БЫЛА ЛИ ВОЙНА СССР С ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИЕЙ

ТОЛЬКО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ, или ТРИ ВОЙНЫ В ОДНОЙ

Как бы ни относиться к В. Суворову (он бывший разведчик ГРУ, перебежавший на Запад), собранный и осмысленный им материал (см. его книги «Ледокол», «День М», «Последняя республика», «Самоубийство») доказывает неопровержимо: война, к которой готовился Сталин, должна была стать не оборонительной, а сугубо наступательной. Цель этой войны –– военно-чекистская большевизация мира, т. е. осуществление самой заветной большевистской мечты –– установление мирового коммунистического порядка. Поэтому эту, подготовлявшуся сталинским государством войну, можно назвать революционной, хотя Суворов не употребляет этого слова.

Главный военный расчет Сталина был построен на внезапном ударе по обманутому, не ожидавшему нападения противнику. Для этой цели (перечислим основные аргументы Суворова) была демонтирована хорошо укрепленная так называемая «линия Сталина». Предназначенные для обороны, эти укрепления помешали бы грандиозному наступлению советских войск на Европу. В 1939 году советское руководство отказывается от планов ведения партизанской войны на советской территории, разрушается инфраструктура для ведения такой войны[1]. Советская военная промышленность нацелена на выпуск главным образом наступательных, а не обронительных вооружений. В 30-е годы становится массовой подготовка парашютистов-десантников, а этот род войск предназначен для наступательных, а не оборонительных операций. В конце 30-х — начале 40-х годов создаются и усиливаются особые войска НКВД (мотострелковые дивизии), предназначенные не столько для военных, сколько для репрессивно-карательных действий с целью «освобождения» Европы от помещиков и капиталистов, т. е. для проведения истребительных социальных чисток. Весной и в начале лета 1941 года большие массы советских войск перебрасываются непосредственно к западным границам СССР, что неопровержимо указывает на подготовку к нападению, а не к обороне. По всем законам военной стратегии обороняющаяся сторона не должна располагать большие массы своих войск вблизи своих границ, поскольку в случае наступления противника и прорыва обороны эти войска оказываются в окружении, что и произошло летом 1941 года. Советские военачальник не были гениями (включая Жукова), но и такие «детские» ошибки они совершить не могли. Советские штабы, якобы готовившиеся к обороне, не имели даже военных карт своей территории. Зато имелись русско-немецкие разговорники для эффективных действий на чужой земле.

Версия Суворова, разоблачившего миф о якобы «неготовности» СССР к войне (сталинское государство было не готово к оборонительной войне, зато к глобальной войне для установления мирового коммунизма оно готовилось, не считаясь ни с чем), подтверждается и другими источниками. Английский историк А. Тейлор утверждает, что немцы начинали войну с Советским Союзом, имея всего лишь 3350 танков против 25000 танков советских[2]. 25 тыс. советских танков против 3350 немецких! Кто же был не готов к войне, мы или немцы? Правда, Тейлор, как и множество советских историков, делает существенную оговорку о том, что большинство советских танков было якобы «устаревшей» конструкции. Однако В. Суворов, по своей первой военной специальности — танкист, в книге «Последняя республика» доказывает: по всем основным параметрам (скорость хода, толщина брони, мощь вооружения) даже эта «устаревшая» советская техника намного превосходила в 1941 году все типы немецких танков. О значительном (количественном и качественном) танковом превосходстве РККА к началу войны убедительно говорится в новейшем и обстоятельном исследовании В. Бешанова «Танковый погром 1941 года» (Москва –Минск, 2003).

По другому источнику больше половины всех советских танков (13, 1 тыс.) к началу войны находились в западных приграничных округах[3]. Для чего, для обороны? Но ведь в любом военном справочнике можно прочитать, что танками обычно наступают, а не обороняются.

Правда, воспользоваться этим огромным преимуществом в начале войны не удалось:советские танки, находясь в окружении без горючего и боеприпасов, превращались в груды бесполезного металла. Губительно сказывалась и низкая профессиональная подготовка военнослужащих Красной Армии от высших командиров до солдат. Экипаж немецкого танка в среднем совершал одиннадцать атак, экипаж советского — только три (см. вышеуказанную книгу В. Бешанова –– c. 521). Всего за войну было потеряно 95 тыс. советских танков. И это при том, что советская военная техника не только не уступала, а даже, как правило, превосходила немецкую.

В начале войны обнаружилась катастрофическая нехватка в СССР зенитной артиллерии, что довольно странно для государства, которое якобы готовится к обороне. Сталин в начале войны просил западных союзников срочно поставить 20 тыс. зенитных орудий[4]. Небо России оказалось открытым для губительного господства немецкой авиации. Советские самолеты были уничтожены на аэродромах, а зенитной артиллерии было явно недостаточно.

Поэт А. Жигулин, встретивший войну подростком в Воронеже, вспоминал впоследствии в одном из своих стихотворений:

Мы просто мимо проходили.

Был виден домик и заплот.

И весело зенитки били

В большой зеленый самолет.

И не попали, не попали,

Хотя так низко он летел!

И черные дымки пропали

Вдали, где ельничек редел.

Не попали не только потому, что были плохо подготовлены (готовились ведь наступать, а не обороняться), но и потому, что зениток (по этой же причине) было мало. В своей автобиографической книге «Черные камни» Жигулин рассказывает о том, на его глазах более сотни «юнкерсов» без всякого противодействия стирали Воронеж с лица земли. Так подставляли большевики нашу землю под немецкие бомбы.

Историк В. Невежин реконструировал выступление Сталина 5 мая 1941 года, которое также подтверждает суворовскую версию. 5 мая 1941 года на приеме выпускников военных академий Сталин говорил о переходе «к военной политике наступательных действий», о коммунистах как сторонниках справедливых, революционных войн за свободу и независимость народов, за освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации, о необходимости перестройки всей советской пропаганды «в наступательном духе», о «толстостенных» танках первой линии, которые «будут рвать фронт»[5].

