71. Блажен бы был человек, если бы он мог возвращаться назад. Это невозможно! Установленный порядок требует, чтобы он все продвигался и продвигался вперед, ни единого шага назад, вперед беспрестанно, и чтобы он копил (на свою голову) грех за грехом. Но после смерти, тогда — да, именно тогда — божественное милосердие — надо на него уповать — позволит ему на мгновение остановиться, пересмотреть прошедшее время, может быть, даже немного отступить назад.
            72. Однако вы знаете, что существует христианское вероисповедание; оно не признает чистилища; оно хочет, чтобы мы, поджавши ноги, прямо перескочили бы из этой жизни в ту, другую, где все непреложно, невозвратно, неисправимо. Жестокое учение, еще более жестокое, чем ложное[1].
            73. Если вы захотите узнать, что такое душа животных, то (простите пожалуйста) обратите внимание на то, что происходит в вас самих в течение половины дня, и вы получите об этом некоторое представление.
            74. Заметьте, что и самое умное животное ничего не доказывает. Если мы иногда и видим колебания животного перед переходом к действию и как бы его размышления, то ведь не знаем предела его ощущений и как далеко они могут зайти в тех существах, которые руководствуются только ими. Животным присуща подражательность чисто чувственная, почти механическая, и если бы нам удалось ее вполне понять, она объяснила бы нам все, что в них происходит, так что не осталось бы ни малейшего основания для непонимания. Мы сами подражаем множеству вещей совершенно машинально, вовсе того не подозревая; бессознательно перенимаем привычки людей, с которыми живем; присваиваем себе их приемы, подражаем их движениям и даже их интонациям. В этом выражается наша чисто животная природа.
            Что касается до некоторой способности к совершенствованию, которую мы находим у животных, то для объяснения ее нет нужды прибегать к ощущениям; достаточным объяснением служит закон органической жизни. Разве у растений нет своих привычек? Мы могли бы привить им и новые, если бы лучше знали их строение, — это составило бы воспитание растений; значит и здесь было бы движение вперед, как и у животного.
            Бюффон и другие натуралисты говорили приблизительно то же. Но необходимо обратить особое внимание на соображение, доставленное нам опытом, нашей собственной природой. Ибо самое важное для нас — понять, что вовсе не в течение всего дня человек остается человеком; до этого далеко.
            Бюффон, если мне не изменяет память, отрицая у животных всякое разумение, приписывает им в то же время своего рода сознание собственного бытия[2]. Странная мысль! Всегда ли я сам имею это сознание? Более того, не нужно ли мне сделать известное усилие, чтобы придти к этому сознанию? Неужели животное обладает чем-то таким, чем и я не обладаю постоянно? Вздор!
            75. Будем повторять непрестанно: как можем мы быть несчастными? Разве мы не сотворены по образу Божьему[3]?
            76. Да, все отражается в сознании. Нет в природе того закона, который не повторялся бы в моем Я. Все явления физического мира воспроизводятся в мире интеллектуальном. Мысль внутри себя воспроизводит все движения природы. Но мысль знает, а природа не знает. Жизнь мысли есть познание, жизнь природы есть пассивное движение[4]. Когда мысль перестает сознавать, она перестает существовать. Вот почему Спаситель сказал: Вечная жизнь состоит в том, чтобы познать тебя, Отец мой[5].
            77. Человек на протяжении всей своей жизни может верить в уничтожение своего бытия; но за минуту до смерти он в него никогда не верил и никогда не поверит. В то самое мгновение, когда он чувствует, что распадается, он чувствует, что продолжает существовать. Вот, я полагаю, великое начало всеобщей устойчивости сущего, на этот раз выраженное в высшей степени нашего Я[6].
            78. В природе есть пластическая сила, творящая одни формы. Это и есть, вероятно, истинное жизненное начало, заключающее в себе все естественные силы. Нигде она не проявляется так наглядно, как в кристаллизации: там нужно ее изучать и о ней размышлять. Действительно, странное это явление — кристаллизация[7]. Чистая геометрия! И обратите внимание, так действует природа при образовании первоначальных тел: необъятный предмет для размышления.
            79. Есть сила разума и есть соответствующая ей сила воображения. Не ближе ли подходят эти две силы всемирной природы к силе творящей, не лучше ли всего подражают ей? Весьма возможно.
            80. Что делают, совершая молитву? Даруют жизнь своей душе: труд поистине божественный. Тот же, кто даровал жизнь бесчисленному множеству душ, тот, кто не перестает даровать ее вечно, тот, кто до скончания веков не будет делать ничего иного, как всегда и везде распространять, сеять жизнь, — является ли он Богом или нет, я вас об этом спрашиваю?
