П.Я.Чаадаев. Отрывки и разные мысли (1828-1850-е гг.). 30-70

           30. Мечтатели, толковавшие Апокалипсис, действовали по призванию. Все безумства, повод к которым дала священная книга, никогда не были напрасными, все они объяснимы. Например, милленарии[1] положительно были нужны: без милленариев не было бы крестовых походов. Крестовые же походы в любом случае были необходимы. Во-первых, без них не могло бы образоваться новое общество. Далее, без этого поучительного деяния человеческому разуму недоставало бы величайшего примера возможного воодушевления религиозным чувством и не было бы истинной меры для великого двигателя всех дел на этом свете. Наконец, без этого грядущие поколения не имели бы воспоминания великого, необходимого, исполненного поучения и удивительно плодотворных мыслей[2].
            31. «Он человек здравомыслящий, — говорите вы, — но, как и все, гонится за счастьем, поэтому так и суетится». Посмотрим, что же прежде всего нужно для счастья? Не нужно ли быть довольным собою и всем на свете? Но я вас спрашиваю, не одному ли только глупцу это доступно? Прекрасное средство, по-моему, отвратить людей от жажды счастья — это доказать им, что счастливы могут быть только глупцы[3].
            31-а. Без сомнения, счастье, к которому стремится большинство людей, невозможно без тупого довольства собой и всеми. Чтобы достигнуть этого счастья, люди добиваются богатства, почестей, славы. Но после того, как все это будет приобретено, не нужно ли еще считать себя самым умным и самым совершенным из людей и быть довольным всем происходящим вокруг себя? Без этого какое счастье? Как ни представлять себе блаженство на земле, для полноты этого блаженства всегда нужно глупое самодовольство, еще более глупое равнодушие ко всему окружающему. Древние хорошо это знали. Более откровенные, более наивные, чем мы, они не имели иной морали, чем та. Что такое их мудрец? Надменный глупец, восхищающийся самим собой, нечувствительный к тому, что происходит вокруг него. В этом отношении нет разницы между Эпикуром и Зеноном[4]. Таков самый совершенный идеал высшей мудрости, который сумел создать себе человек. Какая бездна между этой философией, вялой, неподвижной, иссушающей, и той, которая нам говорит: ищите царствия небесного и все остальное приложится вам[5]. И, однако, что же может быть проще поучения, содержащегося в этих прекрасных словах Спасителя? Не ищите, говорил он, блага для самих себя, ищите его для других, — оно неминуемо к вам придет, даже если вы не будете об этом заботиться: не содержится ли ваше личное счастье в счастье общем?
            32. Прочь себялюбие, прочь эгоизм. Они-то и убивают счастье. Жить для других значит жить для себя. Доброжелательность, бесконечная любовь к себе подобным — вот, поверьте мне, истинное блаженство; иного нет.
            33. Не есть ли все движение вещества результат звуковых и гармонических колебаний, воздушного флюида или какого-либо иного подобного флюида, еще более тонкого, более эфирного, который проникает в самые плотные тела и действует непосредственно на составляющие их элементарные молекулы?
            34. Для нас звук — это нечто, действующее на наш орган слуха. Но почему не может он быть, по своему гармоническому действию, началом или причиной бесчисленного множества изменений и преобразований вещества, законы и причины которых нам ныне неизвестны?
            35. Колебания воздуха — вот что на самом деле звук. Но может ли воздух колебаться, не воздействуя известным образом на окружающие его тела? Впрочем, противное уже доказано.
            36. Несомненно, воздух находится в постоянном движении. Почему же, например, этим непрерывным движением воздухообразной природы не могут быть вызваны некоторые из необъяснимых явлений природы органической, происходящие внутри тел, как то: восходящее движение соков в растениях, кровообращение в животных и т.д., явлений, находящихся так или иначе в противоречии с известными нам законами природы, а именно с законом всеобщего тяготения? Я, например, не вижу, почему не могли бы в результате этого движения создаваться известные созвучия между частицами мозгового вещества, волокнами и пр., находящимися между собой в определенных гармонических отношениях, будь то в одном и том же существе или в разных, и почему не могут эти созвучия привести к некоторым действиям, которые нас удивляют? Если волнообразное движение воздуха может вызывать колебания струны, натянутой в созвучии с другой струной, почему, я вас спрашиваю, нерв не может испытать тех же колебаний и по той же причине?
            37. Конечно, все это пока только вопросы: но согласитесь, что если бы на эти вопросы были ответы, какие огромные возможности применения открылись бы тогда для науки о числах и как была бы расширена область математической достоверности[6]!
            38. Существует ли бесконечность пространства, я не знаю, но знаю, что существует бесконечность времени, что эта бесконечность, эта неизменяемая длительность, эта беспредельная преемственность всего и есть сама жизнь или совершенное существование[7]. И прежде всего: конечное множественно, бесконечное — нет. Идея множественности сливается в моем уме с идеей уничтожения; идея единства — с идеей вечности. Итак, уничтожение для меня есть зло, вечность — добро, зло стремится только к уничтожению, благо — только к сохранению; следовательно, вечность, благо, жизнь — это одно и то же.
