|
Рим Древний. Римская история обнимает собой период около тысячи лет и
заключает в себе историю гор. Р. от его появления на горизонте истории
до разрушения созданной им империи (476 г. по Р. Хр.). римская история
представляет, прежде всего, интерес всемирно-исторический. Р. объединил
под своей властью и в одной общей культуре все народы древнего Мира и
этим создал политическую и культурную почву, на которой развилась
средневековая и новая история. Политический интерес к римской истории
обусловливается тем, что Рим, расширяясь из города в обширнейшее
государство, прошел через несколько фазисов развития, в которых
чрезвычайно характерно взаимодействие внешнего роста с видоизменением
государственных форм и экономического быта. Наконец, римская история
имеет интерес критический, в виду того, что установившееся у самих
римлян представление о начальной истории их города (традиционная
история) подверглось разложению под влиянием современной исторической
науки. Это вызвало множество спорных вопросов и различных критических
приемов и сделало из Р. истории школу исторической критики.
Первым Р. анналистом был Фабий Пиктов, живший во время второй
пунической войны и писавший по-гречески. Ни его анналы, ни сочинения
следующих за ним анналистов не дошли до нас; традиционная история Рима
основана для нас почти исключительно на знаменитом труде Тита Ливия,
соединившего, в 142 книгах, результаты трудов своих предшественников.
Первая декада (десяток) этих книг сохранилась и заключает в себе историю
Рима от его основания почти до полного завоевания Италии (295 г. до Р.
Хр.). Одновременно с Ливием жил в Риме греческий ритор Дионисий из
Галикарнасса, написавший, для ознакомления своих соотечественников с
Римом, "Археологию", т. е. древнейшую римскую историю в 20 книгах, из
которых до нас дошли целиком первые 10 - от начала Рима до децемвирата.
Изложение Диониca гораздо пространнее, вследствие риторических
рассуждений и речей, но мало дает существенного. Хотя у самого Ливия
иногда проглядывает критическое отношение к его материалу, его текст
пользовался каноническим авторитетом у потомков, так что даже прибытие
Энея из Трои в Лаций долго принималось всеми за несомненный исторический
факт. Помимо некоторых случайных замечаний со стороны гуманиста Лоренцо
Баллы и Перицония (в конце XVII в.), критическое отношение к Ливию и к
Р. истории начинается лишь с Вико (1668 - 1744), под влиянием его
философских конструкций. Критика истины (del vero) заключалась для Вико
в исследовании законов всемирного разума. Устанавливая три фазиса в
культурном развитии народов
- религиозный, героический и демократический, - Вико считал одним из
признаков героического века господство поэзии, в силу чего люди этой
эпохи мыслили в поэтических образах, и исторические лица этого периода -
не что иное, как типы или олицетворение исторического процесса: так
напр., Ромул олицетворял собой идею основания города. А так как Вико
доводит героический век у римлян до исхода V в. от построения города, то
он и начинал достоверную историю Рима лишь с эпохи пунийских войн. К
такому же результату пришел, не зная Вико и исходя не из философских, а
из скептических оснований, француз Бофор, в своем "Рассуждении о
недостоверности первых пяти веков Р. истории" (1737). Бофор проводил
мысль, что традиционная история Рима не имеет под собой фактической
почвы: по признанию самого Ливия, древнейшие памятники римской истории
погибли во время сожжения Рима галлами; если и уцелели некоторые
памятники этой эпохи, то Р. историки, как доказывает Бофор примерами,
мало интересовались документальными источниками и памятниками, а часто и
не могли или не умели ими пользоваться, не понимая древнего языка.
В основании древнейшей Р. истории лежит, поэтому, очень мало
фактических данных; она, главным образом, плод честолюбивых стремлений
знатных Р. фамилий, превозносивших в надгробных речах славу предков и
вносивших в свои родословные вымышленные консульства и триумфы.
Научнокритическая разработка Р. истории началась с Нибура, жившего в
эпоху роскошного расцвета классической филологии в Германии. Он страстно
любил эту науку, как средство проникнуть в классическую древность, к
которой он относился с энтузиазмом, видя в ней осуществление высших
человеческих идеалов в сфере мысли, искусства, политики и этики. Он
считал призванием истории, как "посредницы вечности", сблизить нас с
творениями духа и с подвигами благороднейших народов древности, "как
будто бы между нами не было бездны времени, и обеспечить нам полное
наслаждение сознания нашего тождества с ними>. Нибур относился с
пренебрежением к ученой технике в филологи, если благодаря ей мы не
приобретем "мудрости и величия души лучших людей древности, не будем
чувствовать и мыслить подобно им". При таком настроении Нибур не мог, по
отношению к Р. истории, довольствоваться скептицизмом: он стремился не к
тому, чтобы доказать несостоятельность традиционной Р. истории, а к
положительному познанию ее, и мечтал о том, чтобы воссоздать, на место
скудной и подчас ошибочной истории, прошлое Рима, как оно было в
действительности. Он хотел сделать дело Ливия, но лучше и полнее. Нибур
полагал, что в распоряжении современного историка много ценных обломков
старины, требующих истолкования. Как Кювье считал задачей зоолога
воссоздать, на основании допотопного зуба или кости, весь образ
погибшего животного, так Нибур признал своим "радостным призванием"
воскресить истинный облик римской старины. Он обнаружил еще в детстве
большую способность исправлять или дополнять испорченные тексты древних
авторов; немудрено, что он приписывал историкам особое чутье, особую
способность угадывать прошлое и, подобно художнику, дорисовывать
недостающее в пострадавшей от времени исторической картине. Применяя к
себе поэтическую славянскую сказку о юноше, полюбившем призрачную деву и
с такой страстью ее созерцавшем, что едва заметный образ русалки
превратился в земную деву, Нибур утверждал, что в истории "события
искаженные, неузнаваемые, исчезнувшие, восстают из мрака и принимают
жизнь и форму от долголетнего, постоянно возобновляемого, упорного
созерцания их исследователем". Это давало ему убеждение в достоверности
созданной им римской истории; по его словам, если бы какой-нибудь
римлянин восстал из мертвых, то засвидетельствовал бы ее несомненную
правду. Римская история Нибура основана на гипотезах, иногда гениальных,
всегда замечательных и вызывающих на размышления. Главная из этих
гипотез - мысль Нибура об эпическом происхождении древнейшей Р. истории.
Еще Перицоний указывал на былины у римлян; у Вико эпический элемент
играет видную роль; независимо от них Нибур открыл в самом рассказе
Ливия следы римского эпоса. Это мнимое открытие было в духе времени; с
половины прошлого века пробудился интерес к народной поэзии (Берись,
Гердер); на самого Нибура произвели глубокое впечатление песни храбрых
сулютов, сражавшихся с турками. Нибур предполагал у римлян не только
былины об отдельных царях, но и целый эпос о Тарквиниях; эпическое
творчество, по Нибуру, продолжалось и после царской эпохи, почти до
начала историографии, когда оно было заглушено литературным,
заимствованным у греков эпосом. Исходя из этого предположения, Нибур
признал историю римских царей за быль, хотя и смешанную с поэтическим
вымыслом, и счел даже возможным восстановить ее в цельном и связном
рассказе. С начала республики
- или, точнее, с ухода (сецессии) плебеев на священную гору, - Нибур
начинал исторический период Рима, т. е. период, засвидетельствованный
современными ему письменными памятниками. Такими памятниками Нибур
считал фасты, священные книги разных жреческих коллегий и анналы. Фасты
или списки консулов велись с самого начала республики; в жреческих
книгах сохранилась память о многих событиях, имевших отношение к
деятельности жрецов. Нибур полагал, что имена патрициев, заключивших
договор с плебеями на священной горе, сохранились в жреческих книгах и
на этом основании утверждал, что имена патрицианских послов 493 г. до Р.
Хр. нам столь же достоверно известны, как имена дипломатов, подписавших
Вестфальский мир в 1648 г. Всего более полагался Нибур на анналы.
В Риме существовали анналы, называвшиеся большими (maximi). Эти
анналы возникли из ежегодных записей на деревянной, выкрашенной белым
(album) доске, выставлявшейся на форуме старшим понтифексом (Pontifex
maximos). По словам Цицерона, эти записи велись с самого начала Рима.
Если-бы это было так, то Р. история имела бы под собою твердую почву. Но
Нибур обратил внимание на другое место Цицерона, в сочинении о
"республике", из которого видно, что первое засвидетельствованное
анналами солнечное затмение относится к 354 году до Р. Хр.; остальные,
более ранние, были высчитаны с помощью астрономии. Отсюда Нибур делал
вывод, что большие анналы сохранились лишь со времени гальского погрома,
во время которого деревянные доски вероятно сгорели в доме понтифекса.
Но, по аналогии с средневековыми анналами, Нибур предполагал и в Риме
существование частных анналов и семейных хроник, с самого начала
республики. Такого рода анналы могли сохраниться в домах знати на
Капитолии, который не был сожжен, и данные, в них заключавшиеся,
составили остов древнейшей Р. истории; все что в ней жизненно, в чем ее
сок и сила (Saft und Kraft), все, что придает ей связанность, передано
потомству в песнях. Нибур предполагал, что некоторые отрывки из этих
древнейших анналов сохранились подлинно в тексте Ливия, подобно тому,
как в других местах Ливия он видел отрывки из древнего эпоса. Эти два
источника истории, письменный - летописный и устный - эпический, текли
порознь, пока не были соединены Фабием Пиктором. Такова стройная теория
историографии, послужившая опорой Р. истории Нибура (доведенной до
пунических войн).
Первое из ее оснований, гипотеза об эпическом элементе Р. истории, -
подверглась серьезной научной критике со стороны Швеглера, в первом томе
его , вышедшем в 1853 г. Швеглер был последователем
известной тюбингенской школы, положившей основание исторической критике
новозаветных книг. От истории церкви он перешел к Р. истории.
Основываясь на критическом анализе свидетельств об исторических песнях у
римлян и на оценке характера этого народа, Швеглер отверг гипотезу о
существовании эпоса в древнем Риме; но, отрицая поэтическое творчество
римлян, он указал в римской истории народное творчество другого рода,
основанное не на фантазии, а на рефлексии. Швеглер усмотрел в целом ряде
мифов и исторических преданий этиологическое творчество, имевшее целью
объяснить происхождение известного обряда, исторического памятника,
поговорки или названия. Эти объяснения далеко не всегда основаны на
преемственной исторической традиции, но во всяком случае выражают собой
представление древних римлян об историческом их прошлом или быте и
потому являются ценным материалом для историка. Гипотезу Нибура о ранней
анналистике у римлян Швеглер усвоил. С этой точки зрения Швеглер счел
возможным и со своей стороны воссоздать утраченную для нас историю
древнейшего Рима и весь обширный первый том своей истории посвятил эпохе
царей. Вследствие ранней смерти автора это замечательное сочинение было
доведено лишь до Лициниевых законов. Почти одновременно с Швеглером и
оба под одинаковым заглавием вышли два "исследования о достоверности
ранней Р. истории": одно немецкое, Брёкера - в защиту этой
достоверности, другое английское, сэра Джорджа Корнваль Льюиса - в
ультракритическом духе. Брёкер вернулся к донибуровской точке зрения: он
причислял и время царей к историческим эпохам; известие, что Сервий
Туллий дал римлянам общенародное собрание по сотням, было в его глазах
также достоверно, как парламентарное правление при Людовике-Филиппе, а
битва при Регильском оз. столь же хорошо засвидетельствованным фактом,
как и сражение при Ватерлоо.
Более убедительными могли казаться его аргументы в пользу
достоверности ранней республиканской истории. Главный его довод был
заимствован из аналогии с немецкой историографией. Брёкер указывал на
то, что ученые нашего времени лучше знают отдаленную от них эпоху
Гогенштауфенов; чем знали ее историки, напр., эпохи реформации, отчасти
потому, что с тех пор открыто много исторических памятников, отчасти
потому, что, благодаря научной критике, исторический материал лучше
разрабатывается. Такой же прогресс в историографии Брёкер признавал и у
римлян, так что напр. Ливий мог быть, благодаря археологическим
исследованиям Варрона, лучшим знатоком старины, чем Фабий Пиктор или
Пизон. Рост и развитие Р. историографии от Фабия до Ливия нельзя не
признать фактом, но Брёкер даже не пытался доказать, что эта эволюция
совершалась лишь в направлении большей достоверности и не сопровождалась
искусственным разукрашением и восполнением пробелов старины. Самая
слабая сторона аргументации Брёкера - та, что, постоянно говоря о
древних памятниках, которые были в распоряжении Р. историков
литературной эпохи, он не принял на себя обязанности подробно
исследовать, в чем именно заключались эти памятники и какое их
историческое значение. Дж. К. Льюис, известный и как государственный
человек, и как ученый, выступил против влияния Нибура, находя, что оно
вызвало большое число противоречивых взглядов, вследствие которых Р.
история хотя и находится в постоянном движении, но не двигается вперед.
Основную ошибку Нибура и его школы Льюис усматривает в том, что они по
отношению к Р. истории руководились признаками какой-то "внутренней
очевидности", как будто истина может быть в истории устанавливаема иным
путем, чем в других науках, а именно - таинственным чутьем историка.
Этому направлению Льюис противопоставляет требования, чтобы историки
применяли к древней истории те самые приемы, какие применяются в новой
- те самые приемы, которыми руководится и суд, а именно требование,
чтобы свидетельство исходило от очевидца. Льюис ссылается на Бейля,
находившего, что различие между удостоверением очевидца и свидетельством
понаслышке почти также велико, как различие между настоящей и фальшивой
монетой. Проверка, с точки зрения этого принципа, Р. истории и
составляет главную задачу труда Льюиса. Доказав, что римляне не имели до
времен царя Пирра исторических данных, опиравшихся на современные
свидетельства, Льюис пришел к выводу, что римская история должна быть
признана недостоверною вплоть до эпохи этого царя. Он подвергает
исследованию вопрос, располагали ли римляне, при отсутствии свидетельств
современников, какими-либо другими источниками, которые могли бы придать
ценность традиционной Р. истории, и по этому поводу подвергает
отрицательной критике гипотезу Нибура о Р. эпосе и его веру в значение
устной традиции. Льюис старается доказать, что память о важных событиях
сохраняется в народе, при отсутствии письменных свидетельств, с помощью
устной традиции не более 100 лет и только в самых редких случаях - до
150 или 180 лет, так что еще возможно допустить, что Фабий Циктор знал,
благодаря преданию, о сожжении Рима галлами или даже о взятии Вей, но не
более. Льюис высказывается решительно против самого метода Нибура -
против применения к истории гипотез, с помощью которых Нибур наполнял
пустые рамки в своем изображении. Льюис допускает гипотезы только в
естественных науках, где они могут быть проверены опытом. Он настаивает,
далее, на полной аналогии задач историка и судьи, который отказывается
постановить приговор, когда у него нет под рукой свидетельства
очевидцев. В виду полной недостоверности древней Р. истории;
исследователь, по мнению Льюиса, должен отказаться от бесплодного
искания несуществующего предмета и, не пытаясь разыскивать сокровища,
уничтоженные временем, посвятить свою деятельность более достоверным
эпохам Р. истории. Проведенный Льюисом с большой ученостью и
последовательностью, критический принцип нашел себе блестящее
подтверждение в знаменитой Р. истории Моммзена; утилитарный же принцип
англ. исследователя не имел, к счастью, последователей. В вышедшем
одновременно с сочинением Льюиса (1855 г.) первом томе своей истории
Моммзен обходит молчанием эпоху царей, а истории республики до
децемвирата, изложенной Швеглером на 700 стр., посвящает лишь немногим
более одной страницы.
