РАЗВИТИЕ РУССКОГО КЛАССИЦИЗМА
И НАЧАЛО ЕГО КОРЕННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
ПОЭЗИЯ
Г. P.
Державин (1743-1816)
Гаврила Романович Державин — крупнейший поэт XVIII
в., один из последних представителей русского классицизма. Творчество Державина
глубоко противоречиво. Раскрывая новые возможности классицизма, он в то же время
разрушал его, прокладывая путь к романтической и реалистической поэзии.
Державин прожил трудную жизнь, прежде чем достиг высоких
чинов, благополучия и поэтической славы. Он родился в бедной дворянской семье.
Рано лишился отца, служившего в низших офицерских чинах. Учился в казанской
гимназии, но не закончил ее, так как был вызван в Петербург на военную службу.
Начал ее солдатом Преображенского полка и только через десять лет получил офицерское
звание.
Столь же нелегкой оказалась дорога к поэтической
славе. Писать стихи Державин начал еще в годы солдатской службы, но широкой
читательской публике стал известен гораздо позже, после публикации в 1783 г.
в журнале «Собеседник любителей российского слова» оды «Фелица». Автору ее было
в это время сорок лет. Невзгоды закалили дух писателя, выработали в нем характер
смелого, бескомпромиссного борца за правду и справедливость. Уже на склоне лет
он писал о себе:
Кто вел его на Геликон
И управлял его шаги?
Не школ витийственных содом —
Природа, нужда и враги [1] .
Общественные взгляды поэта не отличались радикализмом.
Он считал вполне нормальным самодержавие и крепостное право, но требовал от
каждого лица, облеченного властью» в том числе и монарха, честного и бескорыстного
выполнения своих гражданских обязанностей.
Если принять во внимание вспыльчивый характер поэта,
то легко представить, сколько невзгод пришлось ему испытать на служебном поприще.
В 1784 г. он был назначен губернатором Олонецкой губернии и вскоре же потерял
этот пост из-за ссоры с наместником Тутолминым. В 1786 г. Державин становится
тамбовским губернатором, борется со взяточничеством, пытается навести порядок
в судопроизводстве, защищает крестьян от произвола помещиков. В результате возникла
новая ссора с наместником, из-за которой сам поэт едва не попал под суд. При
Александре I Державин назначается министром юстиции,
но вскоре должен был оставить свой пост, так как, по словам царя, слишком ревностно
служил.
Высокое чувство гражданственности сочеталось в натуре
писателя с жизнелюбием. Он был хлебосольным хозяином, тонким ценителем природы,
искусства, в том числе живописи и музыки. Эта сторона его характера особенно
полно раскрылась в поздней лирике, когда утомленный служебными неудачами, он
все чаще и чаще стремился найти успокоение в мирных радостях домашней жизни.
Поэзия
Поэтическое творчество Державина обширно и в основном
представлено одами, среди которых можно выделить следующие типы: гражданские,
победно-патриотические, философские и анакреотические. Особое место занимает
автобиографическая поэзия.
Гражданские оды
Эти произведения Державина адресованы лицам, наделенным
большой политической властью: монархам, вельможам. Их пафос не только хвалебный,
но и обличительный, вследствие чего некоторые из них Белинский называет сатирическими.
К лучшим из этого цикла принадлежит «Фелица», посвященная Екатерине II.
Сам образ Фелицы, мудрой и добродетельной киргизской царевны, взят Державиным
из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной Екатериной II.
Ода была напечатана в 1783 г. в журнале «Собеседник любителей российского слова»
и имела шумный успех. Известный до этого лишь узкому кругу друзей, Державин
сделался самым популярным поэтом в России. «Фелица» продолжает традицию похвальных
од Ломоносова и вместе с тем резко отличается от них новой трактовкой образа
просвещенного монарха.
Оды Ломоносова принадлежат первому этапу русского
классицизма. На них печать идеологии Петровской эпохи, когда главной задачей
было укрепление военной, экономической и политической мощи России. От каждого
человека в то время требовалось, по словам В. О. Ключевcкого, «жить для пользы и славы государства и отечества, не
жалеть здоровья и самой жизни для общего блага».
[2] Поэтому и в законодательстве, и в художественной литературе
речь шла не о правах, а только о долге граждан перед обновленным государством.