            Я называю это двумя конечными идеями человеческого разума, ибо они находятся на двух концах той черты, которая является его мерилом. Все другие идеи человека заключаются в этих идеях или связываются с ними, так что разум человека не может знать ничего такого, с чем не была бы связана идея уничтожения или идея сохранения. Будучи основой всех наших суждений, и не только суждений но и всех наших чувств, эти рамки, в пределах которых происходит все движение нашего разума, являются, бессознательно для нас, законом нашего мышления. Заметьте, что даже идеи числовые, как ни кажутся они чуждыми этим понятиям, все же не выступают за их пределы, ибо идеи числовые — это идеи деления и сложения: делить значит уничтожать, складывать значит производить.
            Мысль нравственная особенно, на мой взгляд, не может иметь иной основы, кроме этой. Всякая идея совершенства, красоты, гармонии, добродетели, любви есть только видоизменение идеи сохранения; всякая идея несовершенства, безобразия, раздора, порока, ненависти, есть видоизменение идеи уничтожения. Мы не можем представить себе ничего доброго или прекрасного, не приписывая ему в то же время длительности, непрерывности, устойчивости, или представить себе зло, безобразие, не соединяя их с идеей неустойчивости, прерывности, уничтожения, Таким образом, наш ум постоянно пребывает между мыслью о жизни и смерти, и, действительно, лишь эти две мысли управляют им.
            Следует заметить, что чувство самосохранения совершенно не входит в эти элементарные понятия нашего разума. Начало самосохранения есть начало мира животного, совершенно отличное от начала нравственного[8]. Следовало их объединить, чтобы создать совершенную жизнь; именно это и сделала христианская философия, внеся идею вечного спасения, как блага совершенного.
            39. Предположим, что исторический факт утверждения христианства будет объяснен самым естественным образом, подобно, например, развитию иудаизма под влиянием его смешения с восточной философией и философией греческой, … спрашивается, в чем здесь доказательство, опровергающее откровение? Когда же Спаситель утверждал, что Отец открылся ему в явлении необычном и внезапном, в каком сам он, например, впоследствии явился апостолу Павлу[9]? И не сказано ли нам, что он слушался и вопрошал учителей, и еще что ребенок возрастал и укреплялся духом[10]?
            40. Есть историческая правда факта, есть историческая правда смысла: в истории есть анализ, но есть там и синтез; я бы даже сказал, что в истории есть a priori не в меньшей степени, чем a posteriori[11].
            41. Без всякого сомнения наиболее истинным в истории является не то, что она повествует, а то, что она мыслит, что она воображает, что она измышляет. В этом смысле поэтические представления могут быть ближе к истине, чем самый добросовестный рассказ, точно так же как чистое рассуждение часто достовернее опыта. Связь между событиями можно себе только представить, в хронике ее не отыщешь: здесь бесполезны заключения чисто рассудочные, ибо рассудок, в конце концов, не может овладеть прошлым, всецело являющимся достоянием воображения и поэзии. К тому же, очевидец очень часто, а может быть и никогда, не видит событие таким, каким оно было, и по истечении веков глубокий мыслитель представляет себе исторические события вернее, чем современник, в них участвовавший. Что должен был для этого проделать мыслитель? Он исходил из принципа, стоящего вне течений исторических событий, т.е. из принципа априорного. Вот измышление и вместе с тем высшая историческая правда. Можно сказать, что этой правды нет в самой истории, но что она внесена в нее мыслью. Такова правда, которую мы находим у Нибура, у Гизо[12] и др.
            42. После того, как много рассказано, остается еще разгадывать. Тогда множественность событий, хаос фактов исчезает, подчиняясь рассуждению; на место рассказа появляется аргумент, силлогизм и, в конце концов, нравственный закон времен.
            42-а. История нашей страны, например, рассказана недостаточно; из этого, однако, не следует, что ее нельзя разгадать. Мысль более сильная, более проникновенная, чем мысль Карамзина, когда-нибудь это сделает. Русский народ тогда узнает, что он такое, или, вернее, то, чего в нем нет. Он принимает себя теперь за такой же народ, как и другие; тогда, я уверен, он с ужасом убедится в своем нравственном ничтожестве; он узнает, что провидение пока еще давало ему жизнь лишь для того, чтобы иметь в его лице динамическую силу в мире, и пока еще не для того, чтобы проявить себя сознательно. Тогда мы поймем, что имеем вес на земле, но еще не действовали. Подобно тому, как народы, образовавшие новое общество, были сначала призваны на мировую арену как материальная сила и заняли свое место в порядке сознательном лишь после того, как подчинились игу его закона, точно так же и мы в настоящее время представляем только силу физическую; силой нравственной мы станем тогда, когда совершим то же, что совершили они. Но когда это будет[13]?
