|
Пространственная форма героя
4. Третий момент, на котором мы остановим наше
внимание, — действия, внешние поступки человека, протекающие в пространственном
мире. Как переживается действие и пространство его в самосознании действующего
и как переживается мною действие другого человека, в каком плане сознания
лежит его эстетическая ценность — таковы вопросы предстоящего рассмотрения.
Мы отметили недавно, что фрагменты моей внешней
выраженности приобщены ко мне лишь через соответствующие им внутренние переживания.
В самом деле, когда реальность моя почему-либо становится сомнительной, когда
я не знаю, грежу ли я или нет, меня не убеждает только видимость моего тела:
я должен или сделать какое-нибудь движение, или ущипнуть себя, то есть для
проверки своей реальности перевести свою внешность на язык внутренних самоощущений.
Когда мы вследствие заболевания перестаем владеть каким-либо членом, например
ногой, она представляется нам словно чужой, «не моей», хотя во внешне-воззрительном
образе моего тела она несомненно относится к моему целому. Всякий извне данный обрывок тела должен быть мною пережит изнутри,
и только этим путем он может быть приобщен ко мне, к моему единственному единству;
если же этот перевод на язык внутренних самоощущений не удается, я готов отвергнуть
данный обрывок как не мой, как не мое тело, порывается интимная связь его
со мною. Особенно важно это чисто внутреннее переживание тела и его членов
в момент свершения действия, которое всегда ведь устанавливает связь между
мною и другим внешним предметом, расширяет сферу моего физического влияния.
Без труда путем самонаблюдения можно убедиться
в том, что менее всего фиксирую я свою внешнюю выраженность в момент совершения
физического действия: строго говоря, я действую, схватываю предмет не рукою
как внешне законченным образом, а соответствующим руке внутренне переживаемым
мускульным чувством, и не предмет как внешне законченный образ, а соответствующее
ему мое осязательное переживание и мускульное чувство сопротивления предмета,
его тяжести, плотности и проч. Видимое лишь дополняет изнутри переживаемое
и, безусловно, имеет лишь второстепенное значение для осуществления действия.
Вообще все данное, наличное, уже имеющееся и осуществленное как таковое отступает
на задний план действующего сознания. Сознание направлено на цель, и пути
свершения и все средства достижения переживаются изнутри. Путь свершения действия
— чисто внутренний путь, и непрерывность этого пути тоже чисто внутренняя
(Бергсон). Пусть я совершаю рукой какое-нибудь определенное
движение, например, достаю с полки эту книгу; я не слежу за внешним движением
моей руки, видимым проходимым ею путем, за теми положениями, которые она принимает
во время движения по отношению к различным предметам этой комнаты: все это
только в виде случайных обрывков, мало нужных для действия, входит в мое сознание;
я управляю своею рукою изнутри. Когда я иду по улице, я внутренне направлен
вперед, внутренне рассчитываю и оцениваю все свои движения; конечно, при этом
мне бывает иногда нужно кое-что отчетливо видеть, иной раз даже и в себе самом,
но это внешнее видение при совершении действия
всегда односторонне: оно схватывает в предмете только то, что имеет непосредственное
отношение к данному действию, и этим разрушает полноту воззрительной
данности предмета. Настоящее, данное, определенное в зрительном образе предмета,
находящегося в районе действия, разъедено и разложено при совершении
действия предстоящим, будущим, еще осуществляемым по отношению к данному предмету
моим действием: предмет видится мною с точки зрения будущего внутреннего переживания,
а это самая несправедливая к внешней завершенности предмета точка зрения.
Так, развивая далее наш пример, я, идя по улице и заметив идущего навстречу
человека, быстро подался вправо, чтобы избежать столкновения; в видении этого человека для меня на первом плане находился
предвосхищаемый мною возможный толчок, который я пережил бы изнутри, — причем
само это предвосхищение совершается на языке внутреннего самоощущения,— а
отсюда непосредственно вытекало мое движение вправо, внутренне управляемое.
Предмет, находящийся в районе напряженного внешнего действия, переживается
то как возможное препятствие, давление, как возможная боль, то как возможная
опора для руки, ноги и проч., притом все это — на языке внутреннего самоощущения:
это-то и разлагает внешнюю завершенную данность предмета. При интенсивном
внешнем действии, таким образом, основой — собственно миром действия — остается
внутреннее самоощущение, растворяющее в себе или подчиняющее себе все внешне
выраженное, не позволяющее ничему внешнему завершиться в устойчивую воззрительную данность ни во мне самом, ни вне меня.