Равным образом и в монархе воспевались не милости, его, а непреклонная готовность
раньше других отдать свои силы и способности отчизне.
Ода «Фелица» написана в конце XVIII в. Она отражает новый этап просветительства в России.
Просветители видят теперь в монархе человека, которому общество поручило заботу
о благе граждан. Поэтому право быть монархом налагает на правителя многочисленные
обязанности по отношению к народу. На первом месте среда них стоит законодательство,
от которого, по мнению просветителей, прежде всего зависит судьба подданных.
И державинская Фелица, выступает как милостивая монархиня-законодательница:
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь... (С. 98).
Возникает вопрос, какими фактами располагал Державин,
на что он опирался при создании образа своей Фелицы — Екатерины, которую лично
в эти годы еще не знал. Основным источником этого образа был обширный документ,
написанный самой Екатериной II, — «Наказ комиссии о
составлении проекта нового Уложения» (1768). Основными источниками «Наказа»
стали книга французского просветителя Ш. Монтескье «О духе законов» и работа
итальянского просветителя Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Но заимствованный
характер «Наказа» имел и свою положительную сторону. Он вводил русского читателя
в круг идей, сформулированных лучшими представителями европейского Просвещения.
Одна из ведущих идей «Наказа» — необходимость смягчения
существовавших законов, поскольку становление абсолютизма в XVI-XVIII вв. сопровождалось законодательством, отличавшимся чрезмерной
жестокостью. На допросах применялись пытки, за незначительные провинности выносились
смертные приговоры. Главной целью было не исправление, а устрашение подсудимых.
Просветители, в том числе Монтескье и Беккариа, резко осудили жестокость суда.
Екатерина подхватила в «Наказе» эту идею. Державин прекрасно почувствовал общий
дух «Наказа» ж наделил свою Фелицу милосердием и снисходительностью;
Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их пить.
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как бог? (С. 103).
Для абсолютистского государства характерно обожествление
личности монарха, которое приводило к обвинениям граждан в «оскорблении величества»
даже в тех случаях, когда не было состава преступления. «Одно из жесточайших
злоупотреблений, — писал Монтескье, — заключается в том, что иногда определение
„оскорбление величества” относят к действиям, которые не заключают в себе преступления».
[3] В России обвинения в преступлениях против «величества» особенно
процветали при Анне Иоанновне, на что Державин указывает в «Объяснениях» к оде
«Фелица» Державин прославляет Фелицу за то, что она отказалась от этих нелепых
гонений:
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить (С. 102).
Говоря о царствовании Анны Иоанновны, Державин упоминает
о грубых забавах, унижающих человеческое достоинство, которыми любила развлекаться
императрица, и следующим образом комментирует свои стихи: «„Там свадеб шутовских
не парят. //В ледовых банях их не жарят”. Сие относится к славной шутовской
свадьбе... князя Голицына... которого женили на подобной ему шутихе: был нарочно
сотворен ледяной дом... также баня ледяная, в которой молодых парили».
[4]
Кроме Анны Иоанновны, в оде Державина есть намек
еще на одного монарха, также противопоставленного Фелице. Державин пишет:
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой (С. 98).
Необычный глагол «донкишотствовать» произведен от
имени героя Сервантеса — Дон Кихота. Этот сложный и глубокий образ в разные
эпохи понимался с различной глубиной. Просветители видели в Дон Кихоте насмешку
над безумствами рыцарства, над феодализмом, романтики прославляли его гуманистический
пафос.
У Державина глагол «донкишотствовать» связан с просветительским
содержанием и означает нарушение принятых в обществе обычаев и приличий. Есть
все основания полагать, что в роли антагониста Екатерины Державин подразумевал
здесь ее мужа — Петра III. Поведение этого правителя было настолько нелепым, что вызвало
общее негодование, которое закончилось дворцовым переворотом и убийством императора.
Рожденный в Голштинии, он ненавидел Россию, боялся ее народа, презирал его обычаи.
Он громко смеялся в церкви и передразнивал во время богослужения священников.
В дворцовых церемониях заменил старый русский поклон французским приседанием.
Он боготворил недавнего врага России Фридриха II и публично
становился на колени перед его портретом. Екатерина прекрасно поняла ошибки
своего мужа и с первых же дней пребывания в России стремилась во всем следовать
«обычаям» и «обрядам» приютившей ее страны. Она преуспела в этом и вызвала к
себе и при дворе, и в гвардии симпатии.
