|
ГЛАВА 20.
ГЕРДЕР И ДВИЖЕНИЕ
«БУРИ И НАТИСКА»
На пороге 1770-х
годов немецкая литература вступает в новую фазу развития. Возросшее общественное
и нравственное самосознание немецкого бюргерства, нарастающий социальный протест
против приниженности и бесправия, косности и провинциализма культурной жизни
вылились в кратковременное, но интенсивное и плодотворное движение, представленное
молодым поколением. Оно получило название «Буря и натиск» («Sturm und Drang»)
по заглавию драмы Ф. М. Клингера, одной из самых ярких фигур этого течения.
Движение «Бури
и натиска» составляет неотъемлемую част эпохи Просвещения. Оно вырастает на
основе просветительский идеологии и органически связано с ее идеалами эмансипации
личности от политического и духовного гнета. Вместе с тем в нем появляются
качественно новые моменты. Прежде всего это отказ от последовательно рационалистического
подхода к общественным, нравственным и эстетическим проблемам, который господствовал
в Просвещении ранее. Следуя идеям европейского сентиментализма, писатели-штюрмеры
(от слова «Sturm» — буря)
восстают против диктата разума и «здравого смысла», прагматической рассудочности,
в которой они видят проявление мещанской ограниченности и эгоизма. В качестве
альтернативы они выдвигают культ сердца, чувства, страсти. Обезличивающему
влиянию цивилизации с ее условностями, приличиями и обязательным этикетом
поведения они противопоставляют спонтанное, ничем не скованное проявление
неповторимо индивидуальной «сильной» личности. В духе идей Руссо они ратуют
за простую, неискаженную человеческую природу против искусственности современного
уклада жизни. Но, восприняв нравственный аспект учения Руссо, его критику
прогресса и цивилизации, штюрмеры остались далеки от его радикальных политических
и социальных идей, подхваченных впоследствии Великой французской революцией.
Для судьбы немецкого руссоизма характерно применение импульсов, полученных
от Руссо, к сфере эстетической — прежде всего открытие фольклора как проявления
простой и «естественной» сущности человеческой натуры.
Теоретическим вождем
нового литературного движения был Иоганн
Готфрид Гердер (Johann Gottfried Herder,
1744 — 1803), оказавший влияние на все поколение 1770-х годов, прежде всего
на молодого Гете. Жизненный путь Гердера типичен для судьбы немецкого интеллигента
той эпохи. Он родился в маленьком местечке Морунген в Восточной Пруссии в
семье бедного звонаря и причетника местной церкви, одновременно и сельского
учителя. Талантливому и любознательному юноше удалось получить доступ к высшему
образованию. Он поступил на богословский факультет Кенигсбергского университета,
но гораздо больше его увлекала философия и литература. Ему посчастливилось
слушать лекции Канта, впервые познакомившего его с идеями Руссо. Немалое влияние
оказал на него философ-интуитивист И. Г. Гаман (1730 — 1788), представлявший
и по своим взглядам, и по форме их изложения полную противоположность традиционной
академической науке рационалистического толка. Экстатический «пророческий»
стиль Гамана наложил свой отпечаток и на манеру письма самого Гердера и некоторых
его последователей. По окончании университета Гердер получил место пастора
в Риге, где провел пять лет (1764 — 1769). В этом городе, входившем в состав
Российской империи, ему вскоре удалось обратить на себя внимание своими необычными
проповедями, смелыми по содержанию, блестящими по форме и лишь весьма отдаленно
отвечавшими своему прямому назначению. И здесь, и в дальнейшем Гердер использовал
церковную кафедру в истинно просветительских целях, раскрывая перед слушателями
свое понимание истории, философии, морали и религии. К этому времени он уже
обратил на себя внимание и как автор двух книг: «Фрагменты о новейшей немецкой
литературе» (1767) и «Критические леса» (1769), в которых полемически развивал
некоторые идеи Лессинга.
