шел суровый разговор.
- Сознание у вас есть или нет?
- А ты мои гроши считал?
- Чего ты с ним разговариваешь, Люнь! Чего ты с ним
толковище ведешь? Дай ему по кумполу!
- Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавай апельсинчик
на блюдечке!
- А это не простые бичи, а королевские!
- Спекулянты!
- Я тебя съем, паскуда, и пуговицы не выплюну!
- Люнь, че ты с ним разговариваешь!
- Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!
- Назад, кусочники!
- А тебе жалко, да? Жалко?
- Жалко у пчелки...
- Я тебя без соли съем, понял?
- Пустите меня, я заразный!
Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал
визгливо, заверещал:
- Всех нерусской нации вон из очереди!
На секунду наступило молчание, потом несколько парней
насело на косматого.
- Дави фашиста! - кричали они.
- Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! - командовал
Витька Колтыга.
Конечно, он уже был здесь и верховодил - прощай любовь в
начале марта...
Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели,
ухали, давились снегом дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли,
сдавливали, несколько раз ненароком мне попадало по шее, и
слышался голос: "Прости, обознался". Никто толком не знал, кого
бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон к нашей
неистовой куче бежали люди.
- Делай, как я! - закричал какой-то летчик своим приятелям,
и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов,
возле которых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные
продавщицы. Я полез вслед за летчиками и наконец-то получил
прямой удар в челюсть.
Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался на
другого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он
действует словно спросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.
Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся в
снегу телом.
- Дай руку, борода! - мирно сказал длинный.
Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.
- Крепко бьешь, - сказал длинный.
Я ощупал свою челюсть.
- Ты тоже ничего.
Он отряхнулся.
- Пошли шампанского выпьем?
- Шампанского, да? - переспросил я. - Это идея.
Глава XI. КОРЕНЬ
В общем-то никто из нашей компании апельсинами по-настоящему
не интересовался, но Вовик обещал выставить каждому по полбанки
за общее дело. Апельсинчики ему были нужны для какого-то
шахер-махера.
Сначала он передал через головы деньги своему корешу,
который уже очередь выстоял, и тот взял ему четыре кило. По
четыре кило выдавали этого продукта. Потом к этому корешу
подошел Петька, и тоже взял четыре кило. Очередь стала
напирать. Кореш Вовика лаялся с очередью и сдерживал напор.
Когда к корешу подлез Полтора-Ивана, очередь расстроилась и
окружила нас. Началось толковище. Вовик стал припадочного из
себя изображать. Такой заводной мужик, этот Вовик. Ведь гиблое
дело, когда тебя окружает в десять раз больше, чем у тебя,
народу и начинается толковище. Ясно ведь, что тут керосином
пахнет, небось уже какой-нибудь мил- человек за милицией побег,
а он тут цирк разыгрывает.
Надо было сматываться, но не мог же я от своих уйти, а наши
уже кидались на людей, Вовик их завел своей истерикой, и,
значит, вот-вот должна была начаться "Варфоломеевская битва".
Значит, встречать мне своего папашку с хорошим фингалом на
фотографии. Скажу, что за комингс зацепился. Навру чего-нибудь.
А вдруг на пятнадцать суток загремлю?
Ну надо же, надо же! Всегда вот так: только начинаешь
строить планы личного благоустройства, как моментально
вляпываешься в милую историю. Стыд-позор на всю Европу. А еще и
Люська здесь. Я ее видел с тем пареньком, с Витенькой Колтыгой.
Смотрю, Вовик берет кого-то за грудки, а Полтора-Ивана
заразного из себя начинает изображать. Чувствую, все, сам я
завожусь. Чувствую, лезу к кому-то. Чувствую, заехал кому-то.
Чувствую, мне каким-то боком отскочило. Чувствую, дерусь,
позорник, и отваливаю направо и налево. Прямо страх меня берет,
как будто какой-то человек пролез в мой организм.
Тут посыпались у меня искры из глаз, и я бухнулся в снег.
Кто-то сшиб меня двойным боксерским ударом. Тут я очухался, и
все зверство во мне мигом прошло, испарилось в два счета.
Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, но
спортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных.
Те, кто в наши края приезжает, сразу запускают бороды. Вовремя
он меня с копыт снял.
Наши уже драпали во все стороны как зайцы. Вовик убежал, и
Петька, и Полтора-Ивана, и другие.
- Пойдем шампанского выпьем, - предложил я бородатому.
Свой парень, сразу согласился, веселый паренек.
- Пошли в "Маяк", угощаю, - сказал я ему.
Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовну
уломать. Пусть запишет на меня, должен же я угостить этого
паренька за хороший и своевременный удар.
- Пошли, старик, - засмеялся он.
- А ты с какого года? - спросил я его.
- С тридцать восьмого.
- Совсем пацан, ей-Богу. Действительно, я старик. Небось
десятилетка за плечами? - спрашиваю я его.
- Институт, - отвечает. - Я строитель. Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица,
такая стиляга, прямо с картинки.
- Катька, знакомься, - говорит мой дружок, - это мой
спарринг-партнер. Пошли с нами шампанское пить.
- А мы очередь не прозеваем, Колька? - говорит девица и
подает мне руку в варежке. А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
- Корень, - говорю, - тьфу ты, Валькой меня зовут...
Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки,
понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные
конфеты.
- Крепко бьет ваш Колька, - говорю я Катюше. - Точно бьет и
сильно.
- Он у меня такой, - смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а
хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость.
Пацан ведь еще, а институт уже за плечами, специальность
дефицитная на руках, жилплощадь небось есть, и девушка такая,
господи Боже.
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его
гнали, как нарушителя порядка.
- Да я же честно хочу! - кричал Петька. - По очереди.
Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у
них есть?
- Кончай позориться, - шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
- Правда, товарищи, - говорила она, - что уж вы, он ведь
осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
- В жизни я этого продукта не употреблял, - захныкал
Петька. - Совесть у вас есть, или вас не мама родила?