В следующем издании Моммзен пошел еще далее в скептицизме, признав,
что приведенный Полибием древнейший договор между римлянами и
карфагенянами не относится к первому году республики, а к более позднему
времени. В своей популярно написанной история Рима Моммзен лишь кратко
мотивировал свой взгляд на Р. историографию, но впоследствии развил его
подробнее в целом ряде критических исследований ("Romische
Forschungen"). Начиная достоверную историю Рима двумя веками позднее
Нибура, Моммзен не нуждался в гипотезе о существовании у древних римлян
частных анналов и заявил, что таких анналов "нет и следа". Исходной
точкой в Р. анналистике служат для Моммзена фасты: он верно подметил
тесную связь ,Р. летописного дела с календарным, которым ведали
понтифики. Их календари заключали в себе указание судебных и других дней
(dies fasti): из этого перечня дней возник, с течением времени, список
годов, обозначавшихся именем консулов, чем и объясняется, что слово
фасты стало обозначать списки консулов, а потом - и других магистратов.
К этим фастам, как полагает Моммзен, понтифики стали приписывать краткие
известия о главных событиях своего времени, и таким образом возникли
первые анналы, подобно тому, как в средние века летописное дело
развилось в монастырях из кратких заметок, приписывавшихся к пасхальным
таблицам, которые составлялись на 20 лет вперед. Из приписок к фастам
образовалась, с течением времени, правильно веденная понтификами
летопись, которую Моммзен называет liber annalis. Правильная хронография
не могла возникнуть в Риме раньше второй самнитской войны (326 - 304 до
P. Хр.), ибо только с этого времени становятся известны дни вступления в
должность магистратов; однако, еще и в это время анналистический
материал был очень скуден, что Моммзен подтверждает указанием на
противоречие между известиями Ливия о походах римлян против самнитян и
неоспоримым свидетельством древнейшей римской надписи на сохранившемся
саркофаге одного из деятелей самнитских войн, консула Луция Корнелия
Сципиона Барбата.
Из отдельных историографических изысканий Моммзена заслуживают
особенного внимания его исследование о Кориолане и его разбор трех
древнейших политических процессов в Риме. В этих исследованиях Моммзен
не только разбивает традиционную легенду, но и пытается объяснить, когда
и как она возникла. Он показывает, что рассказ об аграрном законе Сп.
Кассия, которого Швеглер называет первой исторической личностью в Риме,
есть вымысел и что процессы против Сп. Kaccия, Сп. Мелия и Манлия - плод
"этиологической пластики" эпохи, когда римские демагоги проводили свои
аграрные, долговые и фрументарные законы. По отношению к древности и
достоверности фактов имеет важное значение исследование Моммзена о
римских cognomina, из которого следует, что обычай давать прозвища -
довольно позднего происхождения и что поэтому такие cognomina, как
Regillensis, указывают на позднейшую переработку фактов. На более
близкой к Нибуру точке зрения остановился Нич, автор сочинения "О
римской анналистике" (1872). Нич признает эпические элементы в римской
истории, анналистические же выводит из предполагаемых им особых
"плебейских" анналов, составлявшихся эдилами при храме Цереры. Нич
исходил иыз предположения - впервые подробно приведенного (1863) его
учеником Ниссеном по отношению к 4-й и 5-й декаде Ливия, в которых
последний пользовался Полибием, - что древние историки, пользуясь
предшественниками, обыкновенно приводили целиком или в сокращении
подлинный их текст. Вследствие этого Нич считал возможным, по
установленным им признакам, отмечать в тексте первой декады Ливия, где
последний держится древнейшего римского анналиста Фабия Пиктора,
воспроизводя более или менее точно его текст, а где - других, более
поздних анналистов, Пизона, Валерия или Лициния. Этот анализ породил
целую литературу аналогичных исследований, в которых молодые ученые
разлагали текст какого-нибудь историка на его более древние составные
части. Попытка Нича встретила серьезный отпор со стороны К. Петера ("Zur
Kriuk d. Qnellen d. alteren Rom. Gesch.", 1879). Сомнения, высказанные
Петером относительно плодотворности указанного метода Нича, еще более
приложимы ко многим из его последователей. Ни Нибур, ни Моммзен не
придавали особенного значения историческому источнику, которому, по
видимому, должно было принадлежать первенствующее место в развитии Р.
историографии, а именно большим анналам. Первоисточник римской
анналистики оба историка видели в гипотетическом памятнике,
существование которого ничем не засвидетельствовано - Privatchroniken
Нибура, Sladlbuch или liber annales Моммзена.
Однако, в последнее время Annales maximi снова обратили на себя общее
внимание. Дело началось с издания Германом Петером (1870) сохранившихся
отрывков не дошедших до нас "остатков Р. историков" (Reliquiae etc.),
первое место между которыми отведено отрывкам из Annales maximi. Касаясь
вопроса о их происхождении, Петер высказал мысль, что доски этих анналов
выставлялись не ради поучения потомства, не для того, чтобы служить
материалом для истории, а в интересах современников, с целью сообщить им
сведения об одержанной победе и т. п. Этим материалом пользовались
затем, по свидетельству Дионисия, римские историки; Петер находит
возможным указать в тексте Ливия 8 мест, заимствованных непосредственно
из анналов. С этим нельзя согласиться уже потому, что важнейшее из этих
мест относятся к первым годам республики, т. е. к эпохе догалльского
пожара; но мысль Петера, что "доски" на форуме исписывались понтификами
не ради исторических, а ради практических целей, заслуживает полного
внимания. Только едва ли вероятно, что эти доски играли роль официальных
бюллетеней или новостей; гораздо правдоподобнее предположение Зeекa
("Die Kalendertafel der Pontifices", 1885), что album - не что иное, как
публично выставлявшийся понтификами календарь на текущий год.
Неудовлетворительно объяснение Зеека, почему в этот календарь стали
входить анналистические данные, ради которых был составлен свод
содержания досок, в 80 книгах, старшим понтифексом Муцием Сцеволой, в
эпоху Гракхов. Гораздо убедительнее решен этот вопрос Цикориусом, в
статье "Annales М.", в новом издании "Real-Encyclopoedie" Pauly. Говоря
с некоторым пренебрежением о содержании понтификального альбома, Катон
указывает, что там можно узнать о затмениях солнца и луны, о дороговизне
хлеба и т. п. Принимая во внимание это известие и важное участие
коллегии понтификов во всех действиях и обрядах, совершавшихся римскими
магистратами, Цикориус приходит к заключению, что понтифики отмечали на
своих календарных досках совершавшиеся ими жертвоприношения и другие
обряды по случаю освящения храмов, празднеств, знамений (напр. солнечных
и лунных затмений) или бедствий (напр. засухи, голода, чумы и т. п.).
Этим объясняется, с одной стороны, что эти tabulae, когда они были
сведены Муцием Сцеволой, получили название анналов, а с другой стороны,
что ни Ливий, ни Дионисий нигде не ссылаются на анналы и единственный
отрывок из них, приводимый Авдом Геллием, касается искупительного
обряда, предложенного гаруспексами по случаю удара молнии в форум. Из
всего этого следует, что и большая или понтификальные анналы, независимо
от вопроса о их начале, не могли служить обильным и надежным источником
для древней Р. истории. А при этих условиях первый римский историк -
анналист Фабий Пиктор и следовавшие за ним анналисты имели в своем
распоряжении, кроме фастов, лишь случайный и скудный материал: надписи
на храмах и памятниках Рима, законодательные памятники (XII таблиц и
отдельные законы или плебисциты), обряды и храмовые празднества, в
которых сохранялась память о прошлом, предания исторического содержания
(о Порсенне, взятии Вей, взятии Р. галлами), семейные предания и
родословные, и лишь со времени второй самнитской войны - кое-какой
анналистический материал, а затем для третьего века до Р. Хр. уже и
сведения, почерпнутые у сицилийских историков. Скудная летопись,
составленная первым анналистом Фабием Пиктором для эпохи, предшествующей
второй пунической войне - он писал, по свидетельству Дионисия, лишь
"эпитомарно" - стала постепенно разрастаться, вследствие риторического
воспроизведения римского прошлого у позднейших анналистов, не желавших
уступать и в историографии исключительное первенство грекам. Но если
область доступной исследованию Р. истории значительно сократилась
сравнительно с тем, как она в начале столетия представлялась оптимизму
Нибура, то она расширилась для нас в других направлениях. Уже Моммзен
попытался, с помощью сравнительного языковедения, воссоздать картину
древнейшего быта латинян до их отделения от греков.
Дальнейшее развитие лингвистики подвергло сомнению (Schrader)
существование отдельного греко-италийского племени, но лингвистические
исследования сохранили свое значение для исследователя Р. истории,
особенно в вопросе о влиянии греческой культуры, и создали более твердую
почву для этнографии древней Италии, где еще Нибур был принужден
довольствоваться критикой и комбинацией одних литературных известий,
напр. разноречивых преданий о пеласгах у древних писателей. Еще ближе
касается Р. истории интересный материал, доставляемый археологией в
новом значении этого слова, т. е. бытовой археологией, развившейся на
ряду с археологией художественной. Долгое время в Италии весь интерес
при раскопках сосредоточивался на добывании художественных или по
крайней мере ценных по материалу произведений. Когда в 1817 г. были
найдены в могильнике на Албанской горе глиняные погребальные урны
первобытного изделия в форме хижины, римские археологи отнеслись к ним
равнодушно, полагая, что имеют пред собою варварские сосуды ретийских
солдат императорской эпохи или грубых аборигенов, населявших Лаций до
прихода Энея. Лишь успехи археологии в странах, не знавших в своем
прошлом блестящей, художественной культуры - в Скандинавии и Швейцарии,
- научили правильно оценивать скромный и скудный материал, доставляемый
раскопками на почве Италии. Исследование, с 50-х годов, свайных построек
в Швейцарии побудило итальянских археологов раскапывать и изучать так
наз. terra mare. т. е. остатки свайных поселений на суше, в долине По.
Вскоре удалось составить довольно полную картину быта обитателей
террамар, а раскопки древнейших могильников в Романье (Villanova,
Marzabotto и т. п.) дали возможность указать соединительные звенья между
культурой террамар и могильников Альбы Лонги. Когда занятие Рима
итальянцами вызвало строительную горячку в новой столице Италии, на
Эсквилине и в его окрестностях, под простонародным кладбищем
республиканской эпохи, были найдены более древние могилы, обнаружившие
непосредственную связь быта древних римлян с более древним бытом их
соплеменников на склоне Албанской горы и в террамарах. С другой стороны,
раскопки на Эсквилине сомкнули цепь, связующую доисторическую эпоху в
жизни Рима с исторической: на Эсквилине, напр., были найдены под стеною,
приписываемой Cepвию Туллию, покойники в глиняных стволообразных гробах,
относящихся, очевидно, к эпохе более древней, чем самая стена,
перерезавшая старинное кладбище, когда понадобилось расширение городских
укреплений. Характерные черты этой истории могут быть сведены к
следующим положениям: 1) могучий рост Рима совершается в трех
концентрических кругах, соответствующих трем государственным формам; 2)
разрастание Рима создает в его пределах дуализм и известный антагонизм
населения, который постепенно сглаживается и вновь возникает при
вступлении Рима в новый круг его эволюции; 3) этот рост и вызванный им
дуализм обуславливают собою видоизменеение правительственных органов; 4)
под влиянием политич. роста Рима вырабатываются новые формы областного
управления; 5) рост Рима обусловливается в значительной степени
экономической потребностью и в свою очередь влияет на экономическую
жизнь, в особенности земледельческого населения; 6) рост Рима,
подвергает его население влиянию новой культуры, разлагающей древнюю Р.
религию, древний быт населения, его семейные и политические нравы.
1) Политически рост Рима. Тремя концентрическими кугами: город Рим,
Италия, Р. империя. Посредством завоеваний город Рим становится миром
(urbs - orbis). Древнейший объем римской территории был очень
незначителен: жрецы "полевого братства" (fratres arvales),
существовавшего еще в эпоху императоров, ежегодно совершали в
празднество амбарвалий торжественный обход римского поля, и этот обход
совпадал, очевидно, с древнейшей границей Р. территории; она имела в
длину 5 римских миль (1000 шагов) на правом берегу Тибра или на западе,
6 миль на левом берегу реки, 5 миль на юге, по направлению к
Альбе-Лонге, и только 2 мили на севере. После поглощения Римом
нескольких подгородных общин и завоевания - еще в царскую эпоху -
городов Габий и Фидене, римская территория (ager Romanus) обнимала собой
около 870 кв. км. На юге римляне опирались на соплеменную им и союзную
федерацию латинских городов; на севере имели против себя могущественные,
управлявшиеся царями этрусские города, состоявшие в слабой федерации
между собой; на востоке враждовали с родственными горными племенами
сабинян, вольсков и эквов, делавших набеги на плодородную римскую
"Кампанью". В мелких стычках с соседями прошла для Рима первая половина
эпохи в 240 лет, предшествующая полному завоеванию Италии Римом. На
грани двух ее половин стоит завоевание римлянами города Вей (396 до Р.
Хр.). Могущество Рима вслед за этим было сильно потрясено вторжением
галлов и сожжением Рима, но город скоро оправился и в один с небольшим
век успел подчинить себе всю Италию в тогдашнем смысле, т. е. за
исключением долины По и приальпийских областей, причислявшихся к Галлии.
Этот процесс завоевания совершался, главным образом, тремя этапами:
на первом из них Рим разделался с латинской федерацией. Он стал уже
слишком могущественным членом ее и стал видеть в латинском союзе лишь
орудие для своей политики, латиняне же добивались более обеспеченной и
влиятельной роли. В виду незадолго перед тем совершившейся сделки между
патрициями и плебеями, по которой последним было предоставлено одно
консульское место, латиняне потребовали и себе также одного консульского
места и доступа в Р. сенат. Римляне отвергли это притязание и, сокрушив
несколькими сильными ударами латинскую федерацию, привели отдельные
латинские города в полную от себя зависимость (340 до Р. Хр.). Еще до
латинской войны римляне имели столкновение с самнитянами, храбрыми
горцами южной Италии, желавшими подчинить себе богатое побережье этой
области, с ее изнеженными греческими городами. Из-за обладания Неаполем
возгорелась вторая самнитская война (326 - 304), самая критическая проба
способности Рима к мировому владычеству. Видя перевес римлян, этруски
пришли на выручку самнитянам, а также прочие горцы средней Италии. Рим
должен был воевать на два фронта, но превосходство его государственной
организации, неистощимость его военного ополчения и доблесть его военных
вождей обеспечили за ним победу. Еще раз взялись самнитяне за оружие
(298 - 290), задыхаясь в железном кольце римских крепостей и военных
дорог; к ним на помощь снова поспешили этруски, умбры, галлы восточной
Италии - но опять победа осталась на стороне Рима. Независимыми остались
лишь греческие города южной Италии, призвавшие на помощь эпирского царя
Пирра. Покорение греческого элемента в Италии было третьим этапом в
завладении этой страной. Римский легион победил македонскую фалангу,
только что победившую Азию, победил ее не смотря на помощь Азии в виде
грозных слонов; в 372 г. сдался гарнизон Пирра в Таренте и взятием в
следующем году Региума закончилось завоевание римлянами Италии. Но
второй концентрический круг еще не был вполне замкнут: в виду
итальянского берега, отделенная от него нешироким проливом, простиралась
Сицилия, с ее богатыми городами и плодородными нивами, за обладание
которыми боролись греки и карфагеняне. Римляне, как властелины Италии,
не могли оставаться равнодушными зрителями этой борьбы. Они высадились
на Сицилии и вступили в эпоху пунических войн, т. е. вошли в третий
концентрический круг, сложившийся из областей, составлявших побережье
Средиземного моря. Борьба между сицилийскими колониями греков и
Карфагеном, была борьба двух цивилизаций, европейской и азиатской, двух
рас, арийской и семитической, как и в средние века, когда за Сицилию
боролись византийцы и сарацины. Римляне раньше находились в
дружественных отношениях с карфагенянами, как свидетельствуют
многочисленные торговые договоры. Теперь между интересами обоих народов
неизбежно должен был сказаться антагонизм. Помощь, оказанная Римом
римской партии в Мессане, вызвала первую пушийскую войну, тянувшуюся 24
года. Могущественные Сиракузы перешли на сторону римлян; римское
крестьянское ополчение, дисциплинированное в легионах, неоднократно
побеждало отряды искусных греческих наемников, под командой карфагенских
вождей. Но Карфаген, как морская держава, мог быть побежден только на
море - и римляне скоро научились этому, превратив, с помощью
изобретенных Дуилием абордажных мостов, морскую битву в сухопутную. Не
довольствуясь победами в Сицилии, римляне уже в первую войну снарядили
экспедицию в Африку, угрожая самому Карфагену. Опыт не удался, но
результатом войны было для римлян обладание Сицилией - первой римской
провинцей, затем скоро последовало занятие берегов Сардинии и Корсики.