            81. Что такое разум? Я не знаю иного разума, кроме своего собственного; его же не называю разумом; я называю его ничтожеством: скажите, разве я не властен над ним?
            82. Думаете ли вы, что человек от природы лучше понимает смерть, чем рождение? Конечно, нет. Он видит, как вокруг него существа образуются и разрушаются, и, среди прочих, — существа ему подобные; он не знает, существовали ли они ранее в ином образе — прежде, чем обрести образ нынешний; он не знает, будут ли они жить, если его утратят; однако он думает некоторым образом постичь смерть, поскольку он ее боится. Боится он отнюдь не страдания, поскольку он не знает, будет ли страдание; также боится он не уничтожения, поскольку что же устрашающего в прекращении существования? Выходит, он узнал, не знаю как, что после смерти он еще будет жить. Но он не знает, какой будет та, другая жизнь, и жить этой новой жизнью, и образом, отличным от образа настоящего, кажется ему ужасным. Вот еще одно из великих преданий, зародившееся в незапамятные времена точно так же, как и фундаментальные идеи человеческого ума, которые он также не сам себе даровал, но которые должны были быть ему сообщены в то время, когда во вселенной создавалось разумение.
            83. Но что же такое смерть? Не что иное, как то мгновение в целом бытии человека, когда он перестает ощущать себя в своем теле, — и ничего более.
            84. Ни бессмертие души, ни ее бесплотность не могут быть строго доказаны. Но что может быть доказано, так это ее существование после того мгновения, которое мы называем смертью; и ничего более не нужно для всеобщей нравственности[8].
            85. Христианин непрестанно переходит с земли на небо и с неба на землю, и кончает тем, что поселяется на небе.
            85‑а. Имеется больше законных верований, чем сомнений: вот что означают возвышенные слова Св. Павла: милосердие всему верит[9].
            86. Никто не считает себя вправе что-либо получить, не дав себе труда по крайней мере протянуть за этим руку. Одно есть только исключение — счастье. Считают совершенно естественным обладать счастьем, не сделав ничего для того, чтобы приобрести его, т.е. чтобы его заслужить.
            87. Единственный способ верить в Бога — надеяться на него: вот почему тот не верует, кто не молится[10].
            88. Христианское бессмертие — это жизнь без смерти, а вовсе не жизнь после смерти[11].
            89. Вы любили этого недавно умершего человека, вы его почитали. Сейчас же для вас он является печальным воспоминанием, воспоминанием печальным и, может быть, светлым одновременно. Но вы его больше не любите, вы его больше не почитаете, вы лишь его помните. Да и как же, в самом деле, любить и почитать прах? Но если бы случайно этот человек еще жил, не знаю где — в каком-нибудь отдаленном краю, в какой-нибудь неизвестной стране? Если бы он лишь отсутствовал, как многие ваши друзья? Почему же в таком случае вам не испытывать к нему тех же чувств, которые вы испытывали прежде? Я не вижу к тому никаких препятствий. И вот поклонение святым. Верить серьезно, добросовестно в бессмертие души и не почитать достойных нашего почитания людей лишь потому, что они не живут здесь, на земле, — разве это не абсурдно?
            90. Помните ли вы, что было с вами в первый год вашей жизни? Нет, говорите вы. Так что же странного в том, что вы не помните, что было с вами до вашего рождения?
            91. Нам предписано любить ближнего, но почему? Для того чтобы мы любили кого-нибудь, кроме самих себя. Это не мораль, это просто логика. Что бы я ни делал, между истиной и мной всегда становится что-то: это что-то — я сам; истину заслоняю я себе сам. Поэтому есть одно только средство открыть ее — устранить себя. Не худо бы почаще повторять себе то, что, знаете, однажды сказал Александру Диоген: отойди, друг, ты заслоняешь мне солнце[12].
            92. Только око милосердия ясновидяще: вот вся философия христианства[13].
            93. Что производят люди при совместной жизни? Азот: они убивают друг друга[14].
            94. Чувствуете ли вы, как зарождается в вас истина? Нет. А ложь? Конечно[15].
            95. Все мое существо возмущается при мысли о том, что Богу приписывают какую-нибудь неспособность. Это делают всякий раз, когда представляют себе вечные законы, недвижимый порядок, предустановленную гармонию, вечную материю, монады, элементы или что-либо в ином роде. Всегда предполагают, что Бог не способен устранить это, говорят об этом или нет.