К этому времени
ему уже удалось сделать церковную карьеру, но он внезапно бросил все и отправился
в путешествие, вскоре прервавшееся из-за безденежья. В 1770 г. он оказался
в Страсбурге, где произошла его встреча с юным Гете, студентом Страсбургского
университета. Завязавшаяся между ними дружба продолжалась и после того, как
Гердер покинул Страсбург и отправился в качестве проповедника ко двору ландграфа
Бюкебургского. Здесь он написал ряд крупных работ, определивших его основополагающую
роль в изучении литературы, языка, философии истории, фольклора. В 1776 г.
Гете, незадолго до того переехавший в Веймар, выхлопотал Гердеру приглашение
на должность главы церковного ведомства, и отныне до конца своих дней Гердер
жил в Веймаре, совмещая свои официальные обязанности с широкой программой
по реорганизации просвещения и с литературной и научной деятельностью.
Ключом к пониманию
новаторской роли Гердера является переворот, совершенный им в философии истории.
На фоне двух полярных концепций прогресса — прямолинейно положительной, как
у большинства просветителей, и резко отрицательной, как у Руссо, позиция Гердера
предстает гораздо более диалектичной и во многом предвосхищает философию истории
великих мыслителей следующего поколения — Вильгельма Гумбольдта и Гегеля.
Гердер признает
поступательное движение человеческой цивилизации и его благотворные последствия
для рода человеческого — не только материальные, но и духовные, нравственные.
Это сближает его с просветителями предшествующего периода. Но прогрессивное
развитие, по его мысли, не означает безусловного отрицания пройденных этапов
(в особенности в области культуры). Каждая ступень в развитии человечества
отличается своим неповторимым своеобразием и своей ценностью, которые невосполнимо
утрачиваются на следующей ступени. Движение происходит как отталкивание, неприятие
ушедшей культурной эпохи со стороны той, которая пришла ей на смену. В этом
принципе борьбы противоречий и противоположностей как основы поступательного
развития — величайшее диалектическое прозрение Гердера-историка. Он далек
от безоговорочной идеализации патриархальной старины в учении Руссо, но призывает
бережно сохранять ее следы, прежде всего народную поэзию, простую и безыскусную,
выражающую в естественной, не искаженной книжной ученостью форме народные
чаяния, строй чувств и отношений, исчезнувших или исчезающих в условиях современной
цивилизации. «Предназначение рода людского — в смене сцен, культуры и нравов.
Горе человеку, если ему не по душе та сцена, где он должен выступать, но горе
и тому философу, изучающему человечество и нравы, которому его сцена кажется
единственной, а каждая предшествующая непременно представляется плохой!» —
пишет он в статье «Извлечения из переписки об Оссиане и о песнях древних народов»
(1773). Из этой позиции Гердера вытекает несколько основополагающих выводов.
Прежде всего единство
исторического развития человечества как поступательного движения включает
все многообразие социальных и культурных эпох, разных народов, больших и малых,
цивилизованных и «диких». Гердер отвергает традиционное иерархическое деление,
признающее культурный авторитет и «совершенство» только за классической древностью
и ее современными подражателями — французами, итальянцами и другими просвещенными
европейскими народами. Малые народы и племена также создали свою неповторимую,
своеобразную поэзию — зачастую устную, бесписьменную, фольклорную, которую
необходимо собрать, записать, сделать доступной культурному сознанию европейцев.
И в самой Европе,
по мнению Гердера, немало неизведанных сокровищ народной поэзии. Лишь с конца
1750-х годов стали известны песни скандинавской «Эдды», вслед за ними — английские
и шотландские народные песни и баллады, совсем еще не собраны и не изучены
немецкие. Гердер призывает своих соотечественников последовать примеру англичан
(сборник Перси «Памятники старой английской поэзии», 1765) — записывать и
издавать песни и предания старины, пока еще живут в глухих уголках их носители,
ибо нивелирующее влияние обезличенной салонной и книжной («буквенной») культуры
проникает и туда, поглощая и вытесняя подлинную поэзию, рожденную в недрах
народной жизни.