Наступило краткое затишье: в 235 г. был даже закрыт храм Януса на
форуме редкий признак полного мира. Римляне занялись усмирением морского
разбоя иллирийцев на Адриатическом море и колонизацией пограничной с
Галлами области; это встревожило галлов и вызвало войну, во время
которой римляне, в 222 г., взяли Милан, укрепились на реке По и положили
начало превращению Галлии цизальпинской в северную Италию. Первая
пуническая война была собственно разграничением сфер влияния обоих
соперников. После войны каждый из них старался укрепиться и расшириться
в предоставленной ему сфере: римляне - на островах и в Италии,
карфагеняне - в Испании, на берегах которой давно уже существовали
финикийские колонии. Опираясь на эти города, знаменитая семья
полководцев и политиков, Баркидов - Гамилькар, его зять Газдрубал и
сыновья Ганнибал, Газдрубал и Магон - совершили завоевание страны на юге
от Эбро, сплотили иберийские племена в сильное военное государство, с
боевым войском и полной казной, представлявшее собой для Карфагена более
надежный оплот, чем армии наемников, всегда склонные к мятежу. В 221 г.
власть над Испанией перешла к 26летнему Ганнибалу, который с африканской
страстностью воплотил в себе вражду против Рима. Он принялся завершать в
Испании дело, которое римляне завершали в Италии - объединение страны, -
и двинулся на Сагунт, чтобы завладеть северной Испанией. Сагунт
обратился за помощью к Риму. Римляне вступились сначала за своего нового
клиента дипломатическим путем и потребовали у Карфагена выдачи
Ганнибала, но Сагунт пал - и война стала неизбежна. Вторая пуническая
война - несомненно самый драматический эпизод древней истории. Она
привлекла к себе внимание греческих историков, из которых Полибий дошел
до нас частью в оригинале, частью в пересказе Ливия; она же вызвала
первого римского историка, как первая пуническая война - первый римский
эпос (Невия). Драматизм ее обусловливается не только тем, что она,
подобно персидским войнам, являлась роковой борьбой двух рас за
существование, но, главным образом, личностью и судьбой главного героя.
Смелый военный план молодого полководца, его переход с кавалерией и
слонами через два снеговых хребта - Пиренеи и Альпы, блестяшие победы
при Требии, при Тразименском озере и при Каннах; 16-летняя выдержка
Ганнибала среди самых затруднительных обстоятельств, трагическая судьба
Газдрубала и Магона, пришедших к нему на помощь, вынужденное возвращение
в Африку для защиты Карфагена, поражение при Заме, изгнание и скитание
на чужбине, как жертвы Р. ненависти - все это настолько привлекает
внимание, что заслоняет реальную подкладку войны. С 20000 пехоты, 6000
всадников и 20 слонами - четверть того войска, которое вышло из Сагунта
- спустился Ганнибал в долину По. Здесь примкнули к нему нестройные силы
галлов, но против него стояло дисциплинированное римлянами густое
население Италии, пополнившиеся римские армии, которые одну за другой
сокрушал Ганнибал.
По военным спискам накануне второй пунической войны, сохраненным для
нас Полибием, Р. располагал 770000 годными к военной службе людьми (из
них 273000 римских граждан, остальные - латиняне и союзники). На
отпадение этих союзников рассчитывал Ганнибал; некоторые действительно
отпали; но Рим был сам по себе слишком силен, чтобы его можно было взять
приступом, и как в железных объятиях держал он Италию цепью своих
колоний. К тому же и среди римских консулов явился наконец достойный
Ганнибала соперник - Публий Корнелий Сципион Африканский; Ганнибал был
принужден признать его своим единственным победителем. Он же заключил и
мирный договор с Карфагеном. Рим низвел Карфаген на степень торгового
города: карфагеняне отказались от своих завоеваний в Испании и Африке
(где под боком у Карфагена усилился римский союзник, нумидийский царь
Массинисса), выдали свой флот, который был сожжен римлянами, и уплатили
контрибуцию в 25 милл. руб., с рассрочкой на 50 лет. Римляне завладели
оставленной карфагенянами Испанией по обе стороны Эбро (окончательное
покорение этой страны удалось лишь внуку Сципиона Африканского), затем -
полосой Галлии, для соединения Италии с Испанией (Gallia Narbonnensis,
121 до Р. Хр.), и остались единственными властителями западной половины
Средиземного моря. Скоро для них открылась и восточная, греческая
половина этого моря, где им уже принадлежали остров Корцира и города
Аполлония и Эпидамн на восточном берегу Адриатики. Между монархиями,
образовавшимися из державы Александра Великого, две были способны к
воинственной политике - Македония и Сирия. Филипп Македонский,
увлеченный победами Ганнибала, стал поддерживать его, но вяло, и еще до
поражения Карфагена заключил с римлянами мир. Теперь он в союзе с
Антиохом воевал с Египтом и его союзниками Пергамом и родосцами,
дружившими с римлянами. Последние потребовали от Филиппа уступки всего,
что он отнял у их союзников. В 197 г. консул Т. Квинкций Фламинин нанес
Филиппу поражение у Киноскефал. Филипп смирился, но Антиох, незадолго
пред тем воевавший на берегах Инда, вступил со своим войском в Европу.
При Фермонилах он был обойден с тыла консулом Глабрионом, а затем,
вернувшись в Азию, разбит в 190 г. Сципионами (Луцием и Публием) при
Магнезии, близ Сард. Антиох сильно поплатился деньгами (30 милл. руб.) и
землями в Малой Aзии; последних римляне предоставили своим союзникам, а
многим городам возвратили самостоятельность. Вообще римляне неохотно
вступали в непосредственное обладание владениями на чуждом им греч.
Востоке. Это особенно ясно обнаружилось по отношению к Македонии. Новый
царь ее, Персей, вновь поднял меч против римлян; он был разбит Эмялием
Павлом при Пидне в 168 г. и взят в плен. Римляне уничтожили Македонское
царство, но страной не завладели, а разделили ее на четыре
самостоятельные, разобщенные в правовом отношении федерации. Вместе с
тем они, однако, приблизились к Македонии, обратив страну царя Гентия,
союзника Персея (между Эпиром и Далмацией), в провинцию Иллирикум. Когда
17 лет спустя македонцы восстали, под знаменами самозванца Андриска,
выдававшего себя за сына Церсея, римляне обратили и Македонию в
провинцию - первую на греческой почве. Тогда же настал час и для Греции,
принявшей участие в восстании. Страшное разграбление и разорение Коринфа
Муммием ознаменовало собою начало непосредственного владычества римлян
над Афинами и Спартой.
В том же году был разрушен Карфаген. Как велика была в Риме ненависть
к Карфагену среди поколения, помнившего опустошение Италии и страх перед
Ганнибалом - об этом свидетельствует пресловутая фраза, которую вечно
твердил Катон: "а впрочем, я полагаю, что Карфаген должен быть
разрушен". Карфаген полвека добросовестно исполнял договор с Римом, но,
выведенный наконец из терпения беспрестанными захватами карфагенской
земли со стороны Массиниссы и не находя защиты и справедливости у Рима,
выставил войско против нумидийца. Римляне увидели в этом нарушение
договора, воспрещавшего карфагенянам вести войну без разрешения Рима, и
под этим предлогом потребовали полного разоружения Карфагена, а когда
это было исполнено, то разрушили город и переселили жителей на другое
место, вдали от моря. Тогда последовала трехлетняя геройская защита
города, окончившаяся полным его разрушением. Так образовалась Р.
провинция "Африка". Скоро затем римляне мирным способом завели у себя
провинцию "Азию": их союзник, царь пергамский Аттал III, завещал им свое
царство. Созданное римлянами против Карфагена царство Массиниссы
процветало недолго. Споры между его потомками в третьем поколении
привели к войне против Югурты и к увеличению, на счет Нумидии, Р.
африканской провинции. За 100 лет до Р. Хр. Рим, с союзной ему Италией,
был окружен сонмом 10 провинций - 2 на италийских островах, 2 в Испании,
2 в стране галлов, 2 на Балканском полуострове, 1 в Африке и 2 в Азии (к
Пергаму присоединилась занятая в 103 г. и организованная позднее в
провинцию Киликия). Последние две провинции имели характер гарнизонов:
Пергам - на Черном море, Киликия - на Средиземном, в то время
чрезвычайно страдавшем от морских разбойников. На греческом Востоке не
было порядка и власти. Разноплеменная держава Селевкидов распадалась
после удара, нанесенного ей римлянами при Магнезии; напрасно преемник
Антиoxa III старался насильственной элленизацией восточных рас и народов
сплотить их в единство; центробежные силы взяли вверх - евреи восстали,
армяне и пареяне отложились, мелкие царьки по побережью Черного моря
приобрели независимость. Их всех перерос Митридат, царь Понта, в
юговосточном заливе Черного моря. Кавказский богатырь по природе, с
усвоенным греческим лоском, он соединил горцев Закавказья и греч.
колонии на Черном море в обширное "Боспорское царство" и стал мощным
представителем разнородных элементов, сплотившихся на окраине
цивилизованного мира, чтобы дать отпор Риму. Воспользовавшись смутой в
Италии, вызванной восстанием союзников (см. ниже), Митридат занял своими
войсками Мал. Азию, явившись освободителем греческих городов, захватил
острова архипелага, проник в Македонию и Афины и произвел повсеместную
резню римлян и италиков. Мстителем за Рим явился Сулла (87 до Р. Хр.),
который почти на глазах враждебных ему мариянских легионов разбил одно
за другим два войска Митридата в Беотии (при Херонее и Орхомене), и
затем высадился в Малой Азии. Новое царство распалось также быстро, как
создалось; Митридат отказался от всех своих завоеваний в сфере римского
влияния. Десять лет спустя по смерти Суллы, когда римляне приняли
наследство царя Вифинии, Никодима, и обратили его страну в провинцию,
Митридат сделал новую попытку захватить М. Азию. Она кончилась опять
неудачно.
Разбитый Лукуллом, Митридат потерял даже Понт и искал убежища у
своего зятя, армянского царя Тиграна. Напрасно Тигран собрал силы своего
обширного царства против римлян; его сбродное ополчение было разбито
Лукуллом при новой столице Армении, Тигранокерте, и при старой,
Артаксате; лишь нежелание римских легионов следовать далее за Лукуллом
дозволило Митрадату вернуться в Понт. На место непопулярного Лукулла
явился (в 67 г.) в блеске победы юный Помпей; в ночном нападении
сокрушил он последние силы Митридата и преследовал его чрез Грузию до
Куры. У подножия Кавказа Помпей остановился; ему предстояла задача
организовать громадное пространство от Кавказа до Египта и от побережья
до Евфрата, находившееся после падения Селевкидов в полной политической
анархии. Римляне внесли в этот хаос прочный порядок посредством
свойственной им смешанной системы управления, при котором
непосредственные провинции - Азия (западное побережье Мал. Азии),
Вифиния, Понт, Сирия и Крит - чередовались с вассальными царями и
союзными городскими республиками. Затем счастливый соперник Помпея
организовал на Р. Западе порядок, имевший еще более важные и
продолжительные последствия. Всемирно-историческое значение Юлия Цезаря
заключается не только в том, что он создал и организовал императорскую
власть в Риме, но и в том, что он открыл Р. оружию и культуре путь на
север и этим положил основание средневековому порядку и
западноевропейской цивилизации. Много лет Италия страдала от
бесчисленных ватаг галлов, напиравших со всех сторон на Альпийский вал.
Только что затихло это движение, приведшее галлов в Рим, в Дельфы и в
глубь Мал. Азии, как у границ Италии появилась первая грозная волна
нового народного потока, более опасного для римлян. То были кимвры и
тевтоны, сначала торжествовавшие над Р. легионами, но наконец
уничтоженные Марием в долине Роны (102) и По (101). Сорок лет спустя
римляне почувствовали новый напор германских племен: свевы, под
предводительством Ариовиста, завладели гальской областью секванов и
напирали на гельветов в Швейцарии, побуждая их искать новых земель в
Галлии. Во время остановить этот поток стало задачей Цезаря, взявшего,
после своего консульства (59), в управление обе гальские провинции -
северную Италию и южную Галлию. Исполняя эту задачу, Цезарь стал за
восемь лет властителем всей Галлии и Бельгии и, отражая соседние этим
областям племена, своими походами через канал в Британию и через Рейн
указал своим приемникам программу дальнейшей Р. политики. Наследник
Цезаря, Август, взял на себя задачу сделать в Германии то, что было
сделано в Галлии его дядею - покорением воинственных и подвижных племен
обеспечить Риму крепкую границу и безопасность с севера. С двух сторон -
с запада, по направлению к Эльбе, и с юга, по направлению к Дунаю -
пасынки императора, Друз и Тиберий, вели Р. легионы в сердце Германии.
Но план удался только на половину; поражение Вара (9 г. по Р. Хр.) в
Тевтобургском лесу заставило империю отказаться от мысли о
распространении Р. владычества до Эльбы и ограничиться Рейном. На юге,
где германцы еще не поселились массами, удалось довести границу до Дуная
и организовать новые провинции: Рецию, с Винделицией, и Норикум. Более
ожесточенное было сопротивление, которое римляне встретили далее на
восток - в Паннонии, где воевал уже Август, и в Далмации, куда римляне
проникали из Иллиpии; но решительный успех Тиберия в
далматинско-паннонской войне (9 до Р. Хр.) обеспечил за Римом границу
Дуная от его истока до устья и организацию трех новых провинций -
Паннонии, Иллирии и Мезии (Сербия и Болгария), еще ранее покоренной
проконсулом Македонии. Август замкнул третий концентрический круг
римского владычества и на юге. Египет, теснимый Сирией, держался Р.
политики и этим избег покорения, а потом сохранял независимость
благодаря своей царице Клеопатре, сумевшей очаровать Цезаря и Антония.
Постаревшей царице не удалось достигнуть того же по отношению к
хладнокровному Августу, и Египет стал Р. провинцией. Точно также и в
западной части Африки Р. владычество окончательно утвердилось при
Августе, который покорил Мавретанию (Марокко) и отдал ее нумидийскому
царю Юбе, Нумидию же (Алжир) и Триполис присоединил к Р. провинции
Африки. Римские пикеты охраняли от кочевников пустыни занятые культурой
области по всей линии от Марокко до Киренаики на границах Египта.
