PAЗДЕЛ IV. РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА РЕСПУБЛИКИ
ГЛАВА IV. ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕДНЕГО ВЕКА РЕСПУБЛИКИ
4. Оппозиция против цицеронианизма.
Римская историография времени конца республики
Последние десятилетия римской республики — период распада старой республиканской
идеологии. Умеренно-консервативная позиция, последним теоретиком которой
был Цицерон, в 50-е гг. I в. уже не находила того сочувствия, которым
она прежде пользовалась в средних слоях Рима. В обстановке развала республиканских
учреждений, систематических обструкций на выборах, бездействия важнейших
органов управления терялась вера в прочность и даже целесообразность
традиционного государственного строя, падал интерес к политической жизни.
Общественный индифферентизм получал разнообразное выражение: он проявлялся
как в распространении эпикурейской философии, призывавшей «мудреца»
устраниться от управления государством, так и в мистических настроениях,
в ожидании скорого «светопреставления», в увлечении астрологией и магией.
И наряду с аполитизмом одних, тяга к радикальной действенности V других,
искание насильственного выхода из создавшегося тупика.
Мировоззренческий поворот, связанный с разложением республики, нашел
отражение и в литературе. В области прозы мы наблюдаем резкую реакцию
против цицеронианизма, в поэзии создается школа, вдохновляющаяся эстетическими
принципами александрийцев.
Новое направление в красноречии выступало под знаменем «аттикизма»
(стр. 231), как противоположности «азианизму». В то время как Цицерон
требовал от оратора уменья владеть различными стилями и приспособляться
к аудитории и к условиям момента, римские аттикисты признавали только
простой безыскусственный стиль, точное выражение мыслей как словесное
воплощение моральной личности оратора. Искусственному позированию Цицерона
они противопоставляли другую позу, позу строгой деловитости и беспощадной
прямоты. Красноречие Цицерона представлялось с этой точки зрения «азианским»,
напыщенным и ходульным, расплывчатым в силу частых повторений одной
и той же мысли, «изнеженным» в использовании таких чувственных эффектов,
как ораторский ритм. Цицерон в свою очередь находил аттикистически и
стиль «сухим и бескровным». Лозунгом римских аттикистов было сжатое
и концентрированное красноречие, избегающее пышного орнамента и ритмического
построения фразы, и они видели свой стилистический образец в произведениях
Лисия и Фукидида, представителей ранней аттической прозы доисократовского
периода. К аттикистическому направлению принадлежали многие молодые
деятели сенатской партии, в том числе и Марк Брут, будущий убийца Цезаря
(ср. стр. 331).
Аттикистическое красноречие не имело успеха на римском форуме и вскоре
было забыто; непосредственных памятников его не сохранилось, но стилистические
установки, близкие к аттикизму, мы находим в исторических трудах Цезаря
и Саллюстия.
Разносторонне одаренный, Гай Юлий Цезарь (100 — 44) был блестящим
стилистом и, несмотря на напряженную государственную и военную деятельность,
даже во время походов находил досуг для литературной работы. Красноречие
его высоко оценивалось и современниками и позднейшей римской критикой.
Реторическое образование Цезарь получил сперва в Риме, а затем на Родосе
у того же Аполлония Молона, у которого занимался и Цицерон (стр. 329),
но помимо этого он был знаком с молодой еще дисциплиной — римской грамматикой
и нередко любил щеголять филологическими познаниями. Изъяснению своих
стилистических принципов он посвятил специальный несохранившийся трактат
«К Марку Туллию Цицерону об аналогии», написанный во время галльской
войны, по ознакомлении, вероятно, с трактатом Цицерона «Об ораторе».
В грамматическом споре между аналогистами — сторонниками грамматического
единообразия («аналогии») в языке, и аномалистами, санкционировавшими
обиходную речь со всеми ее колебаниями и противоречиями («аномалиями»),
Цезарь принял сторону аналогистов; он не допускал, однако, произвольных
новообразований во имя «аналогии» и предлагал придерживаться того единообразия,
которое уже достигнуто в обиходной речи. Редкие и необычные слова, архаизмы
и неологизмы, грамматические формы, отклоняющиеся от единообразного
типа, — все это должно быть устранено из языка. «Отбор слов — начало
всякого красноречия». Цезарь выступает таким образом в защиту простого,
но «чистого» языка, заходя гораздо дальше в своих пуристических требованиях,
чем Цицерон. Древние называли такой стиль «изящным» и находили, что
Цезарь достиг «удивительного изящества речи, к которому он особенно
стремился» (Квинтилиан).