            43. Неверующий, на мой взгляд, уподобляется неуклюжему циркачу на канате, который, стоя на одной ноге, неловко ищет равновесие другой. Но и плохой циркач требует оплаты за свои штуки. А тот другой циркач, что получит он за свой труд? Насколько я знаю, ничего кроме утомления. Когда видишь, как он балансирует, за него становится страшно; хочется протянуть ему руку и сказать; слезай, приятель, иначе ты сломишь себе шею.
            44. «Many are poets, that have never penn's[I]», — сказал Байрон[14]. Но что бы он ни говорил, одна только мысль не создает поэта, он должен еще уметь ее выразить, ибо поэтическая мысль не полна, пока она не облечена в слово. Поэтическое вдохновение, на мой взгляд, есть столько же вдохновение слова, сколько вдохновение идеи. Мысль безмолвна, мысль бесплотна, между тем вся поэзия есть плоть, хотя бы, как в настоящее время, она лишь рассуждала. Нельзя быть поэтом в прозе. Все великие прозаики, которых причисляют к поэтам — Фенелон, Бюффон, Руссо[15], — не обладали, по-моему, ни малейшим даром поэтического творчества. Вещественный элемент этого дара ее обусловливает. Я требую от поэта, чтобы он потряс мои нервы точно так же, как и мою душу.
            45. Поэзия дана нам для того, чтобы слить физический мир с умственным и чтобы прельстить ум этим слиянием. Музыка была призвана к тому же и она предшествовала поэзии, но она одна была бы не в силах осуществить это действие: ей сопротивлялся бы ум. Необходимо было обмануть ум; так возникла поэзия.
            45-а. Правы те, кто в умозрении опираются на закон противоречий: это, без сомнения, величайший закон, но по отношению к Богу он не более применим, чем любой другой закон, созданный ограниченным разумом человека; сущность Бога в том и состоит, что в его всемогуществе исчезает всякое противоречие, и невозможное нам — возможно ему.
            46. Когда разум один стремится познать Бога, он создает себе Бога своими руками, не пытаясь постигнуть Бога сущего. Поэтому, если бы Бог не открыл себя людям, человек знал бы только того Бога, который есть дело рук человеческих.
            Но говорят: итак, Он открыл себя человеку во всей полноте своей? Отнюдь нет. Он явил себя настолько, насколько это было необходимо для того, чтобы человек мог искать Его в этой жизни и найти Его в иной — вот и все.
            47. Что такое ангелы? Разумные существа, превосходящие разумную сущность человека и недоступные нашему чувству. Почему бы им не быть? Мне кажется, дело тут не в сомнении, а в неизвестности. В книге Бытия не упоминается о сотворении ангелов, но она касается не возникновения всех вообще вещей, а только того, что относится к человеку. Это и есть, по-моему, одна из черт, всего более отличающих ее от всех известных космогоний; одно из важнейших доказательств истинности того происхождения, которое ей приписывают. В ней говорится именно только то, что необходимо было сказать: не напоминает ли это физический закон наименьшего действия? Немало встречается ангелов в дальнейшем в Библии: но это язык того времени. Бог может говорить с человеком только на языке человека; нас не должно удивлять, что он хочет, чтобы человек понял его, когда он снисходит, обращается к нему.
            Но вера в ангелов не должна на этом основываться, иначе каждое слово священной книги становилось бы догматом.
            48. Итак, является ли верой учение об ангелах? Безусловно, нет. Более того, может ли человек, созданный по образу Божьему, законно признать существа более высокого порядка, чем он сам? Сомневаюсь в этом. Иисус не был ангелом, но он был Богом и человеком одновременно. Думаю, поэтому позволено усомниться в том, что между умственной природой человека и умственной природой Бога имеется некая промежуточная природа. Однако исключительно верным является то, что во все времена толпа, так же как и наиболее глубокие умы, была склонна допускать свойства более совершенные, чем наши собственные свойства. Вполне можно не придавать значения этому верованию, но отвергать его как грубое суеверие кажется мне суеверием еще грубейшим[16].
            49. Сведенборг был, человеком глубокомысленным. Но только он был неправ, создав эзотерическое учение[17]: это лишь уменьшило действие, которое его труды произвели бы сами по себе. Но что касается его короткого знакомства с небесными силами, то тут удивляться нечему. Я удивился бы гораздо больше, если, при том, как устроен его ум, он не был бы с ними накоротке.
            50. Вы часто слышали, что сон есть подобие смерти; это совершенно неверно. Я нахожу, что именно сон скорее есть настоящая смерть, а то, что называется смертью, быть может, и есть жизнь? Во сне жизнь моего Я прерывается, в смерти этого нет; ибо, если бы при этом перестало существовать мое Я, наступило бы уничтожение. Из могилы нет возвращения, но после сна мы возвращаемся к своему Я. Но скажите, жизнь ли это, когда нет мысли о том, что живешь, хотя бы в течение данного мгновения[18]?