Новаторство Державина проявилось в «Фелице» не только
в трактовке образа просвещенного монарха, но и в смелом соединении хвалебного
и обличительного начал, оды и сатиры. Таких произведений предшествующая литература
не знала, поскольку правила классицизма четко разграничивали эти явления. Идеальному
образу Фелицы противопоставлены нерадивые вельможи (в оде они названы «мурзами»).
До Державина объектом сатиры были рядовые дворяне. В «Фелице» изображены самые
влиятельные при дворе лица: князь Г. А. Потемкин, графы Орловы, граф П. И. Панин,
князь А. А. Вяземский. Позже в «Объяснениях» к «Фелице» Державин назовет каждого
из вельмож поименно, но для современников в этих комментариях не было необходимости.
Портреты выполнены настолько выразительно, что оригиналы угадывались без труда.
Екатерина разослала отдельные экземпляры оды каждому из названных выше вельмож,
подчеркнув те строки, которые относились к адресату.
На первом месте стоит Потемкин, гурман и чревоугодник,
любитель пиров и увеселений [«Или в пиру я пребогатом, // Где праздник для меня
дают» (С. 99).] Избалованный властью, Потемкин не придерживался четкого распорядка,
необходимого для государственного деятеля, и повиновался в своих действиях минутным
прихотям и причудам [«А я, проспавши до полудни, // Курю и кофе пью» (С. 98)].
Далее идут Орловы — Григорий и Алексей. Щедро наделенные
от природы здоровьем и физической силой, они любили всякого рода забавы, требующие
проворства и удальства. Один из биографов Г. Г. Орлова писал: «...по
веселости и ветрености характера, по любви ко всякого рода рискованным похождениям,
Григорий далеко превосходил своих братьев, нисколько не отставая от них в страстной
любви ко всякого рода спорту во всех его проявлениях, начиная от кулачных боёв
и всевозможных «крепышей», песельников, шутов и плясунов и кончая «бегунами»,
охотой, один-на-один, на медведя и даже гусиными и петушиными боями». [5] Державин указывает в сшей оде
на эти грубые, недостойные сана вельможи забавы: «Или кулачными бойцами и пляской
веселю мой дух» (С. 99).
Далее сделан намек на графа П. И. Панина, большого
любителя псовой охоты: «Или о всех делах заботу // Оставя, езжу на охоту //
И забавляюсь лаем псов» (С.99-100). Упомянут и князь А. А. Вяземский, любивший
низкопробную лубочную литературу: «Мой ум и сердце просвещаю, // Полкана и Бову
читаю, // Над Библией, зевая, сплю» (С. 100).
Соединение в одном произведении оды и сатиры одно
из явлений просветительской литературы. Просветители понимали жизнь общества
как постоянную борьбу истины с заблуждением. Следствием этого поединка было
или приближение к идеалу, или удаление от него. В оде Державина идеалом, нормой
является Фелица, отклонением от нормы — ее нерадивые «мурзы».
Несомненной поэтической смелостью Державина было
появление в оде «Фелица» образа самого поэта, показанного в бытовой, обстановке:
«Сидя дома я прокажу, // Играя в дураки с женой...» (С. 100). Обращает на себя
внимание «восточный» колорит оды, подсказанный не только сказочкой Екатерины,
но и просветительской «восточной» повестью типа «Персидских писем» Монтескье.
Ода «Фелица» написана от лица татарского мурзы. В ней упомянуты восточные города
— Багдад, Смирна, Кашмир. Конец оды выдержан в комплиментарном восточном стиле:
«Прошу великого пророка, // До праха ног твоих коснусь» (С. 104).
Образ Фелицы повторяется в последующих стихотворениях
Державина, вызванных различными событиями в жизни поэта. Первое из них — «Благодарность
Фелице» — ответ на награду, полученную от императрицы за посвященную ей оду.
«Изображение Фелицы» было написано в 1789. г., когда Державин, после тамбовского
губернаторства, был отдан под суд за «превышение власти». Требовалось вмешательство
императрицы, и Державин обратился к ней с новой одой. В стихотворении воспевались
«Наказ» и законы, изданные Екатериной, под защиту которых отдавал себя гонимый
врагами поэт. Лучшим из произведений, посвященных Фелице, было «Видение Мурзы».