Сохранились два произведения Цезаря — «Записки о галльской войне»
и «Записки о гражданской войне». «Записки о галльской войне» повествуют
в семи книгах о военных операциях автора в Галлии, которую он покорил
и присоединил к римскому государству, и об его экспедициях в Германию
и Британию. Каждая книга посвящена событиям одного года, и «Записки»
в целом охватывают 58 — 52 гг. до н. э. Изложение отличается чрезвычайной
простотой и на первый взгляд может показаться безыскусственным, но безыскусственность
эта вполне сознательна. Произведение преследует апологетические цели.
Деятельность Цезаря в Галлии вызывала многочисленные нарекания, и его
политические противники пользовались этим для того, чтобы восстановить
против него общественное мнение. «Записки» должны были оправдать действия
автора. В строго обдуманном изложении читателю внушается мысль, что
война в Галлии была направлена исключительно на защиту законных интересов
Рима и союзных с ним племен. Целесообразность своих операций Цезарь
обосновывает простыми и ясными доводами, умело приноровленными к уровню
политических и религиозных представлений среднего римлянина, для которого
страны, лежащие к северу, составляли совершенно неведомый еще мир. В
отношении фактической стороны повествования Цезарь старается избежать
прямой лжи, но часто действует методом умолчания. О неудачах, о нарушениях
общепринятых в древности норм международного права он вовсе не упоминает
или говорит глухими намеками, понятными лишь при очень внимательном
чтении. Личность Цезаря выступает при этом, конечно, в весьма привлекательном
свете: он — прекрасный военачальник, энергичный, мужественный, быстро
разбирающийся в самых трудных положениях, внимательный к подчиненным;
вместе с тем он — кроткий, снисходительный человек, который лишь изредка
оказывается вынужденным применить суровые меры по отношению к вероломному
неприятелю. Деловой тон рассчитан на то, чтобы создать у читателя впечатление
полной объективности. С этой же целью выбрана литературная форма «записок».
«Записками» (соmmentarii) назывались произведения, не претендующие на
художественную отделку, собрания сырого материала без всяких реторических
прикрас. О себе автор все время говорит в третьем лице. Лишь изредка,
например в заключительной части труда, когда изображается падение Алезии,
последнего оплота галльской независимости, Цезарь позволяет себе перейти
на более приподнятый стилистический тон. Но при всей своей нарочитой
простоте четкое и конкретное изложение «Записок» свидетельствует о литературном
искусстве Цезаря, об его умении изобразить немногими штрихами существенные
черты каждой ситуации. Большой исторический интерес представляют картины
общественного строя галлов и германцев; они использованы Энгельсом в
«Происхождении семьи, частной собственности и государства» для характеристики
родового общества. В настоящее время труд Цезаря служит обычно одним
из первых подлинных памятников, к чтению которых приступают при обучении
латинскому языку; эта роль «школьного» текста выпала на долю «Записок»,
благодаря необычайной чистоте, легкости и правильности их языка и исторической
значительности содержания, поскольку они представляют собой древнейший
литературный памятник для истории трех стран — Германии, Франции и Англии.
Еще более явственно выступают апологетические цели в следующем произведении
Цезаря, в «Записках о гражданской войне». Изложение ведется в том же
стиле, что и в первых «Записках», оно должно убедить читателя в том,
что гражданская война произошла исключительно по вине противников Цезаря
и что он сам все время имел мирные намерения и только защищал попранные
права республики и народа. Над этим трудом Цезарь работал в последний
год своей жизни и не закончил его, успев описать лишь события 49 — 48
гг.
Мемуары Цезаря были продолжены его боевыми соратниками. Авл Гиртий
присоединил к семи книгам о галльской войне восьмую, посвященную военным
действиям в 51 — 50 гг., и заполнил таким образом пробел между повествованием
первых и вторых «Записок». Продолжением «Записок о гражданской войне»
служат анонимные трактаты «Об александрийской войне», «Об африканской
войне» и «Об испанской войне» (возможно, что первый из этих трех трактатов
составлен тем же Гиртием).
