БОЛЬШЕВИЗМ КАК ИДЕЯ И КАК ВОПЛОЩЕННЫЙ ПРОЕКТ

В истории советского государства выступают две основные модели: военный коммунизм и НЭП. Причем военный коммунизм был органичной, естественной формой существования большевизма, а НЭП –– вынужденной уступкой историческим обстоятельствам. В революции Сталина (1928-1938) обычно видят только кадровый ее аспект (репрессии, уничтожение ленинской гвардии), но историческое, сущностное значение этого события — возвращение к военному коммунизму.

Военный коммунизм (в дальнейшем ВК) был только отчасти вызван необходимостью (разруха, падение производства, нехватка продуктов и других необходимых вещей во время революции и гражданской войны). Во время Первой мировой войны также требовалось всенародное напряжение и мобилизация всех ресурсов, но введение такого режима показалось бы дикостью. ВК — следствие и закономерный продукт большевистской революции, первый опыт воплощения в России марксистской утопии.

Сделаем краткий обзор основных элементов ВК: сверхцентрализация власти и сверхцентрализованный контроль ресурсов (главкизм), национализация (огосударствление) промышленности, продовольственная диктатура и запрет частной торговли, государственный захват хлеба у крестьян (продразверстка), государственное принуждение к труду, идеологическая, политическая и информационная диктатура.

Если отбросить идейно-утопический, психологический момент –– стремление большевиков поскорее устроить вожделенный коммунизм (в начале 1918 года Ленин, по свидетельству Троцкого, на заседаниях Совнаркома повторял, что через 6 месяцев (!) социализм в России будет построен[1]), а также момент утилитарный –– ВК как военно-политическая диктатура был весьма эффективен для удержания и укрепления власти большевиков, то собственно в историческом, а точнее, в этнологическом плане ВК был искусственным упрощением этносоциальных отношений, сведением сложного к простому, примитивному и архаичному, несмотря на все большевистские упования о наступлении новой, небывалой жизни.

Начали большевики с продовольственной диктатуры (насильственная реквизиция хлеба у крестьян и его централизованное государственное распределение) и запрета частной торговли. Большевики от этой меры скорее выиграли, укрепив свою власть, но зато проиграла Россия, поскольку закономерным следствием продразверстки и беспощадной борьбы с частными торговцами-мешочниками стал голод. Из-за саботажа и сопротивления крестьян, естественно, не желавших бесплатно отдавать свой хлеб, разрухи на транспорте, неизбежных злоупотреблений новой советской бюрократии –– обеспечить нормальное продовольственное снабжение (особенно больших городов) оказалось невозможно. Неблагоприятно сказались и последствия Брестского мира, который большевики заключали ради своей и немецкой политической выгоды[2], пренебрегая по своему обыкновению российскими интересами. По условиям Бреста за границей Советской России оказались 37-48% всего собираемого хлеба, 84% производства сахара, более 50% сбора картофеля[3].

Государственное распределение продуктов (карточная система) было скудным, к тому же оно проводилось с обязательным учетом социального положения человека (коммунисты и пролетарии получали больше, представители других сословий меньше или совсем ничего). Средний дневной рацион для жителя Петрограда в 1918 году составлял 50 грамм хлеба. Население этого города к 1921 году уменьшилось с 2 млн. до 700 тыс. человек. Часть петроградцев разъехалась по другим местам, более пригодным для жизни или, точнее, для выживания. Часть погибла, причем пострадала элита российской культуры, например, акад. Шахматов, В. В. Розанов, поэт А. Блок (называю только наиболее известные имена, можно прибавить к ним математика А. Ляпунова, основателя аэродинамики Н. Жуковского, востоковеда Б. Тураева, историка А. Лаппо-Данилевского…). Испытания военного коммунизма оказались для них роковыми.