В нем Державин с возмущением отвергал обвинения в лести императрице, распространяемые
в придворных кругах, утверждая абсолютную искренность своих похвал. Образ Фелицы
воспроизводит здесь известный портрет Екатерины II,
выполненный художником Д. Г. Левицким.
От прославившей имя Державина оды «Фелица» идет
прямая дорога к сатирической, по удачному выражению В. Г. Белинского, оде «Вельможа»
(1774-1794). В ней снова представлены оба начала, выведенные в оде «Фелица»,
— хвалебное и сатирическое. Но если в «Федице» торжествовало положительное начало,
а насмешки над вельможами отличались шутливым характером, то в оде «Вельможа»
соотношение добра и зла совершенно иное. Хвалебная часть занимает очень скромное
место. Она представлена лишь в самом конце оды, упоминанием одного из опальных
вельмож — П. А. Румянцева, на фамилию которого намекает последний стих — «Румяна
вечера заря». Центр тяжести перенесен Державиным на сатирическую часть оды,
причем зло, проистекающее от равнодушия вельмож к своему долгу, представлено
с таким негодованием, до которого возвышались немногие произведения XVIII
в. Писатель возмущен положением народа, подданных, страдающих от преступного
равнодушия царедворцев: военачальник, часами ожидающий в передней выхода вельможи,
вдова с грудным младенцем на руках, израненный солдат. Этот мотив повторится
в XIX в. в «Повести о капитане Копейкине» Гоголя и в
«Размышлениях у парадного подъезда» Некрасова.
Державинская сатира исполнена гневного чувства.
Будучи введена в оду, она приняла одическую художественную форму. Сатира облеклась
здесь в четырехстопные ямбы, которыми раньше писались оды. Она заимствует у
оды и такую черту, как повторы, усиливающие ее гневную патетику: «А там израненный
герой, // Как лунь во бранях поседевший... // А там вдова стоит в сенях...»
(С. 214).
Ода Державина «Вельможа» получила признание не только
в XVIII, но и в XIX в. «Державин,
бич вельмож, при звуке громкой лиры // Их горделивые разоблачал кумиры»,
[6] — писал Пушкин в «Послании цензору». Высоко оценил произведение
Державина поэт-декабрист К. Ф. Рылеев. В думу «Державин» он ввел целые строфы
из оды «Вельможа», заставив ее служить новым, освободительным целям.
К гражданским одам Державина примыкает и знаменитое
стихотворение «Властителям и судиям» (1787), которое любил декламировать Ф.
М. Достоевский на литературных чтениях. Рукописный сборник с этим произведением
в 1795 г. Державин поднес императрице. Однако вместо благодарности последовала
немилость. Екатерина перестала замечать Державина, придворные избегали с ним
встречи. Наконец, один из приятелей Державина Я. И. Булгаков спросил поэта:
«Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?» — «Царь Давид, — сказал Державин,
— не был якобинец, следовательно, песни его не могут быть никому противными».
[7] Ссылка на Библию — не пустая отговорка. Стихотворение «Властителям
и судиям» действительно представляет собой переложение 81-го псалма царя Давида.
Но по-своему был прав и Я. И. Булгаков. «...Во время Французской революции,
— пишет Державин, — в Париже сей самый псалом был якобинцами перефразирован
и пет по улицам для подкрепления народного возмущения против Людовика XVI». [8]
Но сам поэт узнал об этом значительно позже.
Стихотворение «Властителям и судиям» отличается
предельно ясной композицией. Оно состоит из семи четверостиший и делится на
две части, В первых трех строфах бог гневно напоминает царям и судьям об их
обязанностях к народу: они должны строго и честно выполнять законы, «на лица
сильных не взирать» (С. 92), защищать сирот и вдов, освободить из темниц должников
— «исторгнуть бедных из оков» (С. 92). Четвертая строфа подводит горестный итог
этим увещаниям. Властители и судьи оказались глухи и слепы к страданиям народа:
«Не внемлют! — видят и не знают! Покрыты мздою очеса...» (С. 92). Равнодушие
и корыстолюбие власть имущих вызывают гнев поэта, и в последних трех строфах
он требует наказания виновных. Во избежание недоразумения сразу же заметим,
что речь идет не о революционном возмездии, как это показалось напуганной якобинским
террором Екатерине II. Поэт лишь напоминает царям о
том, что они так же смертны, как и их подданные, и, следовательно, рано или
поздно предстанут перед божьим судом. Но загробный суд кажется поэту слишком
далеким, и в последнем четверостишии он умоляет бога покарать виновных, не дожидаясь
их смерти. В Библии этот мотив сурового наказания царей отсутствует» Завершающие
стихи библейского псалма призывают бога вместо несправедливого людского суда
утвердить свой суд, и только: «...восстань, боже, суди землю, ибо ты наследуешь
все народы». [9] У Державина последняя строфа содержит в себе призыв
к беспощадной каре земных властителей:
Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли! (С. 92).
