|
ГЛАВА 21.
РАННЕЕ ТВОРЧЕСТВО ГЕТЕ
На фоне трудного, подчас трагического жизненного пути писателей своего
поколения Иоганн Вольфганг Гете (Johann Wolfgang Goethe,
1749 — 1832) выглядит баловнем судьбы. Она не только одарила его редким
в ту пору долголетием, но изначально поставила в необычно благоприятные
внешние условия. Ему посчастливилось родиться не подданным мелкого деспота,
а гражданином вольного имперского города Франкфурта-на-Майне, в котором
семья его занимала высокое и почетное место. Мальчик получил хорошее
домашнее образование; кроме обычного комплекса гуманитарных знаний,
в него входили и естественные науки — обстоятельство, сыгравшее немаловажную
роль в последующем развитии его научных интересов и самостоятельных
изысканий.
В 1765 г. отец отправил его в Лейпцигский университет изучать право.
Но юного студента гораздо больше привлекала оживленная литературная
и театральная жизнь этого крупного торгового и культурного центра Германии.
Литературные вкусы и собственные первые опыты Гете формировались под
влиянием господствовавшей в Лейпциге со времен Готшеда ориентации на
французскую поэзию и театр. Его ранние стихи написаны в традициях поэзии
рококо. В шаловливо-кокетливом, шутливом тоне они воспевают радости
чувственной любви, автор в них использует типичные для рококо малые
формы и т. п. Но нередко сквозь устоявшиеся формулы и привычные штампы
прорывается подлинное чувство и индивидуально-поэтическое видение мира.
В дальнейшем этот личный элемент в творчестве Гете резко усилится и
станет неотъемлемой частью его поэзии. Присутствует он и в раннем драматическом
опыте — пасторали «Причуды влюбленного» (1768). Другая пьеса этого времени
«Совиновники» написана в жанре комедии нравов (обе пьесы — в стихах).
Занятия в Лейпциге были прерваны серьезной болезнью. Полтора года,
проведенные в родительском доме, были для Гете временем духовного перелома,
жадного и разнообразного чтения, философских исканий. Его не удовлетворял
механистический и метафизический материализм французской просветительской
мысли, статичное, аналитически систематизированное описание мира и природы,
которую он воспринимал как живой, находящийся в постоянном движении
организм, для которого характерна тесная взаимосвязь составляющих его
элементов («Одно живет и творит в другом», как скажет впоследствии Фауст).
Ответ на волновавшие его вопросы он пытался найти в истории религиозных
ересей, в учении мистиков и натурфилософов — современников его будущего
героя Фауста.
Весной 1770 г. Гете отправился в Страсбург, чтобы завершить свое университетское
образование. Страсбург в это время стал очагом растущего немецкого национального
самосознания. Там сложился кружок молодых людей, объявивших войну французскому
влиянию на немецкий язык и литературу. Гете сразу оказался в центре
этих интересов.
Здесь, в Страсбурге, произошло переросшее в дружбу знакомство Гете
с Гердером, которое сам писатель позднее в своей автобиографии назвал
«самым значительным событием» в его жизни. Гердер привил ему вкус и
интерес к средневековью, к национальной истории, раскрыл красоту народной
песни (под его влиянием Гете много ездил по Эльзасу, записывая народные
песни «из уст старых бабушек»), заразил его своим преклонением перед
Шекспиром, который воплощал для них обоих принцип «оригинального творчества»
(по Э. Юнгу). Этими настроениями окрашено и личное переживание — любовь
к дочери сельского пастора Фридерике Брион, простой и наивной девушке,
которой посвящены лучшие лирические стихи этого периода. Резко меняется
и само понимание любовного чувства, и его поэтическое выражение: любовь
предстает здесь в своем индивидуально-неповторимом проявлении, преображает
и одухотворяет окружающий ландшафт. Сглаженно обобщенные формулы анакреонтической
поэзии сменяются яркими, необычными метафорическими образами, запечатлевшими
мгновенный порыв:
Душа в огне, нет силы боле,
Скорей в седло и на простор,
Уж вечер плыл, лаская поле,
Висела ночь у края гор.
(«Свиданье и разлука»;
пер Н Заболоцкого)
Параллельно с подчеркнуто субъективной манерой в лирике Гете этих
лет намечается и другая линия — подражание народной песне, подсказанное
его увлечением фольклором («Степная розочка»). Лирическое начало господствует
в творчестве Гете 1770-х годов независимо от избранной жанровой формы.
А поиски жанра и стиля заставляли его обращаться то к лирическим формам
(ода, песня, идиллия, притча в стихах), то к драме — исторической, философской,
стилизованным фарсам, бытовой буржуазной драме, то, наконец, к роману
(«Вертер»).