Однако революционные планы Сталина были сорваны. Гитлер опередил его, как считает Суворов, на две недели. Советское наступление должно было начаться 6 июля 1941 года. Это стало одной из главных, если не главной причиной катастрофического разгрома Красной Армии в первые месяцы войны. Армия, которая готовилась к нападению, сама стала жертвой внезапного удара. С полным основанием можно утверждать, что это был провал революционной войны, которую готовил Сталин. Очень характерна в этой связи реакция «отца народов», зафиксированная в мемуарах Хрущева, на неожиданное вторжение Гитлера 22 июня : «Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным. Членам Политбюро, собравшимся у него в кабинете, он сказал: «Все, чего добился Ленин и что он нам оставил, мы про…(так в тексте, видимо, Сталин произнес неприличное слово. –– Е. К.). Все погибло»[6].

Кризисная ситуация проявила главную ценность в сознании Сталина. Вторжение Гитлера угрожает прежде всего большевистской революции, делу Ленина, а не России. Понятно, что это реакция революционера-большевика, а не российского государственного деятеля, каковым Сталин в сущности никогда и не был. Это подтверждают и другие высказывания Сталина первого года войны. 3 июля 1941 года он заявляет, что целью нацистов является «восстановление царизма» (?!), а 6 сентября утверждает, что «по сути дела гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме»[7]. Понятно и то, что такое восприятие войны закономерно приводило Сталина к совершению определенных поступков. Например, к уничтожению в сентябре 1941 года в Орловской тюрьме 161 –го политзаключенного (в их числе была М. Спиридонова — лидер партии левых эсеров). Для Сталина вторжение немцев было продолжением гражданской войны.

Книги Суворова стали событием 90-х годов, вызвали многочисленные отклики и научно-публицистические дискуссии. Причем аргументированно опровергнуть его «еретическую» версию не удалось. Возражения советских историков сводились в основном к тому, что до сих пор не найдены документы, безусловно подтверждающие его концепцию, или к «ловле блох» — выпячиванию мелких, незначительных фактических ошибок и неточностей.

Отсутствие документов нельзя признать весомым аргументом в споре. Общеизвестно, что Сталин, как и все преступники, не любил оставлять документальных следов своих преступлений или преступных замыслов. А то, что такие документы до сих пор не найдены, вовсе не доказывает, что их нет или по крайней мере не было. Миф о войне СССР против фашистской Германии как исключительно оборонительной до сих пор остается сильным пиаровским оружием для некоторых влиятельных политических кругов современной России. Может быть, поэтому такие документы не могут (или не хотят) найти?

Вот, например, судьба фонда Коминтерна, хранящегося в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Этот фонд был открыт для исследователей (в том числе и иностранных) в 1992 году. Однако «в последующие годы происходило постепенное засекречивание материалов. Работа в архиве была прервана в 1996 году, после того, как значительная часть коминтерновской коллекции снова оказалась недоступной для ученых» (Вопросы истории. — 2003, № 5. –– С. 168). Напрашивается естественный в таком случае вопрос: почему? Ведь после роспуска Коминтерна (1943) прошло 60 лет. В «нормальных» странах рассекречивание документов обычно происходит через 30 лет. Чего же боится современная якобы «демократическая» российская власть?

О том же говорит в новейшей статье современный историк, обратившийся к проблеме развязывания Второй мировой войны: «Отсутствуют целые блоки документов, которые позволили бы раскрыть механизм и мотивы принятия политических решений. Возможно, многие из них были уничтожены еще при жизни Сталина (почему? – потому, что документы эти доказывали преступные намерения Сталина? –– Е. К.), а ряд моментов вообще не получили отражения. Не исключено, что некоторые продолжают и сейчас хранится в строжайшем секрете, за семью печатями»[8]. И снова вопрос: почему документы о событиях более чем полувековой давности хранятся «в секрете», «за семью печатями»? Чего боится нынешняя власть, объявившая себя «демократической»?

Впрочем, кое-что все-таки найдено. В 1994 году в журнале «Новый мир» (№ 12) Т. Бушуева напечатала сенсационный материал, запись выступления Сталина на заседании Политбюро 19 августа 1939 года с участием руководителей Коминтерна. Суть высказанной здесь сталинской установки, отчасти реализованной впоследствии в пакте Молотова-Риббентропа, в нападении СССР на Польшу и Финляндию, вполне в духе общебольшевистской революционной идеи: СССР как «Родина трудящихся» должен способствовать войне между англо-французским блоком и фашистской Германией, чтобы, дождавшись изнурения противников, вступить в войну с целью «советизации» европейских стран (прежде всего Германии и Франции). И ведь собственно ради этого безумного плана и проводилась сталинская революция: разорение российского крестьянства, голодомор и массовые репрессии.

Публикация Т. Бушуевой в научно-исторической среде осталась почти незамеченной. Так что дело, видимо, не в документах, а в нежелании преодолеть привычные, а для кого-то и очень выгодные стереотипы восприятия и понимания Второй мировой войны, на утверждении и насаждении которых многие советские историки (а точнее, псевдоисторики) делали успешные научные и административные карьеры. Проблема развязывания Второй мировой войны остается, к сожалению, не только научной, но и политической проблемой.

Тем не менее в новейших исследованиях молодых российских историков, свободных от нормативной советской догматики или ложно понятого патриотизма, версия Суворова находит свое подтверждение[9]. Суворовскую версию поддерживает крупнейший знаток большевистской революции Ю. Фельштинский, а также (в той или иной мере) ряд современных российских историков –– Б. Соколов, В. Невежин, М. Мельтюхов, В. Данилов[10]. Отметим в этом ряду и увлекательную книгу И. Бунича «Операция «Гроза». Ошибка Сталина» (М., 2004), написанную, правда, в беллетристической форме, без указания источников.

Между тем, критиковать Суворова необходимо, но совсем в другом направлении. Суворов слишком увлечен своим открытием и своей ролью мифоборца, разоблачителя и диссидента. Но он ограничивается только анализом подготовки СССР к революционно-наступательной войне (подзаголовок «Ледокола» –– «Кто начал Вторую мировую войну?»). Однако здесь необходимо учитывать историческую динамику — кроме начала войны было еще ее продолжение. А оно (продолжение) было существенно иным. Актуальная задача для историка — показать, как революционная война большевистского государства стала превращаться национально-освободительную, Отечественную войну российского народа. Можно ли определить хронологические границы этого перехода? Как в процессе этого перехода изменялись отношения народа и власти? Как под давлением исторических обстоятельств была вынуждена изменяться большевистская идеология? Почему на подъеме великой Победы Россия не смогла избавиться от большевизма и по-настоящему изменить свою жизнь к лучшему?