Гражданская поэзия, облеченная в библейскую форму,
перейдет из XVIII в XIX век.
Вслед за стихотворением «Властителям и судиям» появятся пушкинский и лермонтовский
«Пророк», произведение Грибоедова «Давид», а также переложения псалмов поэтами-декабристами.
К гражданской лирике Державина непосредственно
примыкает одно из его поздних, итоговых произведений — «Памятник» — вольное
подражание оде Горация «К Мельпомене» (первоначально муза песен, позднее — муза
трагедии). Кроме Державина к оде Горация обращались Ломоносов, Пушкин, Брюсов.
Общей для всех «памятников» была мысль о праве их авторов на бессмертие, но
мотивировка этого права у каждого поэта своя.
Стихотворение Державина впервые получило название
«Памятник». Оно разбито на строфы и состоит из пяти четверостиший, написанных
шестистопным ямбом с перекрестной рифмой. Произведение приобрело русскую национальную
окраску. Апулия — родина Горация и протекающая по ней река Ауфид заменены названием:
русских рек и морей: «Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, // Где Волга,
Дон, Нева, с Рифея льёт Урал» (С.233). В четвертой строфе автор утверждает свое
право на бессмертие. Державин напоминает, что он первый, «дерзнул» отказаться
от торжественного, высокопарного стиля похвальных од и написал «Фелицу» в «забавном»,
т. е. шутливом «русском слоге». Кроме поэтической смелости Державин обладает
и гражданским мужеством: поэт не побоялся «истину царям с улыбкой говорить».
Пушкинский «Памятник» и по форме, и по содержанию связан не столько с горацианским,
сколько с державинским вариантом этого стихотворения.
Победно-патриотическая лирика
Во второй половине XVIII в. Россия прославила себя громкими военными победами.
Среди них особенно примечательны покорение турецкого флота в Чесменской бухте,
взятие Измаила, знаменитый переход через Альпийские горы. Выдвигаются талантливые
полководцы: А. Г. Орлов, Г. А. Потемкин, П. А. Румянцев, А. В. Суворов. Слава
русского оружия нашла свое отражение в таких патриотических одах Державина,
как «Осень во время осады Очакова», «На взятие Измаила», «На победы в Италии»,
«На переход Альпийских гор». Они продолжали традицию знаменитой оды Ломоносова
«На взятие Хотина» и в этом смысле последовательно классицистичны. В них обычно
два героя — полководец и русское воинство, персонифицированное в образе богатыря
Росса (русский). Образная система обильно насыщена мифологическими именами и
аллегориями. Так, например, в оде «Осень во время осады Очакова» в одной строфе
представлены и бог войны Марс, и российский герб — орел, и луна как символ
магометанства. В оде «На взятие Измаила» Державин широко пользуется художественными
средствами Ломоносова-одописца, в том числе нагнетанием гиперболизированных
образов, создающих напряженную картину боя. Военные действия сравниваются с
извержением вулкана, с бурей и даже с апокалипсическим концом мира.
Но отдавая дань поэзии Ломоносова, Державин и в
военно-патриотической лирике сумел сказать новое слово» Одним из таких явлений
было его стихотворение «Снегирь» (1800) — поэтический отклик на смерть А. В.
Суворова, последовавшую 6(19) мая 1800 г. Державин познакомился с Суворовым
в первой половине 70х годов XVIII в. Знакомство перешло
в дружбу, чему немало способствовало сходство характеров и убеждений. За несколько
дней до кончины Суворов спросил у Державина: «Какую же ты мне напишешь эпитафию?»
— «По-моему, много слов не нужно, — отвечал Державин, — довольно сказать: «Здесь
лежит Суворов». — «Помилуй бог, как хорошо! — произнес герой с живостью».