- Ладно, - говорят ему в хвосте, - вставай, все равно не
хватит.
- Однако надежда есть, - повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал
легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не
дрался, как будто там и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной
я мигом договорился.
Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него происходит
легкое круженье головы и веселенькие мысли начинают прыгать в
башке. Так бы весь век я провел под действием шампанского, а
спирт, ребята, ничего, кроме мрачности, в общем итоге не дает.
- Это ты верно подметил, - говорит Колька. - Давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне
захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было
впечатление, что он бы меня слушал. Только я не стал
рассказывать: чего людям настроение портить?
Вдруг я увидел капитана "Зюйда", этого дьявола Володьку
Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему.
Шампанское давало мне эту легкость.
- Привет, капитан, - говорю ему.
- А, Корень, - удивляется он.
- Чтоб так сразу на будущее, - говорю, - не Корень, а Валя
Костюковский, понятно?
- Понятно, - и кивает на меня дамочке, - вот,
познакомьтесь, любопытный экземпляр.
- Так чтобы на будущее, - сказал я, - никаких экземпляров,
понятно? Матрос Костюковский, и все.
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку "Герцеговины Флор",
конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но
зато - марка. Чуть я при деньгах или к Эсфирь Наумовне
заворачиваю в "Маячок", сразу беру себе "Герцеговину Флор" и
курю, как какой-нибудь Сталин. Такая уж у меня слабость на эти
папиросы.
- Слушай, капитан, - говорю я Сакуненко. - Когда в море
уходите и куда?
- На сайру опять, - говорит капитан, а сам кашляет от
"Герцеговины" и смотрит на меня сквозь дым пронзительным
взглядом. - К Шикотану, через пару деньков.
- Ах, Володя, почему вы меня не хотите взять, - сказала
дамочка, - право, почему, ведь это можно оформить в официальном
порядке.
- Обождите, гражданка, - сказал я. - А что, Сакуненко, у
вас сейчас комплект?
- А что? - говорит он и на дамочку ноль внимания.
- А что, Сакуненко, - спрашиваю, - имеешь на меня зуб?
- А как ты думаешь, Валя? - человечно так спрашивает
Сакуненко.
- Законно, - говорю. - Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит, и дамочка его притихла, не
знаю уж, кем она ему приходится. И вдруг я говорю ему:
- Васильич!
Так на "Зюйде" его зовут из-за возраста. "Товарищ капитан"
неудобно, для Владимира Васильевича молод. Володей звать по
чину нельзя, а вот Васильич - в самый раз, по-свойски, вроде и
с уважением.
- Конечно, - говорю, - Васильич, ты понимаешь, шампанское
мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в судовую
роль? Мне сейчас вот так надо в море.
- Пойдем, поговорим, - хмурится Сакуненко.
Глава XII. ГЕРМАН КОВАЛЕВ
Мне даже подраться как следует не удалось - так быстро
бичей разогнали. Очередь выровнялась. Снова заиграла гармошка.
Девушки с равнодушными лицами снова пустились в пляс, а нанайцы
уселись у своего костра. На снегу лежал разорванный пакет.
Несколько апельсинов выкатились из него. Как будто пакет упал с
неба, как будто его сбросили с самолета, как будто это подарок
судьбы. Прекрасно, это будет темой моих новых стихов.
Мне стало вдруг весело и хорошо, словно и не произошло у
меня только что крушение любви. Мне вдруг показалось, что весь
этот вечер, вся эта история с апельсинами - любительский
спектакль в Доме культуры моряков, и я в нем играю не последнюю
роль, и все вокруг такие теплые, свои ребята, и бутафория
сделана неплохо, только немного неправдоподобно, словно в
детских книжках: луна, и серебристый снег, и сопки, и домики в
сугробах, но скоро мой выход, скоро прибежит моя партнерша в
модном пальтеце и в валенках.
А впереди у меня целых два дня, только через два дня мы
выходим в море.
Я подобрал апельсины и понес их к весам.
- Чудик, - сказали мне ребята, - лопай сам. Твой трофей.
- Чудик, - сказала продавщица, - за них же плочено.
- Да что вы! - сказал я. - Этот пакет с неба упал.
- Тем более, - говорят.
Тогда я стал всех угощать, каждый желающий мог получить из
моих рук апельсин, ведь с неба обычно сбрасывают не для одного,
а для всех. Я был дед-мороз, и вдруг я увидел Нину, она
пробиралась ко мне.
- Гера, мы пойдем танцевать? - спросила она. От нее веяло
морозным апельсиновым ароматом, а на губах у нее смерзлись
капли апельсинового сока.
- Сейчас пойдем! - крикнул я. - Сейчас, наша очередь
подходит.
Вскоре подошла наша очередь, и мы все, весь "Зюйд",
повалили в столовую. Я вел Нину под руку, другой рукой прижимая
к телу пакеты.
- Я все что угодно могу танцевать, - лепетала Нина,
- вот увидите, все что угодно. И липси, и вальс-гавот, и
даже, - она шепнула мне на ухо, - рок-н- ролл...
- За рок-н-ролл дают по шее, - сказал я, - да я все равно
ничего не умею, кроме танго.
- Танго - мой любимый танец.
Я посмотрел на нее. Понятно, все мое любимое теперь станет
всем твоим любимым, это понятно и так.
Мы сдвинули три столика и расселись всем экипажем.
Верховодил, как всегда, чиф.
- Эсфирь Наумовна, - шутил он, - "Зюйд" вас ждет!
А апельсины уже красовались на столе маленькими кучками
перед каждым. Потом мы смешали их в одну огромную светящуюся
внутренним огнем кучу.
Подошла официантка и, следя за пальцами чифа, стала
извиняться:
- Этого нет. И этого нет, Петрович. Старое меню. И этого
нету, моряки.
- Тогда по два вторых и прочее и прочее! - весело вскричал
чиф.
- Это вы будете иметь, - обрадовалась она.
Наш радист Женя встал из-за стола и пошел беспокоиться
насчет освещения. Он решил запечатлеть нас на фото.