            51. Дело в том, что в сущности настоящая смерть содержится и в самой жизни. Мы бываем мертвы, совершенно мертвы половину нашей жизни без преувеличения, без иносказания, но в буквальном, истинном смысле слова мертвы. Тысячу раз в день, если вы внимательно посмотрите на самих себя, вы увидите, что за мгновение перед тем в вас было не больше жизни, чем до вашего рождения; что в вас не было ни малейшего сознания своих поступков, ни даже ощущения своего существования. Где же тут была жизнь? Жизнь дерева, в лучшем случае жизнь зоофита[19], даже не жизнь одушевленного существа и уж, конечно, не жизнь существа разумного.
            52. Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она возвращается, но было бы неверным утверждать, что мы живем непрерывно. Жизнь разумная прерывается всякий раз, когда теряется сознание. Чем больше таких минут забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы умереть таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни — только и есть смерть.
            53. Однако условимся. Когда я говорю: сознание, я подразумеваю не то идеологическое сознание, на котором построена современная философия, — простое чувство нашего существования[20]. Я подразумеваю иное сознание, благодаря которому мы не только чувствуем, что живем, но и знаем, как мы живем. Я подразумеваю дарованную нам власть во всякую данную минуту влиять на минуту грядущую, творить самим свою жизнь, вместо того чтобы предоставить ее собственному течению, как это делает скотина. Окончательная утрата этого сознания — вот что убивает безвозвратно, и знаете ли почему? Потому что это и есть вечное проклятие. Может ли разумное существо навлечь на себя большую муку, чем небытие?
            54. То, что язычники называли мудростью, добродетелью, высшим благом, — все это мы называем небом.
            55. Я очень хорошо знаю, откуда ко мне приходят дурные мысли; одни лишь сумасшедшие думают, что знают, откуда к ним приходят хорошие[21].
            56. Христианское милосердие: разум, лишенный способности относиться к самому себе.
            57. Хорошо устроенный ум так же естественно тяготеет к верованию, к подчинению, как дурно устроенный ум отвергает всякое верование, сопротивляется всякому подчинению.
            57-а. Философ делает из Бога закон, гармонию, вселенную, не знаю что еще; затем говорит: божество невозможно постигнуть. Думаю, что так. Как я постигну этого Бога — несвязного, умноженного до бесконечности, разум и материю одновременно? Но это совсем не тот Бог, который есть сущий[22], это Бог, которого создали вы. Из самой простой идеи вы сделали самую сложную; по правде говоря, удивительно, что вы не знаете как вбить ее себе в голову.
            57-б. Мы знаем лишь небольшую частицу нашего бытия, ту, которая относится к настоящей жизни; мы хорошо знаем, что оно продолжается гораздо дольше, и при всем этом — неслыханное дело! — мы хотим постигнуть закон нашего бытия и во всей его полноте.
            58. Пантеист называет мир «Всё»[23]. Он предполагает его совершенным. Причину и начало всего он находит во «Всем». Это «Всё» вечно, бесконечно, разумно, оно охватывает все времена, все пространства. Наконец, все атрибуты, которые деист находит в боге, пантеист находит в своем «Всё».
            Ну, пусть будет так. Система совершенно последовательная и которую можно строго доказать. Стоит только признать «Всё» — и остальное будет лишь необходимым выводом из установленного таким образом начала.
            Но все это, очевидно, сводится к замене одного слова другим, так что Спиноза мог быть весьма религиозным и, без сомнения, был таковым; в самом деле, читая его, поневоле увлекаешься чем-то чрезвычайно благочестивым, что видно сквозь математическое дерзновение его аргументации и производит тем большее впечатление, чем менее его ожидаешь.
            Впрочем, пантеизм есть во всяком преувеличенном преклонении перед природой; силясь видеть сознание всюду, превращают все в сознание и таким образом оказывается, что вся вселенная есть единый великий разум, как у пантеиста. Посмотрите на Бонне, Палея[24] и других.
            59. Инстинкт животный и инстинкт человеческий — две совершенно различные вещи. Первый — это импульс физический, или чувственный; второй — смутное восприятие разума, которое смешивается с ощущением лишь потому, что оно смутно, но на самом деле оно совершенно от него отличное. Человек обладает инстинктом не так, как обладает им животное; это исключало бы разум; он обладает им свойственным ему одному образом. В человеке инстинкт сам по себе ничего не определяет; он действует в нем лишь в соединении с его разумом, энергию которого иногда усиливает, а иногда и ослабляет. У животных инстинкт является единственной основой всей их активности; именно поэтому власть его в них так сильна, а в некоторых случаях как будто превосходит даже силу человеческого разума[25].