Эта война была многослойной, не только революционной, но и национально-освободительной, а также еще гражданской, братоубийственной войной. Эта война была гораздо сложнее (по сравнению с Первой мировой) по составу участвовавших в ней разнонаправленных сил, по идеологии, мотивам и интересам ее участников. Зачастую эти мотивы были трагически противоречивыми (например, феномен Русской освободительной армии и сотен тысяч русских и россиян, выступивших на стороне Германии не против России, но против большевистского режима). Выдернуть только одну нитку из этого клубка противоречий, изолировать только одну линию противостояния от всех остальных, например, представить войну как очередное столкновение России и Запада (трактовка В. Кожинова), –– значит, сделать наше понимание войны неполным, а следовательно, и неверным.

Известный историк А. Сахаров считает, что с 22 июня 1941 по март 1944 года, когда Красная Армия перешла границы СССР, война была освободительной[11]. А какой тогда была война 1944-1945 гг.? А что такое война СССР с Финляндией 1939-1940 гг.? А как понимать вторжение (или «освободительный поход») СССР в Польшу 17 сентября 1939 года? И как соотносятся эти военные действия с понятием «Вторая мировая война»? Ответов на эти вопросы историк не дает, но, правда, он их не ставит. Зато Сахаров по существу отмахивается от версии Суворова, уже вошедшей в научный и общественный оборот, не приводя никаких существенных аргументов против.

В «белой» публицистике и историографии Второй мировой войны проблема разграничения революционно-большевистской и национально-освободительной войны по крайней мере поставлена и по-своему осознана. Вот суждение выдающегося русского писателя и патриота И. Шмелева: «Во время войны народ поверил немцам, объявившим, что они борются с коммунизмом, а не с Россией. Немцы совершили чудовищное преступление, обманув уже обманутый (большевиками. — Е. К.) народ и посягнув на самую Россию, в защиту которой, как один поднялись все русские люди. И отстояли. Отстоят Россию и теперь, сбросив чужеродное коммунистическое ярмо»[12].

Близок к такой трактовке и эмигрантский историк Ю. Изместьев, утверждая, что «перелом» наступил осенью 1941 года: «То, чего не смог сделать Сталин (по-видимому, заставить народ воевать с Гитлером за революционно-большевистские идеи. — Е. К.), сделал Гитлер. Это он своим отношением к русскому народу остановил отступление Красной Армии и массовую сдачу в плен и заставил русских солдат грудью защищать свое Отечество, умирать, но не сдаваться»[13].

Продолжает эту линию осмысления войны также А. Солженицын: «В первые месяцы войны советская власть легко могла и крахнуть, освободить нас от себя, — если не расовая тупость и надмение гитлеровцев, показавшие нашим исстрадавшимся людям, что от германского вторжения нашему народу нечего хорошего ждать, — и только на этом Сталин удержался»[14].

Массовая сдача в плен советских солдат и офицеров в первые месяцы войны –– весомый аргумент в пользу «белой» трактовки военных событий. В самом деле, по материалам комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий только в течение лета 1941 года число пленных красноармейцев достигло почти двух миллионов человек[15]. Объяснить только военными причинами такую массовую сдачу в плен невозможно, если учесть, что военные действия проходили на советской территории, летом, зачастую в лесистой местности, где при желании можно было легко укрыться и (в той или иной форме) продолжать борьбу. Очевидно, что значительная часть советских солдат и офицеров сдавалась добровольно, не желая сражаться за большевистский режим и ожидая от немцев избавления России от большевистской власти. Один из современных авторов даже называет это «стихийным восстанием армии против сталинской деспотии»[16].

Сталин не мог не реагировать на подобного рода настроения, губительные для него и его власти, выпуская грозные приказы не только о преследовании сдающихся в плен, но и о преследовании их семей[17]. То есть происходило возвращение к варварской практике заложничества времен гражданской войны. Отсюда же и негативное или, во всяком случае, подозрительное отношение сталинского государства к самому явлению плена. Хорошо известна установка власти по отношению к своим гражданам, имевшим несчастье оказаться в плену: «Для нас нет пленных, для нас есть предатели» [18]. Но ведь плен –– неизбежный атрибут всякой большой войны. Значит, этот факт –– взаимонедоверие народа и власти –– свидетельствует об особом характере этой войны. Это была война не только с внешним врагом, но и внутренняя, гражданская война.

12 сентября 1941 года появляется директива Сталина о введении заградотрядов в количестве одной роты на стрелковый полк и около батальона на дивизию. «Заградители», как правило, сотрудники НКВД, находясь в тылу, встречали пулеметным огнем отступающих без приказа красноармейцев. Это тоже возвращение к практике гражданской войны: загрядотряды придумал и применял Л. Троцкий — идейный соратник и политический конкурент Сталина. Писатель-фронтовик В. Астафьев рассказал в своем романе «Прокляты и убиты» о том, как даже осенью 1943 года во время форсирования Днепра (т. е. уже после коренного перелома в войне) тяжелыми пулеметами ДШК вооружали сначала чекистов-заградителей, чтобы стрелять по своим (употребимо ли здесь это слово — «свои»?), а затем только это оружие шло в передовые части, чтобы стрелять по немцам. Большевистская власть не доверяла народу, а народ, естественно, не доверял власти.

Однако после летней катастрофы 1941 года настроение в войсках все-таки постепенно менялось. И здесь трудно не согласиться с «белыми» историками: «коричневый» революционер-расист Гитлер «помог» «красному» революционеру-марксисту Сталину. Фашистские зверства убеждали лучше всякой пропаганды: нацисты опаснее и страшнее большевиков, а Гитлер представляет еще большую угрозу для России, чем Сталин. По гитлеровскому плану «Ост» за 25-30 лет военной колонизации России предполагалось уничтожить 120-140 млн. человек и в конечном счете «ликвидировать биологический потенциал СССР»[19]. Неполноценое население России должно было быть, по гитлеровским планам, либо уничтожено, либо обращено в рабов, либо (поскольку русские не европейцы, а азиаты) выселено за Урал. В сущности Гитлер в концентрированной, крайней форме выразил коренное отношение Запада к России.