Когда он навел аппарат, я положил руку на спинку Нинкиного
стула. Я думал, Нина не заметила, но она повела своим
остреньким носиком, заметила. Кажется, все это заметили. Чиф
подмигнул стармеху. А Боря и Иван сделали вид, что не заметили.
Заметила это Люся Кравченко, которая шла в этот момент мимо,
она улыбнулась не мне и не Нине, а так. Мне вдруг стало
чертовски стыдно, потом прямо я весь покрылся. "Ветерок листву
едва колышет", тьфу ты черт... На кой черт я писал эти стихи да
еще посылал их по почте? Когда уже я брошу это занятие, когда
уж я стану настоящим парнем?
Я положил Нине руку прямо на плечо, даже сжал плечо
немного. Ну и худенькое плечико!
Как только щелкнул затвор, Нина дернулась.
- Какой вы, Гера, - прошептала она.
- Какой же? - цинично усмехнулся я.
- Какой-то несобранный.
- Служба такая, - глупо ответил я и опять покраснел.
Официантка шла к нам. Она тащила огромный поднос,
заставленный бутылками и тарелками. Это была такая гора, что
голова официантки еле виднелась над ней, а на голых ее руках
вздулись такие бицепсы, что дай Бог любому мужику. Снизу руки
были мягкие и колыхались, а сверху надулись бицепсами.
Чиф налил ей коньяку, она благодарно кивнула, спрятала
фужер и отошла за шторку. Я видел, как она по-мужски опрокинула
этот фужер. Ну и официантка! Такая с виду домашняя тетушка, а
так глушит. Мне бы так!
Я хмелею быстро. Не умею я пить, что ты будешь делать.
Иван и Боря закусывали и строго глядели на Нину. А Нина
чувствовала их взгляды и ела очень деликатно.
- Ты ему письма-то пиши, - сказал Иван ей, - он у нас
знаешь какой. Будешь писать?
Нина посмотрела на него и словно слезы проглотила. Кнвнула.
- Ты лучше ему радиограммы посылай, - посоветовал Боря. -
Очень бывает приятно в море получить радиограмму. Будешь?
- Ну, буду, буду, - сердито сказала она.
Ей, конечно, было странно, что ребята вмешиваются в наши
интимные отношения. Заиграла музыка. Шипела, скрипела,
спотыкалась игла на пластинке.
- Это танго, - сказала Нина в тарелку.
- Пойдем! - я сжал ее локоть.
Мне сейчас все было нипочем. Мне сейчас казалось, что я и
впрямь умею танцевать танго.
Мы танцевали, не знаю уж как, кажется, неплохо, кажется,
замечательно, кажется, лучше всех. Хриплый женский голос пел:
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-нам-па-пи...
Этот припев повторялся несколько раз, а я никак не мог
расслышать последнюю строчку.
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-нам-па-пи...
Это раздражало меня. Слова все повторялись, и последняя
строчка исчезла в шипении и скрежете заезженной пластинки.
- Что она там поет? Никак не могу разобрать.
- Поставьте еще раз, - прошептала Нина.
Глава XIII. КОРЕНЬ
- Хочешь, Васильич, я тебе всю свою жизнь расскажу?
И я рассказываю, понял, про все свои дела, про папашу
своего, и про детство, и про зверобойную шхуну "Пламя", и сам
не пойму, откуда берется у меня складность, чешу, прямо как
Вовик, а капитан Сакуненко меня слушает, сигаретки курит, и
дамочка притихла, гуляем мы вдоль очереди.
Вот ведь что шампанское сегодня со мной делает. Раньше я
его пил как воду. Брал на завтрак бутылку полусладкого,
полбатона и котлетку. Не знаю, что такое, может, здоровьем я
качнулся.
- Боже мой, это же целый роман! - ахает дамочка.
- Я так понимаю, - говорит капитан, - что любая жизнь - это
роман. Вот сколько в очереди людей, столько и романов. Может,
неверно говорю, Ирина Николаевна?
- Может, и верно, Володя, но не зовите меня по отчеству, мы
же договорились.
- Ну вот и напишите роман.
Задумалась дамочка.
- Нет, про Костюковского я бы не стала писать, я бы про
вас, Володя, написала, вы положительный герой.
Ну и дамочки пошли, ребята! Ну что ты скажешь, а?
Володя прямо не знает, куда деваться.
- Может, вы отойдете, а? - спрашивает он дамочку. - Мне
надо с матросом конструктивно, что ли, вернее коллегиально, ну,
в общем, конфиденциально надо бы с матросом поговорить.
- Хорошо, - говорит она. - Я вас в столовой обожду.
Отвалила наконец. Капитан даже вздохнул с облегчением.
- Слушай, Валя, - говорит он мне, - я, конечно, понимаю
твои тяжелые дела, и матрос ты, в общем, хороший... А место у
нас есть: Кеша, знаешь, в армию уходит... Но только чтоб без
заскоков! Понял? - заорал он в полный голос.
- Ладно, ладно, - говорю. Ты меня на горло не бери. Знаю,
что орать ты здоров, Васильич.
Он почесал в затылке.
- В отделе кадров как бы это провернуть? Скажу, что на
исправление тебя берем. Будем, мол, влиять на него своим мощным
коллективом.
- Ну, ладно, влияйте, - согласился я.
- Пошли, - говорит он, - наши уже в "Маячке" заседают.
Представлю тебя экипажу.
- Только знаешь, Васильич, спокойно давай, без церемоний.
Вот, мол, товарищ Костюковский имеет честь влиться в наш
славный трудовой экипаж, и все, тихонько так, без речей.
- Нахалюга ты, - смеется он. - Ну, смотри... Чуть чего - на
Шикотане высадим.
В столовой первой, кого я встретил, была Люська Кравченко.
Она танцевала в объятиях своего бурильщика.
- Че-то, Люся, вы сияете, как блин с маслом? - сказал я ей.
Характер у меня такой: чуть дела пошли, становлюсь
великосветским нахалом.