            96. Декарт, как известно, не мог переносить мысли об ограниченности божественного могущества[16]. Что же касается меня, то я не могу в нем усомниться; страх, который я всегда испытывал перед этой мыслью, был звездой моей жизни.
            97. Какое ни дать определение органическому существу, оно всегда будет вполне применимо к земному шару. Природу разделили на органическую и неорганическую. Небесные тела не могут быть отнесены ни к той, ни к другой категории, а принимая во внимание безмерность пространства, в которых они движутся, их пока что превратили просто в математические точки. Что касается той планеты, на которой мы живем, мы знаем лишь одну ее наружную оболочку, и эта оболочка стала предметом обширной науки. Что вы можете возразить против этого? Разве эмпиризм не вполне удовлетворен таким разделением? Чего же вам больше[17]?
            98. Вы все, не испытывающие доверия к христианству, — вы считаете себя очень сильными. Так знайте же, что даже этой силы, которой вы так кичитесь, ввиду того освещения, в котором вам представлено христианство, гораздо больше заложено в том, чтобы быть христианином, нежели в том, чтобы им не быть. Вас страшат предрассудок и суеверие; и что же, именно в неверии, а не в веровании и заключаются предрассудок и суеверие. Скажите, как вы сделались таким, какой вы есть? Не так ли, как народ становится христианином? Разве вы не так, как народ, повторяете катехизис, не понимая его? То, что вы излагаете с такой уверенностью, — не воображаете ли вы, что сами это придумали? Бедные люди! Оглянитесь: не приходской ли священник вас этому научил?
            99. Когда философ произносит слово человек, всегда ли он хорошо знает, что он хочет сказать? Не думаю.
            100. Человек родится так же, как и другие животные; он отличается от них только организацией, свойственной ему одному и благодаря которой он составляет особый вид в животном царстве. Это, конечно, еще не человек разумный, т.е. человек образованный, — особое существо, которому нет места в природе. Когда пишут трактаты о человеческом разумении[18], стараются объяснить себе, как человек-животное становится существом разумным. Здесь заблуждение и неясность. Человек-животное становится человеком разумным — это так, но не по необходимости, а случайно.
            101. Гипотеза о человеке-животном — говорю: гипотеза, ибо такого человека никто никогда не видел, ибо он, родившись среди себе подобных, ни минуты не может оставаться таким, каким явился на свет, — гипотеза эта, повторяю, очень полезна для научной патологии и для философической гигиены. Но что делать с ней философии в настоящем смысле слова? Когда философия этим занимается, то из философии человека она превращается в философию животного и становится уже тем отделом естественной истории, который изучает нравы животных, главой о человеке в зоологии[19].
            102[20]. Народ русский, народ певучий, а не говорящий. В одной громогласной русской песне заключается более русской жизни, нежели как в целой кипе русских летописей[21].
            103[22]. Предложите ***[23] основать премию за то, чтобы найти идею, родившуюся в России[24].
            104. Пусть мне скажут, что создала золотая середина[25] или чему она помогла расцвести. В этом весь вопрос.
            105. Вы хотите создать славянский мир: почему бы татарам не попытаться в свою очередь создать мир татарский? Сравните прошлые судьбы двух этих рас и вы убедитесь, что у татар больше шансов на успех, чем у вас. Они себя зарекомендовали как завоеватели, как основатели. Магометанство изжило себя, это правда, и пока они будут магометанами, они не смогут с блеском снова появиться на мировой арене, но пусть они в один прекрасный день обратятся в христианство — и вы увидите! Странное будущее, ожидающее вселенную, — полумир славянский и полумир татарский. Пан-славизм и пан-татаризм; вот отныне две руководящие идеи человечества. Надо признать, что эта система удивительно упрощает движение вперед человеческого общества[26].
            106. Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир[27]. Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух сторон, определяемых словами — запад и восток, имеет еще и третью сторону.
            107. Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать.
            108. Русский либерал — бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это — солнце запада[28].
            109. За каждым предметом в природе имеется нечто, что вкладывается в него нашим умом или нашим воображением; это и есть невидимое, что художник должен воплотить в своем произведении[29], ибо это именно нас трогает, нас волнует, а вовсе не сам предмет, нами созерцаемый.
            110. Горе народу, которого рабство не смогло унизить, — он создан быть рабом.
            111. Граф де Местр говорил: «Преувеличение есть правда честных людей»[30], т.е. людей с убеждениями, потому что честный человек не может не иметь их.
            112. Недоброжелательство смертельно для красноречия, если только оно не вызывает негодования или презрения.
            113. Есть лица, на которых написано «нет»; человек с убеждениями инстинктивно от них отворачивается.
