С. Г. Лазутин. Поэтика русского фольклора. Учебное пособие

РИТМ, МЕТРИКА, РИФМА

Элементы ритмичности и рифма в сказках

Ритмичности и рифме сказок не посвящено ни одной даже небольшой специальной статьи. Об этом ничего не говорится в учебнике и учебных пособиях по фольклору. Между тем элементы ритмичности и рифма — в сказке не редкость. Их рассмотрение помогает полнее охарактеризовать жанровую специфику сказки.

Изучение материала приводит к выводу, что ритмичность их может быть рассмотрена на двух уровнях — композиционном и речевом.

Композиционная ритмичность наблюдается далеко не во всех, но все же во многих сказках. Она возникает в результате повтора почти аналогичных сцен, картин и эпизодов. Особенно показательны в этом отношении детские сказки о животных. Примером может служить сказка «Лиса-повитуха» [1].

Она начинается такими словами: «Жили-были кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку» (Аф., 1, с. 16). Затем в сказке идут такие эпизоды: «А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке, да украдкою постукивает хвостиком. «Кума, кума,— говорит волк,— кто-то стучит». «А, знать, меня на повой зовут!» — бормочет лиса. «Так поди сходи», — говорит волк. Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад. «Что бог дал?» — спрашивает волк. «Початочек»,— отвечает лисица.

В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком. «Кума! Кто-то стучится»,— говорит волк. — «На повой, знать, зовут!» — «Так сходи». Пошла лиса, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку. «Что бог дал?» — спрашивает ее волк. «Середышек».

В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уже весь медок. «Что бог дал?» — спрашивает ее волк. «Поскребышек» (Аф., 1, с. 16).

Троекратное повторение почти аналогичных по содержанию и совершенно аналогичных по речевой интонации эпизодов создает композиционную ритмичность.

В сказке «Лиса-повитуха» композиционная ритмичность наблюдается лишь в ее первой половине, состоящей из приведенных выше трех эпизодов. Вторая же (меньшая) часть не обнаруживает такой ритмичности. В ней кратко сообщается о том, как хитрая лиса доказывает простоватому волку, что мед ночью был съеден не ею, а волком.

Однако есть и такие сказки о животных, в которых композиционная ритмичность распространяется на все их части. В таком случае вся сказка состоит из ряда повторяющихся почти аналогичных эпизодов. Ярким примером этого является известная детская сказка «Колобок» (Аф., 1, с. 53-54), а также сказки «Лиса, заяц и петух» (Аф., 1, с. 23-24), «Кот, петух и лиса» (Аф., 1, с. 55-57) и многие другие.

Композиционная ритмичность менее отчетливо ощущается в волшебных и бытовых сказках, но ее можно наблюдать и в них. Приведем для примера описание посещения Ивашкой Запечным подземных царств из сказки «Три подземные царства — медное, серебряное и золотое».

«Ивашка спустился и пошел; шел, да шел, и дошел до медного царства, тут зашел и увидел девицу, прекрасную из себя. Девица говорит: «Добро пожаловать, небывалый гость! Приходи и садись, где место просто видишь; да скажись, откуда идешь и куда?» — «Ах, девица красная! — сказал Ивашко. — Не накормила, не напоила, да стала вести спрашивать?» Вот девица собрала на стол всякого кушанья и напитков; Ивашко выпил и поел и стал рассказывать, что иду-де искать себе невесты: «Если милость твоя будет — прошу выйтить за меня». — «Нет, добрый человек, — сказала девица, — ступай ты вперед, дойдешь до серебряного царства: там есть девица еще прекрасней меня!» — и подарила ему серебряный перстень» (Аф., 1, с. 229).