К сотрудникам Цезаря принадлежал одно время и Гай Саллюстий Крисп
(около 86 — 35 гг.). Уроженец маленького сабинского городка, человек
незнатный и небогатый, Саллюстий с молодых лет стремился к политической
карьере и начал ее в рядах «народной» партии, как противник сенатской
аристократии и в частности Цицерона. В 50 г. он был исключен из сената
под предлогом недостойной жизни, и это обстоятельство еще более сблизило
его с цезарианцами. В памфлете «Послание к Цезарю о государстве» Саллюстий
призывает Цезаря возглавить борьбу против «клики нобилитета» ради «освобождения
римского плебса от тяжелого рабства» и набрасывает проект реформы римского
государственного строя.
Саллюстий отнюдь не сочувствует демократии и боится обезземеленных
масс, развращенных безделием и праздностью. Он — сторонник господства
сената, но на расширенной социальной базе, с привлечением среднезажиточных
слоев к командным постам республики. Деклассированность плебса и бездарность
плутократов, монополизирующих магистратуры и закрывающих доступ к ним
для талантливых выходцев из других слоев, — исходные моменты критики
существующего порядка у Саллюстия. Она получает, однако, и философское
обоснование в противопоставлении «корыстолюбия» и «доблести»; следуя
Платону, Саллюстий изображает эту антитезу как проявление извечного
дуализма духа и тела. Корыстолюбие — злейший враг духа, и Саллюстий
обращается к Цезарю с призывом «уничтожить вес денег»; конкретное содержание
борьбы с плутократией сводится, впрочем, всего лишь к требованию устранить
монополию богачей на государственные и судебные должности. Богатство
не должно быть соперником доблести; к богатствам, «приобретенным доблестью»,
автор «Послания» относится вполне положительно. Прорыв кастовой замкнутости
нобилитета, обеспечение политического влияния средних слоев, а, с другой
стороны, нейтрализация римского пролетариата и устранение его от политической
борьбы, — таковы основные линии реформы, осуществления которой Саллюстий
ожидает от Цезаря.
Гражданскую войну Саллюстий проделал в войсках Цезаря. Возвращенный
в сенат, он получил должность претора, а в 46 г. был назначен правителем
провинции Африки. Деятельность его на этом посту сопровождалась не меньшими
вымогательствами, чем управление других римских наместников, и Саллюстий
вернулся в Рим с огромными богатствами, которые он, надо полагать, относил
к категории «приобретенных доблестью». Политика Цезаря, однако, разо-
чаровала его. Цезарь не склонен был опираться на те промежуточные
слои, о которых заботился Саллюстий; с другой стороны, Саллюстий оставался
республиканцем и относился с недоверием к монархическим стремлениям
Цезаря. Памятником этой растерянности является новое «Послание» к Цезарю,
полное общих фраз и туманных намеков, но не дающее уже конкретных политических
предложений. После смерти Цезаря Саллюстий не примкнул ни к одной из
боровшихся сторон. Он предпочел отойти от непосредственного участия
в государственной жизни и в уединении приобретенных им роскошных вилл
и парков посвятил себя историографической работе. Это решение свое Саллюстий
мотивирует тем, что в государственной жизни Рима уже не осталось места
для «доблести», между тем как деятельностью историка он может принести
пользу гражданам.
Саллюстий заверяет читателей в полном беспристрастии своего изложения
и охотно принимает позу неподкупного судьи и строгого моралиста. «Дух
мой, — говорит он, — свободен от надежд и опасений отдельных политических
партий». Такая претензия на «беспартийность» основательна лишь в том
смысле, что пессимистически настроенный автор не щадит ни одной из враждующих
группировок. В действительности, однако, все его труды проникнуты единой
политической тенденцией: он выступает как беспощадный обличитель римского
нобилитета. Вместе с тем Саллюстий — серьезный писатель с философским
уклоном. В его исторических произведениях задания художественного и
публицистического порядка переплетаются со стремлением осмыслить ход
римской истории и объяснить причины разложения (республики. Напряженный
драматизм, характерный для эллинистической историографии, соединяется
у него с торжественной и строгой формой изложения, ориентированной на
стиль Фукидида, и с попытками философских обобщений в духе философа
и историка начала I в. Посидония (стр. 237).