Фиксация своей внешности при совершении действия
может даже оказаться роковой, разрушающей действие силой. Так, когда нужно
совершить трудный и рискованный прыжок, крайне опасно следить за движением
своих ног: нужно собрать себя изнутри и изнутри же рассчитать свои движения.
Первое правило всякого спорта: смотри прямо перед собою, не на себя. Во время
трудного и опасного действия я весь сжимаюсь до
чистого внутреннего единства, перестаю видеть и слышать что-либо внешнее,
свожу себя всего и свой мир к чистому самоощущению.
Внешний образ действия и его внешнее воззрительное
отношение к предметам внешнего мира никогда не даны самому действующему, а
если врываются в действующее сознание, то неизбежно становятся тормозом, мертвою
точкою действия. Действие изнутри действующего сознания принципиально
отрицает ценностную самостоятельность всего данного, уже наличного, имеющегося, завершенного, разрушает настоящее предмета ради его будущего, предвосхищенного
изнутри. Мир действия — мир внутреннего предвосхищенного
будущего. Предстоящая цель действия разлагает данную наличность внешнего предметного мира, план будущего осуществления разлагает
тело настоящего состояния предмета; весь кругозор действующего сознания проникается и разлагается в своей устойчивости
предвосхищением будущего осуществления.
Отсюда вытекает,
что художественная правда выраженного и внешне воспринятого действия, его органическая вплетенность во внешнюю ткань окружающего бытия, гармоническая соотнесенность его с фоном как
с совокупностью устойчивого в настоящем
предметного мира принципиально трансгредиентны
сознанию самого действующего; они
осуществляются только вне его находящимся сознанием, непричастным действию в его цели и смысле. Только действие другого человека может быть
мною художественно понято и оформлено,
изнутри же меня самого действие
принципиально не поддается художественному оформлению и завершению.
Дело здесь идет, конечно, о чисто пластически-живописном
понимании действия.
Основные пластически-живописные
характеристики внешнего действия
— эпитеты, метафоры, сравнения и проч.— никогда не осуществляются в самосознании действующего и никогда не совпадают с внутренней целевой
и смысловой правдой действия. Все
художественные характеристики переводят
действие в другой план, в другой ценностный контекст, где смысл и цель действия становятся имманентными событию его свершения, становятся
лишь моментом, осмысливающим внешнюю
выраженность действия, то есть
переводят действие из кругозора действующего в кругозор вненаходящегося созерцателя.
Если же пластически-живописные
характеристики действия наличны в сознании самого действующего, то
действие его тотчас же отрывается от нудительной
серьезности своей цели, от действительной
нужности, новизны и продуктивности осуществляемого, превращается в игру, вырождается в жест.
Достаточно
проанализировать любое художественное описание действия, чтобы убедиться,
что в пластически-живописном образе, характере
этого описания художественная законченность и убедительность лежат в уже умершем
смысловом контексте жизни, трансгредиентном сознанию действующего в момент
его действия, и что мы сами, читатели, в цели и смысле действия внутренне не заинтересованы
— ведь в противном случае предметный мир действия был бы вовлечен в наше изнутри переживаемое действующее
сознание и его внешняя выраженность была бы разложена,— ничего не ждем от
действия и ни на что не надеемся в действительном будущем. Действительное будущее заменено для нас художественным
будущим, а это художественное будущее всегда
художественно предопределено. Художественно оформленное действие переживается вне событийного рокового времени моей единственной жизни. В этом же роковом
времени жизни ни одно действие не повертывается для меня самого своею художественною стороной. Все пластически-живописные
характеристики, особенно сравнения,
обезвреживают действительное роковое будущее, они
всецело простерты в плане самодовлеющего прошлого и настоящего, из которых нет подхода к живому, еще рискованному будущему.
Все моменты пластически-живописного завершения
действия принципиально трансгредиентны миру целей и смысла
в их безысходной нужности и важности; художественное действие завершается
помимо цели и смысла там, где они перестают быть единственно движущими силами моей активности, а это возможно и внутренне оправданно только по отношению к действию другого
человека, где мой кругозор восполняет и завершает
его действующий и разложенный предстоящею нудительно-нужною целью кругозор.
|