Занятия в университете Гете на этот раз сумел связать с кругом своих
новых интересов: экзамен по истории права привел его к эпохе рубежа
XV — XVI вв., которую он справедливо считал переломной в истории Германии
и изобразил в исторической драме «Гёц фон Берлихинген» (1773). Он защитил
диссертацию, которую чуть было не отклонили из-за чересчур вольной трактовки
вопроса об установлении религиозного культа и откровенно высказанного
принципа свободы совести. Летом 1771 г. Гете вернулся домой обладателем
ученой степени доктора прав. Во Франкфурте ему пришлось заняться адвокатской
деятельностью, но все его помыслы были заняты литературой. Он лелеет
мечту написать драму о великом человеке, «апостоле, пророке», о сильной
личности, возвышающейся над толпой и способной повести ее за собой.
Идея богоравной личности постепенно перерастает в идею о личности богоборческой.
В эту пору Гете решительно противопоставляет себя официальной религиозной
догме, его привлекает пантеистическая философия Спинозы. Она получает
отражение в одах (или гимнах), написанных вольными ритмами. В них явственно
сказывается влияние философских од Клопштока с их смелой образностью,
языкотворчеством, вольностью грамматических связей, порывистым ритмом.
Наиболее ярким новаторством поэтической формы отличается «Песнь странника
в бурю» (1772). Странник, застигнутый бурей и грозой, с трудом пробивает
себе дорогу. Это мятущаяся сильная натура, ставшая в творчестве Гете
символической. Герой Гете отвергает мирные идиллические радости, воспетые
Феокритом, чувственную негу Анакреона во имя поэзии борьбы, бурного
движения, прославляемого Пиндаром. Это — своего рода отречение от собственного
поэтического прошлого, поворот в сторону новых философских и эстетических
ценностей. Те же идеи составляют содержание од «Песнь Магомета» и «Прометей»,
написанных также вольными ритмами.
Сильная мятежная личность, утверждающая свое равенство с богами, бросающая
им вызов, проецируется на фигуру всемирно-исторического масштаба (Магомет)
и на античный миф о Прометее. Отвлеченной философской мысли соответствует
свободная форма оды, не связанная каноническими строфами, рифмами, метром.
В «Песни Магомета» пророк символизируется в образе горного потока, увлекающего
за собой мелкие ручьи и родники («своих братьев») и несущего их в объятия
«вечному отцу — океану» (пантеистически понимаемому божеству). В «Прометее»
богоборец, восстающий против отца-Зевса, бросает ему в лицо слова гневного
презрения и упрека:
Мне тебя чтить? За что?
Разве смягчил ты мученья
Обремененного?
Разве утишил ты слезы
Страхом объятого?
(Пер А. Кочеткова)
По-иному подошел Гете к проблеме сильной личности, восстающей не против
божественного, а против установленного людьми порядка, в исторической
драме «Гёц фон Берлихинген». Она была написана осенью 1771 г. и послана
на суд Гердеру, который подверг ее суровой критике. Во второй, переработанной
редакции драма вышла в свет в 1773 г. По примеру Шекспира Гете обратился
к переломному моменту национальной истории -эпохе Крестьянской войны
1524 — 1526 гг. и Реформации. В ней он видел корни тех зол и бедствий
современности, которые так болезненно ощущало его поколение. Своим героем
он избрал имперского рыцаря Готфрида фон Берлихингена, чье жизнеописание,
составленное им самим, попалось Гете на глаза в городской библиотеке.
Среди имперских рыцарей XVI в., сражавшихся за свою независимость с
крупными князьями, таких, как Франц фон Зикинген, великий гуманист Ульрих
фон Гуттен и другие, историческому Гёцу принадлежало весьма скромное
место. Гете поднял эту фигуру до масштаба сильной личности, воплощавшей
для него величественное прошлое, энергию и волю к действию, неистребимую
жажду справедливости и любовь к свободе, утраченные современным изнеженным,
слабым и лживым поколением. По словам самого Гете, он хотел изобразить
«буйного самоуправца в анархическую эпоху». Гёц выступает поборником
справедливости, как ему подсказывает чувство и совесть — более надежные
судьи, чем те, которые опираются на статьи и параграфы римского кодекса
(противопоставление чисто руссоистского плана). Но свой справедливый
суд он вершит с помощью кулачного права, подстерегая своих недругов
на большой дороге. Он ведет неутомимую и безнадежную борьбу против могущественного
епископа Бамбергского, превосходящего его не только военной силой и
богатством, но и искусством интриги и клеветы. Политическое противостояние
мелкого имперского рыцаря и крупного феодала -вполне реальная историческая
ситуация XVI в. Но в драме Гете она перерастает в противостояние идеализированного
прошлого с его патриархальным благородством и честностью и презренного
настоящего, в котором принципы и повадки епископа Бамбергского дали
пышные всходы.