Р. империя продолжала расти и после Августа, частью посредством новых
завоеваний, частью посредством превращения вассальных областей в
провинции. Так, Клавдий обратил в 46 г. по Р. Хр. царство Котиса в
провинцию Фракию, а из Мавретании сделал Р. провинцию. При том же
императоре совершилось военное занятие Британии, окончательно покоренной
Агриколой. Траян, в первые годы II в., раздвинул пределы империи на С,
где была завоевана и колонизована Дакия, от Карпат до Днестра, и на В,
где были образованы четыре провинции: Армения (малая
- верховья Евфрата). Месопотамия (низовья Евфрата), Ассирия (область
Тигра) и Аравия (на ЮВ от Палестины). Это было сделано не столько с
завоевательными целями, сколько для того, чтобы отодвинуть от империи
грозившие ей постоянным вторжением варварские племена и кочевников
пустыни. Это видно из тщательной заботы, с которой Траян и его преемник
Адриан, для укрепления границ, насыпали громадные валы, с каменными
бастионами и башнями, остатки которых сохранились до наших дней - в сев.
Англии, в Молдавии (Траянов вал), limes (Pfahlgraben) от Рейна (в
северном Нассау) через Майн и южную Германию к Дунаю.
2) Во внутреннем строении Р. державы, с помощью которого огромный
агломерат городов, областей и народов соединялся с центром, римляне
оказались замечательными зодчими, оригинально разрешившими проблему
перехода от города к государству. В свой древнейший период город Рим
(urbs) был и государством (civitas) - другими словами, Р. государство
имело городские формы. Если в это время власть Рима распространялась над
соседними общинами, то это происходило или посредством поглощения самой
общины Римом и принятия ее граждан в число римских граждан, или
посредством разрушения враждебного города (Вей); не смотря на
завоевания, Рим оставался единственным городом на своей территории. Но
уже очень рано необходимость заставила римлян выводить в завоеванную
землю или даже в покоренные города, для упрочения своей власти, колонии
из Р. граждан, которые, составляя там военный гарнизон, оставались при
этом гражданами Рима. Из предосторожности Рим поселял в колониях сначала
не более 300 граждан, чтобы колония не стала опасной для метрополии. А
так как Рим в это время был членом латинского союза, то в завоеванные
области - напр. в территорию Вей - выводились и общие колонии из Р. и
латинских граждан, под названием латинских колонии. Вновь основанные
города становились, в свою очередь, членами латинского союза. В. 381 г.
до Р. Хр. римляне приняли важную по своим последствиям меру: завоевав
город Тускулум, они приписали его граждан к Р. трибе, т. е. предоставили
им право голоса в Р. народном собрании, но вместе с тем оставили
Тускулуму его городскую автономию. Жители Тускулума стали, таким
образом, гражданами двух городов: в политическом отношении они
принадлежали Риму, служили в его легионах, подавали голос на форуме, но
самостоятельно распоряжались своими местными городскими делами, избирая,
напр., местных магистратов.
Город, состоявший в одно и тоже время и в соединении с Римом, и в
политическом подчинении ему, назывался municipium. Таким образом Рим
нашел удобную формулу для приобщения к себе городов, сливавшихся с ним
политически, но сохранявших столь важную для местных интересов и
преуспевания их автономию. Римляне не всем муниципиям сразу
предоставляли права римского гражданства: жителям этрусского города
Цере, чуждым по языку и обычаям, они сначала дали только гражданство без
права голоса (cives sine suffragio) и создали этим новый разряд городов;
граждане таких городов "Цеританского права" были настоящие municipes, т.
е. несли повинности, не пользуясь правами. Граждан этого рода было, по
словам Полибия, перед второй пунической войной 100000, на 173000
полноправных Р. граждан. Благодаря муниципиям, ager romanus, т. е.
"римская земля ", могла расти, обнимая собой многочисленные, хорошо
населенные и свободно управляемые города, раскинутые по всей Италии и в
то же время составлявшие одно политическое тело с Р., так как их
граждане состояли в трибах римского народа и лишь на Р. форуме могли
проявлять свое участие в Р. народовластии. Таким образом Ager romanus,
представлявший в начале республики пространство в 98275 гект., к началу
лат. войны утроился (309 тыс. гект.); расторжение латинского союза и
превращение многих независимых городов латинян в муниципии снова удвоило
размер Р. земли (603 тыс.); объединение Италии, т. е. победа над
самнитянами, этрусками, галлами средней Италии; довело пространство. Р.
земли до 2700000 гект.; реорганизация Италии после победы над Ганнибалом
прибавила еще 1000000 гект.; покорение Галлии северо-италийской,
колонизация в ней расширили Ager romanas до 5500000 гект., что
составляет одну треть пространства всей Италии (16 милл. гект). Другим
цементом, сплотившим Р. державу, был "договор" (foedus), благодаря
которому побежденный город становился Р. союзником. Формула договора
была различна: если договор был заключен на принципе равноправности
(foedus aequum), то он предоставлял союзнику полную автономию. На самом
деле, однако, и равноправность сопровождалась зависимостью от Рима:
союзный город следовал политике Рима, а не наоборот. Еще больше была
зависимость, когда в договор включалась формула majestalem populi romani
comiter conservare, т. е. обязанность любезно блюсти величие
(верховенство) Р. народа. Посредством таких договоров, отводивших
каждому из союзников особое место, Рим связал с собой 135 свободных
городов Италии в качестве союзников (socii). Середину между Римом и
союзниками занимают лат. колонии (socii ас nomen lalinum - у Ливия).
После расторжения лат. союза римляне стали выводить колонии, граждане
которых, в отличие от прежних Р. колонистов, утрачивали право Р.
гражданства и становились в положение граждан семи старых латинских
колоний, но за то пользовались полной автономией и сохраняли право
возвратиться в Рим и вновь записаться в свою трибу, если оставляли в
колонии члена семьи для обработки полученного ими надела. Такими
колониями с большим числом граждан (от 3 до 6 тыс.; в Венузию было
выведено даже 20000 колонистов) Рим латинизировал южную и сев. Италию.
Всех латинских колоний, с включением 7 старых, было 35, с пространством
в 830000 гект. и с 85000 призванными к военной службе гражданами (в 225
г., когда было выведено только 28 колоний). Вся территория союзных Риму
городов в Италии составляла 10500000 гект.
- вдвое против римской; что касается до военных сил, то союзники
могли выставить на помощь Риму (с включением латинских колоний) почти
вдвое больше (в 225 г. - 497000, против 273000). Таким образом по
завоевании Римом Италии эта страна представляла собой федерацию городов,
под верховным владычеством одного царствующего города; это - единое
государство по сплоченности своих частей и по подчинению единой власти,
но по своему строению оно имеет муниципальный характер, т. е. состоит
исключительно из городов, не только самоуправляющихся, но и обладающих
управляемой территорией.
По вступлении Рима в третий концентрический круг, его госуд. строение
должно было измениться: Рим воевал уже не с городами, а с царями;
результатом его побед было приобретение не союзников (socii), а
подданных (dediticii или stipendiarii
- податные). Только в исключительных случаях римляне предоставляли
городам, с которыми прежде находились в дружественных отношениях,
свободу по договору, другой аналогичный разряд представляют города,
которым было предоставлено привилегированное положение (civitates
liberae et immunes) на основании не взаимного договора, а постановления
сената или закона. Большей частью города сдавались римлянам на милость;
по формуле сдачи (deditio) им возвращали землю и самоуправление, под
условием различных натуральных и денежных повинностей. Элементом
государственного строения была, следовательно, и здесь городская
самоуправляющаяся территория, под надзором или властью областного Р.
военачальника, заступившего вместо царя (напр. в Македонии). Но все это
было возможно, пока римляне не выходили из пределов греческой и
финикийской культуры, с ее городским бытом. Иное было положение
провинций в областях, не знавших городской культуры. Здесь римляне
явились проводниками этой культуры, великими строителями и
организаторами городов, с помощью которых они романизировали варваров.
Устройство городов совершалось посредством поселения ветеранов, т. е.
отслуживших свой срок солдат; другие города образовались из лагерей Р.
легионов; местные жители также иногда организовывались римлянами в
города. Галлия, придунайские области и в особенности Африка покрылись
сетью Р. колонии и муниципиев; многочисленные надписи свидетельствуют об
этой цивилизаторской миссии римлян, составляющей лучшую страницу в
истории Рима.
3) Расширение власти Рима, вводя в него все новые элементы, создавало
в населении два слоя - господствующий и подвластный. Такой дуализм
представляется нам уже в древнейшем, доисторическом Риме, проявляясь в
антагонизме между патрициями и плебеями. Борьба между патрициями и
плебеями есть факт, господствующий над историей государственного
устройства, социального быта и законодательства древнего Рима, и потому
вопрос о их происхождении всегда привлекал к себе особенное внимание
исследователей. Уже древность дала нам два разных ответа на этот вопрос.
Ливий производит патрициев от patres, т. е. сенаторов, и считает их
потомками первых ста сенаторов, назначенных Ромулом; Дионисий, знакомый
из истории греческих городов с ролью знатных родов, предполагает
существование таких родов искони и в Риме. Из свидетельства Ливия видно,
что в эпоху Р. историографии уже утратилось ясное представление о
характере древнего патрициата, но оно до некоторой степени сохранилось у
юристов, у которых (Гай) встречается определение: plebs gentem non habet
(плебеи не имеют рода, т. е. родового быта или строя). Следовательно,
главный признак патрициата - его родовой строй. В чем он заключался, об
этом мы имеем лишь поздние и отрывочные известия (напр. у Цицерона), из
которых, однако, ясно, что главный признак родового строя в Риме, как и
в Греции - сакральная связь между родичами, принадлежность их к особому
религиозному культу, вероятно в связи с поклонением предкам; к этому
относится и существование родовой могилы на участке, принадлежащем роду.
Все родичи носят одно общее имя (nomen gentilicium), которое
сохраняется, хотя бы род разделился на ветви (Cornelii Rufi и Cornelii
Scipiones). Что у рода в древности было родовое имущество, об этом можно
судить по позднейшему наследственному праву; о существовании у родичей
общих сходок, на которых принимались обязательные для всех меры, говорит
известие Цицерона, что после измены одного из Манлиев, этот род запретил
называть его именем кого либо из родичей.
Достоверный и важный признак патрицианства составляет существование у
каждого рода клиентов, т. е. послушных людей, носящих то же самое
родовое имя; принимающих участие в родовом культе и имеющих право на
место в родовой могиле. По одному единичному известию Ливия о Клавдиях
можно думать, что патриции наделяли клиентов участками земли; вне
сомнения, что патриции помогали им на суде, откуда и позднейшее
специальное значение слова клиент, и что со своей стороны клиенты, по
аналогии с вассалами средних веков, оказывали патрону денежную помощь в
известных, определенных обычаем случаях - выкупали его из плена и из
неоплатных долгов. Вне этой тесной связи патрициев с клиентами стояли
плебеи; вследствие этого между патрициями и плебеями не было connubium,
т. е. браки между ними не считались законными. Существовало ли между
ними правовое разобщение и другого рода, как думал Нибур - труднее
сказать; напр., были браки посредством confarreatio (обряда приобщения
жениха и невесты зернами полбы) патрицианской формой, а брак посредством
coemptio (обряда мнимой купли) - плебейской формой? Профессор моск.
унив. Крюков в 40-х годах (написавший свое исследование по-немецки, под
именем "Pellegrino") предполагал даже религиозное различие между
патрициями и плебеями. Было время, когда плебеи стояли и вне
политической организации патрициев, т. е. не были полноправными Р.
гражданами. Только законом Лициния и Секстия, в 367 г. до Р. Хр., одно
из консульских мест было предоставлено плебеям. Что плебеи сначала не
допускались в сенат, это можно заключить из формулы обращения
председательствующего магистрата к сенаторам - patres conscripti, т. е.
собственно patres et conscripti или "патриции и внесенные в список". Не
участвовали плебеи и в избрании интеррекса. Что плебеи не входили в
состав древнейшего народного собрания, Нибур выводил из того, что плебеи
не были приписаны к куриям (другого мнения держится Моммзен). Это
подтверждается тем, что на ряду с народным собранием по куриям (comitia
curiata) появляется позднее другое - по военным сотням (comitia
centuriala), в которых граждане распределялись на основании
имущественного ценза, а затем и третье, чисто плебейское (comitia
tributa), по трибам или волостям, на которые была разделена Р.
территория.
Нибур предполагал также, что плебеи стояли вне экономической
организации древнего Рима, так как были лишены права пользоваться
общественной землей - ager publicus (см. далее). На этом полном
разобщении и дуализме патрициев и плебеев основана и теория Нибура о
происхождении плебеев: он видел в патрициях коренных обитателей
древнейшего Рима, сложившегося на 7 холмах из синойкизма, т. е.
добровольного слияния двух возникших там общин, латинской и сабинской, а
в плебеях - плод первого расширения Рима, т. е. землевладельцев соседних
с Римом общин, силой оружия к нему присоединенных или добровольно туда
переселившихся. Как бы то ни было, борьба плебеев с патрициями на
политической, юридической и экономической почве составляет внутреннюю
историю Рима; но так как она сильно отразилась на истории Р.
магистратуры и народного собрания, то ее удобнее рассмотреть в связи с
этими вопросами. Критическим моментом борьбы является относимый к 493 г.
уход плебеев на священную гору (mons sacer) в окрестностях Рима, с
намерением там поселиться; последним звеном борьбы является сецессия, по
счету третья, улаженная законом диктатора Гортензия в 287 г. до Р. Хр.
Ее результатом является политическая равноправность плебеев,
выразившаяся в уравнении плебисцита с законом, т. е, в праве плебейского
народного собрания издавать постановления, имеющие силу общего закона и
обязательные, поэтому, и для патрициев. Еще раньше плебеям было
предоставлено право занимать все магистратуры, а также и жреческие
должности (lex Ogulvia, 302 г. до Р. Хр.), кроме некоторых, не имевших
политического значения. В области гражданских отношений равноправность
плебеев с патрициями была обеспечена законом трибуна Канулея,
установившего еще в 445 г. до Р. Хр. connubium между обоими сословиями.
Экономическая борьба рано утрачивает в Риме чисто сословный характер,
вследствие возникновения плебейской аристократии, солидарной с
патрициями. Закон Гортензия, заключая собой борьбу плебеев с патрициями,
совпадает с окончанием завоевания Италии Римом, вызывающим новый
дуализм, а именно римских граждан и союзников.
Этот дуализм сначала не был сопряжен с какой-либо рознью: союзники не
искали более тесного сближения, довольствуясь выгодами, которые им
предоставлял союз с Римом; купцы их теперь могли , под охраной Рима,
свободно торговать во всем мире, а воины - приобретать в войнах Рима
земли и добычу. Но это постепенно изменялось. При единодержавии Р. его
власть давала себя все тяжелее чувствовать союзникам, а когда, со
времени Гракхов, в Р. наступила эпоха раздачи земель и хлеба, и народных
увеселений (panem et circenses), право римского гражданства стало
приманкой для союзников. После того как попытки римских трибунов (К.