При этом большевики по идейным соображениям беспощадно боролись с частной торговлей продуктами — мешочничеством, которое в то время было единственным способом выживания. Это была даже не торговля, а скорее натуральный обмен (продукты на вещи). Частные торговцы (в основном крестьяне) доставляли в города до 58% всего потребляемого продовольствия[4]. Конечно, они делали это весьма небескорыстно, но все-таки благодаря им можно было обменять золотые часы на поросенка и спасти себя и свою семью от голодной смерти. Россия не вымерла в это время от голода не благодаря, а вопреки ВК.

Голод станет непременным атрибутом большевистской власти на несколько последующих десятилетий. В 1921-1922 гг. от голода, который был вызван не только засухой, но и продразверсткой — продотряды вооруженной рукой выгребали у крестьян даже семенное зерно, погибло около 5 млн. человек, особенно пострадали юго-восточные районы страны. За голод начала 30-х гг., от которого только на Украине погибло около 7 млн. человек (по материалам конференции «Голодомор на Украине 1932-1933 гг.», Киев — 1993), несет прямую ответственность сталинский режим, вернувшийся в это время к практике ВК, т. е. к практике продовольственной диктатуры. С 1946 по 1948 от голода и вызванных им болезней погибло около 2 млн. человек[5]. Причем послевоенного голода большевики старались даже не замечать, отправляя миллионы тонн зерна в Восточную Европу и даже в капиталистическую Францию (ей было поставлено 0, 5 млн. тонн зерна), чтобы повысить престиж французской компартии на выборах[6]. За тридцать лет большевистской власти в России только от голода погибло не менее 14 млн. человек.

Продовольственная диктатура, когда власть реквизировала или по искусственно заниженным ценам скупала у крестьян основную массу наиболее важных продуктов, была одним из основных элементов большевистского государства. По сути это была форма военно-колониальной эксплуатации колхозной деревни советским городом. Продразверстка была началом этого процесса, а сталинская революция его завершением, когда крестьяне перестали быть хозяевами своей земли и труда, став бесправными государственными батраками, колхозниками. Понятно, что продовольственная диктатура — следствие большевистской, а не народной революции. Вряд ли крестьянская масса, в целом поддержавшая Ленина и большевиков, мечтала о колхозах. Скорее, наоборот. Но большевики, используя свое государство и, увы, политическую разобщенность и неорганизованность крестьян, решили иначе.

Декрет о земле, составленный, кстати, не большевиками, а эсерами, был актом народной революции, поскольку он давал крестьянам то, о чем они мечтали много десятилетий –– землю и волю. А продразверстка и продовольственная диктатура вызвали такое сопротивление, что большевикам пришлось (на время) уступить (НЭП). Через несколько лет, укрепив свое государство и его карательные органы, Сталин завершил то, что начали Ленин и Троцкий.

Для проведения глобальной революционной войны с целью коммунистического завоевания мира (главная идея большевизма, связывающая воедино Ленина, Сталина и Троцкого) нужно было создать тяжелую промышленность (индустриализация) для выпуска военной техники. Так как Запад не мог впрямую поддерживать эти проекты — ведь эта революционная война была направлена против него, большевики, чтобы добыть средства для подготовки к войне, ограбили и частично уничтожили прежде всего российское крестьянство. Особенно пострадала крестьянская элита, объявленная злейшими классовыми врагами — «кулаками». Главная вина «кулаков» заключалась в том, что они не захотели задешево отдавать свой хлеб (главный валютный товар тогда) на благо мировой революции.

Чтобы собрать деньги на мировую революционную войну, большевики ограбили также русские музеи –– устроили тайную распродажу шедевров западноевропейской живописи из собрания Эрмитажа. Были проданы картины Рафаэля, Тициана, Перуджино, Леонардо да Винчи, Ботичелли, Рубенса, Тьеполо, Рембрандта, Ф. Халса, Ван Дейка, Ватто, Ван Гога, ценнейшие русские иконы, а также единственная в России картина Яна Ван Эйка «Благовещение»[7]. У большевиков даже хватило бесстыдства выставить на продажу исторические реликвии, символы российской военной славы, например, шведские военные знамена, захваченные во время Северной войны. Однако шведы, которым большевики предложили купить эти вещи, оказались благороднее большевиков, отказавшись от такого предложения, мотивируя это так: «То, что продано кровью, не может быть куплено золотом. Вещам этим место в русских музеях»[8].