            114. Есть натуры, лишенные способности утверждать что-либо, которые боятся произнести роковое «да», как молодая девушка, брошенная неумолимою волей родителей в объятия ненавистного человека.
            115. Слово звучит лишь в отзывчивой среде.
            116. Слово — цветок, который распускается лишь в сочувственной атмосфере.
            117. Люди, всегда красно говорящие, никогда не бывают красноречивыми.
            118. Есть глупцы столь бесплодные, что и солнце гения не в силах сделать их плодовитыми.
            119. Есть умы столь лживые, что даже истина, высказанная ими, становится ложью.
            120. Болезнь одна лишь заразительна, здоровье — нет; то же самое с заблуждением и истиной. Вот почему заблуждения распространяются быстро, а истина так медленно[31].
            121. Бог создал красоту, чтобы помочь нам понять его[32].
            122. Очевидно, что в тот день, когда Бог предоставил человеку свободу воли, он отказался от части своего владычества в мире и предоставил место этому новому началу в мировом порядке; вот почему можно и должно беспрестанно взывать к нему о пришествии царствия его на земле, т.е. о том, чтобы он соблаговолил восстановить порядок вещей, господствовавший в мире, пока злоупотребление человеческой свободой еще не ввело в него зло. Но просить его, как этого требуют некоторые из наших учителей, чтобы царство его наступило на небе, бессмысленно, потому что там царство его никогда не прерывалось, так как мы знаем, что умы, по своей природе предназначенные обитать на небе, которые ослушались Бога, были оттуда изгнаны, прочие же, просветленные неизъяснимым светом, там сияющим, никогда не злоупотребляли своей свободой и шествовали всегда по божьим путям. Надо еще сказать, что если бы указанная система была верна, пока не настало царство Бога, он не царствует нигде, ни на земле, ни на небе. Мы хотели бы верить, что это следствие не было утрачено сторонниками этого учения.
            123. Благо, привнесенное христианством, утверждают еще наши «учителя», если оно и воспоследовало, вовсе не должно было произойти, а явилось чисто случайно; христианство должно было воздействовать на личность: до общества и всего рода человеческого ему нет дела. Человечество, по их мнению, шествует к погибели и должно к ней идти; И<исус> Х<ристос> не пришел и не должен был придти ему на помощь. Повторяю, христианство обращается именно к личности, если же оно было полезно человечеству, то произошло это по недосмотру. К тому же христианство вовсе не заботится о земных благах, оно занимается лишь благами небесными. Мир неизбежно должен придти в полное расстройство; отнюдь не останавливайте его движения, несущего его к разрушению! Наконец, эта предписанная Спасителем возвышенная молитва: «да приидет царствие твое»[33], которая как бы заключает в себе всю социальную идею христианского учения, согласно этому взгляду, есть лишь нескромное пожелание, которому никогда не суждено сбыться. Ясно, что эта точка зрения чрезмерного или непросвещенного аскетизма в сущности не отличается вовсе или очень мало от взгляда неверующих, так как те также отрицают благодеяния христианства или же рассматривают их как невольное последствие этой религии на том бесспорном основании, что ей дела нет до земных интересов[34].
            124. Есть люди, которые умом создают себе сердце, есть и другие, которые сердцем создают себе голову; последние успевают больше первых, потому что в чувстве гораздо больше разума, чем в разуме чувств.
            125. Религия начинает с веры в то, что она хочет познать: это путь веры; наука принимает что-либо на веру, лишь подтвердив это путем ряда совпадающих фактов: это путь индукции; и та и другая, как видите, разными путями приходят к одному и тому же результату — к познанию.
            126. Религия есть познание Бога. Наука есть познание вселенной. Но с еще большим основанием можно утверждать, что религия научает познавать Бога в его сущности, а наука — в его деяниях; таким образом, обе приводят к Богу.
            В науке имеются две различные вещи: содержание или достижения, с одной стороны, и приемы или методы — с другой; поэтому, когда речь идет об определении ее отношения к природе, следует ясно указать, хотят ли говорить о самой сущности науки или об ее методе; а вот этого как раз и не делают.
            127. Нет ничего легче, чем любить тех, кого любишь; но надо немного любить и тех, кого не любишь.
            128. Есть только три способа быть счастливым: думать только о Боге, думать только о ближнем, думать только об идее.
            129. В области нравственности идут вперед не только ради одного удовольствия двигаться, должна быть и цель; отрицать возможность достичь совершенства, то есть дойти до цели, значило бы — просто сделать движение невозможным.