Гракха и Ливия Друза) удовлетворить их желание оказались тщетны,
союзники взялись в 88 г. за оружие. Видя опасность, римляне поспешили,
законом Юлия, разделить союзников и дать гражданство тем из них кто еще
не восстал (этруски); но самнитяне и горцы южной Италии успели
вооружиться и в двухлетней кровопролитной войне бились с Римом уже не за
право гражданства, а за свою независимость. Как глубоко, однако,
политическая идея Рима - федерация городов, под властью общего для всех
граждан города - укоренилась в умах италиков, видно из того, что
союзники вздумали создать в южной Италии новый Рим и избрали для этого
городок Корфиниум, переименованный в Италию: его форум должен был
служить общим форумом, сенат - общим сенатом, а консулы и преторы (по
числу римских) - общими верховными магистратами. Рим был принужден
призвать под знамена все свои силы, поставить во главе их лучших своих
полководцев, Мария и Суллу - и все-таки окончить уступкой. Законом
Плаутия и Папирия было предоставлено римское гражданство всем, кто
положит оружие в течете 60 дней. Италики - за исключением части
самнитян, продолжавших сопротивляться до их истребления - вошли в состав
Рима, но с этого же времени начинается падение опустошенной Италии.
Дуализм между римлянами и латинянами или союзниками в Италии исчез (за
исключением обитателей Галлии транспаданской, получивших гражданство
лишь от Юлия Цезаря в 49 г.); но в римской державе, вследствие
завоеваний, уже раскрылся другой дуализм. Римская Италия была окружена
провинциями, и рознь между римлянами и провинциалами (перегринами) была
много глубже, чем между римлянами и латинянами. Тем не менее этот
дуализм стал постепенно сглаживаться и погас без того страшного
потрясения, каким была союзническая война. Произошло это оттого, что над
римлянами и перегринами водворилась общая государственная власть.
Процесс сближения происходил двумя путями: императоры давали право
гражданства отдельным лицам или категориям лиц (так, Цезарь дал
гражданство всем врачам и преподавателям наук в Риме; декретами
последующих императоров право гражданства давалось как привилегия для
поощрения постройки домов и кораблей, для богатых детьми браков и т.
п.), или же гражданство предоставлялось целым городам и областям. Важную
роль при этом играло (фиктивное) латинство. Когда италийские латиняне
слились с римлянами, последние стали предоставлять в Галлии некоторым
городам право бывших латинских колоний. Латинство стало, таким образом,
переходной ступенью к римскому гражданству; в этом смысле Веспасиан
предоставил всей Испании латинское право. Наконец, Каракалла дал всем
свободным людям империи право римского гражданства; in orbe romano qui
sunt, cives romani effecti sunt. Не следует, однако, преувеличивать
политическое значение этой меры: когда провинция поднималась до уровня
Рима, Италия обращалась в провинцию. Ее привилегии - свобода от
поземельной подати и от воинской повинности - исчезли; самоуправление ее
городов было подчинено, как и в провинции, императорской бюрократии.
Верховная власть римских граждан перешла к римскому императору, римский
гражданин из господина стад подданным, подобно провинциалу. В римской
империи сохранился лишь один дуализм, но не исключительно римский -
между господином и рабом.
4) Императорская власть, завершающая собой политическое развитие
Рима, не была для него чужим элементом ;она коренится в его
первоначальной организации. Полибий, хорошо познакомившийся в доме
Сципиона с устройством Рима, определил это устройство как правление
смешанное из монархии, аристократии и демократии, разумея под этим
взаимодействие магистратуры, сената и народного собрания. Все эти три
элемента восходят в Риме к эпохе доисторической, когда им управляли
цари. Царский период недоступен непосредственному историческому
исследованию, но царская власть так сильно повлияла на римские
учреждения, что может быть изучаема в своем отражении. До позднейшего
времени сохранились в Риме две должности, состоявшие в теснейшей связи с
царской властью: rex sacrificulus, приносивший в республиканскую эпоху
те жертвоприношения, которые лежали на обязанности царя, и interrex,
избиравшийся патрицианскими сенаторами, из их среды, когда, вследствие
случайного бедствия, прерывалась преемственность власти и не было
официального лица, под председательством которого могло-бы состояться
избрание новых верховных магистратов. Помимо этого царская власть
сохранилась в атрибутах и в самом характере той магистратуры, которой
были заменены цари. Консулы - не что иное, как обладатели раздвоенной и
сокращенной до пределов одного года царской власти: regio imperio duo
sunto, говорит Цицерон в своем сочинении о государстве (De republica).
Символом "империума" служили розги и топоры ликторов, перешедших от царя
к консулу: это - власть приказывать, наказывать и казнить. Характерно
для народа, добившегося владычества над миром, что, изгнав царя, он
сохранил его власть не как исполнительную власть, в смысле теоретиков
XVIII века, а как власть распорядительную, правительствующую, ограничив
ее краткосрочностью и коллегиальностью; вскоре римляне стали даже, в
случае нужды, усиливать ее временной отменой коллегиальности
(диктатура). Дальнейшая история государственной организации Рима
заключается в ограничении и дроблении магистратуры и в развитии, ей в
ущерб, власти сената и народного собрания.
Так, к самому началу республиканской истории относится закон Валерия
Попликолы de provocatione, воспрещавший магистрату сечь и казнить
гражданина (вне военной службы) помимо провокации осужденного к
народному собранию. Главные перемены в положении и составе Р.
магистратуры произошли под влиянием борьбы плебеев с патрициями, Здесь
на первом месте стоит возникновение плебейского трибуната (tribuni
plebis) - их сначала было 2, под конец 10, - относимое традицией к уходу
плебеев на священную гору: это была особая плебейская магистратура, на
ряду с патрицианской и в противодействие ей. Сословный дуализм был таким
образом внесен в самую магистратуру. Р. трибунат сыграл такую выдающуюся
роль в Р. истории и стяжал себе такую всемирную известность, что его
название и понятие проникли в представления цивилизованных народов даже
глубже, чем консульство. В Р. истории трибунат является самым
оригинальным политическим учреждением; его историческое развитие
знаменует собой рост и торжество плебса, а затем развитие и падение Р.
демократии. Первоначальное положение трибунов было скромно и роль их
незначительна. Их обязанность заключалась в заступничестве (auxilium
ferre) за отдельных плебеев против суровости или несправедливости
патрицианских магистратов, при наборе или на суде. Средство,
предоставленное им для этого, состояли в праве приостановки консульского
распоряжения (veto), а для осуществления или защиты этого права им была
дана не власть (imperium) или материальная сила, а лишь оборонительное
оружие - "неприкосновенность", по аналогии с другими священными, т. е.
посвященными божеству лицами и предметами (sacrosanctitas). Опираясь на
этот крепчайший у римлян щит, трибуны скоро перешли в наступление,
присваивая себе все более обширную роль. Из заступников за отдельных
плебеев они стали вожаками и блюстителями интересов всего сословия,
обвиняли и карали его врагов и проводили полезные для него законы; став
во главе плебейских собраний, они поднимались вместе с ними, и когда
плебейство отожествилось с Р. народом, трибуны стали магистратами
народа. Когда-то они скромно сидели на своих скамейках у дверей сената,
прислушиваясь к его прениям; под конец они получили право созывать сенат
и проводить в нем свою политику. С их именем связаны все попытки к
реформам; с ним же связано и развитие демагогии в Риме.
Возникший из оппозиции против "империума", трибунат сделался
подножием для императора, совместившего в себе империум консула и
potestas неприкосновенного трибуна. Плебеи, однако, не удовлетворились
важными преимуществами, которые им доставил трибунат, и добивались
участия в империуме. Интересным, но темным эпизодом на этом пути
является децемвират (451 до Р. Хр.). У Ливия целью децемвирата
выставляется определение консульской власти точными законами, а затем
указывается иная цель - составление письменных законов; у греческих
историков, писавших о Риме, говорится об уравнении прав патрициев и
плебеев (Дион Кассий) или о даровании им "общих законов" (Дионисий).
Историческим результатом деятельности децемвиров является составление
законов 12 таблицы. Но так как при децемвирах не было ни консулов, ни
трибунов, и во втором децемвирате упоминаются плебеи, то Нибур полагал,
что децемвират был установлен как постоянное общее правительственное
учреждение, в состав которого должны были входить как патриции, так и
плебеи, с отменой других сословных магистратов. Во всяком случае вслед
за децемвиратом (445) произошла важная перемена в указанном Нибуром
направлении: сенату было предоставлено право заменять консулов
консулартрибунами, т. е. военными трибунами (командирами легионов) с
консульской властью, которых было больше 2 (3 и до 6) и в числе которых
могли быть и плебеи. Фактически, впрочем, плебеи стали попадать в
консулар-трибуны лишь с 400 г., то лишь до 395 г., а затем в 379 г.
Тогда же и с той же целью было удвоено (с 2 до 4) число квесторов, т. е.
военных казначеев. Введение консулар-трибунов послужило, кроме того,
поводом к созданию новой магистратуры, избиравшейся каждые пять лет -
цензоров, обязанность которых, отделенная от консульской власти,
заключалась в составлении списков граждан по имуществу (ценз) и списка
сенаторов. Так как эта обязанность доставляла цензорам важный
нравственный авторитет, то цензура, с течением времени, стала самой
почетной магистратурой. Наконец, закон Лициния и Секстия (387 - 367)
восстановил консульство как постоянную магистратуру, предоставив плебеям
одно из консульских мест. При этом от консульства была отделена судебная
функция, предоставленная особому должностному лицу - претору - и сначала
недоступная плебею.
При увеличении числа судебных дел, число преторов было удвоено; один
из них (praetor urbanus) ведал дела граждан, другой (peregrinus) - дела
союзников; с появлением провинций число преторов стало возрастать, пока
не было определено Суллой в 10, а число квесторов - в 20. Вместе с тем
плебеям были предоставлены, на подобие патрицианских (курульных) эдилов,
две должности плебейских эдилов. В течение 30 лет по приобретении
консульства плебеям стали доступны диктатура (356), цензура (351),
наконец претура (337). Дальнейшее развитие Р. магистратуры совершалось
уже под влиянием не сословной борьбы, а мирового положения, занятого
Римом. По мере увеличения числа провинций римляне признали неудобным
соответственно увеличивать число преторов (имевших право на место в
сенате) и прибегли к пророгации, т. е. к продлению на год власти
консулов и преторов, с посылкой их в провинции в качестве проконсулов и
пропреторов. На провинциальной почве власть этих должностных лиц стала
совершенно иной. Проконсул не только заступает в провинции на место царя
по отношению к "податным" Риму людям: он и по отношению к римским
гражданам утрачивает характерные черты Р. магистратуры. В Риме консул
ограничен властью товарища; провокация к народу и вето трибуна
превратили его военный "империум" в гражданскую власть. В провинции
власть проконсула единична, неограниченна и нераздельна. Он в одном лице
военный командир, правитель, главный судья и в известном смысле
законодатель, так как издает для провинций преторский эдикт, т. е.
устанавливает принципы, которым намерен следовать при отправлении
правосудия. Так как ему поручена охрана провинции, а сенат далеко, то он
может начать наступательную войну без ведома сената; так как, с целью
содержания войска, ему предоставлены обширные полномочия для сбора с
провинциалов необходимого провианта и фуража, то в его руках - разорение
провинции или отдельных ее городов. Уже дозволенные законом или обычаем
поборы и подарки (aurum coronarium - золотой венок, подносимый городами)
могут обогатить его; что же сказать о недозволенных? Однако, как ни
велики были авторитет и роль Р. магистратуры, верховная власть в
республиканскую эпоху принадлежала в Риме не ей, а сенату и Р. народу:
формула S. P. Q. R. (Senatus populusque romanus) - символ этой власти.
Оба эти учреждения не могли не выиграть от отмены царской власти.
Из совещательного собрания при царях сенат становится
правительствующим; этому в особенности содействует способ его
составления по закону Овиния (время издания этого закона неизвестно), в
силу которого бывшие магистраты не могли быть обойдены при составлении
цензором списка сенаторов. Этим предотвращался антагонизм между
магистратурой и сенатом. Консул и претор знали, что по окончании срока
должности они станут членами сената. Этим определялся и сословный состав
сената: сначала чисто патрицианское учреждение, он становится, с тех
пор, как плебеи приобретают право на консульство и претуру, средоточием
и органом новой аристократии - нобилитета, знати, происходящей от лиц,
приобретших знатность, т. е. известность (nosco), занятием курульной
должности. Так как должности магистратов были избирательные, то сенат
стал, в известном смысле, представительным собранием: он состоял из
высших государственных деятелей Рима, обязанных своим возвышением
голосованию народного собрания. Способом составления сената объясняется
и политическая его опытность, та способность его правительствовать,
которую посол царя Пирра метко характеризовал, сказав, что сенат
показался ему собранием царей. Р. сенат представлял собой
аристократическую корпорацию, принимавшую в себя все что выдвигалось на
вершину политической жизни; в нем жила политическая традиция прошлого,
поддерживаемая родовым преданием, но постоянно проверяемая личным опытом
и знакомством с государственной практикой. Законодательным органом и
обладателем верховной власти было народное собрание. Сенатское заключите
(senatus consultum) никогда не имело силу закона (lex), принадлежавшую
лишь постановлению народного собрания (комиций - собственно сходки).
Сословный дуализм повлиял на организацию и историю комиций еще сильнее,
чем на сенат; им, а также консерватизмом Рима объясняется тот
знаменательный факт, что в Риме было не одно, а три народных собрания:
два чисто сословных и одно общее. Древнейшее из них - по куриям - было
чисто патрицианским и вместе с патрициями утратило, с течением времени,
всякое реальное значение: оно атрофировалось, перестало быть собранием
граждан и превратилось в учреждение, присутствие должностных лиц -
курионов, ведавшее лишь родовые дела: аррогацию (переход из рода в род),
утверждение завещаний и т. п. До позднейшего времени оно сохранило
только одну хотя и формальную, но важную в политическом отношении
функцию - передачу избранному в комициях магистрату его власти,
посредством lex curiata de imperio. Еще во время гражданской войны между
Помпеем и Цезарем невозможность соблюсти эту формальность повлекла за
собой важные политические последствия.
Второе народное собрание в Риме, центуриатное - по военным сотням -
знаменует собой характерную воинственную организацию Рима:
первоначальное тожество народа и войска. Центуриатное народное собрание
- это не что иное, как войско, выстроившееся по сотням, чтобы ответить
на вопрос командира, быть ли войне, или избрать ли такого-то в командиры
на следующий год? Место в военном строю обусловливалось вооружением, а
вооружение - имуществом. Сообразно с имуществом, римские граждане были
разделены на 5 классов, не считая всадников, составлявших особый разряд
из 18 сотен. Дошедшее до нас определение как имущественного ценза для
каждого класса, так и числа сотен в каждом из них, традиция относить к
временам Сервия Туллия, которому приписывается и самое учреждение
центуриатного собрания, может быть не с большим основанием, чем
постройка так называемой Сервиевой стены. Определение ценза деньгами
указывает на более позднюю эпоху, чем время царей, так как еще в раннюю
республиканскую эпоху судебные пени определялись числом голов крупного
или мелкого скота. Позднее центуриатного явилось народное собрание по
трибам, в точности время и повод его возникновения нам неизвестны. Это -
плебейское собрание, руководимое трибунами, тогда как центуриатным
руководил курульный (патрицианский) магистрат, консул или претор. В виду
поздних известий о трибуткомициях под председательством консулов и
преторов, некоторые современные ученые пришли к мало вероятному
предположению, что кроме общеизвестных плебейских трибуткомиций
существовали еще особые трибуткомиции с участием патрициев. В отношениях
трибутного собрания к центуриатному проявляется замечательный
политический дуализм, проникший в государственное устройство Рима
благодаря особому положению плебеев в государственном строе:
центуриатные комиции представляют собой весь народ, populus, трибутные -
plebs. Плебс, приобретая все большее значение, становится народом в
политическом смысле слова, т. е. приравнивается к populus. Это
приравнение находит себе выражение в том, что постановление плебса,
plebiscitum, получает, по постановлению центуриатных комиций, значение
закона, обязательного для всех граждан, ut quod tribatim plebs jussiset
populum teneret (lex ValeriaHoratia, 449 г. до P. Xp.) Принцип этот был
подтвержден законом Публилия (339 до P. Xp.) - ut plebiscita omnes
Quiriles tenerent, и законом Гортензия (284) - ut quod plebs jussisset
omnes Qairites teneret.