Затем это описание почти дословно повторяется при рассказе о посещении героем серебряного и золотого царств (Аф., 1, с. 229). Повторяемость сходных картин и ситуаций, создающую повествовательно-композиционный ритм, мы находим и в других волшебных сказках. Так, известная сказка «Сивко-бурко» начинается с рассказа о том, как младший сын Иван-дурак трижды посещает могилу отца (за старшего брата, за среднего и за самого себя). Следующие друг за другом три картины, в которых описываются эти посещения, очень близки в смысловом и интонационном отношениях и создают композиционную ритмичность начала сказки. Затем даются три почти аналогичные картины, в которых описывается, как Иван-дурак доставал портрет царской дочери. И заканчивается сказка трижды повторяющимися картинами, в которых рассказывается о том, как на пиру у царя его дочь угощала гостей пивом, чтобы увидеть, кто утрется ее полотенцем (Аф., 2, с. 3-6). Все эти повторения ситуаций и картин создают сквозную композиционную ритмичность сказки.

То же мы нередко наблюдаем и в бытовых сказках. И здесь композиционная ритмичность достигается повторением сходных сцен и картин. Так, в сказке, записанной от А. Н. Корольковой, «Про попов» вначале трижды повторяется сцена угощения мужиком трех попов, затем трижды — обращение попов к мужику. И в конце сказки трижды дается описание того, как мужик в мешке носил к реке попов, чтобы утопить их [2].

Особенно ярко композиционный ритм проявляется в бытовых сказках так называемой цепевидной композиции. Так, в сказке «Мена» вначале сообщается о том, что за хороший кисель царь пожаловал мужика тетеркой.

«Пошел от царя домой; идет полем; берегут табун коней. Пастух его спрашивает: «Мужичок, где ты был?» — «Ходил к царю, носил блюдо киселю».— «Чем тебя царь пожаловал?» — «Золотой тетеркою». — «Променяй нам тетерку на коня». Ну, променял, сел на коня и поехал.

Вот он едет: берегут стадо коров. Пастух говорит: «Где ты, мужичок, был?» — «Ходил к царю, носил блюдо киселю». «Чем тебя царь пожаловал?» — «Золотой тетеркою». — «Где у тебя тетерка?». — «Я ее променял на коня». — «Променяй нам коня на корову» (Аф., 3, с. 205).

Затем в сказке следуют эпизоды, в которых рассказывается о том, как мужик последовательно променивал корову на овечку, овечку на свинью, свинью на гуська, гуська на уточку, а уточку на клюшку (Аф., 3, с. 205-206).

Многократные повторения сходных ситуаций в этой сказке создают четкую композиционную ритмичность.

Еще раз заметим, что композиционная ритмичность наблюдается далеко не во всех сказках и не обязательно во всех их частях. Но там, где она имеется, она повышает художественность сказки, придает ей дополнительную эмоциональную окраску.

Не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем композиционная, находит проявление в сказках речевая ритмичность. Однако следует сразу же подчеркнуть, что ритм прозаической (в том числе и сказочной) художественной речи в своей основе принципиально отличен от ритма стихотворной речи. Если в стихотворной речи ритм преимущественно образуется определенным чередованием ударных и безударных слогов в строке, а ритмическими единицами в стихотворной речи являются стопы, то первичными ритмическими единицами прозы являются колоны: «...ритмическим периодом является в прозе именно речевой колон» [3].

Что такое колон? В «Словаре литературоведческих терминов» этот термин определяется так: «Колон (от греч. слова colon — часть тела, элемент периода) — ритмико-интонационная единица звучащей речи: речевой такт, выделенный паузами и обычно объединенный логическим ударением. Понятие колона в артикуляционном плане сближается с понятием «дыхательной группы» (группа слов, произносимых одним выдохом), в смысловом плане с понятием синтагмы» [4]. Синтагмы «возникают лишь в процессе речи» (Л. В. Щерба). Синтагма — это первичная семантико-синтаксическая и ритмико-мелодическая единица речи, состоящая из нескольких слов.

Ритм прозаической речи создается за счет повторения аналогичных или очень близких друг другу колонов-синтагм, которые произносятся с одинаковой интонацией и отделяются друг от друга паузой. «Основными ритмическими определителями художественной прозы, — пишут М. М. Гиршман и Е. Н. Орлов, — являются слоговой объем колонов-синтагм и акцентная структура межфразовых и внутрифразовых зачинов и окончаний. Кроме них существенную рифмообразующую роль могут играть также количество и расположение ударений в колонах и словоразделы» [5].