Свою историографическую деятельность Саллюстий начал с отдельных монографий.
К этому виду исторического повествования античность предъявляла особые
художественные требования. Здесь нужно было не столько последовательное
изложение, сколько концентрация вокруг одного события, по возможности
с единой центральной фигурой, с волнующим ходом действия и интересным
финалом. Первая монография Саллюстия — «Заговор Катилины» (или «Война
с Катилиной») — посвящена событиям недавнего прошлого. Центральная фигура
— Катилина. Изложение открывается его характеристикой и завершается
рассказом о его героической гибели. Но Катилина подан на фоне разложения
римского общества, как продукт этого разложения. В стиле историко-философского
обобщения Саллюстий дает схематический обзор римской истории, пользуясь
теорией Платона о процессе постепенного ухудшения совершенного государства.
Идеальный строй древнего Рима стал вырождаться после победы над Карфагеном
благодаря росту честолюбия, а затем корыстолюбия. Последняя ступень
вырождения — появление тиранов, и Саллюстий рисует Катилину в чертах,
напоминающих образ тирана в «Государстве» Платона. Разложение охватило
все слои римского общества, но корень зла в господстве плутократической
олигархии. Из среды развращенного нобилитета вышел и Катилина. Наряду
с изображением фона, перед читателем встают и отдельные образы. Для
этой цели служат речи, письма, мастерские прямые характери-
стики. Этапы заговора развертываются как акты драмы, с несколькими
основными персонажами. Фигура несимпатичного автору Цицерона оставлена
без яркого освещения; в наиболее сильные моменты повествования у Саллюстия
выступают другие лица. С особенным вниманием останавливается он на образах
двух деятелей, которых он считает самыми замечательными своими современниками,
Цезаря и Катона Младшего, «мужей, наделенных великой доблестью, но различных
по характеру». Сравнительная характеристика этих двух фигур — одна из
лучших страниц монографии Саллюстия. Она построена так, что каждому
из антагонистов приписаны те достоинства, которых не хватало другому.
Высоким качеством Цезаря, как деятеля, организатора, вождя, противопоставлена
непреклонная моральная твердость Катона. Отсутствие моральной твердости
— тот упрек, который Саллюстий, таким образом, бросает своему былому
кумиру. Собственные мысли автор вкладывает уже в уста республиканца
Катона, а не Цезаря. Тем не менее Саллюстий старается выгородить Цезаря,
которого обвиняли в тайном содействии движению Катилины. Возможно, что
монография о «Заговоре Катилины» содержит полемику с не дошедшими до
нас мемуарами Цицерона, выпущенными после его смерти, в которых излагалась
закулисная сторона событий 63 г. Во всяком случае, изложение Саллюстия
резко окрашено субъективными симпатиями и не свободно от фактических
передержек, хотя автор старается показать свое беспристрастие и воздать
должное даже ненавистному Катилине.
В несколько более отдаленное прошлое уводит вторая монография — «Югуртинская
война». Обосновывая выбор темы, Саллюстий указывает, что «тогда впервые
началась борьба с высокомерием нобилитета». Действительно, скандальное
поведение аристократических деятелей в борьбе с нумидийским царем Югуртой,
длившейся от 111 по 106 г., было удобным материалом для показа беззакония,
корыстолюбия и продажности римской знати. Ход войны излагается в связи
с борьбой партий в Риме. Нобилитет даже в лице своего лучшего представителя,
неподкупного, но высокомерного Метелла, оказался неспособным завершить
войну; подлинным героем римского народа является демократический полководец
Марий. По приемам художественного построения вторая монография близко
напоминает первую. Любопытно, однако, что Саллюстий разуверился в своей
схеме развития римского общества. Об идеальном строе древнего Рима больше
не говорится. Гражданский мир в период, предшествующий разрушению Карфагена,
истолковывается уже как результат страха перед внешним врагом. Во II
в. некоторые представители нобилитета высказывались за сохранение Карфагена,
как пугала, сдерживающего классовую борьбу в Риме; эту идею благотворности
«страха перед пунийцами» перенимает теперь Саллюстий.