Настроение советского солдата, защищающего осенью-зимой 1941 года свою столицу от гитлеровцев, отличалось от настроения того же солдата, ожидавшего в июне приказа об «освободительном» походе Красной Армии в Европу. В июле, в окружении, тот же солдат скорее всего проклинал Сталина и большевиков и, если верил, что немцы пришли освобождать его от коммунистов, сдавался в плен. Если же не верил, догадываясь: хрен редьки не слаще, –– пробивался к своим, чтобы воевать не за Сталина, а за Родину, за Россию. Если же удавалось пробиться, что было очень трудно, и пройти еще сквозь фильтры НКВД, то психологически для этого солдата война за освобождение мирового пролетариата заканчивалась и начиналась новая — национально-освободительная, Отечественная война.

После разгрома немцев под Москвой война могла стать качественно иной. Однако этого не произошло. Рычаги управления и единоличное право принятия решений оставалось у Сталина. А он, конечно, не мог за несколько месяцев даже под давлением столь грозных исторических обстоятельств перестать быть большевиком и превратиться в настоящего русского патриота и государственного деятеля, принимающего ответственные и взвешенные решения. Дезориентация и нежелание считаться с реальностью — непременные свойства всякого утопического сознания. Сталин не исключение, в его действиях весной-летом 1942 года все это проявилось весьма наглядно. Главное стремление Сталина этого периода — победно завершить войну уже в 1942 году. Никакие разумные доводы (прежде всего Б. Шапошникова) против этого стратегически необоснованного и безответственного решения на вождя не подействовали. Видимо, еще сильна была инерция революционно-наступательной войны, к которой Сталин напряженно готовился в 30-е — начале 40-х гг.

Однако за это большевистское нетерпение и нежелание считаться с реальностью сотням тысяч советских солдат и офицеров после окружения и разгрома в Крыму, под Харьковом и под Ленинградом (гибель 2-ой ударной армии) пришлось заплатить своими жизнями и пленом. Крайне неудачно, с огромными потерями закончились наступательные операции подо Ржевом, где потери Красной Армии в период с начала 1942 по начало 1943 года составили от одного до двух (!) миллионов человек[20]. Битва за Ржев, по масштабам сопоставимая со Сталинградом, до сих пор остается во многом неизвестной страницей нашей военной истории. Особенно впечатляет разброс в количестве потерь (от миллиона до двух), который говорит об отношении власти к народу. Если не жалели людей, используя их как пушечное мясо, то, конечно, не было нужды точно считать потери. Русский писатель и фронтовик В. Астафьев сравнил такое отношение власти к народу во время войны с отношением мясника к скотине[21].

В среднем за каждого убитого немца погибало пятеро советских солдат, то есть соотношение военных потерь: 1 к 5 не в пользу победителей[22]. Есть и другие, еще более скорбные для нас подсчеты: 1 к 10[23].

Одним из главных координаторов сталинского руководства в армии в этот период был не профессиональный военачальник, а политкомиссар, начальник Главного Политического управления Красной Армии, доверенное лицо вождя –– Л. Мехлис, зловещую и однозначно негативную роль которого в разгроме Крымского фронта отметили многие современники. По-видимому, не случайно, что этот новый виток ведения войны по-большевистски, не считаясь ни с потерями, ни со здравым смыслом, вызвал организованную оппозицию Сталину среди высшей военной элиты. Генерал А. Власов, командующий 2-ой ударной армией, брошенной по приказу Сталина в совершенно неподготовленное наступление под Ленинградом и потому окруженной и разгромленной, стал лидером и идеологом антибольшевистского вооруженного сопротивления, что опять же указывает на особый характер этой войны, которая велась не только на внешнем, но и на внутреннем направлении. Подобного рода стремление бороться с большевизмом возникло в это время не у одного только Власова. Осенью 1942 года на территории Северного Кавказа, оккупированного немцами, возникло мощное антикоммунистическое казачье движение. Были объявлены Второй Казачий Сполох и вторая война большевистскому режиму. Казаки восприняли эту войну как продолжение гражданской войны 1917-1920 гг.

Очевидец событий, поэт С. Липкин, отступавший в это время вместе со своей 110-ой кавалерийской дивизией, впоследствии напишет об этом в своей поэме «Техник-интендант»: «Вынужден спрашивать у станичника:

— Наши давно ушли?

— А кто это ваши?

— Красная Армия.

— Так то не наши, а ваши».

Численность только русских антибольшевистских формирований по одним источникам превышала 300 тыс. человек[24], по другим –– приближалась к миллиону[25]. Можно, конечно, заклеймить этих людей «предателями», чем много лет занималась советская пропаганда. Но можно и задать вопрос: почему так много «предателей» не появилось в других войнах (Отечественной 1812 года, Крымской, Первой мировой) России с Западом? И если уж говорить о настоящих предателях, почему не начать с Ленина и большевиков?, получавших от немцев во время Первой мировой войны десятки миллионов марок на подрывную антироссийскую деятельность.

К лету 1942 года наметился новый кризис, не менее острый и зловещий, чем год назад. Немцы, сполна использовав стратегические просчеты Сталина, рвались к Волге и Кавказу, чтобы отрезать важнейшие ресурсы юга (нефть, уголь, хлеб) и организовать новое победное наступление на Москву. Вероятно, с этого времени начинается уже необратимый (до конца войны, во всяком случае) процесс более глубокого отрезвления Сталина от революционно-большевистских иллюзий[26]. Историческая реальность заставляет считаться с собой. Сталин, видимо, начинает понимать, что ведя войну по-большевистски, принимая безответственные, непрофессиональные военные решения, опираясь при этом на своих холуев-комиссаров вроде Мехлиса, используя только варварские методы устрашения времен гражданской войны (заградотряды и проч.), его режим и, естественно, он сам будут уничтожены не только немцами, но и силами внутреннего национального сопротивления. Идет не та война, на которую расчитывал Сталин. Свою, революционную войну Сталин безнадежно проигрывал вместе со своими легендарными соратниками.