Рапродавались в это время и другие национальные ценности. Древнейший список Библии, так называемый «Синайский кодекс» 4 века, приобретенный русским послом в Константинополе Н. Игнатьевым в 1869 году, в 1933 году был продан англичанам и занял место в Британском музее, являясь теперь самой древней рукописью этого собрания[9].

Добрались большевики и до сокровищ Кремля и Оружейной палаты. С 1929 по 1933 гг. было выделено для продажи на внешнем рынке 4067 предметов из собрания Оружейной палаты, из них музейного значения — 1236, в том числе: чеканное пасхальное яйцо Фаберже, украшенное 66 рубинами, царские серебряные люстры английского мастера Ламетри и др. (cм.: Давыдова Н. Кремлевский заповедник // Московские новости, 1991, № 51 (22 дек.). — С. 16).

Чтобы добыть средства на новую войну, большевики в начале 30-х годов придумали еще один способ — систему особых магазинов — торгсин (торговля с иностранцами). Советские граждане сдавали золото и серебро в обмен на талоны, на которые в этих магазинах вместе с иностранцами можно было приобрести любые товары. При унизительной нехватке в то время всего необходимого и особенно продуктов питания большевистский расчет был довольно точен: золото и серебро потекло к ним, после чего в основном уходило на Запад — на покупку оборудования для военной промышленности.

Большевики снова победили — опричнина оказалась сильнее земщины. Произошла кадровая революция. Сталину не нужны были старые соратники, которые оспаривали его решения и относились к нему как к первому среди равных, а то и просто метили на его место. Поэтому большая часть ленинской гвардии была уничтожена и заменена теми, кто безоговорочно исполнял его приказы. Большевистский корабль двигался прежним курсом, но приказы капитана исполняла другая, более послушная команда.

Существенно изменился социальный баланс российской жизни. Рабочими на предприятиях тяжелой промышленности становились в основном крестьяне (80% рабочих Сталинградского тракторного завода — бывшие крестьяне). Начался искусственный рост городов. Крестьянский поток размывал традиционную городскую культуру, уже значительно подорванную большевистскими репрессиями. Деревня оскудевала, но и настоящий город мало что приобретал от новоиспеченных горожан крестьянского происхождения. Через несколько десятилетий поэт А. Передреев (тоже, кстати, выходец из саратовской деревни) будет вынужден горько, но точно признать: «И города из нас не получилось, И навсегда утрачено село».

Пришедшие в город крестьяне постепенно размывали и ортодоксально-большевистскую власть. Россия постепенно растворяла в себе большевизм, но однако заражалась его ядами, теряя верное направление пути. К середине 80-х годов у руля государства оказались сделавшие номенклатурную карьеру российские крестьяне. Генсек ЦК КПСС, президент СССР –– М. Горбачев (ставропольский крестьянин). Его ближайший сотрудник, второе лицо в тогдашней партийной иерархии — Е. Лигачев (сибирский крестьянин). Влиятельный член горбачевского Политбюро, «архитектор перестройки» — А. Яковлев (ярославский крестьянин). Председатель Совета министров СССР –– Н. Рыжков (донецкий крестьянин). Министр обороны — Д. Язов (омский крестьянин). Секретарь Московского горкома, сторонник, а затем противник и конкурент Горбачева в борьбе за власть, президент России (1991-1999) — Б. Ельцин (уральский крестьянин). Премьер-министр России (1992-1998) — В. Черномырдин (оренбургский крестьянин).

Эти люди заслуженно выдвинулись благодаря своей энергии и способностям, но сознание этих русских крестьян, сделавших в городе успешную номенклатурную карьеру, было неизбежно дезориентировано партийно-советским воспитанием и образованием. Они были, видимо, неплохими организаторами, хорошо разбирались в тонкостях аппаратной игры, однако последствия их якобы реформаторской деятельности оказались сугубо разрушительными. Идейная причина этих неудач очевидна: отказавшись от одной утопии — большевистской (построение всемирного коммунизма), реформаторы увидели выход из исторического тупика в другой –– либерально-западнической, пытаясь перенести западноевропейские институты на российскую почву.