Обеим монографиям предпосланы философские вступления, в которых автор
изъясняет свои взгляды на дуализм духовного и телесного. Преобладание
телесного начала обрекает человека на зависимость от внешних условий,
делает его жертвой случая. Человек духа, — а таким должен быть истинный
государственный деятель, — поднимается над случайностями и управляет
ими.
Последнее произведение Саллюстия — «История»; это уже не монография,
а последовательное изложение римской истории за определенный период
времени. Античные историки нередко начинали свое повествование с того
момента, до которого был доведен труд какого-либо из видных предшественников
(ср. стр. 175 о «Греческой истории» Ксенофонта). Так поступил и Саллюстий.
Он начал со смерти Суллы (78 г.), на которой закончил свое изложение
историк Сисенна, и выпустил пять книг, охватывающих 78 — 67 гг. Труд
этот полностью не сохранился; от него дошли только выборки речей и писем,
пересказы и фрагменты. Саллюстий не скрывает уже от себя классовой борьбы
в древнем Риме. Римская история представляется ему теперь в виде нескончаемых
раздоров между плебсом и знатью, лишь изредка затухающих в моменты внешней
опасности. В раздорах этих он видит проявление дурных свойств человеческой
«природы», взгляд на которую становится все более мрачным и пессимистическим.
Новый сдвиг в миросозерцании Саллюстия вызван был, вероятно, развертыванием
гражданских войн после убийства Цезаря и правлением «второго триумвирата».
Произведения Саллюстия — выдающиеся памятники античной историографии.
Вдумчивый и самостоятельный историк, стремящийся к осмыслению событий,
отличный мастер художественного портрета, Саллюстий вместе с тем является
своеобразным стилистом. Как и все аттикисты, он отходит от гармонического
периода Цицерона и от ритмизованной речи; сжатый, сильный, несколько
архаизованный язык, с лексическими заимствованиями у Катона Старшего,
вполне соответствует усвоенной автором позе непреклонного моралиста.
Но эта «саллюстианская краткость», вошедшая в поговорку, отнюдь не чуждается
реторического пафоса и вся испещрена эффектными противопоставлениями.
Аристократическая историография пыталась дискредитировать Саллюстия,
ссылаясь на явное расхождение между словом и делом у обличителя алчности,
вывезшего огромное состояние из разграбленной им провинции; литературные
достоинства произведений Саллюстия не вызывали, однако, сомнений, и
реторическая школа признавала его одним из классиков латинской прозы,
своего рода Фукидидом римского историографического стиля. Под значительным
влиянием Саллюстия сформировался впоследствии стиль другого замечательного
римского историка — Тацита (стр. 469 — 470).
Гораздо более популярный характер имела деятельность Корнелия Непота
(родился, вероятно, в конце II в., умер после 32 г.), автора многочисленных
исторических книг для легкого чтения. Так, он скомпилировал для римской
публики «Хронику» в трех книгах, краткое изложение всеобщей истории,
в той мере, в какой она была известна античным ученым. Сохранилась часть
его труда «О знаменитых людях» — ряд биографий иностранных полководцев
и две биографии римских историков, Катона и известного нам по переписке
с Цицероном финансиста Аттика (стр. 337), составившего несколько монографий
по хронологии и генеалогии. Рассчитанные на занимательное чтение, биографии
эти не утомляют читателя подробностями. Это — коротенькие жизнеописания,
с приведением мелких черт и анекдотов, характеризующих изображаемое
лицо, с разъяснениями иноземных нравов для широкой публики и с нехитрыми
моралистическими размышлениями. Автор не скупится на прикрасы, на похвалы
и порицания. Попадаются исторические ошибки, даже грубые: в биографии
Мильтиада спутаны, например, два носителя этого имени и соединены в
одно биографическое целое. Стиль Непота может служить образцом среднего
уровня римской прозы классического периода, и в силу своей легкости
Непот использовался в школе Нового времени как автор для первоначального
латинского чтения; более взыскательным художественным требованиям стиль
Непота не удовлетворяет.
|