            130. Есть три способа представить себе Бога: прежде всего, как творца вселенной и поэтому ее абсолютного владыку, это — Бог-Отец; затем, как дух или разум, действующий на души через умы; это — Дух Святой; наконец, как отождествившегося с человеческим существом и проявляющегося непосредственно в человеческом сознании — это Бог-Сын. Здесь имеются, очевидно, три лица одного и того же Бога, так как в каждом он целиком содержится. Основательные предчувствия человеческого духа всегда таким образом представляли себе божество, но христианству выпало на долю выразить смутное чувство человечества в непреложной форме и ввести его в логическое сознание человека как составную часть его сущности. Таким образом, догмат троицы вовсе не есть непостижимая тайна, а напротив — одна из самых очевидных аксиом возрожденного ума.
            131. Есть люди, которые никогда не творят добро из-за одного удовольствия поступать хорошо; немудрено, что они не могут постичь абсолютного блага, что они, по их же словам, понимают только благо относительное. Постичь совершенство дано только тем, которые к нему стремятся с единой целью приобщиться к нему.
            132. Общество заставляют двигаться вперед не те, кто колеблется между истиной и ложью, эти плясуны на канате, а люди принципиальные. Логика золотой середины[35] может поэтому, в лучшем случае, продлить на некоторое время существование общества, но она никогда ни на шаг не двинет его вперед. Плодотворен один лишь фанатизм совершенства, страсть к истине и красоте.
            133. Законы о наказаниях не только охраняют общество — целью их служит еще наибольшее возможное усовершенствование человеческого существа. И эти две задачи как нельзя лучше согласуются одна с другой; более того: ни одна из них не достижима без другой. Уголовное законодательство предназначено не только оградить общество от внутреннего врага, но еще развить чувство справедливости. С этой точки зрения следует рассматривать все виды наказания, и даже смертную казнь, которая ни в коем случае не есть возмездие, а лишь грозное поучение, действенность которого, к сожалению, весьма сомнительна.
            134. Как всем известно, христианство с самого возникновения своего подверглось живейшим нападкам, и только путем отчаянной, страстной сознательной борьбы возвысилось до господства над миром. И все же нашлись в наше время люди, которые в религии Христа усматривают не что иное, как миф[36]. Между тем, видано ли, чтобы миф создавался в подобной среде и при таких условиях? Правда, добавляют, что христианская легенда явилась на свет не в образованных слоях, среди евреев, а среди населения невежественного и весьма склонного принимать самые нелепые верования. Но это совсем не так: мы видим, напротив, что христианство с первого же века поднимается до верхушки общества и немедленно упрочивается среди самых выдающихся умов. Другие уверяют нас, будто христианство просто-напросто еврейская секта, будто все его нравственное учение заключается в Ветхом Завете, что И<исус> Х<ристос> присоединил к этому лишь несколько идей, повсеместно распространенных в его время[37]. Надо признать, что эта последняя точка зрения, как она ни отлична от христианской, вносит нечто такое, что может до некоторой степени удовлетворить, если не положительное христианство, то по крайней мере христианство рассудочное. В самом деле, было ли это простым человеческим действием — придать жизнь, действительность и власть всем этим разрозненным и бессильным истинам, разрушить мир, создать другой, соорудить из всей груды разрозненных идей, разнообразных учений однородное целое, единое стройное всемогущее учение победоносной силы, чреватое бесчисленными последствиями и заключающее в себе основу беспредельного прогресса? И выразить всю совокупность рассеянных в мире нравственных истин на языке, доступном всем сознаниям, и, наконец, сделать осуществимыми Добро и Правду? Удивительное дело! Даже и низведенное до этих ничтожнейших размеров, великое явление христианства еще в такой степени носит на себе печать произвольного действия высшего разума, что не может быть объяснено приемами человеческой логики, какие бы логические измышления при этом ни пускались в ход.

[1] Чистилище — наряду с Адом и Раем — место в потустороннем мире, где души умерших грешников могут очиститься от совершенных ими грехов. Католическая церковь приняла догмат о чистилище на Флорентийском Соборе (1438 — 1445 гг.); православная и протестантская церкви не признают чистилища. Наличие у католической церкви в структуре потустороннего мира чистилища делает ее, по мнению Чаадаева, более гуманной по сравнению с другими христианскими церквами. Читая «Божественную комедию» Данте, он отметил строки, в которых подчеркивается именно эта «обнадеживающая» сторона чистилища (Каталог. № 234. P. 165 — 166; Данте. Божественная комедия. Чистилище, песнь 6, ст. 28 — 42).