Прославленные красные полководцы, символы большевистской революции — Ворошилов и Буденный в начале войны показали свою полную профессиональную непригодность. 10 июня Ворошилов был назначен главнокомандущим войсками Северо-Западного направления, но уже 31 августа, показав во время войны полную неспособность к руководству войсками, он был отстранен. С таким же успехом командовал Ворошилов и осенью 1941 года под Ленинградом. Так же бездарно проявил себя и Буденный на посту командующего Резервным (сентябрь-октябрь 1941) и Северо-Кавказским (май-август 1942) фронтами, показав «полное отсутствие талантов полководца и неумение приспособиться к новой, изменившейся стратегии войны»[27].

Даже Сталину было ясно, что без более активного использования национально-патриотического ресурса в этой войне не победить. Не будучи патриотами, большевикам пришлось играть в патриотизм[28]. Важнейшее событие этого периода — отмена в армии института политкомиссаров (9 октября 1942 года), как раз накануне Сталинградской битвы, ставшей переломной в войне. В дальнейшем процесс отступления от революционной войны будет продолжен. Состоится союз сталинского государства с Русской Православной Церковью. В сентябре 1943 года в России будет восстановлено патриаршество. Историческая необходимость заставляет Сталина урегулировать отношения и с исламским духовенством. В октябре 1943 года в Ташкенте создается Центральное управление мусульман во главе с муфтием.

Если учесть, что Сталин, как и все большевики, был воинствующим безбожником, исповедующим, однако, свою, особую коммунистическую веру, этот союз с традиционными конфессиями следует признать знаковым. Одной коммунистической (марксистско-ленинской) веры для победы в этой войне оказалось явно недостаточно. Если выразиться резче: революционно-большевистская идея во время грозного исторического испытания оказалась совершенно несостоятельной. Большевикам, чтобы выжить, пришлось пойти на принципиальные уступки национально-религиозным традициям. Однако при этом Сталин вовсе не собирался оставлять церковь без чекистского контроля. Совет по делам Русской православной церкви при правительстве СССР возглавлял полковник госбезопасности Г. Карпов[29].

В начале 1943 года в Красной Армии вводится более традиционная форма и знаки отличия (погоны), еще недавно считавшиеся знаками царской и белогвардейской армий. 8 ноября 1943 года учрежден орден Славы (пятиконечная звезда-пентаграмма на черно-оранжевой георгиевской ленте — характерное соседство революционно-большевистской и национальной символики). Еще 29 июля 1942 года во время трагического судьбоносного противостояния на юге учреждаются ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского. 3 марта 1944 года появляются ордена Ушакова и Нахимова.

Об ордене Александра Невского стоит сказать чуть подробнее, поскольку этот князь был не только полководцем, но и русским святым, одним из основателей вместе с Сергием Радонежским и Дмитрием Донским российской цивилизации.

Орден Александра Невского большевики учредили (точнее, восстановили тот, который был основан еще в 1725 году), но вот храм, посвященный этому Святому и Благоверному Великому князю Александру Невскому, заложенный еще в 13 веке на месте Невской битвы и закрытый в 1934 году, как был, так и оставался до 1990 года складом[30]. А во время хрущевской «оттепели» в Харькове без уведомления верующих был закрыт, а затем и взорван другой крупный храм Александра Невского[31]. Это показывает, насколько далеко заходили большевики по пути российского патриотизма. Конечно, это была не более чем игра в патриотизм. Известный русский историк-эмигрант С. Мельгунов писал об этом: «Сталинская власть, надевая тогу “русской власти”, лишь боролась за свое существование. При таких условиях интересы партийной власти на один момент (на время войны) могли совпадать с национальными интересами страны»[32].

Немаловажное событие 1943 (май-июнь) года — роспуск Коминтерна, московского штаба мировой революции. Последняя акция носила, конечно, лицемерный характер. Сталин, будучи большевиком, не мог отказаться от идеи мировой революции. Однако под давлением исторических обстоятельств ему пришлось уступить. По-видимому, главным мотивом этого решения было — стимулировать западных союзников к скорейшему открытию второго фронта. Для этого нужно было показать Западу то, что СССР якобы отказался от своих революционных планов большевизировать весь мир. При этом роспуск Коминтерна по существу был формальным. Так, аппарат ИККИ под руководством Г. Димитрова действовал до конца войны[33]. А в 1947 году Сталин восстановит штаб мировой революции под другим названием — Коминформ. Распустить (по-видимому, так же лицемерно) Коминтерн Сталин хотел еще в апреле 1941 года, [34] но тогда в угоду другому своему «союзнику» — гитлеровской Германии, чтобы успокоить и усыпить бдительность будущей жертвы.

Однако от «Интернационала» как гимна СССР пришлось все же отказаться. С первого января 1944 года в Советском Союзе появился новый гимн на музыку А. Александрова, по духу более соответствующий настроениям этого времени[35]. Но ведь и «Интернационал» никуда не делся. Он оставался гимном большевистской партии. А поскольку единоличный лидер партии был фактически самодержавным правителем страны, а сама партия, ее высшая номенклатура оставалась правящим классом, то в СССР звучали два по сути равнозначных гимна: один (для земщины) на музыку Александрова, а другой (для опричнины) — «Интернационал».

В анализе и оценке Второй мировой войны часто не учитывается важнейшая — революционная компонента этой войны. То, что немецко-фашистская армия была вооружена не только первоклассной военной техникой, но и революционной расистской идеологией (борьба за мировое господство «новых людей» белой расы, так называемых «арийцев»), — общеизвестно и как будто не вызывает возражений. Но то, что не менее радикальной революционной идеологией (уничтожение всех «класовых, эксплуататорских» обществ и создание «мировой Социалистической Советской республики»[36]) был вооружен Советский Союз и, естественно, Красная Армия, почему-то ускользает от внимания историков. Но если мы будем игнорировать эту революционную составляющую, то наше представление и понимание Второй мировой войны будет неполным, а значит, и неверным.