Тожественны ли эти три закона и почему, в таком случае, понадобилось
троекратное узаконение, или они различны по смыслу, как остроумно
объяснял в одной из своих гипотез Нибур - нам неизвестно. Во всяком
случае в историческую эпоху трибутные комиции в законодательном
отношения заняли место на ряду с центуриатными и отличались от них лишь
сферой компетентности: решение военных вопросов естественно
предоставлялось тому собранию, которое искони их ведало и находилось под
руководством магистратов с "империумом". В сфере судебной также
сохранилось преимущество того народного собрания, к которому, по
древнему закону, была обращена провокация: закон децемвиров формально
сохранил право решать вопрос о жизни или смерти гражданина за
центуриатным собранием, обозначая его при этом выражением maximus
comitiatus. Избирательная деятельность была обширнее у центуриатного
собрания, но трибуткомиции избирали трибунов, значение которых все более
возрастало. Сблизившись в значении, эти два народных собрания сблизились
и формально, вследствие преобразования, которому подверглись
центуриаткомиции в демократическом смысле, вероятно около 241 г. до Р.
Xp., т. е. после того как число триб достигло своего максимума - 35. Это
преобразование представляет собой компромисс между принципом
центуриатных комиций, т. е. распределением граждан по имуществу, и
принципом трибутных комиций, т. е. распределением граждан по месту
оседлости, - при чем первый принцип делает второму значительную уступку.
Тожество военного строя с политическим к тому времени уже исчезло;
вследствие этого предоставление первому классу 80 центурий (так что с
присоединением 18 центурий всадников он располагал большинством голосов
в комициях - 98 против 95) утратило свой смысл перед более
демократическим духом трибуткомиций. В виду этого каждому из пяти
классов было предоставлено равное число центурий или голосов, а именно
35, соответственно числу римских триб, при чем каждая центурия еще
разделялась на две - для граждан старше и моложе 45 лет. Что касается до
вопроса о полномочиях Р. народных собраний, то Рубино, в своем
замечательном исследовании (), доказал, что роль
народного собрания при царях была незначительна. Царь собирал комиции не
столько для того, чтобы получить от них закон, сколько для того, чтобы
заручиться их поддержкой.
После отмены царской власти значение народного собрания возросло: ему
чаще приходилось применять к делу свое избирательное право; закон о
провокации сделал его верховным судьей над жизнью и смертью граждан;
наконец, с усложнением политич. жизни стала развиваться и
законодательная власть комиций. В последнем отношении они, однако, долго
находились под опекой сената, которая выражалась в двух учреждениях -
patrum auctoritas и senatus auctoritas. Первое относится ко времени
патрицианского сената и представляет собой право сената одобрять,
утверждать, постановления народного собрания (впрочем, по мнению Нибура
и его школы, под patrum auctoritas следует разуметь согласие патрициев,
данное ими в собрании по куриям). Senatus auctoritas соответствует
греческому выражению probouleuma и обозначает право сената давать
предварительно свое согласие на внесение в народное собрание магистратом
проекта закона, а следовательно и отказывать в этом согласии. Когда
комиции освободились от этих стеснений, мы не знаем; по этому вопросу,
как и относительно значения упомянутых учреждений, в ученой литературе
существует множество противоречивых мнений. Во всяком случае народное
собрание в Риме, даже когда стало властным и самодержавным, сохранило
прежние формы, ставившие его в зависимость от созвавшего его магистрата.
Оно никогда не имело права собираться по собственному почину; оно не
имело ни законодательной инициативы, ни свободы прений; оно лишь
отвечало на вопросы, предложенные ему председательствующим магистратом
(рогация); самое делопроизводство было обставлено такими религиозными
формальностями, которые легко подавали повод признать постановление, с
помощью жреческой коллегии, незаконным. Более свободный характер имели
частные собрания народа, concilia и cautiones, на которых допускались и
прения; но и эти подготовительные собрания, ничего не постановлявшие,
созывались не иначе, как магистратом, и служили для него средством
настроить и направить народ в желательном для него смысле. На конец, ни
центуриаткомиции, после их преобразования в демократическом смысле, ни
даже трибутные комиции не были демократиями в полном смысле слова, так
как в рассчет принимались не единичные голоса граждан, а число центурий
или триб, высказавшихся в том или другом смысле, и голос избранной по
жребию центурии или трибы (praerogativa) имел почти всегда решающее
значение. Не даром обнесенное оградой место на Марсовом поле, куда
призывались граждане подавать голос, называлось ovile (овечий загон).
Вследствие мирового роста Рима, решения и веления римских комиций
приобретали все большее и большее всемирное значение; но именно в эту
эпоху существенно изменился состав Р. народного собрания и понизилось
его моральное и государственное значение, под влиянием глубокого
потрясения экономического быта Р. народа, в связи с его политическим
ростом.
5) Влияние роста Рима на экономический быт его. Р. историки
изображали первых римлян пастухами и бродягами, но история с самого
начала знает римлян лишь как оседлых крестьян. Римлянин, как патриций,
так и плебей, представляет собой тип крестьянина, цепкого и жадного до
земли: типический герой древнего Рима - Цинциннат, взятый с плуга
диктатор. Поэтому земельный вопрос представляет собой основу Р. истории:
из-за земли римляне воюют с соседями, на приобретенную землю они выводят
все новые и новые поселения; из-за земли волнуется форум; аграрный закон
- больное место республиканского Рима, наука землемера (agrimeusor) -
национальная его наука. Одной из важнейших и прочих заслуг Нибура было
выяснение вопроса об ager pablicus и об аграрных законах. Если
социалисты XVIII в. (Babeuf) щеголяли именем Гракха, то потому, что
видели в аграрных законах римлян средство борьбы против частной
поземельной собственности. Лишь благодаря выяснению понятия
"общественного поля" история поземельных отношений и законов получила
правильное освещение. Нибур нашел ager publicus в области Дитмаршен (в
Голштинии), где историк провел свое детство; позднейшие исследования
указали его существование почти везде. Ager publicus называлась у римлян
государственная земля, в противоположность той, которая находилась в
частной собственности. Р. государство пользовалось своей землей трояким
способом: оно отдавало ее участки с торгов под пастбища, или выделяло из
нее небольшие наделы гражданам (первоначально 2 югера - полдесятины) в
частную собственность (assignatio), или, наконец, предоставляло
гражданам занимать отдельные участки (occupatio), для бессрочного
пользования ими. Такие займища могли переходить по наследству или
продаваться, на них могли производиться насаждения и постройки, но они
не поступали в квиритскую собственность и отличались от нее юридически
термином possessio. Благодаря наделам общественной землей, колонии
выводились в существовавшие уже раньше города, постоянно росло число Р.
граждан и крепнул Рим; но землевладение подкапывалось в Риме с
древнейших времен, как и в Греции, опасным бедствием - задолженностью.
Долговое право было у древних римлян, как и у других народов, крайне
сурово; обеспечением кредитора служила личность должника и нередко его
семьи. О громадном значении долговых обязательств в древнем Риме мы
можем судить не с помощью историков, которые пользовались им для
изображения драматических сцен, а на основании законов XII таблиц, самые
пространные и архаические отрывки из которых определяют судьбу
несостоятельного должника. По приговору судьи кредитор уводит его к себе
в дом; закон точно определяет вес цепи, которая может быть на него
надета, количество пищи, которое должно быть ему выдаваемо;
устанавливает сроки, когда он должен быть выведен на форум, на случай
если родственники или клиенты захотят его выкупить; наконец, дает
кредитору право продать его в рабство, но не иначе, как за Тибр, т. е. в
страну этрусков, а не на римской земле и не в стране дружественных
латинян. Предусматривая случай спора между несколькими кредиторами,
закон решает его буквально в тех же суровых, символических формулах, как
и скандинавское право: освобождается от ответственности тот кредитор,
который отрубит от тела должника более или менее следуемой ему части (Si
plus ve minus ve secuerit se (sine) fraude esto). Долговые
обязательства, впрочем, не всегда разрешались указанной расправой, а
приводили и к установлению продолжительных отношений между кредитором и
должником (вроде кабалы).
Отношения эти нам мало известны, ибо были запрещены уже законом
Петилия, в 326 г. до Р. Хр. Долги продолжали, однако, тяготеть над
римскими землевладельцами, что видно из часто упоминаемых мер против
ростовщиков, за нарушение законов о росте; так на пени, взысканный с
ростовщиков был сооружен эдилом Кн. Флавием бронзовый храмик Конкордии
на форуме, с обозначением времени сооружения - "204 г. по освящении
храма Юпитера Капитолийского" (древнейшее известное нам упоминание этой
эры). Помимо долгов, Р. мелкое землевладение страдало от рабства,
вытеснявшего свободный труд. В древнейшем Р. число рабов было,
повидимому, очень ограничено, как можно заключить из названий рабов -
Quintipar, Marcipar, т. е. puer (малый) Квинта или Марка. Но по мере
того, как римские воины стали захватывать области варваров вне Италии,
рабы подешевели и стали чаще появляться на рынке, вследствие чего
крупные землевладельцы перестали давать мелкому соседу работу на своей
земле. Традиционная история относит закон, определявший количественное
отношение подневольных и свободных работников, к 367 г. до Р. X.
Умножившись в Риме, рабы не только стали отбивать заработки у Р.
крестьян, но, входя путем освобождения своими господами в число Р.
граждан, существенно изменяли состав и характер Р. народа. Уже в 312 г.
до Р. Хр. вопрос о размещении вольноотпущенников по всем трибам или
только по 4 городским волнует Рим. В то самое время когда Р. легионы
доставляют Риму господство над миром, в сердце Рима покоренные рабы
приобретают все более и более влияния на его судьбу. Ничто так не
содействовало извращению римского демоса, как легкость освобождения и
получения рабами права Р. гражданства. Уже разрушитель Карфагена,
Сципион Эмилиан, счел себя в праве презрительно попрекнуть толпу на
форуме тем, что он еще недавно привез ее в Рим в цепях.
Но римские войны еще более непосредственным способом подрывали ядро
Р. народа
- крестьянство; принимая все большие размеры, удаляясь от Рима и
становясь все продолжительнее, войны надолго отрывали солдата от его
земли. Ливий, в одном из своих драматических рассказов, выводит на сцену
центуриона Сп. Лигустина, владельца участка земли в один югер,
проведшего 22 года на военной службе вдали от унаследованного поля.
Впрочем, известное равновесие между убылью от войны и приростом оседлого
крестьянского населения поддерживалось до тех пор, пока римляне имели
возможность производить наделы в Северной Италии. Когда, к половине
II-го века, запас свободной общественной земли истощился, обезземеление
римских граждан пошло еще быстрее. К этому времени относится перемена в
сельском хозяйстве римлян, имевшая роковое значение для мелкого
землевладения. Вследствие расширения, под Р. властью, торговых сношений
на Средиземном море в Италию стал массами привозиться хлеб не только из
Сицилии, но из Нумидии и Египта; эта конкуренция убила земледелие в
Италии и заставила землевладельцев запустить пашню и завести скот. Мы
знаем об этой перемене со слов Катона, который был отличным хозяином и
на вопрос, какой самый выгодный способ хозяйства? ответил - bene pascere
(хорошее скотоводство); а затем? плохое скотоводство; а затем?
хлебопашество (arare). Прежде всего должны были пострадать крестьяне, не
находившие заработка у помещиков и не имевшие возможности, по
незначительности участков, перейти к скотоводству. Им пришлось продавать
свои наделы - и в этом нужно искать источник тех латифундий, о которых
сказал Плиний, что они погубили Италию. По мере того, как ядро Р. народа
- земледельческий класс - редеет, развивается торговая деятельность
римлян. Древний Рим знал лишь громоздкую медную монету и только со
времени объединения Италии и подчинения греческих торговых городов на
юге полуострова стал чеканить серебряную монету. Развитие торговли
привело к накоплению капиталов, что выразилось в изменении смысла слова
equites. Всадниками прежде назывались служившие на собственном коне
наиболее достаточные граждане; во втором веке это слово обозначает класс
капиталистов, занимающихся торговлей и откупами в провинциях, в отличие
от сенатской аристократии, которой закон Клавдия 219 г. до Р. Хр.
воспретил торговать от своего имени и держать корабли, за исключением
лишь каботажных судов для перевозки в столицу продуктов собственного
хозяйства.
6) Влияние роста Р. владычества на культуру и общественный дух
римлян. Одновременно с экономическим переворотом в Риме совершался еще
более важный культурный и нравственный переворот. Быстрый рост Рима
непосредственно и без переходов поставил лицом к лицу простоту и
грубость римлян с эллинской образованностью и утонченной роскошью
Востока. В области религии римляне давно уже находились под влиянием
южно-италийских греков; теперь в Рим стали проникать божества Востока.
Еще до второй пунической войны консулу Эмилию Павлу пришлось, по
распоряжению сената, собственноручно приступить к разрушению храмов
Изиды и Сераписа, так как никто не решался взломать их двери. Сенат
запретил, под страхом смертной казни, тайный культ Вакха, и за нарушение
этого запрещения от руки палача в Италии погибли сотни людей - особенно
много женщин, участвовавших в ночных вакханалиях. Новый пантеон
отодвинул на задний план первобытных Р. богов, которыми держалось
древнеримское благочестие. Вместе с вост. богами и суевериями явилось в
Риме учение, одинаково подрывавшее веру как в старых, так и в новых
богов: сочинение Евгемера, объяснявшего богов и героев плоским
рационализмом, было одной из первых книг, переведенных на латинский яз.
В то же время заимствованные у греков сценические представления
выставляли на посмеяние проделки богов, заимствованные из наивных мифов.
Семейный быт римлян основанный на безусловной отцовской власти, еще
раньше подвергся существенным изменениям. Уже децемвиры нашли возможным
эманципировать, т. е. самостоятельно поставить взрослых сыновей,
посредством фиктивной продажи в рабство отцом. Вместе с тем и женщине,
которую древнее право всегда подчиняло опеке (manus) отца или мужа, была
предоставлена возможность выходить замуж без личного и имущественного
подчинения мужу и его родичам, посредством так называемого trinoctium,
т. е. трехдневного пребывания вне дома. Освобождение женщины в
имущественном отношении указывает на то, что прошла для римлян пора
бесприданниц, когда в достаточном хозяйстве можно было найти только одну
серебряную вещь - солонку, из которой посыпали солью жертву богам. Еще
несколько лет спустя по завоевании Италии, один из предков Суллы,
Корнелий Руфин, бывший диктатором и дважды консулом, был вычеркнут
цензором из списка сенаторов за то, что у него в доме была серебряная
посуда в 10 фн. веса. Старинная поговорка осуждала хозяйку, которая
закупала на рынке то, что она могла получить с своего огорода; в каждом
хозяйстве пекли свой хлеб, в городе не было пекарен. Только во время
войны с Сирией Р. генералы познакомились, по рассказу Ливия, с поварским
искусством; 100 лет спустя Лукулл приобрел всемирную известность своими
утонченно-роскошными обедами. Быстрое обогащение римлян вызывало
роскошь, а роскошь развивала страсть к обогащению; на этой почве приняли
чудовищные размеры две национальные черты римлян - властолюбие и
жадность. Уже во вторую пуническую войну дегат Сципиона, Племиний,
командовавший в южной Италии, так беззастенчиво грабил союзные города и
даже их храмы, что сенат был вынужден послать на юг целую комиссию,
отправившую Племиния, в цепях, в Рим. С провинциалами можно было
поступать бесцеремоннее: так например, пропретор Испании Сульпиций Галба
врасплох напал на мирное племя лузитан, просивших у него земли, и продал
30000 из них в рабство.