Сказанное о ритме художественной прозы вообще полностью распространяется и на сказку. Рассмотрим это не на специально подобранных, а произвольно взятых примерах. В качестве примера возьмем первый абзац из детской сказки первого тома сказок Афанасьева. Приведем этот абзац, выделив в нем колоны. «Жил себе дед да баба. /Дед говорит бабе: /, «Ты, баба, пеки пироги, / а я поеду за рыбой»./ Наловил рыбы /и везет домой целый воз./ Вот едет он и видит: /лисичка свернулась калачиком / и лежит на дороге. / Дед слез с воза, / подошел к лисичке, /а она не ворохнется,/ лежит себе как мертвая. / «Вот будет подарок жене»,— / сказал дед, / взял лисичку / и положил на воз /, а сам пошел впереди/. А лисичка улучила время /и стала выбрасывать полегоньку из воза/ все по рыбке да по рыбке, / все по рыбке, да по рыбке. /Повыбросила всю рыбу/ и сама ушла». (Аф., 1, с. 3).

Приведенный отрывок в устном произношении разделяется на 24 колона с последовательностью слогов: 7, 6, 8, 8, 5, 8, 7, 10, 7, 4, 6, 8, 9, 8, 3, 4, 6, 7, 10, 14, 8, 8, 8, 7.

Как видим, колоны различаются по количеству слогов. Но ритмичность отрывка все же ощущается. Она создается прежде всего повтором интонации: все колоны отделяются друг от друга паузами и произносятся спокойной повествовательной интонацией с восходящим ударением. Интонационную доминанту составляют колоны, в которых сильное ударение падает на предпоследний слог. Таких колонов в приведенном отрывке — 15 (63%). Близки к ним колоны с ударением на последнем слоге. Таких колонов — 7 (29%). И только 2 колона (8%) имеют ударения на предпоследнем слоге.

Ритмичность возникает вследствие того, что часто в рядом стоящих колонах ударения располагаются на одинаковых местах. Так, на предпоследнем слоге стоят ударения в таких колонах, как 1-й и 2-й, 4-й и 5-й, 9-й и 10-й, 11-й и 12-й, 19-й и 20-й, 21-й, 22-й и 23-й. Ударения на последнем слоге имеют 14-й и 15-й, 17-й и 18-й смежные колоны. Ритмичность усиливается еще тем, что иногда у рядом стоящих колонов — одинаковое количество слогов. Так, по 8 слогов имеют 3-й и 4-й, 21-й, 22-й и 23-й колоны. Почти одинаковое количество слогов (6 и 7) у 1-го и 2-го, 16-го и 17-го колонов.

Ритмичность приведенного отрывка несомненна. Однако эта ритмичность не делает повествование однообразным, уныло монотонным. Эту монотонность нарушают постоянные отклонения от средних размеров колонов (6-8 слогов). При этом наблюдается такая закономерность. Колоны с меньшим количеством слогов (3, 4 или 5) произносятся медленнее и оказываются наиболее значительными в смысловом отношении. В них сосредоточены основные «сюжетные» узлы приведенного отрывка, рассказывается о поступках старика: «наловил рыбы» (5 слогов), «дед слез с воза» (4 слога), «сказал дед» (3 слога), «взял лисичку» (4 слога). И наоборот, колоны с большим количеством слогов произносятся убыстрение и передают второстепенные детали содержания. В них рассказывается о лисе: «лисичка свернулась калачиком» (10 слогов), «лежит себе как мертвая» (9 слогов), «а лисичка улучила время» (10 слогов).

Приведем теперь второй абзац из первой волшебной сказки второго тома сборника Афанасьева.

«Живут: двое братовей, робят, /а Иван-дурак ничего. / Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому через столько-то много бревен, /за того ее и взамуж отдаст/. Братья сбираются посмотреть, / кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает : «Братья! Дайте мне каку лошадь, / я поеду посмотрю же»/ — «Э! — взъелись братья на него./ — Сиди, дурак, на печи; / чего ты поедешь? / людей, что ли, смешить!» /Нет, от Ивана-дурака отступу нету! / Братья не могли отбиться: / «Ну, ты возьми дурак,/ вон трехногую кобыленку!» (Аф., 2, с. 4).