Эти призывы Гердер
подкрепил собственной практикой, издав в 1778 — 1779 гг. обширный сборник
«Народные песни» (после его смерти он многократно издавался под названием
«Голоса народов в песнях»). Он включил туда кроме немецких английские, итальянские,
испанские, скандинавские, сербские, эстонские, литовские, латышские, лапландские,
индейские и другие образцы народной поэзии в своем переводе. Многочисленные
работы Гердера о народной поэзии заложили основы будущей фольклористики. Его
поэтические переводы и соображения о том, как нужно переводить стихи, положили
начало новым принципам перевода, которые были развиты немецкими романтиками,
а позднее восприняты В. А. Жуковским. Гердер, в частности, впервые потребовал
от переводчика поэзии безупречного сохранения звуковой стороны оригинала —
соблюдения ритма, характера рифмовки, звукописи, строфики, всего того, что
составляет национальное своеобразие стиха.
Настаивая на индивидуально-неповторимой
ценности каждой культурной эпохи, Гердер тем самым отвергает нормативный подход,
утвердившийся в эстетике классицизма, ориентацию на абсолютный художественный
идеал, обычно связываемый с античностью. По мысли Гердера, нормативный подход
к искусству опровергается относительностью обычаев, нравов, жизненного уклада,
которая явственно выступает при сопоставлении цивилизованных и «диких» народов.
Народ создает поэзию сообразно своим потребностям и сам выступает ее судьей
и ценителем. Эти идеи впоследствии получат развитие в книге Стендаля «Расин
и Шекспир» (1823) — в одном из манифестов романтической школы во Франции.
Национальное и историческое своеобразие исключает вневременной, вненациональный,
всеобщий идеал красоты, который утверждала эстетика классицизма. Таким образом,
Гердер в своей критике французского классицизма идет дальше Лессинга.
Историзм Гердера
имеет прямым следствием реабилитацию средневековой культуры, полностью отвергавшейся
на предшествующих этапах Просвещения. И в этом вопросе, как и во многих других,
концепция Гердера дала толчок идеям романтиков.
Важное значение
имела статья Гердера «Шекспир», напечатанная вместе со статьей об Оссиане
в сборнике «О немецком характере и искусстве» (1773). Этот сборник, в который
вошла также и работа Гете «О немецком зодчестве», стал манифестом «Бури и
натиска». Сопоставляя драму Шекспира с греческой, Гердер приходит к выводу,
что у них нет ничего общего, кроме названия: каждая порождена своими особенными
условиями жизни, характером общества и государства, сложностью человеческой
личности и отношений между людьми. Значительно более простая в своей основе
жизнь древних греков естественно воплощалась в простой структуре их драм и
столь же естественно отражалась в аристотелевских правилах. Иначе обстояло
дело на севере Европы в эпоху Шекспира: «Перед Шекспиром, вокруг него были
отечественные обычаи, деяния, склонности, исторические традиции, которым менее
всего была присуща простота, составляющая основу греческой драмы». Отсюда
— усложненность созданных им ситуаций и характеров, композиций и фабулы, протяженность
действия во времени и насыщенность этого времени событиями, частая смена места,
всегда конкретно связанного с обстоя, о 1ьствами и характером события.
Особое внимание
Гердер уделяет вопросу о месте и времени. Он впервые поднимает проблему несоответствия
художественного времени и бытового, астрономического. Проблема эта сохраняет
свою теоретическую остроту и в наши дни. В статье о Шекспире противопоставлены
две великие, но в корне разные драматические системы: античная и шекспировская
(в отличие от Лессинга, который подтверждал величие Шекспира его близостью
к древним). С другой же стороны, Шекспир противопоставлен французской классической
трагедии, которую Гердер считает вторичной, подражательной. Это типологическое
противопоставление французской трагедии и Шекспира будет также впоследствии
развито романтиками.