[2] Чаадаев имеет в виду отмеченное им на полях книги Бюффона следующее высказывание: «…они (животные. — В.С.) имеют сознание своего настоящего бытия, но не имеют сознания бытия прошедшего» (Каталог. № 159. T. 5. P. 564).
[3] Ср. с мыслями о счастье, высказываемыми Чаадаевым в ОРМ. № 31, 31а.
[4] Мысль эта, возможно, возникла у Чаадаева во время чтения «Опыта философии теории вероятностей» Лапласа (Каталог. № 414), На с. 237 этой книги Чаадаев сделал надпись, по смыслу напоминающую мысль, высказанную в данном отрывке («Заметки на книгах». № 155).
[5] Здесь Чаадаев дает обобщенную и не совсем точную формулу ответа Иисуса Христа на обращенный к нему вопрос, что делать, «чтобы наследовать жизнь вечную?» Этот вопрос, как и ответ на него, излагаются в Евангелиях от Матфея (19, 16 — 21), от Марка (10, 17 — 21), от Луки (10, 25 — 27; 18, 18 — 20), где ответ Иисуса Христа имеет характер нравственного императива. Чаадаев же в свое понимание «жизни вечной» вкладывает прежде всего гносеологический смысл.
[6] В этом и в других ОРМ (см., напр., № 82 — 84, 88 и др.) Чаадаев высказывает свое убеждение в личном бессмертии. В письме к В.Н.Левашову в 1853 г. он писал: «Я сам уже теперь становлюсь стар и дряхл, следовательно, близок к свиданию с незабвенными друзьями моими, и мог бы принять от вас сыновнее поручение, если бы вера в бессмертие жила в сердцах наших» (ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 341). К этому вопросу он обращался и позже: см. его письма № 135, 181, а также прим. 4 к ФП V.
[7] Сведения о кристаллизации Чаадаев, вероятно, почерпнул из книги французского минералога и кристаллографа Р.Ж.Гаюи (Аюи) «Элементарный учебник физики», имеющейся в его библиотеке (Каталог. № 322); на страницах этой книги сохранилось много отметок и надписей Чаадаева. Как отмечал В.И.Вернадский, связь изучения кристаллизации с философией природы, столь важная «для понимания основным вопросов философии природы, научного мировоззрения вообще, исчезла в XVIII — XIX столетиях (см.: Вернадский В.И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988. С. 178). Поэтому мысли о кристаллизации, развиваемые Чаадаевым в ОРМ. № 78 — 79, оригинальны и довольно неожиданны для русского философа первой половины XIX в.
[8] В данном отрывке Чаадаев развивает несколько «усеченный» вариант широко распространенного в философской литературе «этического» доказательства бессмертия души. Ср., напр., «Федон» Платона (Соч. М., 1970. Т. 2. С. 80 — 81).
[9] Перефразированные слова апостола Павла из Первого послания к Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует, … сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (13, 4 — 7).
[10] Ср. этот отрывок с дневниковой записью А.И.Герцена от 5 марта 1844 г. (см. примеч. 3 к письму № 93).
[11] В этом и в других ОРМ (см., напр., № 82 — 84, 88 и др.) Чаадаев высказывает свое убеждение в личном бессмертии. В письме к В.Н.Левашову в 1853 г. он писал: «Я сам уже теперь становлюсь стар и дряхл, следовательно, близок к свиданию с незабвенными друзьями моими, и мог бы принять от вас сыновнее поручение, если бы вера в бессмертие жила в сердцах наших» (ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 341). К этому вопросу он обращался и позже: см. его письма № 135, 181, а также прим. 4 к ФП V.
[12] Чаадаев имеет в виду знаменитый эпизод из жизни древнегреческого киника Диогена: «Когда он грелся на солнце в Крании, Александр (Македонский), остановившись над ним, сказал: «Проси у меня, чего хочешь»; Диоген отвечал: «Не заслоняй мне солнца» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. С. 245 — 246).
[13] Ср. отрывок № 85а.
[14] «Азот» — по-гречески означает «безжизненный». Возможно, что этот отрывок навеян чтением романа О.Бальзака «Шагреневая кожа», в котором упоминаются «два-три ученых, созданных для того, чтобы разбавлять атмосферу беседы азотом» (Каталог. № 112. T. 1. P. 145; пер.: М., 1970. С. 53).
[15] Ср. отрывок № 55 и примеч. к нему.
[16] Чаадаев, вероятно, имеет в виду следующее высказывание Р.Декарта в «Рассуждении о методе»: «мысль о том, что ложь и несовершенство исходят от бога, не менее противна, чем мысль, будто истина или совершенство исходят из небытия» (Декарт Р. Избр. произв. М., 1950. С. 287). Сочинений Декарта в библиотеке Чаадаева нет, но судя по неоднократным упоминаниям его имени в ФП, Чаадаев хорошо был знаком с учением родоначальника новой философии.