В данном отрывке ритм менее ощутим, но он все же заметен. Отрывок состоит из 19 колонов, четко разделенных между собою паузами. Основная интонация колонов повествовательная. Ударения в девяти колонах падают на предпоследний и в десятом — на последний слог. Ударения на последнем слоге стоят в смежных 2-м и 3-м, 6-м, 7-м и 8-м, 12-м и 13-м колонах и на последнем слоге -в 4-м и 5-м, 9-м, 10-м и 11-м, 16-м и 17-м. Это, конечно, усиливает ритмичность.

Основное число колонов (15 из 19) имеет количество слогов от 6 до 10. Из них 5 колонов имеют по 9 слогов, 4 — по 8 и 3 — по 6. Некоторые колоны заметно выбиваются из средней слоговой нормы, но это мотивировано особенностями их содержания. Так, после первых двух колонов средней величины (9 и 8 слогов) спокойно-повествовательного содержания / «Живут; двое братовей-робят /, а Иван-дурак ничего» / идет сознательно организованный драматически напряженный короткий колон в 5 слогов «Вдруг от царя клич». И после этого идет колон, наоборот, с увеличенным количеством слогов (13), что также его выделяет среди других и по содержанию. Если прежними колонами передавалась речь сказочника-повествователя, то с колона в 13 слогов начиналась речь героя: «Ежели кто сорвет царевнин портрет с дому».

В приведенной выше сказке речь героев, конечно, несколько расшатывает ее интонационную ритмичность. Однако можно встретиться со случаями, когда речь героев (различные их монологи и диалоги) не расшатывает, а, напротив, усиливает ее интонационную ритмичность. Вот, например, диалог царя с Незнайкой из волшебной сказки А. Н. Корольковой «Незнайка»:

«— Незнайка, где сад?

— Не знаю.

— Где ты был?

— Не знаю.

— Будет еще сад?

— Не знаю.

— А что теперь делать?

— Не знаю».

(Померанцева, с. 102)

Здесь четыре повторяющиеся интонационно-ритмических единицы, каждая из которых включает один вопросительный и один повествовательный колон с количеством слогов 5 + 3, 4 + 3, 5 + 3, 6 + 3. Это и создает интонационную ритмичность.

Особенно много ритмичных диалогов в детских сказках о животных. Примером может служить детская сказка «Лисичка-сестричка и волк» (Аф., 1, с. 6). В ней чередование ритмико-интонационных единиц, состоящих из коротких вопросительных и повествовательных колонов, примерно равных по своему объему (6 + 6, 3 + 2, 5 + 6, 6 + 7 и 5 + 3 слогов), создает ярко ощутимую ритмичность.

Итак, можно заключить, что главными ритмообразующими единицами в сказочной речи являются колоны-синтагмы. Ритм в сказке создается главным образом за счет повторения одинаковых или близких друг к другу по объему колонов.

Известно, что в художественной прозе ритмичность достигается и другими приемами и средствами. Среди них важное место, по мнению исследователей, занимают различные повторения и параллелизмы. «Повторение начальных сочинительных или подчинительных союзов, другие формы анафоры и подхватывания слов, грамматико-синтаксический параллелизм соотносительных конструкций, наконец — наличие нерегулярных звуковых повторов, а также в некоторых случаях тенденция (отнюдь не обязательная!) к выравниванию числа слов, слогов или ударений и к отбору окончаний определенного типа,— пишет В. М. Жирмунский,— создают основу для восприятия художественной прозы как ритмической» [6].