            60. Что нужно для того, чтобы ясно видеть? Не смотреть сквозь самого себя.
            61. Что такое христианство? Наука жизни и смерти[26].
            62. Что такое общественный порядок? Временное лекарство от временного недуга.
            63. Что делают законодательные, политические, юридические и им подобные учреждения? Они исправляют зло, ими же вызванное[27].
            64. Кем стали варвары, разрушители древнего мира? Христианами.
            65. Чем сделался бы мир, если бы не пришел Иисус Христос? Ничем.
            66. Случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что дважды два — пять? Нет. Зачем же говорить, что во сне мы не пользуемся нашим разумом?
            67. Как поступают с мыслью во Франции? Ее высказывают. В Англии? Ее применяют на практике. В Германии? Ее переваривают. А как поступают с ней у нас? Никак; и знаете ли, почему?
            68. Люди воображают, что находятся в обществе, когда сходятся в городах или в других огороженных местах. Как будто тесниться один к другому, сбиваться в кучу, держаться стадом, как бараны, — означает жить в обществе.
            69. Лет пять тому назад я встретил во Флоренции человека, который мне очень понравился[28]. Я провел с ним только несколько часов; часов, не больше, правда, очень приятных и очень хороших; и я не сумел еще извлечь из этого человека всей пользы, которую можно было извлечь. Это был английский методист, обосновавшийся, кажется, в миссии на юге Франции; но когда я с ним познакомился, он только что возвратился из Святой земли. В нем было странное смешение пыла и благочестия, живого интереса к великому предмету своей заботы — религии, и безразличия, холодности, спокойствия ко всему остальному. В галереях Италии великие произведения искусства его почти не трогали, но маленькие саркофаги времен первых веков Церкви особенно его занимали. Он их рассматривал и размышлял о них с воодушевлением; в них он видел что-то святое, трогательное и глубоко поучительное, и он погружался в размышления, которые они у него вызывали. Итак, я провел с этим человеком лишь несколько часов — время совсем непродолжительное почти мгновение; с тех пор я не имею о нем никаких известий. И что же! С этим человеком я в настоящее время общаюсь больше, чем с кем бы то ни было. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о нем; и всегда с волнением, с мыслью, которая среди моих столь великих печалей меня ободряет, среди столь многочисленных разочарований меня поддерживает. Вот настоящее общество для разумных существ; поистине, вот как две души влияют друг на друга: пространство и время здесь не могут ничего поделать.
            70. Часто слышно, как про старика говорят — он впал в детство, бедняга! Нет, дело в том, что он еще не вышел из детства. Взгляните на его жизнь: он всегда был ребенком, и теперь он продолжает быть только тем, чем всегда был.

[1] Милленарии (или хилиасты) — сторонники религиозного учения, согласно которому концу мира будет предшествовать тысячелетнее царство божье на земле.
[2] В библиотеке Чаадаева нет специальных работ, посвященных истории крестовых походов. Высокая оценка, которую дает им Чаадаев, основана главным образом на лекциях Ф.Гизо «История цивилизации в Европе» и поэтическом эпосе Т.Тассо «Освобожденный Иерусалим». Последней книги нет в библиотеке Чаадаева, но судя по его отзыву о ней в ФП I, она принадлежала к числу любимых его произведений мировой литературы. Что касается книги Гизо, то Чаадаев очень тщательно проработал в ней восьмую лекцию, где речь идет как раз о крестовых походах, подчеркнув в ней слова (и отметив их крестом на полях) о том, что «крестовые походы обнаружили существование христианской Европы» (Каталог. № 311. p. 11; пер.: СПб., 1905. С. 158). Далее Гизо дает краткое описание эпохи крестовых походов, характеризуя ее как «юность народов», что очень близко той характеристике, которую дает и Чаадаев крестовым походам в ФП I. Главный смысл крестовых походов Чаадаев усматривает в том, что «без них не могло бы образоваться новое общество», но судя по другим источникам из его библиотеки, от его внимания не ускользнуло и то обстоятельство, что сами крестоносцы — организаторы и участники — преследовали в первую очередь другие, главным образом политические и религиозные цели. Так, в книге Ф.Р.Шатобриана «Путешествие из Парижа в Иерусалим» он отметил следующее место, относящееся к крестовым походам: «Дело шло не только о избавлении сего Святого Гроба; но надобно было еще решить, кто победит на земле, та ли вера, которая будучи врагом всякому просвещению, по системе своей благоприятствует невежеству, самовластию, рабству; или та, которая воскресила у новых народов честь ученой древности, отвергнула и уничтожила сие рабство» (Каталог. № 185. T. 1. P. 270; пер.: М., 1815. Ч. I. С. 279).
[3] Мысли о счастье, развиваемые в ОРМ. № 31 и 31а, Чаадаев впервые высказал в беседе с А.В.Якушкиной в 1827 г. (см. коммент. к письму № 51).