[10] Суворов был похоронен в Александро-Невской лавре в церкви Благовещения.
Эпитафия, сочиненная Державиным, до сего времени сохранилась на могильной плите.
Своей простотой и краткостью она резко выделяется среда других надгробных надписей,
пространных и напыщенных, с длинным перечнем титулов и наград.
Стихотворение «Снегирь» было создано, по словам
самого Державина, при следующих обстоятельствах. «У автора в клетке был снегирь,
выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении своего
героя (т. е. Суворова. — П. О.) возвратился в дом, то услыша, что сия
птичка поет военную песню, написал сию оду в память столь славного мужа». [11]
Хотя Державин и называет «Снегиря» одой, но это
слово утрачивает у него свой жанровый смысл. Высокую гражданскую тему Державин
воплощает в форму глубоко личного, интимного произведения, вследствие чего в
стихотворение вводятся подробности частной жизни поэта. Вот он, Державин, вернулся
домой под гнетущим впечатлением от кончины. Суворова. А веселый снегирь встречает
его, как всегда, военным маршем. Но как не подходит этот марш к скорбному настроению
поэта! И именно поэтому Державин начинает свое стихотворение мягким укором:
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снегирь? (С. 283).
Сравнение голоса снегиря с флейтой не случайно:
в XVIII в. флейта была одним из основных инструментов
военного оркестра, и флейтист часто шел впереди воинской части. В победно-патриотических
одах поэты не стремились обрисовать образ воспеваемого ими полководца. Традиционные
уподобления «Марсу», «Орлу» стирали индивидуальный облик героя. В стихотворении
«Снегирь» Державин поставил перед собой принципиально иную задачу. Он пытался
создать неповторимый облик своего покойного друга, излагая подробности его жизни.
Державина не смущает соседство в его стихотворении слов «вождь», «богатырь»
с такими словами, как «кляча», «солома», «сухарь». Он руководствовался не отвлеченными
признаками жанра, а фактам самой действительности. «Суворов, — писал он в «Объяснениях»,
—воюя в Италии, в жаркие дам ездил в одной рубашке перед войском на казачьей лошади или кляче... был неприхотлив в кушаньи часто едал сухари; в стуже
и в зное... себя закаливал одобно стали, спал на соломе или на сене, вставал
на аре...» [12]
Замечателен эпитет «быстрый» («быстрый Суворов»), передающий и живой, стремительный
характер полководца, и его молниеносные, неожиданные для врага, решения, примером
которых может послужить знаменитый переход через Альпы. Не скрыл Державин
и печального положения своего, героя в самодержавной России: «Скиптры давая,
зваться рабом» (С. 283). В этих словах — горькая ирония над участью русских
полководцев, судьба которых полностью зависела от милости или гнева монарха.
Гонения на Суворова со стороны Павла I — яркий тому пример.
Особого внимания заслуживает метрика «Снегиря».
Вместо канонической десятистншной строфы, которую закрепил за одой Ломоносов,
Державин пользуется шестистишной, им самим придуманной строфой. Первые четыре
стиха имеют перекрестную рифмовку, два последних — рифмуются с аналогичными
стихами следующей строфы. Вместо обычного для оды четырехстопного ямба в «Снегире»
— четырехстопный дактиль. Полные дактилические стопы чередуются с усеченными.
После второй, усеченной стопы образуется пауза, придающая речи поэта взволнованный
характер.
Философские оды
К этой группе произведений Державина принадлежат
ода «На смерть князя Мещерского», «Водопад», «Бог». Своеобразие философских
од состоит в том, что человек рассматривается в них не в общественной, гражданской
деятельности, а в глубинных связях с вечными законами природы. Один из самых
могущественных среди них, по мысли поэта, — закон уничтожения — смерть. Так
рождается ода «На смерть князя Мещерского» (1779). Непосредственным поводом
к ее написанию послужила кончина приятеля Державина, эпикурейца князя А. И.
Мещерского, глубоко поразившая поэта своей неожиданностью. На биографической
основе вырастает философская проблематика оды, вобравшая в себя просветительские
идеи XVIII в.
Тема смерти раскрывается Державиным в порядке постепенного
нагнетания явлений, подвластных закону уничтожения: смертен сам поэт, смертны
все люди, «глотает царства алчна смерть» (С. 85). И наконец, «звезды ею сокрушатся,
// И солнцы ею потушатся, // И всем мирам она грозит» (С. 85).