[17] Скепсис Чаадаева относительно эмпиризма соответствует его трактовке этой проблемы в ФП, где важное значение эмпиризма, эмпирической науки отнюдь не отрицается. Ср. примеч. 11 и 28.
[18] Наиболее известные трактаты «о человеческом разумении» написаны: Джоном Локком (Опыт о человеческом разумении. Лондон, 1690); Готфридом Лейбницем (Новые опыты о человеческом разумении. Написаны в 1703 — 1704 гг., изданы в 1765 г.); Джорджем Беркли (Трактат о принципах человеческого знания. Дублин. 1710); Давидом Юмом (Исследование человеческого разумения. Лондон, 1758).
            Из перечисленных трактатов только «Опыт» Д.Локка имеется в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 435), но без следов чтения. Однако по сообщению Я.И.Сабурова, записанному П.В.Анненковым, 26-летний Чаадаев «уже знал Локка» (Модзалевский Б.Л. Пушкин. Л., 1929. С. 337; см. также: Смирнова А.О. Записки. СПб., 1895. Ч. 1. С. 151) и поэтому не исключено, что именно его философию имеет здесь в виду Чаадаев: отрицание английским философом «врожденных принципов» в сознании («душе») человека позволяет Чаадаеву выдвинуть гипотезу о «человеке-животном».
            Дальнейшие рассуждения Чаадаева (см. отрывок № 101) показывают, что его отношение к учению Локка было двойственным: с одной стороны, он не допускает возможности самостоятельного (без божественного вмешательства) перехода человека из состояния tabula rasa в состояние «человека разумного». С другой — он допускает в этом отрывке некоторую научную продуктивность гипотезы о человеке-животном.
[19] Чаадаев имеет в виду «Естественную историю» Бюффона, один из томов которой был посвящен человеку, рассматриваемому как природное существо (Каталог. № 159. Т. 5). См. также примеч. 37.
[20] Этот и два следующих отрывка не входят в собрание отрывков А.Н.Пыпина. Отрывок № 102 является седьмым из девяти, хранящихся в ИРЛИ (ф. 250, оп. 3, ед. хр. 549). Первые шесть из них — те самые, что были опубликованы в 1832 г. в № 11 «Телескопа» (т.е. отрывки 82, 83, 88 — 91); восьмой и девятый отрывки этой коллекции соответствуют отрывкам № 228, 229 настоящей публикации. Основанием для отнесения отрывка № 102 к отрывкам 30‑х годов является то обстоятельство, что он, по-видимому, написан под влиянием книги Ф.П.Львова «О пении в России» (СПб., 1834: Каталог. № 42). Надпись Чаадаева на этой книге см.: «Заметки на книгах». № 60.
[21] Свое мнение о «русских летописях» Чаадаев впоследствии изменил в лучшую сторону; об этом свидетельствует и то внимание, с которым он читал «Историю русской словесности» С.П.Шевырева (Каталог. № 78), и наличие цитат из «Повести временных лет» в его работах 40‑х годов — «Письме из Ардатова в Париж», «Ответе на статью А.С.Хомякова…».
[22] ОРМ. № 103, 104, отсутствующие в публикации Тогавы, вписаны рукой М.И.Жихарева в конце отрывка ФП II, которого нет в собрании ФП в пакете III Отделения Собственной е.и.в. канцелярии (см. ЛН. С. 19). Само расположение этих отрывков в тексте ФП II дает некоторые основания датировать их 30‑и годами.
[23] Снимая копию с этого отрывка, М.И.Жихарев по своему обыкновению заменил собственное имя тремя звездочками. Имя это восстановить не удалось.
[24] Ср. со словами Чаадаева в ФП I: «…ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды…» (С. 330).
[25] О датировке отрывка см. примеч. 72. Выражение «золотая середина» (juste milieu) встречается также в письме Чаадаева 1835 г. к А.И.Тургеневу (Письма. № 72). В письме это выражение употреблено применительно к Франции (см. отрывок № 132, а также примеч. 32 к «Заметкам на книгах»). Во всех этих случаях под «золотой серединой» Чаадаев подразумевает, по-видимому, финансовую аристократию (т.е. верхушку торгово-промышленной и банковской буржуазии), пришедшую к власти во Франции в результате Июльской революции 1830 г.
[26] «Адресатом» этого отрывка являются как славянофилы, так и представители «официальной народности».