Все отмеченные В. М. Жирмунским приемы способствуют созданию ритмичности в сказочной речи. Примером может служить сказка «За лапоток — курочку, за курочку — гусочку». Ритмообразующими средствами здесь являются параллелизмы, повторения, соединение колонов-предложений одинаковыми союзами, рифмовка отдельных рядом стоящих колонов и др. Вот лишь некоторые примеры из сказки: «Шла лиса по дорожке и нашла лапоток». «А лисонька ночью встала и забросила свой лапоть». «Ночью лиса припрятала курочку и получила за нее утром гуська». «Покачали головами и разошлись домой». «Приходит в другой дом и просит, чтобы ее курочку посадили к хозяйским гуськам». «Приходит в новый дом, просится ночевать и говорит, чтоб ее гуська посадили к барашкам». «Ночью лисонька украла и барашка, а по утру требует, чтобы за него отдали ей бычка». «Некуда, лисонька! Тесно». «Да много ли нужно мне места! Я сама на лавку, а хвост под лавку». «И курочку, и гуська, и барашка, и бычка». «Хомут не свой, погоняй — не стой!» (Аф., 1, с. 15).

Когда ритмическое начало в сказке проявляется особенно сильно, прозаическая речь может перейти в стихотворную. Возникает фразовик — свободный нерифмованный стих, в котором одна строка от другой отделяется только паузами. Примером может служить сказка «Как у нашей бабушки в задворенке», напечатанная Афанасьевым именно как фразовик. Приведем начало этой сказки.

Как у нашей бабушки в задворенке

Была курочка-рябушечка;

Посадила курочка яичушко,

С полки на полку,

В осиновое дупелко,

В кут под лавку.

Мышка бежала,

Хвостом вернула —

Яичко прилетала!

(Аф., 1, с. 101)

Итак, следует сделать вывод, что элементы ритмичности в сказочной речи бесспорны и иногда бывают довольно ощутимы. Однако при этом следует подчеркнуть, что сказки, за редким исключением, не представляют собой сплошь ритмизованной прозы. В одной и той же сказке, как правило, ритмизованные ее части перемежаются неритмизованными, равносложные колоны перемежаются неравносложными и т. д. В каждой сказке есть места, не имеющие никакой ритмичности. Но это характерно не только для сказочной речи, но и для литературной прозы, в которой прослеживается ритмичность. «Интонационно-синтаксические параллели и другие виды повторов могут присутствовать в художественной прозе не как норма, а как более или менее явная тенденция, причем разные виды повторов беспрерывно сменяют друг друга на протяжении одного и того же текста. Таким образом, в прозе на всех уровнях торжествует непрерывная переменность. Она — в расположении ударных и безударных слогов, и в протяженности фраз и синтагм, и во всех других ритмико-синтаксических и звуковых соотношениях» [7].

Уже отмечалось выше, что в сказке определенную ритмообразующую роль играет рифма. Теперь остановимся на этом вопросе подробнее. Рифма совершенно органична не только для сказки, но и вообще для живой разговорной речи, в которой она часто совершенно не преднамеренна и является следствием синтаксического параллелизма. «Членение речи на синтаксически законченные части и естественно возникавшее интонационное сродство их, — пишет Л. И. Тимофеев, — и создавало возможность для развития ритмически функционирующего звукового повтора на концах фраз, то есть рифмы, краесогласия, как ее справедливо называли старинные русские стихотворцы» [8]. Как это ни покажется удивительным, но рифма первоначально возникла не в стихотворном, а именно в прозаическом тексте.

Поскольку рифма возникла в разговорной речи вследствие синтаксического параллелизма, то вполне естественно, что она была только смежной. «Исторически наиболее древним способом рифмовки, — пишет В. М. Жирмунский, — является объединение созвучной концовкой двух или нескольких смежных ритмических рядов» [9]. Только парная (или, точнее, смежная) рифма употребляется и в сказках.

Довольно часто встречаются в сказках точные рифмы. Однако широкоупотребительны в них и рифмы неточные, приблизительные. Неточные рифмы бывают разных видов. В. М. Жирмунский писал: «С точки зрения чисто описательной, можно отметить следующие категории неточных рифм: 1) несовпадения в области согласных при одинаковых ударных гласных (ассонанс); 2) несовпадение ударных гласных при одинаковых согласных (консонанс); 3) несоответствия в числе слогов рифмы (неравносложные рифмы); 4) несоответствия в расположении ударений (неравноударные рифмы). Возможны чистые типы и смешанные» [10].