Новое слово сказал
Гердер и в вопросе о языке. В трактате «О происхождении языка» (1770), написанном
на конкурсную тему Прусской академии, Гердер впервые приближается к диалектическому
решению этого вопроса, занимавшего многих его современников. Полемизируя с
теологической идеей «божественного происхождения» языка, а также и с некоторыми
представлениями просветителей (Кондильяка, Руссо), он связывает происхождение
языка с развитием мышления. В «Фрагментах о новейшей немецкой литературе»,
в этюде «О возрастах языка» Гердер называет язык поэзии юностью, изящной прозы
— зрелостью, науки — старостью языка. Именно в такой последовательности сменяют
они друг друга в процессе исторического развития. В противовес рационалистической
концепции Готшеда, в любом случае требовавшего от языка ясности и правильности,
Гердер подчеркивает специфику поэтического языка — образность и метафоричность,
богатство синонимов, которых старательно избегает язык науки, свободу инверсий
и грамматических связей.
Все эти идеи, взаимосвязанные
и дополняющие друг друга, были изложены преимущественно в работах начала 1770-х
годов. В сочинениях 1780-х и 1790-х годов Гердер продолжает их разработку
(«Идеи о философии истории», «Письма для поощрения гуманности»), но полемическая
заостренность здесь смягчается, и во многих вопросах заметно сближение с общепросветительскими
позициями которые ранее оспаривались Гердером.
Истинно просветительская
позиция Гердера проявилась в его подходе к проблеме национального характера
в искусстве: впервые выдвинув идею национального своеобразия, отстаивая ценность
немецкой национальной культуры (прежде всего фольклора), Гердер был решительным
противником всякой национальной ограниченности и высокомерия.
Принципиально новый
подход Гердера к литературе сказался и на форме его критических статей, для
которых характерно эмоционально взволнованное «вживание» в предмет. Гердер
— противник систематического анализа, которым с таким мастерством владел Лессинг.
Он намеренно фрагментарен, изложение материала у него представляет собой непринужденный,
порою запальчивый диалог с читателем.
Поколение писателей,
вступивших в литературу в начале 1770-х годов, стоит под знаком влияния идей
Гердера и творчества молодого Гете. Их объединяет возросшее национальное самосознание,
поиски самостоятельного пути, освобождения от нормативной поэтики французского
классицизма, в ряде случаев — пересмотр отношения к античному наследию, обращение
к конкретной действительности и ее социальным и нравственным конфликтам. Руссоистское
требование возвращения к природе приводит к отрицанию «искусства» (эта антитеза
присутствовала и в статьях Гердера), а в художественной практике — нередко
к нарочитому огрублению ситуаций, характеров и языка. Это была закономерная
реакция на условность, изящную сглаженность и благопристойность французских
образцов. Вместе с тем литература «Бури и натиска» при всем своем стремлении
приблизиться к природе, показать человека и жизнь, каковы они на самом деле,
без прикрас, была неспособна дать объективную картину действительности — слишком
доминировала субъективная авторская точка зрения, слишком часто герои драм
и романов были просто сколком личности и переживаний самого автора. Отсюда
проистекает и противоречивое сочетание полярных стилевых принципов — нарочитой
сниженности и аффектации, просторечия и возвышенной, сугубо «литературной»
патетики. Обе крайности преследовали одну цель — усилить индивидуальную экспрессивность
языка.
Среди писателей
этого поколения выделяются две группы, различающиеся по своим идейным позициям,
по литературным образцам, служившим им ориентирами, и по жанровой природе
творчества.
Одна из них (иногда
ее называют «рейнские гении») группировалась вокруг Гете и Гердера и проявила
себя в основном в драматургии. Это Я. М. Р. Ленц, Ф. М. Клингер, Г. Л. Вагнер.