С 1939 по 1945 год СССР вел ТРИ войны: революционную, гражданскую и национально-освободительную, Отечественную.

Революционным следует считать вторжение Красной Армии 17 сентября 1939 года на территорию Западной Украины и Белоруссии, бывшую в то время законной частью Польши. В приказе войскам Белорусского фронта, осуществлявшим вторжение, говорилось о необходимости «содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и недопустить захвата территории Западной Белоруссии Германией «[37]. Эта революционная риторика мало чем отличается от от призывов Польского Временного Революционного комитета времен советско-польской войны 1920 года.

Польревком 1920 года, членом которого был, между прочим, большевик-интернационалист польского происхождения (но не поляк), шеф тайной большевистской полиции ВЧК Ф. Дзержинский, призвал тогда польских трудящихся изгонять помещиков и капиталистов и строить Польскую Советскую Социалистическую республику. Однако полякам коммунизм большевистского образца почему-то очень не понравился, и под Варшавой красное воинство, отчаянно галопирующее навстречу мировой революции, было разгромлено. К счастью для Польши ни Дзержинский, ни Ю. Мархлевский (польский коммунист, а также член советского ВЦИКа и член ЦК компартии Германии, председатель Польревкома) не стали ее правителями. Страшный опыт России не был повторен тогда в Польше.

В том, что красная конница несла в Польшу революционый погром, можно убедиться хотя бы по рассказам И. Бабеля «Конармия». Несмотря на «парфюмерную» цветистость стиля эти расказы довольно точно передают настроения красных бойцов и командиров. Ср., например, из рассказа «Костел в Новеграде»: Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь об единении всех холопов гремит над ними, горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзвилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час! «.

В рассказе «Эскадронный Трунов» очень красочно изображается то, как красный командир расправляется с пленными поляками, выискивая среди них прежде всего офицеров, т. е. проводилась революционно-истребительная чистка по социальному признаку. А поскольку сдающиеся в плен поляки заблаговременно сбрасывали с себя мундиры и фуражки со знаками отличия, чтобы красноармейцы не нашли и не убили офицеров, описанная в расказе Бабеля расправа — не случайный произвол неуравновешенного красного командира, а, по-видимому, вполне обычная практика революционно-большевистской войны. Катынь, как видим, начиналась уже в 1920 году.

В рассказе «Аргамак» красный боец убивает «без спросу» двух пленных польских офицеров, т. е. по нормам «обычной» войны он совершает преступление. Однако в качестве наказания у него всего лишь отбирают лошадь и отправляют в обоз.

Война Советской России с поляками в 1920 году была успешной до тех пор, пока она была справедливой, т. е. руководствовалась национальными целями — изгнание агрессоров из пределов России. Когда национальные цели сменила революционно-утопическая истерия («Даешь Варшаву! Даешь Берлин!»), Красная Армия (причем ее элитные части –– Первая Конная армия, 25-я Чапаевская дивизия, кавбригада Г. Котовского и др.) была остановлена подо Львовом и разгромлена под Варшавой.

Характерно, что уже тогда большевики (прежде всего Троцкий) успешно использовали в своих целях патриотический ресурс, призывая русских офицеров под знаменами Красной Армии защитить Россию от поляков. М. Мельтюхов, автор новейшего исследования «Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 гг. « (М., 2001. — C. 40) пишет в этой связи: «Многие современники убедились, что именно большевистское руководство реально отстаивает интересы России (глубокое заблуждение и современников и, видимо, автора этой монографии. –– Е. К.), пусть и под новыми лозунгами». Однако большевистское руководство (от Ленина и Троцкого до Сталина во время Великой Отечественной войны) «отстаивало» интересы России лишь по необходимости, что называется — поневоле, принуждаемое к этому грозными историческими обстоятельствами. О подлинных (революционно-утопических) целях советско-польской войны большевистские вожди вполне откровенно высказались на 9-ой конференции РКП(б) в сентябре 1920 года.

Л. Каменев: «Мы сделали вылазку, вылазка не удалась… Но надо быть в полной уверенности, что эта вылазка разбудила такие силы в Западной Европе, что, когда мы сделаем следующую вылазку, а мы сделаем ее несомненно, все равно, подпишем мы мир с Польшей, который предлагает Владимир Ильич, или нет, все равно вылазка будет сделана, и она будет победоносной». (А ведь так и вышло: эта «вылазка» действительно была сделана, но только в сентябре 1939 года. Бедный Каменев не дожил до светлого часа.)

Г. Зиновьев: «Война с Польшей — революционная война с целью помочь польским рабочим советизировать Польшу».

Л. Троцкий: «Нам задача была дана прощупать под ребра белую Польшу, прощупать так крепко, чтобы из этого, может быть, получилась бы Советская Польша»[38].

Разумеется, тон для таких выступлений задавал сам Ленин: «Перед нами встала новая задача. Оборонительный период войны со всемирным империализмом закончился, и мы должны использовать военное положение для начала войны наступательной. Мы их побили, когда они на нас наступали. Мы будем пробовать теперь на них наступать, чтобы помочь советизации Польши. Мы поможем советизации Литвы и Польши — так говорилось в нашей резолюции»[39].

Вот главная, истинная цель советско-польской войны для большевиков: не освобождение России от польской агрессии, а советизация Польши.

Теперь важно понять следующее: изменились ли эти большевистские настроения первых лет революции к 1939 году, когда Красная Армия снова оказалась в Польше? На первый взгляд напрашивается положительный ответ, если вспомнить, что носители этих идей и настроений были в большинстве своем уничтожены в 30-е годы. Но тогда надо согласиться и с тем, что Сталин вместе с революционерами уничтожил и большевистскую революцию и поэтому перестал быть большевиком, т. е. отрекся от своей клятвы у гроба Ленина, отрекся от идеи мировой революции. А СССР перестал быть «верным оплотом против мирового капитализма» и отказался от грандиозной цели создать «мировую Социалистическую Советскую республику». Но так ли это?