Кроме названных видов рифм современный исследователь русского стихосложения отмечает еще такие виды неточных рифм, как: 1) отсечение конечных согласных, 2) различия в конечных согласных, 3) различия в опорных согласных и др. [11]

Все эти виды неточных рифм встречаются и в сказках. Приведем лишь некоторые примеры. Так, в сказке «Как волки озорничали» из сборника Афанасьева наряду с точными рифмами (озорничали — величали, ловки — головки, близко — низко, окину — покину и щетину — спину) встречаются и различные виды неточных рифм: а) когда в рифмах различные опорные согласные (вертеть — терпеть, объедать — собирать, поливают — поджидают, низящие — землящие); б) рифмы с измененными конечными согласными (Матрен — с Петром); в) рифмы неравносложные с различными опорными согласными (Ермак — натощак) (Аф., 1, с. 27-28).

Большое пристрастие к рифме обнаруживает воронежская сказочница А. К. Барышникова. В ее сказках «Иван-болтун», «Иван Водыч и Михаил Водыч», «Пышка-говорушка» и «Замороженная девочка Наташа» мы встречаем рифмы и совершенно точные (поживают — наживают, бежит — дрожит, хлопает — слопает, царстве — государстве) и рифмы разной степени точности (подметает — нагоняет, накормила — спросила, цела — покраснела, играть — плясать, ловить — затворить, игруна — плясуна, меч — плеч, лапках — пятках, старик — говорит, цимбалку — подарку, двор — кол и т. д.) [12].

Колоны с неточными рифмами являются как бы переходными от колонов с точными рифмами к колонам нерифмующимся. Таких нерифмующихся колонов, конечно, в указанных сказках А. К. Барышниковой большинство.

Какую же функцию выполняют рифмы в сказках? Преднамеренные они или непреднамеренные? Конечно, можно отметить в сказках и случаи непреднамеренной рифмовки слов. Однако представляется, что в подавляющем большинстве случаев рифмы в сказках вполне осознанные, преднамеренные и выполняют в них самые разнообразные идейно-художественные функции.

О сказке, как повествовании художественном, нередко свидетельствует уже само ее рифмованное название. Так, в первом томе сборника Афанасьева мы встречаем сказки с такими названиями, как «Лисичка-сестричка», «Старуха-говоруха», «Крошечка-Хаврошечка» и «Сказка о молодце-удальце». Во втором томе этого сборника публикуются сказки «Сивко-бурко», «Свинка золотая щетинка», «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что», «Диво дивное, чудо чудное», «Сестрица Аленушка, братец Иванушка» и «Мальчик с пальчик». В третьем — мы находим сказки «Счастье и несчастье», «Сказка о Василисе золотой косе, непокрытой красе, и об Иване-Горохе», «Сказка о серебряном блюдечке и наливном яблочке», «Сказка о Горе-горянине Даниле-дворянине».

Любит рифмованно называть свои сказки воронежская сказочница А. Н. Королькова. Вот только некоторые из ее сказок: «Сивка-бурка», «Птица-орлица», «Мальчик с пальчик», «Сума, дай ума», «Никонец, с того света выходец», «Коза-стрекоза» и «Курка-чебатурка» (Померанцева, с. 108, 117, 210, 222, 334 и др.).

Как известно, в стиле сказок приметное явление составляют различные устойчивые выражения (loci communes), которые из одной сказки переходят в другую. Эти loci communes также нередко бывают рифмованными. Например: «Ни в сказке сказать, ни пером описать»; «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»; «Баба Яга — костяная нога»; «Конь бежит — земля дрожит»; «Вот мой меч — твоя голова с плеч» и т. п. Эти выражения являются стилистическим украшением сказки.

Особенно большую роль рифмы играют в ритмизации сказочной речи, что подчеркивает ее художественность. В каких же частях сказок чаще всего используется рифма?

Очень широко используется рифма в начальных сказочных присказках, назначение которых настроить слушателя на восприятие удивительного поэтического повествования. Приведем известкую присказку волшебных сказок. «Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море, на океане, на острове на Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый; и шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут — похваляются, сами собой забавляются: были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста! Это присказка, сказка будет впереди» (Аф., 1, с. 292).