Режим ВК кардинально изменил отношение к труду. Была введена трудовая повинность. Труд стал принудительной, непременной обязанностью, за неисполнение которой человека ожидало либо лишение скудной продуктовой нормы (паек), либо прямая репрессия вплоть до расстрела. Это очень важное нововведение большевиков, которое не ограничивается только периодом ВК, поскольку государственное принуждение к труду стало обязательным атрибутом советского строя. Труд из естественной необходимости, из творческой потребности стал прежде всего социальной обязанностью советского человека перед государством, за неисполнение которой он подвергался уголовному преследованию (за так называемое тунеядство). Выработать на такой примитивной базе какую-то позитивную и экономически эффективную трудовую этику оказалось совершенно невозможно. Закономерное следствие ложной идеи — деградация труда, трудовых навыков и трудовых отношений.

А. Зиновьев наверное в лучшей своей книге «Коммунизм как реальность» подробно и очень ярко описал структуру советского социума 60-70 годов, основной ячейкой которого являлась трудовая коммуна. Каждый советский человек трудоспособного возраста был членом какой-либо трудовой коммуны (коллектива), множество которых собственно и составляло советское общество. Причем главным содержанием жизни этих трудовых коммун была вовсе не производительная, продуктивная деятельность, а борьба людей друг с другом за более выгодную социальную позицию. Качество жизни советского человека определялось не по общественно значимым результатам его труда, а по той социальной позиции, которую он занимал. Каждому — по его социальному положению. Таков был реальный принцип брежневского социализма. Из этого замечательного социологического открытия Зиновьева можно сделать вполне обоснованный вывод: позднейшим следствием большевистской революции стало сползание России в примитивную феодальную[10] архаику мафиозно-кланового типа, упрощение и деградация всех социальных и трудовых отношений. Это, впрочем, историческая закономерность, впервые отмеченная Л. Гумилевым: «…Там где представители антисистемы (большевики в России. –– Е. К.) захватывали власть, они отказывались от антисистемных принципов. Не отвергая их официально, они превращали захваченную ими страну в заурядное феодальное государство»[11] (выделено мной. — Е. К.).

Когда доходы старательской артели В. Туманова, занимавшейся в 80-е годы добычей золота, благодаря интенсивному и хорошо организованному продуктивному труду стали превышать содержание советских чиновников, общественно-полезная деятельность которых была весьма сомнительной, власть нашла способ остановить дело этой «трудовой коммуны», поскольку ее деятельность нарушала принципы тогдашнего «социализма» — каждому по его социальному положению. Рабочий не должен получать больше начальника, даже если рабочий что-то производит, а начальник, не участвуя в трудовом процессе, только контролирует его труд и отслеживает его доходы.

Этот конфликт производительного труда с бюрократической властью благодаря «гласности» широко освещался в прессе конца 80-х годов. Друг Туманова, известный кинорежиссер и публицист С. Говорухин напечатал статью в его защиту «Я опровергаю!». Еще раньше (в 60-е годы) такая же участь постигла передовые новации в сельском хозяйстве И. Худенко, предложившего оплачивать труд работника в зависимости от конкретных результатов. Несмотря на впечатляющие экономические результаты (производство зерна выросло в четыре раза, себестоимость зерна, наоборот, упала в четыре раза при сокращении числа работников в шесть раз) метод Худенко противоречил номенклатурно-феодальному принципу материального вознаграждения: выросшая в четыре раза зарплата работников его хозяйства превышала содержание партийных чиновников. Поэтому Худенко и его метод были обречены: инициатор, порывавший с колхозно-советской системой, был арестован, осужден и умер в тюрьме (1974).