Другая, преимущественно поэты-лирики, объединившаяся в 1772 г. в «Геттингенский
союз рощи», избрала своим кумиром Клопштока, хотя с большим сочувствием откликалась
на произведения Гете и Гердера.
Якоб Михаэль Рейнхольд Ленц (Jakob Michael Reinhold Lenz, 1751 — 1792) — одна из самых сложных и трагических
фигур «Бури и натиска». Сын пастора из Восточной Пруссии, он учился в Кенигсбергском
университете, слушал лекции Канта, которые познакомили его с учением Руссо.
В дальнейшем Ленц стал одним из самых страстных последователей этого учения
в Германии. Отказавшись от навязываемой ему отцом карьеры священника, он вынужден
был поступить гувернером в прусскую офицерскую семью и сопровождать своих
воспитанников (которые были немногим моложе его самого) на военную службуу
в Эльзас. Таким образом судьба свела его с литературным кружком, сложившимся
в 1770 г. в Страсбурге, где в то время учился Гете. Ленц вступил с Гете в
переписку, и между ними возникли дружеские, хотя и неравные отношения. Гете
поддерживал литературные начинания Ленца. Однако материальная неустроенность,
чувство социальной неполноценности, обостренная чувствительность, постепенно
переросшая в психическую болезнь, заставили Ленца часто менять место жительства.
После неудачной попытки в 1776 г. обосноваться в Веймаре Ленц вернулся на
родину, а оттуда отправился в Россию в качестве домашнего учителя. Он умер
в Москве, сломленный нуждой и болезнью.
Ленц писал в разных
жанрах. Его интимная лирика, испытавшая заметное влияние поэзии Гете, отличается
задушевностью, искренностью чувства, она свободна от литературных шаблонов
и банальных красот. Короткий динамичный стих, пронизанный порывистым движением,
музыкальность, естественный, простой язык, прозрачная образность — все это
приметы той новой поэтики, которая вошла в немецкую литературу как воплощение
национального самобытного начала, в противовес салонному изяществу и искусственности.
Из прозаических сочинений Ленца нужно назвать неоконченный роман в письмах
«Лесной отшельник» (издан в 1797 г.), в котором он с некоторой предвзятостью
изобразил свой разрыв с Гете после неудачи в Веймаре. Написанный в духе «Вертера»
Гете, роман этот несет на себе печать крайнего субъективизма и «портретности»,
умаляющих его художественную ценность.
Однако в историю
немецкой литературы Ленц вошел главным образом как драматург. Он начал с переводов-переделок
Плавта и Шекспира, затем обратился к социальной драме на современную тему.
Есть у него и пьесы, в которых причудливо сочетаются философская и психологическая
проблематика, фантастика, гротеск и условная восточная экзотика. Самая известная
и значительная пьеса Ленца — «Гувернер, или Преимущества домашнего образования»
(написана в 1772 г., издана анонимно в 1774 г.). Действие начинается со спора
двух братьев — майора фон Берга, неотесанного, грубого и вспыльчивого ретрограда,
сторонника домашнего образования по старинке, и советника фон Берга — здравомыслящего
«резонера», проповедующего в духе новых идей общественное образование в школе
и университете. И хотя картина бесшабашных студенческих нравов, показанная
красочно и предельно достоверно, отнюдь не способна идеализировать эту систему
образования, Ленц явно отдает ей предпочтение перед домашней, которую он с
поистине руссоистской страстностью клеймит как безнравственную, развращающую
и учеников, и учителей. Лейфер, молодой человек, окончивший университет, вынужден
за грошовое жалованье обучать майорского сынка — недоросля и балбеса — всем
наукам, давать уроки рисования, музыки и французского дочке. В душе его просыпается
желание утвердить свое личное достоинство наперекор своим спесивым и тупым
хозяевам, которые третируют его, как лакея, постоянно осыпая упреками и оскорблениями.