- Есть причины, - улыбнулась она и голову склонила к его
плечу.
- Вижу, вижу.
Я вспомнил вкус ее щеки, разок мне все же удалось
поцеловать ее в щеку, а дралась она как чертенок, я вспомнил и
улыбнулся ей, показывая, про что я вспомнил. А она мне как
будто ответила: "Ну и что? Мало ли что!"
Витька же ничего не видел и не слышал, завелся он, видно,
по-страшному. Сакуненко уже сидел во главе стола и показывал
мне: место есть. А меня кто-то за пуговицы потянул к другому
столику. Смотрю - Вовик. Сидит, шустряга, за столиком, кушает
шашлык, вино плодово-ягодное употребляет, и даже пара
апельсинчиков перед ним.
- Садись, Валька, - говорит. - Поешь, - говорит, - поешь,
Корень, малость, и гребем отсюда. Дело есть.
- Поди ты со своими делами туда-то, вот туда-то и еще раз
подальше.
- Ты что, рехнулся, дурака кусок?
- Катись, Вовик, по своим делам, а я здесь останусь.
- Забыл, подлюга, про моряцкую спайку?
Тогда я постучал ножичком по фужеру да как крикну:
- Официант, смените собеседника!
На том моя дружба с Вовиком и окончилась.
Я подходил к столу "Зюйда" и выглядывал, кто там новенький
и кого я знаю.
Сел я рядом с Сакуненко, и на меня все уставились, потому
что уж меня-то все знают, кто на Петрово базируется или на
Талый, а также из рыбокомбината и из всех прибрежных артелей, -
по всему побережью я успел побичевать.
- Привет, матросы! - сказал я.
Сразу ко мне Эсфирь Наумовна подплыла, жалеет она меня.
- Чего, Валечка, будете кушать? - спрашивает, а сама,
бедная, уже хороша. Поцеловал я ее трудовую руку.
- Чем угостите, Эсфирь Наумовна, все приму.
- Вы будете это иметь, - сказала она и пошла враскачку,
морская душа. Может, когда под ней пол качается, она
воображает, что все еще на палубе "Чичерева"?
- Пьяная женщина, - говорит дамочка, что роман про Володю
нашего Сакуненко собирается писать, - отвратительное зрелище.
- Помолчала бы дама! - крикнул я. - Чего вы знаете про нее?
Простите, - сказал я, подумав, - с языка сорвалось.
Но на "Зюйде" не обиделись на меня. Там все знали про
Эсфирь Наумовну.
Ну, вот как будто отвернул я в последний момент, как будто
прошел мимо камней, и радиола играет, и снова я - матрос
"Зюйда", и апельсинчики на столе теплой горой, а завтра, должно
быть, прилетит папаша, профессор кислых щей, член общества
разных знаний, наверное, завтра прилетит, если Хабаровск даст
вылет, только много ли будет радости от этой встречи?
Глава XIV. ЛЮДМИЛА КРАВЧЕНКО
Он познакомил меня со всеми своими друзьями. Я была рада,
что у меня появились новые знакомые, разведчики наших недр. Мы
заняли столик и расселись вокруг в тесноте, да не в обиде:
Леня, Юра, Миша, Володя, Евдощук, Чудаков, мой Витя и я.
Столовая уже была набита битком. Сквозь разноголосый шум чуть
слышна была радиола, но танцующих было много, каждый, наверно,
танцевал под свою собственную музыку. Все наши девочки
танцевали и улыбались мне, а Нинка, кажется, забыла обо всем на
свете, забыла о Васильевском острове и о Мраморном зале. Хорошо
я сделала, что познакомила ее с Герой Ковалевым. Кажется, они
смогут найти общий язык.
А на столе у нас грудами лежали апельсины, стояли бутылки,
дымилась горячая еда. Сервировка, конечно, была не на высоте,
не то что у нас в вокзальном ресторане, но зато здесь никто не
торопился за тридцать минут получить все тридцать три
удовольствия, все, по-моему, были счастливы в этот удивительный
вечер. Сверху светили лампы, а снизу - апельсины. И Витина рука
лежала на моем плече, и в папиросном дыму на меня смотрели его
светлые сумасшедшие глаза, в которых будто бы все остановилось.
Это было даже немного неприлично. Незаметно я сняла его руку со
своего плеча, и в глазах у него что-то шевельнулось, замелькали
смешные искорки, и он встал с бокалом в руках.
- Елки-моталки, ребята! - сказал он.
Придется его отучить от подобных выражений.
- Давайте выпьем за Кичекьяна и за наш поиск! Что-то кажется
мне, что не зря мы болтались в этих Швейцарских Альпах. Честно,
ребята, гремит сейчас фонтан на нашей буровой.
- В башке у тебя фонтан гремит! - сказал Леня.
- И еще кое-где, - добавил Евдощук.
Все засмеялись, а Виктор запальчиво закричал:
- Нытики! Мне моя индукция подсказывает! Я своей индукции
верю! Хочешь, поспорим! - обратился он к Лене. Но тот почему-то
не стал спорить, видно, Виктор так на него подействовал, что он
сам поверил в нефть.
Я сначала не поняла, что за индукция, а потом сообразила:
наверно, интуиция - надо сказать ему.
- А нас там не будет, - сказал Юра, - обидно.
- Главное, там Айрапет будет, - сказал Леня, - пусть он
первым руки в нефти помоет, это его право. Совсем он отощал на
этом деле.
- И про жену даже забыл, - добавил Леня и посмотрел куда-то
в угол. - Боком ему может выйти эта нефть.
- Да уж, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, -
пробормотал Евдощук и поперхнулся, взглянув на меня.
- Пойдем танцевать, - пригласил меня Виктор.
Танцевать было трудно, со всех сторон толкали, лучше бы
просто обняться и раскачиваться на одном месте под музыку.
Слева от нас танцевала наша Сима с огромным мужчиной в морской
тужурке. Вот, значит, чьи это тельняшечки. Они были так
огромны, Сима и ее кавалер, что просто казались какими-то
нездешними людьми. Сима томно мне улыбнулась и склонила голову
на плечо своему молодцу.