[4] Чаадаев здесь отождествляет одно из основных понятий этики стоиков — апатию (состоящее в требовании полного освобождения души от всех страстей) — и эпикурейское понятие атараксии, обозначающее абсолютную невозмутимость, полный душевный покой. Отождествление это не вполне правомерно, но оно совершенно в духе всей домарксовской идеалистической истории философии (см., напр.: Гегель. Соч. М., 1932. Т. X. С.381 — 382). О стоиках см. прим. 16 к ФП VII, в котором Чаадаев уделяет много места Эпикуру и высоко оценивает его учение.
[5] Неточная цитата из Евангелия от Матфея: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (6, 33). На экземпляре Библии, принадлежавшей Чаадаеву (Каталог. № 137), эти слова подчеркнуты. Эту цитату (так же неточно) Чаадаев приводит и в ФП VI (с. 409, см. примеч. 14 к нему).
[6] Для ОРМ. № 33 — 37 характерна сенсуалистическая тенденция в объяснении механизма постижения человеком природы, которую можно проследить также в ФП II и ФП III. В ФП II Чаадаев рассуждает о том, что «великое орудие исчисления облекает ее (систему познания. — В.С.) в неизменную форму математической достоверности» (С. 350). Не исключено поэтому, что эти ОРМ являются набросками текста ФП II.
            На подобные размышления Чаадаева могла натолкнуть книга Лапласа «Опыт философии теории вероятностей», читая которую он подчеркнул слова: «Все действия природы не что иное, как математические результаты небольшого числа неизменных законов» (Каталог. № 414. P. 250; пер.: М., 1907. С. 187).
[7] Ср. с рассуждениями о пространстве и времена в ФП III (С. 361 — 363).
[8] Идея эта была широко распространена в философской литературе, и Чаадаев мог обнаружить ее, например, у Фихте, который в «Основных чертах современной эпохи» писал: «… личная жизнь определяется влечением к самосохранению и благополучию; далее этого не идет природа» (Каталог. № 266. S. 51; пер.: СПб. 1906, С. 22). О «продолжении жизни, сохранении рода» как о «цели природы» писал И.Г.Гердер (Идеи… М., 1977. С. 41). Мыль об «инстинкте самосохранения, который присущ нам как и всем одушевленным существам», встречается у Чаадаева и в ФП II, поэтому данный отрывок можно считать наброском этого письма.
[9] О явлении Иисуса Христа Савлу (будущему апостолу Павлу) рассказывается в «Деяниях апостолов» (22, 6 — 11).
[10] Неточные цитаты из Евангелии от Луки, где рассказывается о детских годах Иисуса Христа. (2, 40 и 46).
[11] Проблемой анализа и синтеза, их соотношением Чаадаев занимается в ФП, напр., в ФП III (С. 358).
            Мысль, выраженная в этом отрывке, положена в основу статьи И.М.Ястребцова «Взгляд на направление истории (Письмо к М.Ф.О<рлову>)», опубликованной в журнале «Московский наблюдатель» (1835, апрель. Кн. 2. С. 691 — 705). В статье много почти дословных совпадений с мыслями Чаадаева, например: «Род человеческий представляется одним лицом, вырастающим или развивающимся постепенно по естественным и непреложным законам (С. 701)». Окончательный вывод статьи выдержан в духе комментируемого отрывка Чаадаева: «Кто хочет раскрывать тайны истории одною только памятью, а не проницательностью, кто хочет собирать, а не сочинять ее, тот ниже нынешнего века (С. 705)».
[12] О книгах Гизо в библиотеке Чаадаева см. примеч. 5 и примеч. 15, 16 к ФП VI; идея этого отрывка — идея мыслящей истории — разработана Чаадаевым как методология современной истории в начале ФП VI (С. 392 — 396).
[13] Это рассуждение является наброском концепции руññкой истории, развитой Чаадаевым в ФП I. См. также примеч. 96.
[14] С творчеством Байрона Чаадаев, хорошо знавший английский язык, вероятно, был знаком с юности, совпавшей с первыми выступлениями Байрона в печати. Интерес Чаадаева к английской культуре, как и знание английского языка, объясняется тем, что, по словам М.И.Жихарева, в детстве «у Чаадаева был какой-то вроде дядьки англичанин, про которого мне ничего неизвестно, исключая того, что по этому случаю оба брата хорошо знали по-английски, что между русскими не часто бывает». (ВЕ. 1871, август. С. 177).