Он заводит роман с хозяйской дочкой Густхен, соблазняет ее и, когда последствия
их связи становятся известны, спасается от неминуемой расправы бегством. Густхен
также бежит из дома и находит приют в хижине старой нищенки, где и родится
ее незаконный ребенок. Дальнейшее развитие сюжета происходит в виде парадоксальных
зигзагообразных событий: Лейфер, скрывшийся в доме бедного сельского учителя,
в конце концов венчается с наивной деревенской простушкой, пленившейся его
ученостью и красноречием. Густхен пытается утопиться, но ее вовремя спасает
майор, готовый все простить любимой дочери, а двоюродный брат Густхен, студент
Фриц, когда-то предмет ее сентиментальной любви, женится на ней и усыновляет
ее ребенка. Основной сюжетный узел пьесы в сниженном, почти пародийном плане
повторяет ситуацию «Новой Элоизы» Руссо — любовь бедного учителя и знатной
ученицы. Однако высокое и сильное чувство героев Руссо оборачивается в пьесе
Ленца пошлой и заурядной связью: Лейфером движет не любовь, а ущемленное социальное
самосознание, Густхен же отдается ему скорее от скуки, на самом деле продолжая
мечтать о забывшем ее Фрице.
Главная фабульная
линия «Гувернера» пересекается привходящими эпизодами, в которых перед зрителем
проходят характерные социальные типы, показанные в сатирических, порою гротескных
тонах. Меткие жанровые зарисовки достоверно отражают жизнь разных социальных
слоев, но эта достоверность контрастирует с малоправдоподобной благополучной
развязкой — всеобщим примирением и преодолением сословных и моральных предрассудков.
Новую сценическую жизнь «Гувернер» обрел в обработке Бертольда Брехта (1952).
Одновременно с
«Гувернером» Ленц написал теоретическое сочинение «Заметки о театре», в котором
вслед за Гердером и Гете призывал обратиться к опыту Шекспира. Однако на деле
предлагаемая им реформа драматического искусства в большей степени ориентирована
на теорию и практику французского писателя-руссоиста Луи-Себастьяна Мерсье.
Вторая социальная драма Ленца «Офицеры» рисует судьбу соблазненной офицером
бюргерской девушки, ставшей жертвой собственного легкомыслия и тщеславия.
Отвергнутая своим любовником, она оказывается «на дне» общества. Однако и
здесь Ленц пытается завершить пьесу благополучной компромиссной развязкой
и фантастическим проектом создания «питомника» будущих офицерских жен, который,
по его мысли, мог бы содействовать укреплению нравственных устоев в армии.
Аналогичной теме
посвящена и пьеса драматурга, также входившего в Страсбургский кружок, Генриха Леопольда Вагнера (Heinrich Leopold Wagner, 1749 — 1779), «Детоубийца»
(1776). Трагедия соблазненной офицером-дворянином бюргерской девушки, которая,
боясь публичного позора и поношения, убивает своего ребенка, стала одной из
актуальных тем литературы «Бури и натиска». Она получила отражение и в написанной
в те же годы первой части «Фауста» Гете. Вагнер трактует эту тему в подчеркнуто
огрубленной манере.
Иную линию в драматургии
«Бури и натиска» представляет Фридрих Максимилиан Клингер (Friedrich Maximilian Klinger, 1752 — 1831). Уроженец
Франкфурта-на-Майне (земляк Гете), он был сыном бедной поденщицы. Ему посчастливилось
получить бесплатное гимназическое образование и поступить в университет. В
1775 — 1776 гг. он написал и опубликовал несколько драм, обративших на него
внимание: «Отто», «Страдающая женщина», «Близнецы», «Буря и натиск». После
неудачной попытки устроиться в Веймаре он два года странствовал в качестве
постоянного драматурга с театральной труппой, намеревался отправиться в Америку
и участвовать в Войне за независимость, но в 1780 г. принял предложение стать
чтецом у великой княгини Марии Федоровны, супруги будущего императора Павла
I. С этого времени судьба его была прочно связана с Россией.
Он сделал придворную и военную карьеру, занимал высокие посты, был директором
кадетского корпуса и попечителем Дерптского (Тартуского) университета, где
и поныне хранится его библиотека. В эти годы в его мировоззрении и творчестве
происходит перелом. Он обращается к повествовательным жанрам. Самое значительное
произведение этих лет — роман «Жизнь, деяния и гибель Фауста» (1791). От старого
бунтарского духа «Бури и натиска» сохраняется лишь критическая оценка социальных
и политических проблем немецкой истории и отчасти современности и обращение
к излюбленному герою его литературного поколения — Фаусту.