Отметим, что, несмотря на все декларации о переходе к рыночным отношениям, эта проблема до сих пор не решена, поскольку чиновники делали свою «перестройку» не для Туманова, а для себя. Без последовательной дебольшевизации страны эту проблему неуклонной деградации трудовых отношений решить невозможно.

Государственное принуждение к труду и фактически реквизиция сельскохозяйственных продуктов за счет искусственного занижения их реальной стоимости при закупке государством, естественно, вызывали сопротивление крестьян, правда, в основном пассивное, больше похожее на саботаж. Русский писатель и публицист крестьянского происхождения Ф. Абрамов записывает в дневник 14 октября 1958 года: «Сигнализировал ли народ о неблагополучии? Сигнализировал. Он перестал работать. Всероссийский саботаж. Беспримерная в истории многолетняя забастовка крестьян по всей стране»[12].

Неизбежным результатом большевистской политики в деревне стала потеря Россией уже в начале 60-х годов своей продовольственной независимости. В 1963 году, чтобы избежать голода, вызванного не только засухой, но и бесконечными и часто бессмысленными, а то и просто вредными инициативами Хрущева, пришлось закупать за рубежом 9, 4 млн. тонн зерна, потратив на это 372, 2 т. золота — около трети золотого запаса страны[13]. В дальнейшем масштабный импорт зерна станет печальной традицией, а в 1979-1984 гг. он достигнет в среднем около 40 млн. т. в год[14]. Сейчас (2003 год) Россия потребляет в целом 36% импортного продовольствия при критическом пороге, после которого утрачивается продовольственная независимость, — 20%. Причем большие города Москва и Петербург обеспечиваются продуктами из-за рубежа на 65% и 50% соответственно (Аргументы и факты. — 2003, № 24. — С. 8). А если Запад по политическим мотивам закроет этот канал или стремительно подешевеет нефть и не будет валюты на закупку продовольствия?

Во время ВК была проведена тотальная национализация промышленности и торговли. Но поскольку большевистское государство не было национальным ни по своему составу, ни тем более по своей (марксистской) идеологии, точнее было бы обозначить этот процесс как тотальное огосударствление. Эта мера неизбежно породила невиданный даже для Российской империи рост бюрократии, поскольку частная инициатива в сфере промышленности, предпринимательства и торговли отчуждалась в пользу государства. Если 1913 году чиновники составляли 6,4% от числа работающих, то в 1929 уже 13,5% [15]. А так как государство — абстракция, то это отчуждение происходило в пользу конкретных чиновников, эффективность действий которых стимулировалась главным образом страхом перед репрессиями. При Брежневе, когда этого страха заметно поубавилось, началось медленное, но неуклонное разложение всей государственно-бюрократической системы. Партбюрократия вместе со своим бровастым вождем отдыхала от ужасов и сверхнапряжения сталинского времени, все более лениво и формально открывая рот при пении «Интернационала» на партийных съездах, но все более заглядываясь на красивую и комфортабельную жизнь «гнилого» Запада.

Этот процесс закономерно завершился номенклатурной революцией конца 80-х — начала 90-х годов, главной (хотя и скрытой) целью которой был обмен привилегий: обменять старые пайковые привилегии на новые, гораздо лучшие –– быть сверхбогатыми людьми, ничем особенно не заслужив этого богатства и никого из посторонних к нему не подпуская, сбросив с себя всякую ответственность перед страной и ее будущим.

Большевики пришли к власти на волне народной революции, на волне народных надежд на новую, лучшую жизнь. Но на эти ожидания они ответили ГУЛАГом и колхозом, а также тем еще, что ради мировой революции втянули Россию в кровопролитнейшую войну с Германией. Ельцинский режим пришел к власти на волне «перестройки» — тех же народных надежд на новую, лучшую жизнь. Ответ на эти ожидания со стороны последних, выродившихся большевиков, почему-то называющих себя «демократами» и «либералами», мы видим воочию — прозападный, мафиозно-олигархический капитализм, разрушительный и позорный для России.



	Е. И. Конюшенко Большевизм и Россия К начертанию российской истории XX века