- Витя, тебе нравится твоя работа?
- Я тебе знаешь что скажу, материально я обеспечен...
- Я не о том. Тебе нравится искать нефть?
- Мне больше нравится ее находить.
- Это, наверное, здорово, да?
- Когда бьет фонтан? Да, это здорово. И газ - это тоже
здорово, когда газ горит. Знаешь, пламя во все небо, а мы
нагнетаем пульпу, чтобы его загасить, а оно не сдается, жарко
вокруг, мы все мокрые, прямо война.
- Хорошо, когда такая война, да?
- Только такая. Любую другую к чертям собачьим.
Скрипела заезженная пластинка, вернее, даже не пластинка, а
вставшая коробом рентгеновская пленка.
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-пам-ра-ри...
- Знаешь, Виктор, здесь все изменится. Вы найдете нефть, а
мы построим красивые города...
- Ну, конечно, здесь все изменится, рай здесь будет,
райские кущи...
- А правда, может, здесь и климат изменится. Может быть,
здесь будут расти свои, наши апельсины.
- Законно.
- Ты не шути!
- А сейчас тебе здесь не нравится... Витя! Витя, нельзя же
так, ты с ума сошел...
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-пам-ра-ри...
- Что она готова слушать без устали? Никак не могу
расслышать.
Я тоже не слышала последних слов, но я знала, что можно
слушать без устали.
Там-пам-ра-ри...
Я без устали слушать готова твое дыхание, стук твоего
сердца, твои шутки.
- Иди поставь эту пластинку еще раз.
Глава XV. ВИКТОР КОЛТЫГА
Не одобряю я ребят, которые любят фотографироваться в
ресторанах или там в столовых ресторанного типа. В обычной
столовой никому в голову не придет фотографироваться, но если
наценка, и рытый бархат на окнах, и меню с твердой корочкой,
тогда, значит, обязательно необходимо запечатлеть на веки
вечные исторический момент посещения ресторана.
Как-то сидел я в Хабаровске в ресторане "Уссури", сидел
себе спокойно кушал, а вокруг черт те что творилось, можно было
подумать, что собрались сплошные фотокорреспонденты и идет
прием какого-нибудь африканского начальника.
Вообще-то ребят можно понять. Когда полгода загораешь в
палатке или в кубрике и кушаешь прямо из консервной банки, и
вдруг видишь чистые скатерти, рюмочки и джазоркестр, ясно, что
хочется увековечиться на этом фоне.
Но я этого не люблю, не придаю я большого значения этим
событиям, ресторанов я на своем веку повидал достаточно.
Правда, когда молодой был, собирал сувениры. Была у меня целая
коллекция: меню на трех языках из московского "Савоя", вилка из
"Золотого Рога" во Владивостоке, рюмка из магаданского
"Севера". Молодой был, не понимал. Все это ерунда на постном
масле, но, конечно, приятно закусывать под музыку.
Ленька сделал шесть или семь снимков. В последний раз я
плюнул на все и прямо обнял Люську, прижался лицом к ее лицу.
Она и не успела вывернуться, а может быть, и не захотела.
Честно говоря, я просто не понимал, что с ней стало в этот
вечер. Она стала такой, что у меня голова кругом шла, какие там
серьезные намерения, я просто хотел ее любить всю жизнь и еще
немного. Наверное, во всем этом апельсины виноваты.
- А вам я сделаю двойной портрет, - сказал Ленька.
- Голубок и голубка. Люби меня, как я тебя, и будем мы
с тобой друзья.
Я только рот раскрыл, даже ничего не смог ему ответить.
Окаянные апельсинчики, дары природы, что вы со мной делаете?
- Люська, - шепнул я ей на ухо.
Она только улыбнулась, делая вид, что смотрит на Юру.
- Люська, - снова шепнул я. - Нам комнату дадут в Фосфатке.
А Юра потребовал себе вазу. Он сложил свои апельсины в эту
художественную вазу зеленого стекла, придвинул ее к себе и,
закрываясь ладонью, искоса глядя на оранжевую гору апельсинов,
пробормотал прямо с каким-то придыханием:
- Сейчас мы их будем кушать...
Наконец Эсфирь Наумовна вылезла к нам из трясущейся толпы
танцоров. Она подала мне две бутылки "Чечено-ингушского" и, пока
я их открывал, стояла рядом, заложив руки под передник.
- Какая у вас невеста, Витенька, - приговаривала она.
- Очень замечательная девочка. Вы имеете лучшую невесту
на берегу, Витя, это я вам говорю.
- Только последнюю, Эсфирь Наумовна, ладно?
- Да-да, Витя, что вы?
- Дайте слово, что больше не будете, Эсфирь Наумовна!
- Чтоб я так здорова была.
Я налил ей рюмочку, и она ушла, спрятав ее под фартук.
- Почему она пьет? - шепотом спросила Люся. - Что с ней?
- У нее сын утонул. Они вместе плавали на "Чичиреве", она
буфетчицей, а он механиком. Ну, она спаслась, а он утонул. Моих
лет примерно паренек.
- Господи! - выдохнула Люся.
Она вся побелела и прикрыла глаза, закусила губы. Вот уж не
думал, что она такая.
- Хорошо, что ты не моряк, - зашептала она. - Я бы с ума
сошла, если бы ты был моряком.
- Спокойно, - сказал я. - Я не моряк, на земле не тонут.
На земле действительно не тонут, подумал я. На земле другие
штуки случаются, особенно на той земле, по которой мы
прокладываем свои маршруты. Я вспомнил Чижикова. Он сейчас мог
бы сидеть вместе с нами и апельсинчики рубать.
Тут я заметил, что Леня Чудаков и Евдощук шепчутся между
собой и поглядывают куда-то довольно зловеще. Проследив
направление их трассирующих взглядов, я понял, в чем дело.
Далась же им эта Катя. Черт знает что в голову лезет этим
парням. Они не знают, что Катька и при муже чаще всего танцует
с Калчановым. Калчанов хорошо танцует, а наш Айрапет в этом
деле не силен.