Перед лицом смерти происходит как бы переоценка
общественных ценностей. Рождается мысль о природном равенстве людей, независимо
от их ранга и состояния, поскольку все они подвластны одному и тому же закону
уничтожения: «Ничто от роковых кохтей, // Никая тварь не убегает: // Монарх
и узник — снедь червей...» (С. 85). Жалкими и ничтожными оказываются богатство
и титулы:
Подите счастья прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою (С. 87).
Но признавая всемогущество смерти, Державин не приходит
к пессимистическому выводу о бессмысленности человеческого существования. Напротив,
быстротечность жизни придает ей особенную значимость, заставляет выше ценить
неповторимые радости бытия:
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой её себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар (С, 87).
Проблематика «мещерской», по выражению Пушкина,
оды Державина нашла продолжение в оде «Водопад» (1794). Она была написана в
связи с другой внезапной кончиной (5 окт. 1791 г.) одного из влиятельнейших
фаворитов Екатерины II, «светлейшего» князя Г. А. Потемкина.
Смерть настигла Потемкина по дороге из Ясс в Николаев, после заключения им мира
с Турцией. Он умер в глухой степи, на голой земле, как умирают бедные странники.
Обстоятельства этой необычной смерти произвели на Державина сильное впечатление
и еще раз напомнили ему о превратностях человеческой судьбы:
Чей одр — земля; кров — воздух синь;
Чертоги — вкруг пустынны виды?
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей? (С. 185).
Символом недолговечной славы и шаткого величия временщиков
становится в оде Державина водопад (в годы губернаторства в Олонецкой губернии
поэт неоднократно наблюдал водопад Кивач, находящийся неподалеку от Петрозаводска):
«Алмазна сыплется гора // С высот четыремя скалами...» (С. 178). Преходящим
триумфам вельмож и полководцев Державин противопоставляет в конце оды «истину»,
т. е. подлинные заслуги перед обществом, независимо от признания или непризнания
их верховной властью. Носителем такой добродетели выступает известный полководец
— «некий муж седой» — П. А. Румянцев, незаслуженно отстраненный от командования
русской армией во время войны с Турцией. Эта подлинная, незыблемая слава воплощается
поэтом в образе реки Суны, в нижнем ее течении, где она «Важна без пены, без
порыву, // Полна, велика без разливу...» (С. 190).
К «Водопаду» по своему нравственно-философскому
содержанию близка отмеченная Белинским ода «На счастие». Слово счастье приобрело
в поэтическом языке XVIII в. особое значение, как незаслуженные
слава или удача. Впервые в этом новом смысле употребил его Ломоносов в переведенной
им оде Жана Батиста Руссо «А lа fortune»
под названием «На счастье». Из нескольких значений французского слова la fortune — судьба, удача, успех, счастье
— Ломоносов выбрал последнее. В оде развенчивалась мнимая слава завоевателей,
царей и полководцев, покупающих свое величие кровью. Ода Державина «На счастие»
написана в 1789 г. Созданная в царствование Екатерины II,
она была посвящена искателям удачи не на ратном поле, а при дворе. Практика
фаворитизма приобрела в это время откровенно циничный характер. В связи с этим
слово счастье приобрело у Державина свой смысловой оттенок. Око связано со служебным,
придворным успехом. Как карточный выигрыш, оно зависит от везения, удачи и вместе
с тем от ловкости искателя. Внезапно улыбнувшись своему избраннику, оно столь
же неожиданно может повернуться к нему спиной. В духе поэтики XVIII
в. Державин создает мифологизированный образ счастья — нового божества, которому
поклоняются его современники:
О ты, великомощно счастье!
Источник наших бед, утех...
...Сын время, случая, судьбины
Иль недоведомой причины,
Бог сильный, резвый, добрый, злой!
На шаровидной колеснице,
Хрустальной, скользкой, роковой... (С. 124).
В этом новом, особом значении счастье и производные
от него слова продолжали употребляться поэтами XIX в.