А вот присказка детской сказки о животных «Лиса и Кутафей Иваныч», записанной от известного сказочника А. К. Новополыдева: «Жила была лиса, при беседе краса. Такая была при беседе красота, ходила в деревню и обгадила ворота; пошли по гуменью гулять, Кутафея Иваныча поискать. Кутафей Иваныч идет, на плечах саблю несет, хочет лисыньку срубить, ее душу погубить. Лиса его в гости позвала, Кутафеем назвала» [13].

Как уже отмечалось, начальные присказки в сказках встречаются довольно редко. Как правило, сказки прямо начинаются с так называемого зачина, который является экспозицией или завязкой сказочного сюжета. Наблюдения показывают, что зачины представляют собой наиболее ритмизованную часть сказок и, как правило, состоят из колонов более коротких, чем колоны дальнейшей повествовательной части сказок. Эта ритмичность зачинов часто подчеркивается и усиливается наличием в них рифм.

Приведем два типа рифмованных зачинов. «Жил-был Нестерка, было у него детей шестерке; детей-то много, да имения никакого, нечем ему с семьей кормиться, а воровать боится» (Аф., 3, с. 102). «Вот в прежни времена служил солдат двадцать пять лет и выслужил двадцать пять реп — и единой красной нет» [14].

Очень часто рифма встречается и в концовках сказок. Например: «Обвенчались они и стали жить-поживать, добра наживать» (Аф., 2, с. 255); «А Мартынка и теперь живет, хлеб жует» (Аф., 2, с. 53); «Не то чудо из чудес, что мужик упал с небес, а то чудо из чудес, как он туда залез» (Аф., 3, с. 222).

Как правило, рифмованными являются и конечные присказки. Они чаще всего бывают короткими. Например: «Вот и сказка вся, больше сказывать нельзя» (Аф., 2, с. 160); «Вот вам сказка, а мне бубликов связка» (Аф., 2, с. 430); «Сказке конец, а мне меду корец» (Аф., 3, с. 199).

Но встречаются рифмованные конечные присказки и более пространные. Так, например, сказка А. К. Новопольцева «Ивашка Бела Рубашка, Горький Пьяница» заканчивается такой присказкой: «Я там был, да мед-пиво пил; по усу текло, а в рот не попало. Дали мне синь кафтан, а мне послышалось «скинь кафтан!» Скинул да на кустике повесил, и теперь там висит. А Ивашка стал жить да поживать, да добра наживать, а худо-то проживать. Со спины-то стали горбатеть, а спереди-то стали богатеть» (Новопольцев, с. 23).

Сосредоточение рифм в наиболее ударных в эстетическом отношении местах сказки (в начальных присказках, зачинах, концовках и конечных присказках) лишний раз свидетельствует об их преднамеренности, определенной осознанности их художественных функций.

В сюжетно-повествовательной части сказок рифмы употребляются значительно реже, но все же встречаются. Особенно показательны в этом отношении сказки, записанные от сказочников, тяготеющих к ритмизации и рифмовке повествования. Примером может служить «Царица-волшебница», записанная В. А. Тонковым у С. В. Трухачева.

В повествовательной части этой сказки, в речи сказочника мы встречаем такие и общепринятые и сугубо индивидуальные рифмованные выражения как «В некотором царстве, в некотором государстве», «а царица под лабазом торговала кислым квасом», «ни в сказке сказать, ни пером описать», «тут царевна поднялась, за науку принялась», «отвели молодых в зал богатый, где живет чорт рогатый», «Невеста жениха забавляет, вином угощает», «Вот проходит ночь, а жених храпит во всю мочь», «Вот стала заря заниматься, царь на ноги подниматься», «Вдвоем молодые сидят, промеж себя говорят», «Тот выпивает и сразу засыпает», «Заря занимается, царь поднимается и идет в светлые светлицы, к красной своей дочке-девице», «Руками махает, силу к себе волшебную зазывает», «А солдат с ними стоит, ничего не говорит», «Подарки все забрал, в ранец к себе поклал», «Закричала царевна, заревела: очень жить захотела», «Солдат ее обогнал, шапку-невидимку снял, в ранец уклал», «Царевну к себе подозвал, подарков ей надавал», «Скатерть расстилает, напитки и наедки поедает» [15].