Но тут я заметил, что танцуют они не просто так, а так, как
мы танцевали с Люськой, только физиономии мрачные, что у него,
что у нее. Что-то там неладное происходит, ясно. А где же
Сергей?
А Сергей сидит в углу, как пулемет, направленный на них,
прямо еле сдерживается парень. Только наших тут еще не хватало.
Я поднял какой-то тост и переключил внимание публики на
Юру, который даже не смотрел в сторону мясного, да и выпивкой
не очень интересовался, а только рубал свои апельсинчики так,
что за ушами трещало.
- Ну, Юра! - смеялись ребята.
- Ну и навитаминился ты. Считай, что в отпуск на юг
съездил.
- В эту самую Марокку, - сказал Евдощук.
- Эй, Юра, у тебя уже листики из ушей растут!
В зале было жарко и весело. Многих из присутствующих я
знал, да, впрочем, и все остальные мне казались в этот вечер
знакомыми. Какой это был пир в знойном апельсиновом воздухе.
Отличный пир! Я выбрал самый большой апельсин и очистил его
так, что он раскрылся как бутон.
- Пойдем танцевать, - сказала Люся.
Она встала и пошла вперед. Я нарочно помедлил, и, когда она
обернулась, заметил, какая она вся, и подумал, что жизнь
Виктора Колтыги на текущий момент складывается неплохо, а если
бы еще сегодня скважина дала нефть и началась бы обычная для
этого дела сенсация, то я бы под шумок провел недельку с
Люськой...
Почему-то я был уверен, что именно сегодня, именно в эту
ночь в нашем миленьком распадке ударит фонтан.
- Тебе хорошо? - спросил я Люсю.
- Мне никогда не было так, - прошептала она. - Такой
удивительный вечер. Апельсины... Правда, хорошо, когда
апельсины? Я хотела бы, чтоб они были всегда. Нет, не нужно
всегда, но хоть иногда, хотя бы раз в год...
Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-пам-ра-ри...
Опять я не мог разобрать последних слов.
- Пойду еще раз поставлю эту пластинку.
- Она уже всем надоела.
- Надо же разобрать слова.
Это была не пластинка, а покоробленная рентгеновская
пленка. Звукосниматель еле справлялся с нею, а для того, чтобы
она крутилась, в середине ее придавливали перевернутым фужером.
Глава XVI. НИКОЛАЙ КАЛЧАНОВ
Я громко читал меню:
- Шашлык из козлятины со сложным гарниром!
Конечно, кто-то уже нарисовал в меню козла и написал
призыв: "Пожуй и передай другому".
- Коктейль "Загадка", - читал я.
- Конфеты "Зоологические".
Катя веселилась вовсю.
- Сережа, ты уже разрешил все загадки? - спрашивала она. -
Наверное, ты уже съел целого козла. Я слышала, в сопках
стреляли, - наверное, специально для тебя загнали какого-нибудь
архара. Колька, я правильно говорю: архара, да?
Сергей вяло улыбался и грел ее руки, взяв их в свои. Он был
налитой и мрачный, должно быть, действительно много съел, да и
выпил немало.
Когда мы заходили в столовую с галантным бичом,
Костюковским, Сергей был еще свеж. Он ужинал вместе с
заведующим, они чокались, протягивали друг другу сигареты и
смеялись. Приятно было смотреть на Сережу, как он орудует
вилкой и ножом, прикладывает к губам салфетку, - с таким
человеком приятно сидеть за одним столом. Он махнул нам рукой,
но мы чокнулись с Костюковским и пошли обратно в очередь.
Я, должно быть, еще мальчишка: меня удивляет, как Сергей
может быть таким естественным и свойским в отношениях с
пожилыми людьми традиционно-начальственного вида. Я просто
теряюсь перед каракулевыми воротниками, не знаю я, как с ними
нужно разговаривать, и поэтому или помалкиваю, или начинаю
хамить.
Когда мы втроем прилетели в Фосфатогорск, Сергей как раз
справлял новоселье. Он был потрясен тем, что мы приехали сюда,
я и Арик, и, конечно, был потрясен Катей. А меня потрясло то,
что Сергей стал моим начальником, и, разумеется, все мы были
поражены его квартирой - уголком модерна на этой бесхитростной
земле.
Конечно, мы были приглашены на новоселье. Мы очень
монтировались, как говорят киношники, со всем интерьером. Как
ни странно, начальники и их жены тоже хорошо монтировались.
Одну я сделал ошибку: пришел в пиджаке и в галстуке. Сергей мне
прямо об этом сказал: чего, мол, ты так церемонно, мог бы и в
свитере прийти. Действительно, надо было мне прийти в моем
толстом свитере.
Сергей обносил всех кофе и наливал какой-то изысканный
коньячок, а начальники, в общем-то милые люди, вежливо всему
удивлялись и говорили: вот она, молодежь, все у них по-новому,
современные вкусы, но ничего, дельная все-таки молодежь. Ужасно
меня смешат такие разговорчики.
Когда мы снова вошли в столовую уже с апельсинами в руках,
Сергей сидел один. Мы подошли и сели к нему за стол. Он был
мрачен, курил сигарету "Олень", на столе перед ним стояла
недопитая рюмка, рядом лежал тихо пиликающий приемник, а возле
стола на полу валялась кожаная куртка и яйцевидный шлем. Бог
его знает, что он думал о себе в этот момент, может быть, самые
невероятные вещи.
Он дал нам возможность налюбоваться на него, а потом стал
греть Катины руки.
- Доволен? - сказал он мне. - Доказал мне, да? Высек меня,
да?
- Угости меня чем-нибудь, Сережа, - попросил я.
- Пей, - он кивнул на бутылку.
Я выпил.
- Женщине сначала наливают.
- Моя ошибка, - сказал я. - Давай, значит, так: ты грей
женщине руки, а я буду наливать женщине.
Он выпустил ее руки.