Возможно, Чаадаев был одним из первых, кто познакомил А.С.Пушкина с творчеством английского поэта. Во всяком случае, П.Бартенев, со ссылкой на Чаадаева, утверждает, что с Байроном Пушкин «начал знакомиться еще в Петербурге (т.е. до южной ссылки 1826 г. — В.С.), где учился по-английски и брал для того у Чаадаева книжку Газлита "Рассказы за столом"» (РА. 1866. С. 1140). По мнению М.А.Цявловского, «Чаадаев спутал время, когда Пушкин брал у него книгу» (так как первое издание указанной книги У.Хэзлитта вышло в 1825 ã.; см.: Пушкин и его современники. Пг., 1914. Т. V. Вып. 17 — 18. С. 55), но несомненно, что Чаадаев еще в «Петербургский период» своего знакомства с Пушкиным пытался приобщить поэта к английской культуре.
            В библиотеке Чаадаева сохранилась поэма Байрона «Бронзовый век» (Каталог. № 164). Кроме того, во втором томе поэтической антологии, изданной в 1827 г. в Париже (The living poets of England), имеется несколько стихотворений Байрона, из которых внимание Чаадаева привлекло лишь одно: «Океан» (есть пометки его рукой; Каталог. № 432. T. 2. P. 205 — 206). Этого материала, конечно, недостаточно, чтобы составить вполне определенное представление об отношении Чаадаева к творчеству Байрона. Судя по отметкам, сохранившимся на страницах указанной антологии, Чаадаев уделял большее внимание таким поэтам, как С.Роджерс, У.Вордсвоут и Р.Саути.
[15] В библиотеке Чаадаева имеются следующие книги указанных авторов: «Приключения Телемака» и «Духовные сочинения», в 4‑х т. Ф.Фенелона (Каталог. № 261, 262); «Собрание сочинений», в 12‑и т. Ж.Л.Бюффона (Каталог. № 159) и «Исповедание веры савойского викария» Ж.‑Ж.Руссо (Каталог. № 587). Все эти книги сохранили многочисленные отметки и надписи Чаадаева; из 12-и томов «Сочинений» Бюффона Чаадаевым проработаны 4 т.; из «Натуральной истории» французского ученого Чаадаев прочитал тома, посвященные «Истории животных», «Человеку» и «Домашним животным» (соответственно 4, 5 и 6 т. «Сочинений»), причем 5-й том он читал по крайней мере дважды, так как в нем имеются отметки, сделанные простым и красным карандашом (с красным карандашом Чаадаев читал в 40-е годы); в частности, красным карандашом подчеркнуто знаменитое изречение Бюффона «стиль — это сам человек» (P. 604).
[16] ОРМ. № 47 — 48 полемически направлены против Сведенборга и, возможно, Ш.Бонне. последний построил «лестницу существ» от простейших неорганических тел до ангелов. В библиотеке Чаадаева имеется книга Ш.Бонне «Созерцание природы» (Каталог. № 145), но без следов чтения. Сочинений Сведенборга нет в библиотеке Чаадаева, но имеется книга Й. фон Герреса о Сведенборге (Каталог. № 295), на которой сохранились условные знаки и надпись Чаадаева. Ангелы, по Сведенборгу, это умершие люди, земная жизнь которых была посвящена любви к богу и ближним. Несмотря на то, что вслед за Бюффоном Чаадаев признает единство растительного и животного мира (и в какой-то мере даже единство животного и человеческого мира, допуская гипотезу о человеке-животном — отрывок № 101) и тем самым допускает существование «промежуточных» видов, он не может допустить существования ангелов (т.е. промежуточного вида между богом и человеком), так как это противоречит христианскому учению о сотворении человека. Именно этой, его полемикой со Сведенборгом обусловлено и особое понимание Чаадаевым христианского бессмертия (отрывок № 88).
            Вообще в библиотеке Чаадаева очень мало книг религиозно-мистического содержания. В ней имеются три книги Юнга-Штиллинга, мистическим учением которого очень увлекались в России в первые два десятилетия прошлого века. Две из них (Каталог. № 375, 376) подарены Чаадаеву Д.А.Облеуховым (или вдовой Облеухова после смерти мужа), которому принадлежит и большинство отметок на них (подробнее см.: Каталог. С. 136 — 138). Книга «Жизнь Генриха Штиллинга: истинная повесть» (СП6., 1816) (Каталог. № 82) приобретена была, по-видимому, самим Чаадаевым, но в ней всего три отметки: одна о знакомстве Штиллинга с Гете (С. 86), две другие носят биографический характер (С. 40 — 43, 87).
[17] Эзотерическое учение — т.е. учение, открытое для всех, доступное всем, в отличие от экзотерического, — предназначенного для «посвященных».
[18] Не исключено, что здесь Чаадаев полемизирует со стихотворением Байрона «Сон» (1816):
            Жизнь наша двойственна; есть область Сна,
            Грань между тем, что ложно называют
            Смертью и жизнью…
Сходные с Чаадаевым мысли о смерти высказывает М.С.Лунин в «Записной книжке». Лунин называет и общий для них с Чаадаевым источник такого понимания смерти и сна: Евангелие от Матфея: 9, 24 («Девица не умерла, но спит»), Евангелие от Иоанна: 11, 2 («Лазарь, друг наш, спит») (Лунин М.С. Письма из Сибири. М., 1987. С. 166).