Власть давала богатство; поэтому все пути к власти казались
пригодными. В Риме появился особый разряд законов - leges de ambitu, -
предназначенных к тому, чтобы сдерживать честолюбие кандидатов на
магистратуры. Сама история этих законов, с их возрастающей строгостью,
указывает на возрастание зла и тщетность борьбы против него. Древнейшие
из этих законов отмечены еще наивностью нравов; первым законом
воспрещалось становиться на форуме в беленой (Candida) тоге, в отличие
от обычной (отсюда название кандидата); затем закон Петилия в 358 г.
воспрещает посещать окрестные селения и местечки, с целью вербовать
голоса, закон Мения запрещает избирательные клубы, закон Бебия 181 г. -
агентов (divisores), распределявших деньги между избирателями. Но подкуп
растет; напрасно закон Аврелия 70 г. грозит кандидату, прибегнувшему к
подкупу, лишением на 5 лет права быть избираемым на должность. Для
подкупа избирателей существовал, и другой, косвенный путь: устройство
игр для народа, которые становились все дороже, продолжительнее и чаще.
Эпоха реформ. Р. патриоты рано пометили наступавшее извращение нравов
и грозившие в будущем бедствия. Весь второй век может быть назван эпохой
реформ и разделен, в этом отношении, на две половины. Первая из них
отмечена консервативным настроением, стремлением возвратить доброе
старое время, воспрепятствовать отступлению от идеалов старины.
Представителем этой эпохи можно считать Катона старшего, не даром
прозванного цензором. Представителем второй эпохи является К. Гракх, с
его системой государственных нововведений, которые должны были
преобразовать политический и экономический быт не только римлян, но и
италиков, и перенести центр тяжести из сената в трибунат. Главную роль в
первую эпоху играют законы против роскоши, мелочные, придирчивые и
бесплодные. Уже законы XII таблиц ограничивали роскошь при сожжении
покойников. Ряд новых законов начинается с lex Oppia 215 г.,
воспрещавший женщинам носить золотые украшения весом более, чем
пол-унца. За этим следуют законы Орхия, ограничивавший число гостей
(183), и Фанния (161), определявший с точностью, сколько дозволялось Р.
хозяйке тратить на обед и как часто в месяц она могла отступать от
нормы.
Более сильным ударом, направленным против Р. женщины, был закон
Вокония, горячо поддержанный Катоном. Он лишал женщину права, если она
была единственной дочерью, получить более половины отцовского
наследства, а если у нее были братья
- права получить более ценза первого класса, т. е. 250000 ассов или
20000 руб. Больше труда стоили Катону многочисленные политические
процессы, которые он неутомимо вел до глубокой старости против
полководцев, обманывавших сенат, грабивших казну или разорявших
провинции. Весьма нередко такие процессы были и для честного Катона лишь
средством партийной борьбы. Эпоху серьезных реформ можно считать
начавшейся с 149 г. до Р. Хр., года проведения трибуном Калпурнием
Пизоном (историком) закона de pecaniis repetundis. Это была первая
государств. мера для ограждения провинциалов от грабежа и вымогательства
правителей. В прежнее время провинциалы не всегда находили защиту у
сената; если он и принимал их жалобу и назначал для разбора ее особую
комиссию, то преследование виновного зависело от произвола судей.
Законом Пизона назначалась постоянная судебная комиссия (quaestio
perpetua) по делам о вымогательстве. Для этой цели ежегодно составлялся
список (album) избранных из среды сената судей, в числе 100 чел., из
которых избирался трибунал в 32 члена, под председательством претора;
этому суду обвинитель и предъявлял свой иск об истребовании денег.
Сначала этот суд имел чисто гражданский характер, но рядом дальнейших
законов он был усовершенствован и преобразован в государственно-правовом
смысле. Неправильно взятые деньги стали взыскиваться вдвое: половина
взысканного возвращалась пострадавшим, а другая служила пеней и
придавала решению суда карательный характер.
Вместе с тем стали расширяться и функции самого суда: можно было
жаловаться не только на вымогательства, но также на жестокое обращение
и, наконец, даже обвинять в дурном управлении провинцией (crimen male
administratae provinciae). Против другого недуга тогдашнего Рима -
оскудения оседлого крестьянства - была направлена реформа трибуна 133
г., Тиберия Гракха. Свободных земель в Италии для наделения ею граждан
не было; Гракх предложил, поэтому, воспользоваться той частью
общественной земли, которая была занята частными лицами на праве
владения (possessio), а не собственности (dominium). Право владения
общественной землей было ограничено 500 югерами, а для отцов семейства,
имевших двух сыновей и более
- 1000 югерами. Излишек земли предназначался Тиберием для наделения
безземельных граждан участками в 30 югеров, не подлежавшими продажи или
отчуждению и обложенными податью. Остававшиеся у владельцев 500 югеров
обращались в полную их собственность; по-видимому, им сначала
предполагалось выдать, кроме того, особое вознаграждение. С правовой
точки зрения против плана Т. Гракха ничего нельзя было возразить; самый
проект его в традиционной истории выставляется как простое возобновление
тожественного с ним закона Лициния и Секстия, изданного за 234 года пред
тем (в последнее время, впрочем, критикой заподозрен здесь анахронизм).
За Гракха высказался знаменитый юрист того времени, главный понтифекс
Муций Сцевола. Больше возражений можно было сделать против закона с
точки зрения справедливости, так как многие участки перешли в руки новых
владельцев путем продажи и на многие из них были затрачены владельцами
большие капиталы - для построек, орошения и т. п. Во всяком случае
проект Тиберия нарушал интересы многих оптиматов и потому встретил
сильное противодействие со стороны сената. Другой трибун Октавий,
наложил на него вето; Тиберий умолял своего товарища отказаться от
сопротивления, но напрасно. Тогда Тиберий поднял вопрос, может ли
трибун, избранный для блага народа, оставаться трибуном, если он
действует в ущерб народу - другими словами, может ли быть лишен своего
звания неприкосновенный трибун? Комиции согласились с Тиберием: Октавий
был устранен и закон Тиберия принят народом. Была также избрана комиссия
из 3 лиц (triumviri) для проведения на практике закона; в число их вошел
и Тиберий, со своим братом Каем. Но Тиберий встретил сильное
сопротивление, когда стал добиваться - вопреки обычаю - трибунской
должности на следующий год. В день выборов толпа сенаторов, решившихся
"спасти республику", напала на приверженцев Тиберия, при чем он был
убит. Скудость наших сведений не дает возможности судить; скольких
граждан закон Тиберия наделил землей. Политические последствия его
мероприятий нам виднее: он открыл эру аграрных законов и борьбы между
форумом и сенатом и противопоставил принцип абсолютного народовластия
принципу неприкосновенности и самостоятельности магистратов.
Десять лет спустя сделался трибуном брат Тиберия, Кай, несмотря на
интриги сената. От Тиберия, с его мягким нравом, Кай отличался большой
страстностью, которая выражалась даже во внешних приемах его ораторского
таланта: он первый в Риме внес в ораторскую речь ту живость
телодвижений, которая отличает итальянцев. Ему удалось быть трибуном два
года подряд и за это время он предложил целый ряд законопроектов. Из них
четыре имеют боевой характер. Lex de abactis лишала права занимать
какую-либо должность того, кто был удален от магистратуры по
постановлению народа; этот проект усиливал авторитет народного собрания
по отношению к должностным лицам и в то же время был специально
направлен против Октавия, добивавшегося консульства, но был взят назад
Каем, по просьбе матери. Lex ne quis injussu populi judicaretur должна
была служить гарантией для граждан против таких насилий со стороны
консулов и сената, каким подверглись приверженцы Тиберия Гракха. Более
общее значение имели два закона, направленные к ограничению влияния
сената. Этому учреждению принадлежало право распределять провинции между
состоявшими в должности консулами и преторами, и оно пользовалось им для
усиления своего влияния на магистратуру, назначая преданным ему лицам
наиболее выгодные провинции. В виду этого lex de provinciis consularibus
К. Гракха обязывала сенат определить наперед, до избрания новых
консулов, те провинции, куда он предполагал послать их. Lex judiciaria
выдвигала против сената новую капиталистическую аристократию,
предоставив судебную власть в процессах против провинциальных
магистратов всадникам, вместо сенаторов. Другой ряд законов имел целью
придти на помощь римскому демосу.
Сюда относится аграрный закон, о содержании которого мы не имеем
сведений, и закон de re militari, сокращавший срок военной службы и
установлявший выдачу солдатам амуниции за счет казны. Наиболее роковой
по своим последствиям была lex frumentaria, предоставлявшая римским
гражданам платить за хлеб из общественных магазинов по 61/3 асса за
модий, т. е. получать его за полцены. На этот закон нужно прежде всего
смотреть, как на боевую меру; с его помощью трибун привлекал на свою
сторону столичный пролетариат, не заинтересованный аграрными законами и
выдавший Тиберия Гракха. С римской точки зрения этот закон
представляется вполне справедливым. Рим смотрел на завоеванные им
провинции, как на свои поместья (praedia populi Romani), и почти все
классы римских граждан извлекали оттуда выгоды: нобилитет - управляя
провинциями, всадники - занимаясь в них откупами, простые граждане -
служа в легионах и обогащаясь военной добычей. Лишь столичный
пролетариат, свободный от воинской повинности, не участвовал в дележе
общей добычи; единственное средство предоставить ему некоторую в ней
долю и заключалось в продаже ему привозимого из провинций хлеба за более
дешевую цену. Но эта мера, превращавшая самодержавную толпу в предмет
общественного призрения, открывала эпоху роковой для Рима политики
(panem et circenses); она привлекала в Р. все новые толпы пролетариев и
отдавала его в руки демагогов, и затем, честолюбивых генералов.
Дальновидным реформатором является К. Гракх в следующих трех
предложенных им мероприятиях. Римляне издавна отличались как строители
дорог; устроенными ими дорогами, следы которых сохранились до наших
дней, они, как железными обручами, закрепили за собой свои владения в
Италии и в провинциях. Проведенная Каем Гракхом lex viaria
проектировала, по-видимому, целую систему новых дорог, предоставляла в
его распоряжение, как строителя, громадные денежные средства и давала
ему возможность применять вдоль новых дорог его аграрный закон и
создавать новые поселения Р. граждан в Италии.
Еще далее шел его закон о выведении 12 римск. колоний в провинции,
между прочим, одной - Юнонии - на место разрушенного Карфагена. В Италии
не было более свободного для колонии места; между тем зап. и южн.
провинции нуждались в Р. колонистах. Кай Гракх своим предложением
наполнял бездну между Римом и провинциями и полагал основание
плодотворной колонизационной политике, осуществленной империей. Еще
более опасна была бездна между римлянами и италиками; как бы предвидя
бедствие, обрушившееся 40 лет спустя на Италию, К. Гракх предложил дать
союзникам права римского гражданства. Сенатская партия с ожесточением
боролась против двух последних мероприятий. Против закона о колониях она
выставила трибуна Ливия Друза, пытавшегося привлечь народ на свою
сторону неосуществимым предложением вывести колонии в Италию, а также
жрецов, пугавших народ мнимыми предзнаменованиями роковых бедствий, если
ненавистная богам земля Карфагена будет заселена Р. гражданами. Чтобы
помешать уравнению италиков с римлянами, сенатская партия возбуждала
эгоизм последних, пугая их, устами консула, что италики заберутся на их
места в цирке и съедят предназначенный для них хлеб. К. Гракх не был
избран вновь в трибуны. Вопрос об отмене колонии Юнонии распалил
страсти; случайное насилие ликтора вызвало кровавое столкновение, после
которого К. Гракх бежал из Рима и приказал рабу нанести ему смертельный
удар. Деятельность аграрной комиссии была приостановлена, владельцам
выделенных наделов разрешено отчуждать их; но 3 года спустя после смерти
Кая Гракха была выведена первая Р. колония вне Италии - нынешний Нарбонн
в Южн. Франции. Эпоха реформ закончилась и обнаружила, что Рим, как
выразился Ливий, был "одинаково неспособен выносить как пороки, которыми
он страдал, так и средства их врачевания". Между сенатом и форумом
разгорелась непримиримая борьба. Сенат заглушил насилием партию реформы
и вслед за этим проявил в деле Югурты свою подкупность и
правительственную неспособность; форумом завладели демагоги, которым
идеи Гракхов послужили средством для политической борьбы. Водворилась
смута, среди которой стала нарождаться новая власть. Эпоха в 90 лет от
смерти К. Гракха до победы Августа может быть лучше всего
характеризована словами Светония о предзнаменовании в Риме, которым
предвещалось, что "природа готовит Р. народу царя": regem populo romano
naturam parturire.
Зарождение императорской власти. В этом подготовлении империи,
которое составляет господствующую черту последнего века до Р. Хр., можно
отметить четыре момента, олицетворяемые четырьмя историческими
личностями. Первый момент представляет собой одновременное появление
демагога и генерала, не желающего быть под рукой сената, и союз между
ними, предвещающий то слияние трибунской власти (potestas) с
"империумом" консула, которое составило основу императорской власти.
Трибун 100 г., Апулей Сатурнин, возобновляет на всех пунктах политику
Гракхов, превращая ее в простое орудие личного честолюбия: он проводит
закон аграрный, закон фрументарный, в силу которого модий пшеницы
выдавался гражданам за 5/6 асса, т. е. почти даром, закон колониальный и
закон о величии Р. народа (de majestate), доводивший до крайности идею
народовластия и обративший ее в средство истреблять противников
политическими процессами. Этот закон был предвестником основанных на
доносах политических процессов времен империи. Аграрный закон Сатурнина
имел целью наградить землей солдат Мария, победивших кимвров и тевтонов.
В лице Мария войско и его полководец выступают в Р. истории в новой
роли. Оскудение крестьянства и убыль в людях от поражений Р. легионов
северными варварами побудили Мария принимать на военную службу
пролетариев: преобразованный военный строй придал легиону большую
сплоченность, символом которой является серебряный орел;
продолжительность походов теснее связала легионы с полководцем. Сам
Марий, под влиянием страха, внушенного Риму кимврами и тевтонами, был
избираем 4 раза подряд консулом; честолюбие "нового человека" (homo
novus) разыгралось, и в 100 г. он стал добиваться, в союзе с Сатурнином,
шестого консульства. Скоро, впрочем, Марий, робкий в сенате, отступился
от своих союзников, а с их смертью от руки враждебной им партии,
кончилась, на время, и политическая роль Мария. Она возобновилась 12 лет
спустя, и опять в союзе с трибуном. Союзническая война дала возможность
Марию снова отличиться; он выступил после нее соперником консула Суллы,
которому поручена была война против Митридата.
С помощью трибуна Сульпиция Руфа, Марий одержал верх, но Сулла не
захотел уступить ему команду и повел свое войско на Рим. Процесс
отчуждения римского войска от народа завершился: впервые в Р. истории
войско отказывается повиноваться народному собранию и занимает Рим как
неприятельский город. Марий и его приверженцы принуждены были бежать, но
после отплытия Суллы в Азию они снова завладели Римом; Марий стал в
седьмой раз консулом и над сенатской партией разразилась первая
проскрипция. Победив Митридата, Сулла побеждает в Италии своих врагов,
подвергает их, в свою очередь, проскрипции, разоряет целые города, чтобы
населить их своими солдатами, и захватывает неограниченную власть над
Римом, в звании пожизненного (perpetuus) диктатора (81). Сулла
олицетворяет собой второй момент в возникновении императорской власти.