Ранние драмы Клингера
пронизаны тем мятежным индивидуализмом, который характерен для молодой немецкой
литературы 1770-х годов. В центре их стоит сильная личность, пренебрегающая
сословными барьерами, общественными условностями и предрассудками, а порою
и нравственным законом. В поисках такого героя Клингер обращается к эпохе
итальянского Возрождения. В драме «Близнецы» он изображает непримиримую вражду
двух братьев-соперников, которая заканчивается убийством одного брата другим.
Исходная ситуация и в особенности напряженная, патетически приподнятая стилистика
этой пьесы оказала влияние на первую драму Шиллера «Разбойники». В других
пьесах Клингер обращается к современной теме: в драме «Буря и натиск» действие
развертывается в Америке. Однако автора привлекает не столько политическая
проблема борьбы колоний за независимость, сколько возможность показать сильную,
мятежную личность. Этой установкой определяется и художественная структура
пьес Клингера: ему в принципе чужд «бытовизм» Ленца и Вагнера, он не стремится
ни к жанровым зарисовкам, ни к правдоподобию социального типажа, ни к имитации
непринужденной разговорной речи. В его драмах все подчинено одной задаче —
воплотить в поступках и речи страстную, незаурядную, более того — враждебную
всякой заурядности натуру. Отсюда — экспрессивная, прерывистая, взволнованная
речь героев, обилие восклицаний, недоговоренных фраз и т. п. Полный контраст
этому стилю представляет поздний философский роман Клингера о Фаусте, написанный
в спокойной, уравновешенной манере, дающий последовательную смену картин европейской
жизни в эпоху исторического Фауста (XVI
в.), сквозь которую в обобщенном виде проступают современные темы.
Лирическая поэзия
этого периода представлена питомцами Геттингенского университета Людвигом Хёльти (Ludwig
Holty, 1748 — 1776), Иоганном
Генрихом Фоссом (Johann Heinrich Voß,
1751 — 1826) и братьями Штольберг, образовавшими в 1772 г. «Геттингенский
союз рощи». Это название подсказано, с одной стороны, реальным местом их собраний,
с другой одой Клопштока «Холм и роща», где эти образы эмблематически воплощают
древнегреческую и национальную германскую поэзию. Благоговейное преклонение
перед Клопштоком определило многие черты и темы творчества геттингенских «бардов»
(как они себя называли в подражание Клопштоку): глубокое религиозное чувство,
культ сентиментальной дружбы и возвышенно-идеальной любви (в подражание Клопштоку
Хёльти и Фосс посвящают стихи «Будущей возлюбленной»). Отдали они дань и «кладбищенской
поэзии», пришедшей из Англии. В особенности это относится к Хёльти, тяжело
болевшему и предвидевшему свою раннюю смерть. Патриотические и тираноборческие
мотивы, гимны свободе трактуются у геттингенцев в довольно расплывчатом и
абстрактном духе («Освобожденный раб» Хёльти, «Застольная песня для свободных
людей» Фосса, некоторые стихи Штольбергов). Геттингенские барды не поднимаются
до гражданского пафоса политических стихов Клопштока. Вместе с тем поэзии
Хёльти и Фосса, с юных лет узнавших нужду и зависимость, а затем вкусивших
горьких хлеб домашнего учителя, присущ глубокий демократизм, подлинный интерес
и сопричастность жизни простого народа, его радостям и заботам. В этом плане
к ним близко примыкает Матиас Клаудиус (Matthias
Claudius, 1740 — 1815), поэт и журналист, мужественно избравший
полуголодное существование профессионального литератора. Истинным выражением
национального чувства становится у геттингенцев пейзажная лирика, с любовью
нарисованные ими картины родной природы, бесхитростных радостей и повседневных
трудов простых крестьян («Майская песня» и «Песня жнецов» Хёльти, «Вечерняя
песня», «Мать у колыбели», «Колыбельная при лунном свете» Клаудиуса). В этих
стихах чувствуется уже не влияние Клопштока с его подчеркнуто индивидуальной
манерой и поисками новой формы, а интерес к народной песне, пробудившийся
под воздействием Гердера. Музыкальность, напевность, динамичный короткий рифмованный
стих, непритязательная образность составляют характерные черты их поэтики.