Нравственным антагонистом Гёца выступает его друг юности Вейслинген,
дважды предавший его. Слабый и безвольный, плохой воин, но галантный
кавалер, Вейслинген, постепенно возвышаясь благодаря поддержке епископа,
в конце пьесы подписывает смертный приговор Гёцу, судимому за участие
в крестьянском восстании. Враги Гёца, живущие и действующие, как и он
сам, в исторической обстановке XVI в., одновременно принадлежат и другой
эпохе — эпохе автора. Окончательное крушение высоких нравственных принципов,
утверждаемых Гёцом, символизируется гибелью его самого, его друзей и
возможных продолжателей его дела, наконец, жалкой участью его родного
сына — изнеженного и боязливого мальчика, беспомощного в наступающем
на него мире зла и коварства. «Горе эпохе, которая отринула тебя! Горе
потомству, которое не признает тебя!» — эти слова над телом умершего
в темнице Гёца завершают драму.
Пьеса Гете полифонична по своей идейно-художественной структуре. Кроме
проблем политических, правовых, нравственных, в ней затронуты (в чисто
руссоистском духе) вопросы воспитания, «естественного человека» (сцена
в цыганском таборе), религии. Особо нужно сказать о трактовке Крестьянской
войны в двух редакциях драмы. В первой расправа восставших крестьян
над феодалами в известной мере оправдывается рассказом о том, как были
заживо замурованы в подземелье замка крестьяне, убившие в господском
лесу оленя, «чтобы накормить своих голодных жен и детей». Во второй
редакции этот эпизод снят, и жестокость крестьянских вожаков лишается
мотивировки, выглядит как проявление их кровожадности. Соответственно
и участие Гёца в восстании в качестве начальника отряда мотивировано
во второй редакции «благородной целью» — предотвратить жестокости и
кровопролитие. В сложном переплетении социальных конфликтов XVI в. внимание
Гете привлекала не столько Крестьянская война, сколько фигура «буйного
самоуправца» и связанные с ней проблемы, но он сумел показать его на
фоне массового народного движения, в чем принципиальная новизна созданного
им типа драмы. Это, по существу, драматическая хроника в духе шекспировских
хроник, широкая панорама жизни Германии XVI в. с обилием действующих
лиц, охватывающих всю социальную иерархию тогдашнего общества — от императора
до простого латника, трактирщика, крестьянина. Такой «шекспиризирующий»
подход к истории определил и композицию драмы: переплетение двух самостоятельных
сюжетных линий, множество сцен, ненужных для развития действия, но необходимых
для полноты общей картины, растянутость во времени на несколько лет,
частую смену места действия, перенесение его из одной области Германии
в другую. Элементы эпической структуры в построении драмы определили
ее сценическую неудачу — она осталась «драмой для чтения». Но эти же
элементы обусловили ее влияние на последующее развитие исторического
романа XIX в. Недаром она привлекла внимание Вальтера Скотта, который
в 1799 г. перевел ее на английский язык.
Однако Гете не отказался полностью от жанра традиционной драмы с компактно
развивающимся, лаконичным действием и хотя бы относительным соблюдением
единств. В «Клавиго» (1774) и «Стелле» (1775) он использует форму мещанской
драмы, но вкладывает в нее совершенно иное содержание, связанное с постепенной
переоценкой «штюрмерского» сильного героя. Помещенный в реальные условия
современной жизни герой обнаруживает свою несостоятельность, неправомерность
своих притязаний на то, чтобы подняться над нравственной нормой, попрать
чужую судьбу во имя своей «свободы» и исключительности. В основу сюжета
«Клавиго» лег эпизод, рассказанный в только что вышедших «Мемуарах»
Бомарше (см. гл. 13), о его дуэли с испанским писателем Клавихо, покинувшим
сестру Бомарше после обещания жениться на ней.
К современному герою обращается Гете и в самом знаменитом произведении
этого периода — эпистолярном романе «Страдания юного Вертера» (1774).
В основе этого романа, проникнутого глубоко личным, лирическим началом,
лежит реальное биографическое переживание. Летом 1772 г. Гете проходил
адвокатскую практику в канцелярии имперского суда в маленьком городке
Вецларе, где он познакомился с секретарем Ганноверского посольства Кестнером
и его невестой Шарлоттой Буфф. Уже после возвращения Гете во Франкфурт
Кестнер сообщил ему о самоубийстве их общего знакомого, молодого чиновника
Иерузалема, которое глубоко потрясло его. Причиной была несчастная любовь,
неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности
и безысходности. Гете воспринял это событие как трагедию своего поколения.