Большой популярностью в XVIII и даже XIX в. пользовалась ода «Бог» (1784). Она была переведена на
ряд европейских, а также на китайский и японский языки. В ней говорится о начале,
противостоящем смерти. Бог для Державина — «источник жизни», первопричина всего
сущего на земле и в космосе, в том числе и самого человека. На представление
Державина о божестве оказала влияние философская мысль XVIII
в. На это указывал сам поэт в своих «Объяснениях» к этой оде. Комментируя стих
«Без лиц в трех лицах божества!», он писал: «Автор, кроме богословского... понятия,
разумел тут три лица метафизические, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную
жизнь в движении вещества и нескончаемое течение времени, которое бог в себе
совмещает». [13] Тем самым, не
отвергая церковного представления о трех сущностях божества, Державин одновременно
осмысляет его в категориях, почерпнутых из арсенала науки, — пространства, движения,
времени. Державинский бог не бесплотный дух, существующий обособленно от природы,
а творческое начало, воплотившееся, растворившееся в созданном им материальном
мире («живый в движеньи вещества»). Пытливая мысль эпохи Просвещения не принимала
ничего на веру. И Державин, как сын своего века, стремится доказать существование
бога.
Сочетание науки и религии — характерная черта философии
XVIII в., которой причастны такие крупные мыслители,
как Гердер, Вольф, Кант. О существовании бога, по словам Державина, свидетельствует
прежде всего «природы чин», т. е. порядок, гармония, закономерности окружающего
мира. Другое доказательство — чисто субъективное: стремление человека к высшему,
могущественному, справедливому и благостному творческому началу: «Тебя душа
моя быть чает» (С. 115). Вместе с тем Державин воспринял от эпохи Просвещения
мысль о высоком достоинстве человека, о его безграничных творческих возможностях:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог! (С. 116).
Анакреонтические стихи
Оды Анакреона, действительные и приписываемые ему,
переводили и «перелагали» почти все русские поэты XVIII в. Одно из последних изданий лирики Анакреона, где были
представлены и греческий текст и переводы, было осуществлено в 1794 г. близким
приятелем Державина — Н. А. Львовым. Видимо, не без влияния Львова и сам Державин
в 1804 г. издал сборник под названием «Анакреонтические песни». В нем были представлены
переводы и «подражания» одам Анакреона, такие, как «Богатство», «Купидон», «Кузнечик»,
«Хмель», «Венерин суд» и ряд других. Однако большую часть стихотворений, вошедших
в книгу, представляли оригинальные произведения Державина, написанные в анакреонтическом
духе.
Анакреонтические стихи создавались Державиным в
основном во второй половине 90х годов XVIII в., когда поэт, прошедший долгий служебный путь, исполненный
взлетов и падений, начинал понимать ненужность и бесплодность своего административного
рвения. Все чаще и чаще приходила мысль об уходе на покой от утомительной и
неблагодарной государственной деятельности. На этой биографической основе выстраиваются
в анакреонтике Державина два противоположных друг другу мира: официальный, правительственный,
враждебный поэту и домашний, спокойный, дающий обширный материал для его поэзии.
Устанавливается своеобразное соотношение ценностей, почитаемых в каждом из этих
миров. Утомительной службе при дворе противостоит покой, зависимости от прихотей
и капризов двора — свободе человека, служебной иерархии — дружеские отношения,
зависти и карьеризму — любовь и согласие с близкими людьми. Наиболее четко эти
контрасты наблюдаются в таких стихотворениях, как «Дар», «К лире», «К самому
себе», «Желание», «Свобода».
В стихотворении «К самому себе» Державин пишет:
Что мне, что мне суетиться
Вьючить бремя должностей,
Если мир за то бранится,
Что иду прямой стезей?
...Но я тем коль бесполезен,
Что горяч и в правде чёрт, —
Музам, женщинам любезен
Может пылкий быть Эрот.
Стану ныне с ним водиться,
Сладко есть, и пить, и спать;
Лучше, лучше мне лениться,
Чем злодеев наживать (С. 273).
В стихотворении «К лире» Державин обращается к вопросу,
поднятому еще Ломоносовым в «Разговорес Анакреоном»: что следует воспевать —
любовь или славу героев? Ломоносов, как известно, отдавал безоговорочное предпочтение
героической поэзии. И Державин вслед за Ломоносовым вначале воспевал современных
ему героев: Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского, но оба полководца
оказались в немилости у царей, и судьбу их уже не изменит его похвала. Следовательно,
решает поэт, лучше от героической поэзии перейти к любовной:
|