[19] Зоофиты — животно-растения. В современной биологии этот термин не используется; в прошлом веке к зоофитам относили иглокожих, коралловые полипы и др, Чаадаев, как и Гердер, употребляет это слово в более общем, отчасти даже метафорическом смысле. По Гердеру, зоофиты — это «животные, которые ближе всего к растениям и по закономерностям своего строения, и по своему предназначению» (Идеи… М., 1977. С. 55).
[20] Чаадаев имеет в виду знаменитое изречение Декарта Cogito ergo sum (Мыслю, следовательно, существую), но как и в ФП V (С. 387) он придает несвойственный ему сенсуалистический смысл (ср. примеч. 14 к ФП V), и поэтому противопоставление этому «идеологическому» сознанию активного творческого сознания носит не совсем корректный по отношению к Декарту и картезианству характер. К тому же, в ФП выясняется то обстоятельство, которое здесь уходит в подтекст, — «иное создание» боговдохновенно.
[21] Смысл этого отрывка заключается в следующем: «хорошие» мысли, по Чаадаеву, вложены в человека богом в момент творения, когда человек находился в «бессознательном» состоянии и поэтому самого акта творения не помнит; так же как ребенок не помнит, что было до его рождения и в первые годы жизни (эту мысль Чаадаев высказывает в ОРМ. № 11, 12). «Дурные мысли», как и заблуждения, являются уже следствием спонтанного процесса мышления, направляемого сознанием и волей человека. Вот почему «я очень хорошо знаю», откуда они ко мне «приходят».
В книге И.Г.Гердера «Идеи…» Чаадаев подчеркнул близкие ему по смыслу слова: «Все заблуждения человеческие — туман, окружающий истину…» (Каталог. № 334. S. 228; пер.: М., 1977. С. 433).
[22] Чаадаев опирается здесь на «дефиницию» бога, данную в книге Исход: «Я есмь сущий» (3, 14).
[23] См. рассуждение Чаадаева о пантеизме в ФП V (С. 377) и примеч. 3 к нему. Излагая взгляды пантеистов, Чаадаев опирается на «Этику» Спинозы (Каталог. № 627. T. 1. S. 96; пер.: Избр. произв. М., 1957. Т. 1. С. 377). См. также отзыв о Спинозе в ФП IV (С. 367 — 368) и примеч. 1 и 4 к нему.
[24] В библиотеке Чаадаева имеется несколько книг У.Палея; большинство из них сохранило отметки Чаадаева: «Натуральная теология» (Каталог. № 531), «Принципы моральной и политической философии» (Каталог. № 532), «Сочинения» У.Палея (Каталог. № 533). О книге Ш.Бонне см. примеч. 38.
[25] Проблему соотношения инстинкта и разума рассматривали в своих работах, имеющихся в библиотеке Чаадаева, Фихте и Лаплас. Фихте в «Основных чертах современной эпохи» писал: «Инстинкт слеп, это — сознание без разумения причин. Свобода <…> сознает разум, которого не сознавал инстинкт» (Каталог. № 266. S. 13 — 14; пер.: СПб., 1906. С. 8). Лаплас рассматривал созданную им теорию вероятностей как осознанный разумом инстинкт (Каталог. № 414. P. 275; пер.: М., 1908. С. 205).
[26] Очень часто, в том числе и в этом отрывке, Чаадаев рассматривает христианство не в качестве религиозного вероучения, а как своеобразную «философию жизни» (см. надпись на книге И.Г.Годе: Каталог. № 575. Т. 1).
[27] Мысль о том, что общественные «учреждения» являются «злом», высказывали до Чаадаева многие мыслители. Таково общее направление оценки культуры у Руссо (в библиотеке Чаадаева имеется лишь одно его сочинение — «Исповедание веры савойского викария»: Каталог. № 587). Мысль, подобную чаадаевской, высказывал шотландский философ А.Фергюсон, который полагал, что образование «общества клонится единственно к водворению несогласия между его членами» (Каталог. № 262. T. 1. P. 42; пер.: «Опыт истории гражданского общества». СПб., 1817. Т. 3. С. 44). Это место в книге Фергюсона Чаадаевым не отмечено, но вообще в ней много его отметок и надписей. На с. 67 т. 1 Чаадаев по-французски поставил дату: «25 апреля 1829», что свидетельствует о возможном воздействии учения Фергюсона на формирование идей ФП.
[28] Речь идет об английском миссионере Ч.Куке, с которым Чаадаев познакомился в начале 1825 г. Следовательно, настоящий отрывок написан в конце 1829 или в начале 1830 г.



	Петр Яковлевич Чаадаев Отрывки и разные мысли (1828-1850-е гг.)