[27] Эта мысль впервые была высказана самим Чаадаевым в ФП I (С. 323). Но вывод о том, что Россия образует особую «цивилизацию», превосходящую в качественном отношении цивилизацию западную, — этот вывод принадлежит формировавшемуся в те годы славянофильству, и против него направлена критика Чаадаева. Много позже, в 1854 г. в «Выписке из письма неизвестного к неизвестной» Чаадаев напишет, что ему и всему поколению декабристов «и на мысль не приходило, чтобы Россия <…> сама по себе составляла какой-то особый мир» (С. 570). См. также примеч. 2, 7 — 9 к указ. статье.
[28] Отрывок несомненно представляет собой салонную «остроту», одну из тех, на какие Чаадаев был великий мастер. Известно, насколько ценил устное слово Чаадаева А.И.Герцен (в его «Дневнике», «Былом и думах», в письмах содержится много других острот Чаадаева).
[29] О воображении как творческой способности человека ср. отрывок № 78; о художественном творчестве — № 176.
[30] Источник цитаты не установлен. В библиотеке Чаадаева имеется книга де Местра «О папе» (Каталог. № 443); см.: («Заметки на книгах». № 162).
[31] Ср. ОРМ. № 55 и 232. Смысл этого отрывка заключается в следующем: «хорошие» мысли, по Чаадаеву, вложены в человека богом в момент творения, когда человек находился в «бессознательном» состоянии и поэтому самого акта творения не помнит; так же как ребенок не помнит, что было до его рождения и в первые годы жизни (эту мысль Чаадаев высказывает в ОРМ. № 11, 12). «Дурные мысли», как и заблуждения, являются уже следствием спонтанного процесса мышления, направляемого сознанием и волей человека. Вот почему «я очень хорошо знаю», откуда они ко мне «приходят». В книге И.Г.Гердера «Идеи…» Чаадаев подчеркнул близкие ему по смыслу слова: «Все заблуждения человеческие — туман, окружающий истину…» (Каталог. № 334. S. 228; пер.: М., 1977. С. 433).
[32] Ср. с определением красоты, которое дает Ф.Гемстергейс в «Письме о скульптуре»: «Красота есть то, что доставляет наибольшее число идей в наименьшее время» (Hemsterhuis F. Oeuvres philosophiques. P., 1792. T. 1. P. 21. — Каталог № 332).
[33] Одно из любимых евангельских изречений (Мат. 6, 10) Чаадаева, которое он часто повторял в своих сочинениях и письмах.
[34] Содержание ОРМ. № 122 — 123 во многом совпадает с содержанием писем Чаадаева к кн. Долгоруковой, написанных в 1850 г. (Письма. №. 171, 172).
[35] См. отрывок .№ 104 и примеч. к нему.
[36] Чаадаев имеет в виду Д.Ф.Штрауса, который в своих сочинениях «Жизнь Иисуса» (1836) и «Христианское вероисповедание в его историческом развитии и борьбе с современной наукой» (1841) доказывал, что Евангелия — это собрания мифов, возникших в среде раннехристианских общин. «Отбросив все мифические наросты и наслоения, — писал Штраус в «Жизни Иисуса», — мы могли убедиться, что и то, что раньше нам представлялось ядром жизнеописания Иисуса, в сущности является легендой, мифом» (Лейпциг; СПб., 1907. Кн. 2. С. 215). См. также письмо № 82 и примеч. 1 к нему.
[37] Здесь, вероятно, Чаадаев имеет в виду взгляды правого гегельянца Ф.Маргайнеке, изложенные им в книге «Введение к публичным лекциям о значении гегелевской философии в христианской теологии. С приложением особого мнения о критике Б.Бауэром евангельской истории» (Берлин, 1842). Книга сохранилась в библиотеке Чаадаева (Каталог. № 449); на ее страницах имеется много его отметок, сделанных красным карандашом. В этой связи следует сказать, что мысли о христианстве, изложенные Чаадаевым в отрывке № 134, возможно отражают в какой-то степени содержание его полемики с А.И.Герценом, о которой имеется запись в дневнике последнего от 10 сент. 1842 г. (Герцен. Т. II. С. 226). В другой записи — от 22 сент. 1842 г. — Герцен оценивает упомянутую книгу Ф.Маргайнеке и употребляет то же самое выражение — juste milieu (золотая середина), что и Чаадаев (Там же. С. 230). См. также ОРМ. № 104 и 132.
            ОРМ № 130 — 134 и 138 показывают, что в это время (40‑е годы) Чаадаев занимался изучением сочинений младогегельянцев.