Очень охотно употребляла рифмы в своих сказках известная воронежская сказочница А. К. Барышникова (Куприяниха). В предисловии к сборнику ее сказок А. М. Новикова и И. А. Оссовецкий писали: «Важной особенностью сказок Куприянихи является их ритмичность и рифмованность. Эта особенность проявляется не только в традиционных общих местах, концовках и зачинах и т. д., которые рифмуются и другими сказочниками, но на всем протяжении сказки» (с. 257). Особое пристрастие Барышниковой к рифме сказалось и в манере пересказывания ею литературных сказок. «Даже в нерифмованной сказке Пушкина, которую Куприяниха несомненно слышала от школьников, а не от отца, — пишут А. М. Новикова и И. А. Оссовецкий, — в ее передаче появляется рифма. «Приходя старик к самому синему морю. Волна возмутилась, золотая рыбка явилась» (Новикова, Оссовецкий, с. 259).

Рифмы в сказках чаще всего употребляются в речи сказочника-повествователя. Однако следует заметить, что они могут встречаться также и в речи сказочных героев и персонажей. Вот, например, с какими словами в сказке «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что» обращается король к стрельцу Федоту: «Ну, Федот! ты у меня молодец, первый в команде стрелец. Сослужил ты мне одну службу — достал оленя золотые рога, сослужи и другую: поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что! Да помни: коли не принесешь, то мой меч — твоя голова с плеч» (Аф., 2, с. 139). В сказке «Ивашка и ведьма» мать говорит сыну: «Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек! Приплынь, приплынь на бережочек». А Ивашка просит гусей-лебедей: «Гуси мои, лебедята, возьмите меня на крылята. Понесите меня до батиньки, до матиньки» (Аф., 1, с. 175).

Известно, что в детских сказках герои нередко исполняют какую-нибудь рифмованную песенку. Примером могут служить сказки «Колобок», «Кот, петух и лиса» и многие другие. Не раз повторяясь, эти песенки придают сказке не только речевую, но и композиционную ритмичность, о которой мы говорили ранее.

Когда ритмизованная сказка очень насыщена смежными рифмами, то наблюдается тенденция превращения фразовика в раешный стих. Примером может служить сказка А. К. Барышниковой «Волк серай, смелай», начало которой мы приведем.

В некотором царстве,

В некотором государстве,

В том,

В котором мы живем,

Под номером седьмым,

Иде мы сядим,

Снег горел, соломой тушили,

Много народу покрушили,

Тем дела не решили.

(Новиков, Оссовецкий, с. 148)

Конечно, далеко не во всех сказках можно наблюдать отмеченные нами ритмичность и стремление к рифмовке, но как тенденция они характерны для многих сказок и в известном смысле подчеркивают их жанровую специфику.

Ритмизация и рифмовка сказочной речи — в большинстве случаев явления, хорошо осознанные и вполне преднамеренные. Это подтверждается и народной пословицей «Хороша песня ладом, а сказка складом». Под «складом» сказочной речи, конечно, понимается в первую очередь ее ритмизация и рифмовка.

Еще раз напомним, что ритм и рифма в сказках специально не изучались. Но уже первые наблюдения показывают, что эти компоненты формы выполняют в сказке, и прежде всего в ее композиции, важные художественные функции. Ритм и рифма повышают поэтичность начальной присказки, которая настраивает слушателя на определенный сказочный лад. Состоящие из более коротких и четких в ритмическом отношении колонов зачины подчеркивают динамику повествования. Элементы ритмичности и рифма придают определенную эмоциональную окраску речи сказочника-повествователя, способствуют характеристике героев и персонажей сказки. Особую поэтичность имеют ритмизованно-рифмованные концовки и конечные присказки.

Стремление к ритмизации и рифмовке речи по-разному проявляется в жанровых разновидностях сказок (в сказках о животных, волшебных и бытовых), у разных сказочников, в каждой конкретной сказке, и это всегда должно учитываться при их анализе.



	С. Г. Лазутин Поэтика русского фольклора Учеб. пособие для студентов филологических специальностей