- Удивляешь ты меня, Калчанов.
Катя подняла рюмку и засмеялась, сузив глаза.
- Он тебя еще не так удивит, подожди только. Сегодня день
Калчанова, он всех удивляет, а завтра он еще больше всех
удивит.
- Катя, - сказал я.
- Ты ведь думаешь, он просто так, - продолжала она,
- а он не просто так. Он талант, если хочешь знать. Он -
зодчий.
Я молчал, но мысленно я хватал ее за руки, я умолял ее не
делать этой вивисекции, не надо так терзаться, молчи, молчи.
- Это ведь только так кажется, что ему все шуточки,
- продолжала она. - У него есть серьезное дело, дело его
жизни...
- Неужели в самом деле? - поразился Сергей, с удовольствием
помогая Катиному самоистязанию.
- Конечно. Он дьявольски талантлив. Он талантливей тебя,
Сережа.
Сергей вздрогнул.
- Пойдем-ка танцевать, - сказал я, встал и потащил ее за
руку.
- Ты зачем это делаешь? - спросил я, обнимая ее за талию.
Она усмехнулась.
- Пользуюсь напоследок правом красивой женщины. Скоро я
стану такой, что вы все со мной и разговаривать не захотите.
От нее пахло апельсиновым соком, и вся она была румяная,
юная, прямо пионервожатая из "Артека", и ей очень не шел этот
тон "роковой женщины". Мы затерялись в толкучке танцующих,
казалось, что нас никто не видит, казалось, что за нами никто
не наблюдает, и мы снова неумолимо сближались.
Крутился перевернутый фужер на проигрывателе, края
пластинки были загнуты вверх, как поля шляпы, но все-таки
звукосниматель срывал какие-то хриплые странные звуки. Я не мог
различить ни мелодии, ни ритма, не разбирал ни слова, но мы
все-таки танцевали.
- Успокоилась?
- Да.
- Больше этого не будет?
Я отодвинулся от нее, насколько позволяла толкучка.
- Давай, Катерина, расставим шашки по местам, вернемся к
исходной позиции. Этот вариант не получается, все ясно.
- Тебе легко это сделать?
- Ну, конечно. Все это ерунда по сравнению с теми задачами,
которые... Точка. Ведь ты сама сказала: у меня есть большое
дело, дело моей жизни.
- А у меня есть прекрасная формула: "Но я другому отдана и
буду век ему верна". И кроме того, я преподавательница русского
языка и литературы.
- Ну вот и прекрасно!
- Обними меня покрепче!
Без конца повторялась эта загадочная пластинка, ее ставили
снова и снова, как будто весь зал стремился к разгадке.
- Этот вечер наш, Колька, договорились? А завтра - все. Не
каждый день приходят сюда пароходы с апельсинами.
Горит пламя - не чадит.
Надолго ли хватит?
Она меня не щадит,
Тратит меня, тратит...
Я вспомнил тихоголосого певца, спокойного, как астроном.
Мне стало легче от этого воспоминания.
Жить не вечно молодым,
Скоро срок догонит,
Неразменным золотым
Покачусь с ладони...
Я построю города, и время утечет. Я сбрею бороду и стану
красавцем, а потом заматерелым мужиком, а потом... Есть смысл
строить на земле? Есть смысл?
Потемнят меня ветра,
Дождиком окатит.
А она щедра, щедра,
Надолго ли хватит...
А пока мы не знаем печали, не знаем усталости, и по темному
узкому берегу летят наши слепящие фары, и наши пузатые
самолеты, теряя высоту, садятся на маленькие аэродромы, и в
шорохе рассыпающихся льдин, гудя сиренами, идут в Петрово и
Талый ледоколы, и вот приходит "Кильдин" и мы с Катей танцуем в
наш первый и последний вечер, а что здесь было раньше, при
жизни Сталина, помни об этом, помни...
Катя была весела, как будто действительно поверила в эту
условность. Она, смеясь, повела меня за руку к нашему столу, и
я тоже начал смеяться, и мы очень удивили Сергея.
- Ты не джентльмен, - резко сказал он.
Пришлось встать и с благодарностью раскланяться. Какой уж я
джентльмен? Сергей изолировался от нас, ушел в себя, и я,
подстраиваясь под Катину игру, перестал его замечать,
придвинулся к ней, взял ее за руку.
- Хочешь знать, что это такое?
- Да.
- Если хочешь знать, это вот что. Это душное лето, а я
почему-то застрял в городе. Я стою во дворе десятиэтажного
дома, увешанного бельем. На зубах у меня хрустит песок, а ветер
двигает под ногами стаканчиками из-под мороженого. Мне сорок
лет, а тебе семнадцать, ты выходишь из-под арки с первыми
каплями дождя.
- Простите, керя, - кто-то тронул меня за плечо.
Я поднял голову - надо мной стоял здоровый парень с пакетом
апельсинов в руках. Это был один из дружков Виктора Колтыги,
один из партии Айрапета.
- Вечер добрый, - сказал он и протянул пакет Кате,
- это вам.
Она растерянно захлопала ресницами.
- Спасибо, но у меня есть. Зачем это?
- Для вашего мужа Айрапета... Нара...
- Нарайровича, - машинально подсказала Катя.
Он поставил пакет на стол.
- Есть такая индукция, что нефть сегодня ударит. Может, в
город приедет ваш муж, а ему фрукт нужен, как южному человеку.
- Он помялся еще немного возле нас, но Катя молчала, и он пошел
к своему столу. Я заметил, что с их стола на нас смотрят. Я
увидел, что в Кате все взбаламучено, что в ней гремит сигнал
тревоги, что ей нигде нет приюта, и я принял удар на себя. Я
снова взял ее руку и сказал:
- Или наоборот, - дожди, дожди, дожди, переходный вальс в
дощатом клубе. Я пионер старшего отряда, меня ребята высмеивают
за неумение играть в футбол, а ты старшая пионервожатая, ты
приглашаешь меня танцевать...
