|
ПРОПОВЕДНИКИ, СПОРЩИКИ, ШУТНИКИ
Последователи
Платона в Академии; последователи Аристотеля в Ликее; стоики под «Расписной
стоей»; эпикурейцы в Саду — четыре философских клуба были в Афинах. Начинающие
философы приезжали в Афины поучиться, опытные — себя показать. Афины после
Александра Македонского навсегда перестали быть политической силой. Но они
оставались тем, чем назвал их еще Перикл, — «школой Эллады». Философы
расхаживали по Афинам десятками — важные, бородатые, в серых плащах, поучая и
препираясь. Великих мыслителей среди них было мало. Но все они жили и думали
по-особенному, не так, как все, поэтому посмотреть и послушать их было
интересно. А для непривычных — странно. Один спартанец с удивлением смотрел,
как твердокаменный старик Ксенократ спорил с молодыми учениками Академии. «Что
он делает?» — «Ищет добродетель». — «А когда найдет, то на что она ему?»
Они
разное называли счастьем, но сходились в одном: мыслить — это счастье, а все
остальное в жизни неважно. Нужна лишь твердость духа. «Единственное несчастье —
это неумение переносить несчастье», — говорил философ Бион, бывший раб,
родившийся в далекой Скифии.
О
философе Анаксархе рассказывали, будто кипрский тиран приказал забить его
насмерть пестами в ступе, а он, умирая, кричал: «Не Анаксарха ты бьешь, а тело
его!»
Ксенофонту
сказали: «Мужайся: твой сын погиб при Мантинее». Ксенофонт ответил: «Я знал,
что мой сын смертен». Ксенофонт не был философом, но философы этим ответом
восхищались: «Вот так и надо, в ком-то обманувшись, напоминать себе: я знал,
что друг мой слаб; что жена моя — только женщина; что я купил себе раба, а не
мудреца».
У
одного человека умер сын, и тот его горько оплакивал. Утешить его пришел
бродячий философ Демонакт. Он сказал: «Я умею творить чудеса: назови мне трех
людей, которым никогда никого не приходилось оплакивать, я напишу их имена на
гробнице твоего сына, и он воскреснет». Отец задумался и никого не мог назвать.
«Что же ты плачешь, как будто ты один несчастен?» — сказал Демонакт.
Старый
Карнеад ослеп во сне. Он проснулся среди ночи и велел рабу зажечь светильник и
подать ему книгу. Но ничего не было видно. «Что же ты?» — «Я зажег», —
ответил раб. «Ну что ж, — невозмутимо сказал Карнеад, — почитай тогда
мне ты».
Бион со
спутниками попал в плен к морским разбойникам. Спутники плакались: «Мы погибли,
если нас узнают!» — «А я погиб, если меня не узнают», — сказал Бион.
Философ Пиррон разговаривал вслух с самим собой.
«Что ты
делаешь?» — спросили его. «Учусь быть добрым». Этот Пиррон был главою еще одной
философской школы — скептиков. Если Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не
знаю», то Пиррон пошел дальше — он говорил: «Я не знаю даже того, что я ничего
не знаю». Он утверждал, что человек не различает даже жизни и смерти. Его
спросили: «Почему же ты не умираешь?» Он отвечал: «Именно поэтому».
Ксенократу
Александр Македонский прислал много денег. Ксенократ отослал их обратно: «Ему
нужнее».
Другого
философа звал ко двору пергамский царь. Тот отказался: «На царей, как на
статуи, лучше смотреть издали».
Ксенократа
привлекли к суду, оратор Ликург вызволил его защитительной речью. «Чем ты его
отблагодарил?» — спросили Ксенократа. «Тем, что все его хвалят за его поступок», —
ответил Ксенократ.
Ученики
Платона играли в кости, Платон их разбранил. Они сказали: «Это же мелочь!» — «Привычка
— не мелочь», — возразил Платон. И может быть, напомнил, что на Крите
когда проклинают врага, то желают ему дурных привычек.
Зенон
упрекал юношу в мотовстве, тот оправдывался: «У меня много денег, вот я много и
трачу». Зенон ответил: «Так и повар может сказать: я пересолил, потому что в
солонке было много соли».
Заимодавец
требовал денег с должника, тот ответил ему по Гераклиту: «Все течет, все
меняется: я уже не тот человек, который брал у тебя!» Заимодавец прибил его
палкою, тот поволок его в суд, а заимодавец ответил по Гераклиту: «Все течет,
все меняется: я уже не тот человек, который бил тебя!»
Зенона
обокрал его раб, Зенон взялся за палку. Раб не даром служил у стоика — он
закричал: «Это мне судьба была украсть!» — «И судьба была быть битым», —
отвечал Зенон.
Когда
философы спорили, народ собирался вокруг, как на состязание. О философе
Менедеме говорили, будто после философских споров он уходит не иначе как с
подбитым глазом. Аристотелю на кого-то пожаловались: «Он так тебя ругает за
глаза!» Аристотель ответил: «За глаза пусть хоть побьет».
Серьезные
философы не любили площадных споров: «В них всегда легче сказать что угодно,
чем то, что нужно». Но другие не жалели для них никаких софизмов.
Женщина-философ Гиппархия, из богатого дома ушедшая бродяжить с киником
Кратетом, переспорила философа Феодора так: «Если Феодор бьет себя,
Феодора, — в этом нет ничего дурного; значит, если Гиппархия будет бить
Феодора — в этом тоже нет ничего дурного!» А самого Диогена один софист дразнил
так: «Я — это не ты; я — человек; стало быть, ты — не человек». — «Отлично! —
сказал Диоген. — А теперь повтори-ка то же самое, начав не с себя, а с
меня».
Философ
Стильпон кому-то доказывал, что вот эта рыба у торговца не есть еда, потому что
«еда» — понятие общее, а «рыба» — отдельное, и среди этого разговора отошел и
стал покупать эту самую рыбу. Собеседник ухватил его за плащ: «Ты подрываешь
свои же доводы, Стильпон!» — «Ничуть, — отозвался Стильпон, — доводы
мои при мне, а вот рыбку того и гляди распродадут».
|
