|
РИМ ПРИНИМАЕТ НАСЛЕДСТВО
Торжество
победы называлось в Риме «триумф». Это было праздничное шествие войска и
полководца среди народных рукоплесканий через город, через площадь, на
Капитолийский холм, к храму Юпитера — покровителя римского народа. Победу над
Македонией праздновали три дня. Такой богатой добычи Рим еще не видел. В первый
день везли на 250 телегах статуи и картины греческих мастеров. Во второй день
несли захваченное оружие и 750 бочек с серебряной монетой. В третий день вели
120 жертвенных быков с вызолоченными рогами, несли 77 бочек с золотыми монетами,
везли дорогое убранство царского двора. На телеге везли оружие и диадему
Персея, за телегой шли царские дети с толпой наставников, горько плача, а за
ними, в темном платье, с немногими друзьями — бесчувственный от горя царь
Персей. Наконец на колеснице, в пурпурном плаще, ехал победоносный Эмилий Павел
с лаврами в руке. Перед колесницей несли 300 золотых венков — дары от греческих
городов, а за колесницей шло войско, отряд за отрядом, распевая победные песни.
Вся
добыча пошла в казну. Она была так огромна, что с этих пор Рим навсегда
перестал собирать налоги с римских граждан. Для себя Эмилий Павел оставил
только одну ее часть: ворох свитков греческих книг, библиотеку македонских
царей.
Эмилий
Павел, братья Сципионы, Тит Фламинин — это были римляне уже иного закала, чем
несгибаемый Фабриций, восхищавший Пирра Эпирского. Их тоже невозможно было
сбить с пути добродетели, как солнце с небесного пути. Но с суровостью они
умели соединять мягкость, с римской мощью — греческую образованность, с заботой
о государстве — заботу о собственной славе. Как когда-то Филипп Македонский,
как Антигон Одноглазый, как внук его Антигон, почитатель Зенона, они знали:
награда подвигам — слава, а глашатаи славы — греки, и только они. И римские
полководцы учили греческий язык, перенимали греческие нравы, везли в Рим
греческие картины и статуи. На их счет строились на площадях храмы и портики с
коринфскими колоннами. Их дети учились читать по «Одиссее» в топорном латинском
переводе самого первого римского поэта — пленного грека из Тарента. Их
вольноотпущенники перелицовывали по-латыни комедии Менандра, и на праздниках
народ сбегался к подмосткам их смотреть — если поблизости не было более
интересной травли зверей или выступлений канатоходцев.
Вкус ко
всему греческому становился в Риме модой, иногда смешной. О полководце Муммии,
разорителе Коринфа, рассказывали, будто он, вывозя из Коринфа драгоценные
старинные статуи и вазы, предупреждал корабельщиков: «Если потопите — стребую с
вас новые». Сенатор Фабий Пиктор написал первую римскую историю от Энея до
победы над Ганнибалом — на греческом языке: чтобы греки читали и уважали своих
победителей. В предисловии он извинялся за возможные ошибки в греческом языке.
Суровый Катон, поборник древних нравов, сказал: «Зачем извиняться за ошибки,
если их можно не делать? Кто неволил тебя писать по-гречески?» Сам Катон
написал первую римскую историю на латинском языке и первый стал записывать
речи, которые произносил в сенате. Он не любил ораторских красот и говорил: «Держись
дела, слова найдутся», но своими собственными словами дорожил, как грек.
В Риме
много лет жила тысяча знатных греков — заложников, взятых после битвы при
Пидне. В живых оставались уже немногие. Они просили отпустить их на родину.
Сенат спорил. Катон сказал: «Разве нет у нас дел поважней? Не все ли равно, кто
похоронит кучку дряхлых греков — наши могильщики или ахейские?» Среди этих
заложников был знаменитый историк Полибий. Он просил вернуть изгнанникам их
почетные должности. Катон с ласковой улыбкой произнес» «Как по-вашему, если Одиссей
забыл в пещере Киклопа шляпу и кошелек, станет ли он возвращаться за ними?»
Полибий
жил в Риме, в доме Эмилия Павла, был воспитателем его сыновей — один из этих
сыновей скоро станет разорителем Карфагена — и писал историю. Он оглядывался и
думал: как случилось, что на его глазах, за время жизни одного поколения, мир
из греческого стал римским? И мир представлялся ему огромным механизмом, где во
всех государствах, малых и больших, то быстрее, то. медленнее, роковым
круговоротом совершается смена государственных устройств. Монархия вытесняется
аристократией, аристократия — демократией, демократия — тиранией, то есть опять
монархией, и каждая фаза — это сперва краткий расцвет, потом долгий упадок.
Сейчас в расцвете Рим. Три власти в нем хорошо уравновешены: монархию
представляют консулы, аристократию — сенат, демократию — народное собрание;
поэтому колесо его истории вращается медленно, господство его будет долгим.
Пусть так: все лучше, чем греческая вольность воевать и мириться, когда
хочется. Полибий был прав: римской власти над миром хватило еще на шестьсот
лет.
|