Сергей ударил меня ногой под столом. Я несколько опешил:
что тут будешь делать, если человек начинает себя вести таким
естественным образом?
В этот момент к нам протолкались с криками и шутками Стасик
и Эдька Танака. Они свалили на стол свои апельсины, и Эдик стал
жаловаться, что его девушка обманула, не ответила на чувство
чемпиона, можешь себе представить, и мало того - танцует здесь
на его глазах с другим пареньком, танцует без конца под одну и
ту же идиотскую пластинку.
- Понимаешь, я снимаю эту пластинку, а он подходит и снова
ставит, я снимаю, а он опять ставит. Я его спрашиваю: нравится,
да? А он говорит: слов не могу разобрать. А все остальные
кричат: пусть играет, что тебе, жалко, надо же слова разобрать.
Дались им эти слова!
- Пейте, ребята, - сказал я, - коктейль "Загадка".
- Роковая загадка, - сказал Стасик, отхлебнув. - Жалею я,
ребята, свой организм.
За столом воцарилось веселье. Пришла Эсфирь Наумовна и
что-то такое принесла. Эдька и Стаська рассказывали, с какими
приключениями они ехали и какой ценой им достались апельсины, а
я им рассказывал о своей богатырской схватке с Костюковским.
Сергей все доказывал ребятам, что я сволочь, они с ним
соглашались и только удивлялись, как он поведет назад свой
мотоцикл.
А Катя тихо разговаривала с Эсфирью Наумовной. Я
прислушался.
- Он был такой, - говорила Эсфирь Наумовна, - всякие эти
танцы-шманцы его не интересовали. Он только книги читал, мой
Лева, и не какие-нибудь романы, а всевозможные книги по
технике. У него даже девочки не было никогда...
Я не знал, о чем идет речь, но понимал, что не о пустяках.
Катя внимательно слушала подвыпившую официантку, она была
бледна, и пальцы ее были сжаты, не было сил у меня смотреть на
нее, и в это время из толпы танцующих выплыло заросшее черной
бородой лицо Айрапета.
Катя вскочила. Ее муж, медленно переставляя ноги, подошел к
нам.
- Здравствуй, девочка, - сказал он и на секунду прижался
щекой к ее щеке.
- Арик, дружище! - заорал Сергей, тяжело наваливаясь на
стол и глядя, как ни странно, на меня.
- Привет, ребята, - весело сказал Айрапет и опустился на
стул. - Дайте чего-нибудь выпить.
Я видел, что усталость его тяжела, как гора, что он просто
подламывается под своими улыбками.
- Коктейль "Загадка", - сказал я и подвинул ему бокал.
- Что я вам, Угадайка, что ли? - сострил он. - Дайте
коньяку.
Сзади медленно, деликатно приближались люди из его партии.
У них прямо скулы свело от нетерпения.
- Ну, Арик? - спросила Катя.
- Ни черта! - махнул он рукой. - Сернистая вода. Все
напрасно. Завтра встаем на новый маршрут.
А ЗАВТРА...
Кончился апельсиновый вечер. Будьте уверены, разговоров о
нем хватит надолго. А завтра...
Впереди пойдут бульдозеры, за ними тракторы-тягачи потащат
оборудование - вышку, станок, трубы... Может быть, вертолет
перебросит часть людей, и они займутся расчисткой тайги для
буровой площадки. К вечеру люди влезут в спальные мешки и
погрузятся в свои мечты. Может быть, Витя Колтыга найдет время
полистать журнал "Знание
- сила", а уж Базаревич-то наверняка поваляется в снегу,
а Кичекьян закроет глаза и услышит гремящий фонтан нефти.
Синоптики предсказывают безветренную погоду.
- Больше верьте этим брехунам, - ворчат на "Зюйде".
Вслед за ледоколом в шорохе размолотого льда пойдет
флотилия сейнеров. Ледокол выведет их к теплому течению и даст
прощальный гудок. У Геры Ковалева руки как доски, трудно ему
держать карандаш.
- Талант ты, Гера. Рубай компот, - скажут ему вечером в
кубрике Иван, и Боря, и Валя Костюковский.
Может, кому-нибудь и помогает крем "Янтарь", но только не
Люсе Кравченко. Поплывут по ленточному транспортеру кирпичи.
Все выше и выше поднимаются этажи. Кран опускает контейнеры
прямо в руки девчат. Еще один контейнер, еще один контейнер,
еще один этаж, еще один дом, магазин или детские ясли, и скоро
вырастет город, и будет в нем памятник Ильичу, и - после работы
- Люся со своим законным мужем Витей Колтыгой пойдет по
проспекту Комсомола в свою квартиру на четвертом этаже
крупноблочного дома. Вот о чем думает Люся.
- Эй, мастер, нос обморозишь! - крикнет Коля Марков
задумавшемуся Калчанову, и тот вздрогнет, сбежит вниз по лесам,
"прихватывая" подсобников.
- "Евгений Онегин" - образ "лишнего человека", продиктует
Катя Пирогова тему нового сочинения.
Кончился апельсиновый вечер.
Завтра все войдет в свою колею, но пока...
Глава XVII. ВИКТОР КОЛТЫГА
Все равно это был лучший вечер в моей жизни. Индукция меня
подвела, шут с ней. Я сказал Люсе, что люблю находить,
наверное, наврал. Я больше люблю искать.
- Значит, завтра опять уходишь? - спросила она.
- Что ж поделаешь.
- Надолго?
- На пару месяцев.
- Ой!
- Но я буду приезжать иногда. Здесь недалеко.
- Правда?
- Впрочем, лучше не жди. Будет тебе сюрприз. Люська, скажи,
ты честная?
- Да, - прошептала она.
Мы вышли из столовой и секунду постояли на крыльце,
обнявшись за плечи.
Луна висела высоко над нами в спокойном темном небе. На
площади перед столовой "Маяк" толпа, сосредоточенно пыхтя,
поедала апельсины. Оранжевые корки падали в голубой снег. Бичам
тоже немного досталось.
1962
Нет комментариев. Оставить комментарий: |
|
|