В 60-е годы среди некоторой части патриотически настроенной советской интеллигенции стала распространяться идея «общего потока», суть которой сводилась к тому, что к концу 30-х годов последствия антирусской, русофобско-интернационалистской революции большевиков 1917 года были в основном преодолены и советская история в это время сливается с общим потоком истории российской. Это была влиятельная идея, во многом сформировавшая мировоззрение патриотов-шестидесятников. В. Кожинов как историк и публицист пытался развивать эту концепцию до конца своей жизни.

И основания для такой концепции как будто были. В 30-е годы с исторической сцены исчезает наиболее активный отряд революционеров-интернационалистов в лице «ленинской гвардии» («Свиньи упали в пропасть», — так прокомментировал это событие Д. Галковский в своей удивительной книге «Бесконечный тупик»), прекращается оголтелая русофобская агитация и пропаганда, бывшая знаменем революции Ленина-Троцкого, сталинское государство начинает использовать некоторые элементы национально-государственной идеологии и символики. И все же –– можно ли идею «общего потока» считать истинной? Попробуем проверить ее на одном историческом сюжете (присоединение к СССР Западной Украины и Белоруссии в сентябре 1939 года).

С точки зрения теории «общего потока» присоединение к СССР западных областей бывшей Российской империи представляется явлением безусловно положительным. Однако при этом необходимо понимать, что эти территории присоединялись к новому революционному государству, идеология и политика которого все-таки существенно отличались от идеологии и политики Российской империи. Большевики не только присоединяли эти области к своему государству, но и наводили здесь свой революционный порядок, репрессируя представителей «эксплуататорских» классов, т. е. национальную элиту (офицеры, священники, предприниматели). О расстреле пленных и интернированных польских офицеров в Катынском лесу (здесь было казнено более 4 тыс. человек, всего большевики уничтожили более 20 тыс. польских военнослужащих; в числе убитых был отец известного польского кинорежиссера А. Вайды) знают многие. Менее известен общий масштаб репрессий 1939-1941 гг. в ходе чекистской кампании по «свержению ига помещиков и капиталистов» на территории Западной Украины и Белоруссии.

Американский историк Я. Гросс в своей книге «Экспорт революции» называет следующие цифры: казнено более 100 тыс. человек, уничтожено другими способами около 300 тыс., депортировано более 1 млн. человек[40]. Если учесть, что население присоединенных областей насчитывало около 12 млн. человек (Западная Белоруссия — 4, 5 млн., Западная Украина — 7, 5 млн.), то не менее десятой части (каждый десятый) всех жителей этих областей подверглись репрессиям в той или иной форме (смертная казнь, лишение свободы, депортация).

Если принять теорию «общего потока», то за эти преступления должен отвечать не только большевизм, но и Россия. А правомерно ли это? Ведь большевики точно так же истребляли и преследовали национальную российскую элиту, причем сверху донизу –– от дворян до крестьян. По решению Политбюро от 30. 01. 1930 60 тыс. глав «кулацких» хозяйств должны были быть расстреляны и репрессированы, еще 150 тыс. семей выселено. Всего в лагеря и трудовые поселения были высланы более 1, 5 млн. крестьян, еще около 2 млн. лишены имущества и выселены в пределах собственных губерний[41]. Так большевики уничтожали элиту российского крестьянства.

И потом, как связать эту гнусную чекистскую практику с национально-государственными российскими традициями? Нет, никак не сливаются эти потоки российской и советской истории, а сама эта теория представляется формой оправдания того, что оправдать невозможно.

Революционной следует признать и войну СССР с Финляндией 1939-1940 гг. (в Финляндии эту войну называют Зимней). Формальным поводом к войне была близость Финляндии, настроенной антибольшевистски, к Ленинграду и нежелание финского правительства идти на уступки в вопросе переноса старой границы. Однако настоящей, подлинной причиной войны было стремление Сталина «большевизировать» Финляндию или хотя включить ее в орбиту своего влияния. Для этой цели большевики организовали новое «народное» финское правительство во главе со старым коминтерновцем О. Куусиненом (его нельзя назвать финном — так же, как Дзержинского –– поляком, Сталина грузином, а Троцкого евреем) и начали боевые действия, надеясь на быстрый успех. Повторялся уже знакомый вариант советско-польской войны 1920 года, когда правительство Мархлевского-Дзержинского должно было с помощью Красной Армии и, понятно, ВЧК «освободить» Польшу от помещиков и капиталистов.

Однако финнам, как и полякам в 1920 году, такая перспектива очень не понравилась (финны были соседями и хорошо представляли себе, что такое социализм по-сталински), и поэтому против ожиданий советской стороны война получилась затяжной, ожесточенной и кровопролитной. Причем для финнов это была война по сути национально-освободительная, если угодно, Отечественная –– за право жить на своей земле так, как им хочется, за право быть самими собой (финны воевали под лозунгом «За дом, религию и Родину»). Поэтому победить в этой революционной войне (т. е. изменить социально-политический строй Финляндии) большевикам не удалось. И здесь можно можно посочувствовать многим тысячам красноармейцев (в основном мобилизованные русские крестьяне), погибавшим в заснеженных карельских лесах неизвестно за что[42]. Ведь Финляндия была настроена не антироссийски, а, подчеркиваю, антибольшевистски, и по малости своих сил никакой реальной угрозы для СССР представлять она просто не могла.

Думаю, что барон Маннергейм, много лет проведший на военной российской службе и воевавший за Россию в нескольких войнах, был большим российским патриотом, чем большевик-марксист Сталин, озабоченный скорее утопическими планами создания мировой коммунистической империи, чем реальными российскими интересами. Еще большой вопрос, кто представлял Россию в этой войне: Сталин со своей кликой или группа русских эмигрантов (И. Бунин, Н. Бердяев, С. Рахманинов, В. Набоков и др.), публично выступивших против советского вторжения.

Но допустим даже, что свои революционные планы в ходе Зимней войны большевикам удалось реализовать и Куусинен стал правителем красной Финляндии. Что дальше? А дальше последовало бы то, что большевики уже сделали в России и хотели бы сделать во всем мире, если бы это им, конечно, позволили. Начали бы они с погрома «эксплуататорских» классов, т. е. национальной элиты, часть которой была бы сразу же уничтожена, часть оказалась бы в изгнании, небольшую часть финские большевики использовали бы в своих целях и под своим контролем. А те, кто казался новой власти уже неопасными, побежденными, стали бы маргиналами в собственной стране или, при малейшем подозрении в нелояльности, были бы депортированы в отдаленные от Родины области СССР.