Геттингенский союз
просуществовал всего два года. Его органом был регулярно выходивший «Геттингенский
альманах муз», в котором печатались и многие поэты из других областей Германии.
В дальнейшем судьбы участников союза резко разошлись. Наиболее значительный
поэт этого кружка Фосс прославился как автор идиллий на темы из близко знакомой
ему крестьянской жизни, как превосходный знаток классической филологии и переводчик
«Одиссеи» (1781) и «Илиады» (1793).
С Геттингенским
союзом связано и творчество замечательного поэта Готфрида Августа Бюргера (Gottfried August Burger, 1747 — 1794), создателя
немецкой литературной баллады. От геттингенцев Бюргера отличает смелое и непочтительное
отношение к религии, просветительское свободомыслие (оно отразилось в сатирической
балладе «Госпожа Шнипс», 1777), откровенное изображение чувственной, земной
любви, наконец, гораздо более конкретная и острая трактовка социальных и политических
тем («Крестьянин своему сиятельнейшему тирану», «Дворянин и крестьянин», баллада
«Дикий охотник», «Разбойный граф»). Подобно Клопштоку, он приветствовал начало
Великой французской революции.
В историю немецкой
и европейской поэзии Бюргер вошел как автор баллады «Ленора» (1773). Мотив
о мертвом женихе, который является ночью за своей невестой, широко встречается
в фольклоре европейских народов в частности звучит он в английской балладе
«Дух нежного Вильяма», вошедшей в сборник Перси. Бюргер перенес этот мотив
в современную ему обстановку -время Семилетней войны (1756 — 1763). Баллада
Бюргера стала идеальной моделью этого жанра, широко использованного в последующей
литературе (особенно в эпоху романтизма); в ней сочетаются лирический, повествовательный
и драматический моменты (диалог). Фантастический сюжет свободно вписывается
в реальную обстановку, что подтверждается упоминанием царствующих монархов
и Пражской битвы. Для Бюргера в «Леноре» и других балладах характерен простой,
порою даже огрубленный язык, стилизация под приемы народной поэзии (повторы,
восклицания, звукоподражательные слова). Баллада пронизана динамизмом. В ней
органично сочетаются поэтика народной песни и «штюрмерская» поэтика. «Ленора»
была переведена на многие европейские языки. Русские переводы, созданные В.
А. Жуковским («Людмила», 1808) и П. А. Катениным («Ольга», 1816), стали центром
литературных споров тех лет.
Бюргер писал и
прозу. Самое известное его прозаическое произведение — «Приключения барона
Мюнхгаузена» (1786), в котором фольклорные традиции сочетаются с сатирической
картиной современности.
В целом эпоха «Бури
и натиска», чрезвычайно интенсивная и насыщенная, практически исчерпала себя
к началу 1780-х годов. Те писатели, которые сохранили верность позициям и
принципам своей юности, выглядели в условиях изменившейся литературной атмосферы
1780 — 1790-х годов архаичными. Это ясно показала рецензия Шиллера на сочинения
Бюргера (1791).
|
