|
АРИСТОТЕЛЬ, ИЛИ ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА
У
Платона, имя которого значит «широкий», был ученик Аристотель, имя которого
значит «благое завершение». Эти имена так хорошо им подходили, что казалось,
были придуманы нарочно.
Аристотель
был хорошим учеником. Говорили, что однажды Платон читал лекцию о бессмертии
души. Лекция была такая трудная, что ученики, не дослушав, один за другим
вставали и выходили. Когда Платон кончил, перед ним сидел только один
Аристотель.
Аристотель
учился у Платона двадцать лет и, чем дольше слушал, тем меньше соглашался с
тем, что слышал. А когда Платон умер, Аристотель сказал: «Платон мне друг, но
истина дороже», покинул Академию и завел собственную школу — Ликей, при
священном участке Аполлона Ликейского. Занятия он вел не стоя перед сидящими,
как Платон, а прохаживаясь с ними под навесом. Их прозвали «гуляющими
философами» — перипатетиками.
Аристотель
говорил так. Платон прав, а Диоген неправ: есть не только стол, но и
Стольность, не только гора, но и Горность. Но Платону кажется, что Стольность —
это что-то гораздо более яркое, прекрасное и совершенное, чем стол. А это
неверно. Закройте глаза и представьте себе вот этот стол. Вы представите его во
всех подробностях, с каждой царапинкой и резной завитушкой. Теперь представьте
себе «стол вообще» — платоновскую идею Стольности. Сразу все подробности
исчезнут, останется только доска и под ней то ли три, то ли четыре ножки. А
теперь представьте себе «мебель вообще»! Вряд ли даже Платон сумеет это сделать
ярко и наглядно. Нет, чем выше идея, тем она не ярче, а беднее и бледнее. Мы не
созерцаем готовые «образы», как думал Платон, — мы творим их сами. Повидав
сто столов, тысячу стульев и кроватей, сто тысяч домов, кораблей и телег, мы
замечаем, какие приметы у них общие, и говорим: вот вид предметов «стол», род
предметов «мебель», класс предметов «изделие». Разложим все, что мы знаем, по
этим полочкам родов и видов — и мир для нас сразу станет яснее.
У
Платона мир похож на платоновское же государство: вверху сидит, как правитель,
идея Стольности, а внизу ей покорно повинуются настоящие столы, У Аристотеля же
мир похож на обычную греческую демократию: столы встречаются, выясняют, что в
них есть общего и что разного, и совместно вырабатывают идею Стольности. Не
нужно смеяться: Аристотель действительно считал, что каждый стол именно
стремится быть столом, а каждый камень — камнем, точно так же, как желудь
стремится быть дубом, а яйцо — птицей, а мальчик — взрослым, а взрослый человек
— хорошим человеком. Нужно только соблюдать меру: когда стремишься быть самим
собой, то и недолет и перелет одинаково нехороши. Что такое людские
добродетели? Золотая середина между людскими пороками. Смелость — это среднее
между драчливостью и трусостью; щедрость — между мотовством и скупостью;
справедливая гордость — между чванством и уничижением; остроумие — между
шутовством и грубостью; скромность — между застенчивостью и бесстыдством. Что
такое хорошее государство? Власть царя, но не тирана; власть знатных, но не
своекорыстных; власть народа, но не бездельничающей черни. Мера во всем — вот
закон. А чтобы определить эту меру, нужно исследовать то, что ею мерится.
Поэтому
не надо понапрасну вперяться умственными очами в мир идей — лучше обратить
настоящие свои глаза на мир окружающих нас предметов. Платон очень красиво
говорил, каким должно быть идеальное государство, а Аристотель составляет 158
описании для 158 настоящих греческих государств и потом уже садится за книгу «Политика».
Платон больше всех наук любил математику и астрономию, потому что в мире чисел
и звезд порядок сразу бросается в глаза, а Аристотель первый начинает
заниматься зоологией, потому что в пестром хаосе живых существ, окружающих
человека, навести порядок труднее и нужнее. Здесь Аристотель сделал чудо: он
описал около 500 животных и выстроил их на «лестнице природы» от простейших к
сложнейшим так стройно, что его система продержалась две тысячи лет. Некоторые
его наблюдения были загадкою: он упоминал такие жилки в насекомых, которые мы
видим только в микроскоп. Но специалисты подтверждают: да, так, обмана здесь
нет, просто у Аристотеля была такая острота зрения, какая бывает у одного
человека на миллион. Острота ума — тоже.
Видеть
вещи, как они есть, — гораздо грустнее, чем безмятежно знать, какими они
должны быть. Чтобы так смотреть на них, чтобы так вымерять в них золотую
середину, нужно чувствовать себя в мире человеком посторонним, равно
благожелательным ко всему, но сердцем не привязанным ни к чему. Таков и был
Аристотель, сын врача из города Стагиры, всю жизнь проживший на чужой стороне.
Он не чувствует себя ни нахлебником, ни поденщиком, ни хозяином жизни — он
чувствует себя при ней врачом. Для врача нет мелочей: он ко всему
прислушивается, все сопоставляет, все старается предусмотреть. Но он помнит: к
врачу люди обращаются, только когда они больны, он в их жизни не распорядитель,
а советник. Смешно воображать, как Платон, что кто-то когда-то доверит философу
устройство государства: самое большее — у философа могут спросить какого-нибудь
случайного совета, и тогда советы царю следует подавать так-то, а народу —
так-то. Аристотель жил и при царе — он был воспитателем Александра
Македонского, и при народе — он был главою школы в афинском Ликее. Но умер он в
изгнании, на берегу пролива, что между Аттикой и Эвбеей, и думал он, умирая, не
о государственных делах, а о том, почему в этом проливе вода шесть раз в сутки
меняет течение — то на запад, то на восток.
Это
Аристотель сказал: «Корни учения горьки, но плоды его сладки».
|