Затем вслед за НКВД и ГУЛАГом в Финляндию пришел бы колхоз, обязательный атрибут советской системы, т. е. раскулачивание и разрушение всей многовековой сельскохозяйственной культуры, приспособленной к особому кормящему финскому ландшафту. В первую очередь по идеологическим соображениям большевики искоренили бы индивидуальное хуторское хозяйство — основу сельской экономики Финляндии, поскольку эта частнособственническая форма ведения хозяйства несовместима с социализмом. Несовместим финский хутор и с продовольственной диктатурой, т. е. с реквизицией и распределением основной массы наиболее важных продуктов большевистским государством. Это, между прочим, очень эффективный способ тоталитарного управления и подавления, испытанный большевиками в начале 30-х годов на русских и украинских крестьянах, погибавших миллионами из-за искусственно организованного голода.

Очевидно, что вместе с несвободой большевизм принес бы в Финляндию голод и бедность –– неизбежные спутники марксистских экспериментов во всем мире. В историческом плане этот опыт был бы тупиком, из которого, кстати, до сих пор не может выйти Россия. В экономическом — разрушением все традиционных и наиболее эффектиыных форм хозяйственной деятельности. В этнологическом плане –– это губительный подрыв генофонда и искусственное упрощение этносоциальной системы, ведущее этнос к ослаблению и упадку.

Понятно, что Финляндии все это было не нужно (финны в отличие от советских солдат хорошо знали, за что они воюют). Но разве все это было нужно России? Но ведь именно за эти химерные, разрушительные цели, навязанные стране большевиками-марксистами, более ста тысяч граждан СССР погибли в этой войне.

Еще одна очень характерная и выразительная деталь в этом историческом сюжете. После окончания войны с финнами СССР вернул себе остров Валаам на Ладожском озере. Казалось бы, победа России, еще одна исконно российская территория возвращена. Однако монахи старейшего Валаамского монастыря (основан в начале 14 века) в ужасе бежали от большевиков в Финляндию, спасая от поругания святыни «северного Афона». Видимо, православный монастырь не мог соседствовать с ГУЛАГом и колхозом. К чему же тогда был присоединен Валаам — к России или к революционному большевистскому государству? Если принять концепцию «общего потока», то тогда не следует считать православие основой российской цивилизации.

Зимняя война помимо всего прочего показала еще и то, как готовы воевать большевики — не считаясь с потерями, не жалея людей, пренебрегая самим понятием о ценности человеческой жизни. За 3, 5 месяца боев безвозвратные потери Красной Армии составили 131 тыс. человек[43]. В среднем каждый день боев уносил более тысячи человек. Воевали по-сталински! Есть и другие, еще более скорбные подсчеты. Историк Б. Соколов в своей книге «Тайны финской войны» (М., 2000. –– С. 346) называет цифру потерь –– 170 тыс. человек. А сами финны утверждали, что во время Зимней войны погибло не менее 200 тыс. советских военнослужащих. Цифру 200 тыс. погибших в Зимней войне советских солдат и офицеров называет еще один источник[44]. Ради иллюзорного коммунистического будущего большевики грабили реальное будущее России, не щадя людей и подрывая тем самым генофонд страны.

Для сравнения: в русско-японской войне, которая продолжалась 1, 5 года и воспринималась российским обществом как национальная катастрофа, безвозвратные потери России составили 135 тыс. человек (БСЭ, 3-е изд., т. 22. — С. 428). Поэт А. Блок оплакал погибших русских моряков в прекрасных стихах «Девушка пела в церковном хоре…» (шедевр русской и мировой лирики). Но вот оплакивать погибших во время Зимней войны советских солдат было некому. В тоталитарном государстве всякая «всенародная» радость и скорбь организуется начальством[45]. Советские поэты, мобилизованные на эту войну, сочиняли заказные лубочные агитки про Васю Теркина. Но по-настоящему народным и художественно значительным этот герой под пером А. Твардовского мог стать только во время другой — не революционно-большевистской, а национально-освободительной, Отечественной войны.

Вступление Красной Армии в 1944 году на территорию зарубежной Европы (Румыния, Польша) сопровождалось многозначительными правительственными заявлениями о том, что советские войска не преследуют цели «изменения существующего общественного строя» (заявление Молотова на пресс-конференции 2 апреля 1944 года, заявление НКИД от 26 июля того же года[46]).

Это важный факт, говорящий о том, что большевики не то чтобы вовсе отказались от своих революционных планов (общественный строй в Восточной и Центральной Европе был все-таки изменен там, где оказалась Красная Армия, хотя и не так радикально, как в России), но в ходе национально-освободительной, Отечественной войны радикальная большевизация Европы была бы невозможна. Достаточно сравнить осень 1939 года, когда Польша была разделена между Гитлером и Сталиным, и весну-лето 1944. Тот революционный погром, который учинили большевики в 1939-1941 гг. в западных областях Украины и Белоруссии, а затем еще и в Прибалтике, к счастью для Европы не повторился в 1944-1945 гг. И случилось это не потому, что большевики стали вдруг добрыми и человечными, а потому, что существенно изменилась историческая ситуация. Большевикам, чтобы не погибнуть, приходилось действовать заодно со страной, которой большевистская теория и практика «классовой борьбы» была не нужна.

Это изменение духа войны было отмечено и на Западе. У. Черчилль, выступая перед палатой общин 24 мая 1944 года, заявил о глубоких переменах в Советской России, о том, что «троцкистская форма коммунизма полностью выметена из страны. Победа русских армий приведет к гигантскому укреплению мощи русского государства и несомненному расширению его кругозора. Религиозная сторона русской жизни теперь переживает удивительное возрождение»[47].

С духом и настроением Отечественной войны большевики вынуждены будут считаться и после 1945 года, но это тема уже другой главы.



	Е. И. Конюшенко Большевизм и Россия К начертанию российской истории XX века