Роман возник годом позже. Гете избрал эпистолярную форму, освященную
авторитетами Ричардсона и Руссо. Она давала ему возможность сосредоточить
внимание на внутреннем мире героя — единственного автора писем, показать
его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная
форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены
уже к самому себе — в этом отражается нарастающее чувство одиночества,
ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой.
В начале романа доминирует просветленное радостное чувство: покинув
город с его условностями и фальшью человеческих отношений, Вертер наслаждается
уединением в живописной сельской местности. Руссоистское преклонение
перед природой сочетается здесь с пантеистическим гимном Вездесущему.
Руссоизм Вертера проявляется и в сочувственном внимании к простым людям,
к детям, которые доверчиво тянутся к нему. Движение сюжета отмечено
внешне незначительными эпизодами: первая встреча с Лоттой, деревенский
бал, прерванный грозой, одновременно вспыхнувшее у обоих воспоминание
об оде Клопштока как первый симптом их духовной близости, совместные
прогулки — все это обретает глубокий смысл благодаря внутреннему восприятию
Вертера, эмоциональной натуры, целиком погруженной в мир чувств. Вертер
не приемлет холодных доводов рассудка, и в этом он — прямая противоположность
жениху Лотты Альберту, к которому он заставляет себя питать уважение
как к достойному и порядочному человеку. Эго противостояние особенно
ясно выступает в их разговоре о самоубийстве: рассудительный прагматик
Альберт отказывается понять добровольный уход из жизни, считая его безнравственным
и проявлением слабости, Вертер возражает на это: «Если народ, стонущий
под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи,
— неужто ты назовешь его слабым?» Эти слова не только предвещают трагический
конец самого Вертера, но и дают ему истолкование.
Вторая часть романа вводит социальную тему. Попытка Вертера реализовать
свои способности, ум, образование на службе у посланника наталкивается
на рутину и педантичную придирчивость его начальника. В довершение этого
ему в унизительной форме дают почувствовать его бюргерское происхождение.
Заключительные страницы романа, повествующие о последних часах Вертера,
его смерти и похоронах, написаны от имени «издателя» писем и выдержаны
в совершенно другой, объективной и сдержанной манере. Роман заканчивается
лаконичными строками:
«Гроб несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его».
Эта точная деталь (самоубийц не хоронили по церковному обряду) подчеркивает
отверженность Вертера, его одиночество.
Духовный мир Вертера, смена его настроения отражаются в его чтении
— в начале романа он погружается в гармоничный мир «Одиссеи» с ее картиной
патриархальных нравов, в конце романа Гомера сменяет скорбный Оссиан
(Гете включил в текст романа свои переводы из Оссиана, сделанные под
влиянием Гердера). В ночь самоубийства на его столе лежит раскрытая
«Эмилия Галотти». Эта невыдуманная деталь (она взята из обстоятельств
самоубийства Иерузалема) подчеркивает смысл поступка Вертера — протест
незаурядной, мятущейся натуры против убожества немецкой действительности.
Гете показал духовную трагедию молодого бюргера, скованного в своих
порывах и устремлениях косными, застывшими условиями окружающей жизни.
Но, глубоко проникнув в душевный мир своего героя, Гете не отождествил
себя с ним, он сумел взглянуть на него объективным взглядом большого
художника. Много лет спустя он скажет: «Я написал «Вертера», чтобы не
стать им». Он нашел для себя выход в творчестве, что оказалось недоступным
для его героя.
Успех романа был невиданным — он сразу сделал Гете знаменитым не только
в Германии, но и за ее пределами. «Вертер» вызвал множество подражаний
не только в литературе, но, к смущению автора, и в жизни — в ответ прокатилась
волна самоубийств. Но если молодежь из сентиментальных кругов приняла
роман восторженно, то Лессинг отнесся к нему скептически: он решительно
отказывал в сочувствии молодому человеку, покончившему с собой из-за
несчастной любви. Друг Лессинга книгоиздатель Николаи с позиций плоского
рационализма обрушился на роман пошлой пародией. Тем не менее в последующие
десятилетия продолжалось триумфальное шествие «Вертера» по Европе: Робеспьер
носил одежду тех же цветов, что и Вертер, Наполеон зачитывался романом.
А в эпоху романтизма «Вертер, мученик мятежный», как назвал его Пушкин,
был осмыслен в духе новых литературных и нравственных идей.
В 1775 г. Гете через посредство Виланда познакомился с молодым Веймарским
герцогом, который пригласил его в Веймар Для Гете это была благоприятная
возможность выйти из личного кризиса, освободиться от опеки отца и попробовать
свои силы в новых для него условиях. Осенью 1775 г. он последовал приглашению
и остался в Веймаре навсегда. С собой он привез фрагмент своей новой
драмы «Фауст», работа над которой растянулась более чем на полвека.
|
