|
МАРАФОН
Греки
глядели на поределое, усталое, оборванное персидское войско, возвращавшееся
через Дунай, и думали: «Настало время вернуть себе свободу». Прошло немного
лет, и в Ионии началось восстание против персов. Во главе восстания был город
Милет, а во главе Милета — тиран Аристагор, брат уже знакомого нам Гистиея.
Гистией жил при дворе Дария в его столице Сузах. Оттуда он прислал к брату
раба, волосатого и бородатого. Писем при нем не было; их бы отобрали по дороге.
Раб склонился перед Аристагором и сказал: «Обрей меня». И на голой коже его
черепа Аристагор увидел рубцы от уколов и порезов, складывающиеся в слово: «Восставай».
Аристагор
восстал. Чтобы народ его поддержал, он сложил с себя власть тирана и передал ее
народному собранию. Город за городом присоединялся к Милету. Но все понимали,
что без помощи остальной Греции восставшие не выстоят. Аристагор поехал в
Спарту и Афины. Он говорил, что грек греку брат, что страна персов сказочно
богата и что стоит грекам дойти до Суз, как вся Азия будет у их ног. Но в
Спарте его спросили: «А далеко ли от Ионии до Суз?» Аристагор ответил: «Три
месяца пути». — «Больше ни слова, — сказали ему. — Ты, видно,
сошел с ума, если хочешь, чтобы спартанцы удалились от моря и от Греции на три
месяца пути». И он вернулся, ведя за собой только двадцать кораблей из Афин и
пять из маленькой Эретрии.
Царю
Дарию донесли, что на него восстали ионяне, а помогали им афиняне. Дарий взял
лук, пустил стрелу в небо и сказал: «Так да сбудется моя месть над афинянами».
А рабу своему он велел на каждом пиру произносить у него за спиной: «Царь,
помни об афинянах!»
Восстание
было разгромлено, Аристагор погиб, Милет пал. Персы прошли по ионийским
островам, растягивая поперек каждого острова рыбацкую сеть и сгоняя всех жителей
на крайний мыс: там их брали и увозили в рабство. Теперь узнать, что такое
царская память, предстояло афинянам.
Первую
весть о персидской опасности принес в Афины Мильтиад, тиран Херсонеса
Геллеспонтского, — тот самый, который советовал грекам разрушить дунайский
мост. Теперь за это ему пришлось спасаться из Херсонеса. Он явился в Афины,
потому что род его был из Афин и покинул их из-за неладов с тираном
Писистратом. Геллеспонт остался в руках персов: морская дорога из Афин к
черноморскому хлебу была отрезана.
Вторая
весть пришла год спустя. Вдоль северного берега Эгейского моря с войском и
флотом двинулся на Грецию полководец Мардоний, зять царя Дария. Греков спасла
морская буря. Когда корабли Мардония огибали горный мыс Афон, протянувшийся в
море, как каменный палец, из Фракии подул северо-восточный ветер — Борей. Море
вздыбилось, корабли размело, как щепки; их било о скалы, люди не могли
вскарабкаться на кручу и тонули. Триста кораблей погибло; Мардонию пришлось
вернуться. Третья весть пришла еще два года спустя. Теперь персы выступили на
Афины не с севера, а с востока, через море, от острова к острову. Во главе
персидского флота были сатрапы Дат и Артаферн; с ними был старый Гиппий, сын
тирана Писистрата, и он радовался, что час его возвращения в Афины настал. Это
Гиппий указал персам для высадки полукруглую равнину близ городка Марафона:
отсюда когда-то шел на Афины его отец Писистрат. Персидские воины стали
соскакивать с кораблей на песок, заклубилась пыль, Гиппий закашлялся. Он был
очень стар, зубы его шатались, один выпал и зарылся в песок. Гиппий стал шарить
по земле морщинистыми руками, но зуба не было. «Плохо дело! — сказал
он. — Мне было предсказание, что кости мои будут лежать в аттической
земле; боюсь, что оно уже исполнилось и Афин мне не видать».
Афинское
войско стояло против персидского, загораживая дорогу в Афины. Ни те ни другие
не торопились: персы ждали, не восстанут ли в Афинах приверженцы Гиппия,
афиняне ждали, не подойдет ли помощь от спартанцев. Но У спартанцев было
праздничное новолуние, и они обещали выступить только через пять дней:
спартанцы умели быть благочестивыми, когда это выгодно.
Во
главе афинского войска было одиннадцать человек: десять полководцев, выбранных
голосованием, и архонт-воевода, выбранный жребием. Одним из десятерых был
Мильтиад. Мильтиад настаивал: «Надо принимать бой, пока в Афинах не вспыхнул
мятеж». Ему возражали: «Надо оттянуть бой, пока подойдут спартанцы». Голоса
разделились: пять против пяти. Мильтиад обратился к архонту: «Тебе решать: быть
ли нашему городу под Гиппием и персами, проклинать ли нас будут потомки или
славить громче, чем Гармодия и Аристогитона?» Архонт не выдержал вопроса в
упор, он сказал: «Битве — быть». Тогда остальные вожди сложили с себя
командование и возложили его на Мильтиада.
Персов
было больше, но афиняне умели биться в строю. Персы прорвали афинский центр, но
афиняне сомкнули ряды на флангах, повернули и ударили на увлекшихся
победителей. От неожиданности персы дрогнули и побежали. Их догоняли и рубили.
Врассыпную, бросая оружие, взбирались уцелевшие на корабли и отплывали от
берега. Здесь, у кораблей, пал тот, кого называли храбрейшим из греков:
Кинегир, брат поэта Эсхила. Он удерживал корму вражеского корабля правой рукой,
а когда отрубили правую — левой, а когда отрубили левую — зубами. А всего
греков пало сто девяносто два человека, персов же — во много раз больше.
Сев на
суда, персы сделали еще одну попытку: обогнули Аттику и двинулись прямо на
Афины, чтобы застичь город врасплох. Но Мильтиад их опередил. За ночь он прошел
с усталым войском все сорок две версты с лишним от Марафона до Афин, всю «марафонскую
дистанцию», и теперь они стояли на берегу, поределые, но в том же боевом
порядке. Персидские корабли остановились, повернули и исчезли вдали.
Посредине
марафонского поля до сих пор высится курган — братская могила марафонских
героев; немного в стороне — могила Мильтиада. «Здесь каждую ночь можно слышать
топот, ржание коней, крик воинов и лязг оружия, — рассказывает греческий
писатель, побывавший в этом месте лет через шестьсот, — и если кто услышит
это случайно, с тем ничего не будет, но кто нарочно приходит сюда за этим, тот
потом горько платится за свое любопытство».
|