Войско сыграло в его лице решающую роль в судьбе Рима: "империум" над
войском обратился в "империум" над республикой, и даже не в обычной
форме Р. магистратуры. Но Сулла еще не ищет императорской власти;
вынужденный захватить власть, он оставляет ее при первой возможности и
удаляется в частную жизнь. Мало того: он пользуется своей властью, чтобы
укрепить республику на более прочных основах. Сулла принадлежал к
сенатской партии, он возвысился в борьбе с партией форума; естественно,
что он поставил сенат в центре Р. политического строя. Виновниками всех
политических потрясений в Риме за последние 50 лет являлись трибуны; их
роль Сулла и хотел свести до первоначальной незначительности. Он
поставил их в полную зависимость от сената; они не только должны были
заручиться дозволением сената, чтобы внести какое-либо предложение
(рогацию) в народное собрание, но могли быть избираемы только из числа
сенаторов и лишались права занимать после трибуната курульные должности
претора и консула. Эти ограничения трибуната были, вместе с тем, и
ограничениями трибут-комиций, в интересах сената. Сенат, пострадавший от
проскрипций, был пополнен всадниками и доведен до 600 человек; ему было
возвращено право, отнятое у него Каем Гракхом, составлять судебное
присутствие в процессах над провинциальными магистратами.
Ограничивая судебную деятельность комиций, Сулла организовал, на
подобие quaestio perpetua de pec. rep., постоянные суды по разным другим
преступлениям (de sicariis et veneficis), чем расширил судебную
деятельность сенаторов. Чтобы обеспечить приток свежих сил в сенат,
Сулла увеличил число преторов до 8, а квесторов - до 20. Консулов Сулла
обязал проводить год своего консульства в Италии, во избежание таких
столкновений, какое было у него с Марием. Этим Сулла ослабил авторитет и
военный характер консульства. Организация Суллы не долго его пережила:
трибуны были слишком заинтересованы в восстановлении своей власти и
тотчас после похорон Суллы обратились к консулам с просьбой об этом. Их
агитация увенчалась успехом уже в 75 г., и вместе с тем возродился
антагонизм между партией форума (или марианцами) и сенатской партией.
Среди вызванных этим смут возвысился Помпей. Нелегкая победа над
марианцем Серторием в Испании и более легкая над Спартаком предводителем
восставших рабов в Италии, доставили Помпею в 70 г. консульство, хотя он
тогда еще числился в всадниках, не будучи сенатором. Сулла был вынужден
обстоятельствами захватить власть; Помпей стремился к ней, как к своему
законному достоянию. Но с другой стороны он принадлежал к сенатской
партии, некоторая нерешительность удерживала его на стороне
господствовавшего порядка; он желал диктатуры, но без насилия, из-за
одного почета. Обстоятельства ему благоприятствовали; успех морских
разбойников побудил трибуна Габиния провести закон о поручении Помпею
истребить их: при этом ему был предоставлен majus imperium по всему
восточному берегу Средиземного моря и на 70 миль от побережья внутри
области, т. е. на всем этом пространстве ему были подчинены
провинциальные правители и войска. Исполнив блестящим образом это
поручение, Помпей получил другое - усмирить Митридата, что и повело к
покорению Азии.
Здесь он играл роль восточного шах-ин-шаха, т. е. царя царей.
Вернувшись в Италию, он, согласно закону, сложил команду, распустил свои
легионы и явился в Рим частным человеком. Вследствие этого легального
образа действий он оказался бессилен и был принужден протянуть руку
другому, еще юному честолюбцу, не имевшему за собой военных заслуг и
добивавшемуся консульства.
Так возник первый триумвират Юлия Цезаря, Помпея и Красса. Цезарь
получил консульство (59), а Помпей добился утверждения своих
распоряжений и награждения солдат. По удалении Цезаря в Галлию, Помпей
остался первым по почету гражданином в Риме, но без реальной власти. Так
как Цезарь не управился с Галлией в предоставленное ему пятилетие, то
Помпей и Красс заключили с ним новую сделку, в силу которой они получили
консульство, а по истечении его - провинции. Крассу досталась Азия, где
он погиб в битве с парфянами; Помпей получил Испанию, которой он
управлял из Рима. Новый, небывалый почет был ему оказан: он был избран
единственным консулом, с правом взять себе товарища. Между тем сила его
победоносного соперника в Галлии росла несоразмерно с его собственной;
Помпей породнился с ним двойными узами, но смерть дочери Цезаря, на
которой женился Помпей, ослабила эту связь. Все ближе подходил роковой
момент возвращения Цезаря и его неминуемого столкновения с сенатом.
Помпей ждал и желал, чтобы обе стороны обратились к нему, как к главному
руководителю судьбами Рима: но это не исполнилось. Сенат был не довольно
покорен авторитету Помпея; оставаться же безучастным зрителем борьбы
Цезаря с сенатом - значило обречь себя на политическое ничтожество.
Помпей принял сторону сената, но между ними не было достаточного
единства, и Цезарь победил республику, в лице сената и Помпея. В лице
Цезаря императорская власть выступает в Риме с такой определенностью и
полнотой, что его имя стало у всех европейских народов высшим
обозначением монархии. В Галлии он выказал себя великим полководцем и
организатором; он создал независимую от сената армию, а своими обильными
денежными средствами и щедростью составил себе в Риме и в самом сенате
преданную ему парию. Критическим для него вопросом было положение,
ожидавшее его по истечении его проконсульства. Он не желал, возвеличив
Рим своими победами и завоеваниями, явиться туда, подобно Помпею,
простым гражданином, принужденным искать милости сената; поэтому он
хотел добиться консульства до окончания срока своего проконсульства.
Вопрос еще усложнялся тем, что самый срок последнего (1 марта 49 или
1 янв. 48 г.) вычислялся различно Цезарем и сенатом. Когда он, после
двухлетней борьбы, был решен против Цезаря, последний перешел через
Рубикон, пограничную речку, отделявшую Галлию Цизальпинскую от тогдашней
Италии. Сенат и Помпей, не приготовившиеся к войне, были принуждены
бежать за море и при Фарсале побеждены Цезарем; затем в течение
нескольких лет Цезарю пришлось усмирять приверженцев Помпея и сената в
Африке и в Испании. Победа Цезаря была полная, и тем замечательнее его
отношение к побежденным. Победы Рима издавна сопровождались истреблением
противника; когда начались гражданские междоусобия, тот же принцип был
применен и к римлянам. В первый раз победа обошлась в Риме без
проскрипции; Цезарь не только был сам великодушен, но карал своих
офицеров за грабеж; он твердой рукой сдерживал солдат и таких
приверженцев, как Долабеллу, которые хотели воспользоваться смутным
временем, чтобы избавиться от долгов. Всего важнее был для побежденной
республики вопрос, какое место захочет занять в ней победитель. Новое
положение дела прежде всего выразилось в том, что победитель совместил в
себе главные республиканские должности: он стал диктатором на 10 лет,
что не мешало ему брать на себя иногда и консульство; затем он присвоил
себе цензорскую власть, под именем prаеfectura morum, а так как он,
вследствие своего патрициата, не мог быть трибуном - то и трибунскую
власть. Вместе с тем ему было предоставлено в сенате место между обоими
консулами и право первому высказывать свое мнение, что обозначалось
выражением princeps senatus. Совершенной новизной был данный Цезарю
пожизненный титул императора, поставленный впереди имени, а не позади,
как бывало прежде. В этом выражалась чрезвычайная власть,
предоставленная ему над всеми войсками и провинциями республики, тогда
как вышеупомянутые республиканские должности имели отношение только к Р.
или Италии.
Помимо должностей и титулов, Цезарю были оказаны многочисленные
почести (право постоянно носить лавровый венок и одеяние триумфатора,
подавать знак для начала игр в цирке и т. п.), в том числе и
религиозные: над его домом был поставлен fastigium - крыша храма; его
именем назван пятый месяц года; сам он был вознесен в боги, как Jupiter
Julius; его статуя была поставлена в храме и ему был дан особый жрец,
flamen, какой состоял при трех главных Р. божествах. Почести эти были
ему поднесены сенатом. Как и Сулла, Цезарь пополнил сенат и формально
сохранил за ним прежнее положение; но, вопреки традиции, он включил в
его состав многих из своих офицеров, не занимавших магистратур, и даже
таких, которые были родом из Галлии. Он пользовался сенатом как своим
орудием, делал, напр., распоряжения от имени сената без его ведома (мы
знаем это из слов Цицерона, получившего благодарственное письмо от
царька Деиотара по делу, о котором он в сенате и не слыхал). Также
самовластно отнесся Цезарь и к комициям: они остались, но половина
магистратур, удвоенных Цезарем, замещалась по его рекомендации. Зато он
позаботился об экономических интересах Р. народа: он продолжал раздачу
хлеба, но уменьшил число получающих его до 150000, сделав из них
постоянных государственных пенсионеров. Колонизационный вопрос он
разрешил в грандиозных размерах и вывел 80000 колонистов в провинции,
между прочим населив ими вновь Карфаген и Коринф, разрушенные за 100 лет
перед тем. При Цезаре провинции впервые в Р. истории становятся
предметом государственной заботы. Закон Юлия вводит строгую отчетность в
управление провинцией. Подготовляется систематическое слияние провинции
с Римом; целые города или области получают или непосредственно право Р.
гражданства, или, как переходную ступень, латинское право; целый полк,
навербованный из галлов - Alauda (жаворонок) - пожалован за храбрость,
Р. гражданством; провинциалы становятся сенаторами и консулами. В
политике Цезаря по отношению к провинциалам проявляется не только
внимание к ним и благодарность за оказанный услуги, но и общая мысль о
единстве государства и о его благосостоянии.
Цезарь помышлял о кодификации Р. права, осуществившейся лишь много
лет спустя: он приступил к кадастральной описи всего государства,
порученной трем знаменитым геометрам; с помощью александрийских
астрономов он исправил календарь, который в этом виде и теперь еще
принят православной церковью. Он собирался прорыть Коринфский перешеек -
дело, осуществленное нашим веком; он заводил общественные библиотеки и
покровительствовал наукам. Но в положении Цезаря было еще много
неопределенного. В краткий промежуток между его возвращением в Р. после
победы при Мунде и его смертью главный вопрос, всех тогда тревоживший -
станет ли Цезарь царем - остался неразрешенным. Приверженцы старых Р.
преданий были недовольны. Сенат был обижен пренебрежительным к нему
отношением Цезаря, который однажды принял его на форуме не встав с
своего трибунала; патриоты глумились над сенаторами в "штанах", т. е.
галлами, видели оскорбление консульского звания в том, что Цезарь
назначил нового консула в конце года, т. е. на один день, и негодовали
за то, что он сурово обошелся с трибунами, сделавшими неприятное для
него распоряжение. Всех этих недовольных возмущала мысль о царской
власти Цезаря. Не было сомнения в том, что в кругах, очень близких к
Цезарю, об этом думали; на празднестве Луперкалий консул Антоний поднес
Цезарю диадему, которую тот, услышав ропот народа, от себя оттолкнул.
Цезарь собирался в поход, чтобы отмстить парфянам за Красса - а в это
время говорили о пророчестве, что парфяне могут быть побеждены лишь
царем. При таком настроении созрел план убийства Цезаря, приведенный в
исполнение заговорщиками в мартовские иды 44 г.
Основание империи. Биограф Цезаря, Светоний, особенно отмечает
глубокое горе, в которое были повергнуты его убийством провинциалы; не
менее повода имели бы к тому и сами римляне, над которыми разразилась
кровавая усобица между заговорщиками и приверженцами Цезаря, желавшими
отомстить за его убийство. Юний Брут, Кассий и другие убийцы Цезаря были
вынуждены выехать в назначенные им еще Цезарем провинции. Одно время
казалось, что сенат, руководителем которого стал Цицерон, займет свою
прежнюю первенствующую роль; и действительно, наследник Цезаря, молодой
Октавиан, обиженный Антонием, примкнул к сенату. Но высланные сенатом
против Антония консулы оба погибли в сражении; Октавиан, уступая
требованию легионов Цезаря, примирился с Антонием и, приняв в общий союз
другого цезарианца, М. Лепида, составил с ними второй триумвират. Первой
жертвой этой политической сделки была сенатская партия, подвергнувшаяся
новой проскрипции, в которой погиб и Цицерон. Брут и Кассий были разбиты
при Филиппах, в Македонии, и лишили себя жизни. Согласие между
триумвирами поддерживалось некоторое время распределением между ними
областей и браком между Антонием и Октавией, сестрой Октавиана. После
неудачи Лепида, захватившего Сицилию и покинутого войсками, Р. мир
распался на две части. Антоний скоро подпал под чары Востока, над
которым царствовал, и очаровавшей еще Цезаря Клеопатры египетской; он
дал разводную Октавии и провинциями Востока стал распоряжаться в
интересах Клеопатры. В 31 г. столкнулись при Акциуме, на границах Греции
и Эпира, силы соперников, споривших за господство над миром. Владетель
западной его половины взял верх, и весь Р. мир снова соединился под
властью усыновленного Цезарем Октавия, ставшего вследствие этого Каем
Юлием Цезарем Октавианом. Проблема, не вполне разрешенная Цезарем,
перешла к его наследнику.
Способ разрешения этой задачи Октавианом обуславливался, главным
образом, двумя обстоятельствами - его характером и историческим
моментом. Октавиан был представителем Р. национального типа, Цезарь
стоял выше его. Цезарь верил в свой гений и в свою звезду и был,
поэтому, смел до безумия; Октавиан усвоил себе принцип "спешить
потихоньку". Цезарь соображал быстро, был находчив в речах и решениях;
Октавиан, наоборот, никогда не приступал к серьезному деловому разговору
- даже с женой, на которой женился по любви, - не обдумав и не записав
предварительно своих слов. Цезарь всегда стремился к великому; Октавиан
имел в виду только возможное и полезное. Не менее значения имели и
условия, среди которых был поставлен Октавиан. Смерть Цезаря показала,
какую силу сохраняли еще в Р. республиканские традиции. Убийцами Цезаря
были близкие к нему и облагодетельствованные им люди, принесшие его в
жертву своим республиканским идеалам; окровавленная тога Цезаря и его 23
раны всегда были пред взором Октавиана. Насколько Цезарь подавал повод
думать, что он стремится к царской власти, настолько Октавиан
методически уклонялся от единодержавия и диктатуры. Во всех его
действиях проявляется какая-то рассчитанная медлительность и
осторожность, чтобы не оскорбить республиканского чувства римлян. Второй
триумвират был не частной сделкой, как первый, а государственным
учреждением, облеченным обширными полномочиями: по постановлению
народного собрания на триумвиров было возложено устроение государства -
triumviri reipublicae constituendae causa. По устранении обоих
товарищей, вся учредительная власть сосредоточилась в руках одного
Октавиана; но он воспользовался этой чрезвычайной властью лишь для того,
чтобы вознаградить и пристроить своих солдат, а затем сложил ее с себя и
удовольствовался званием imperator perpetuns, т. е. положением
главнокомандующего в провинциях. На следующий же год он сделался
цензором вместе с Агриппой и получил звание princeps senatus.
Определив таким образом свое отношение к сенату, Октавиан сложил с
себя и звание пожизненного главнокомандующего и лишь по настоянию сената
принял вновь эту власть, сроком на 10 лет, по прошествии которых она
была продолжена на такой же срок. С проконсульской властью он постепенно
соединил власть прочих республиканских магистратур - трибунскую власть
(с 23 г. по Р. Хр.), власть цензора (praefectura morum) и главного
понтифекса. Его власть имела, таким образом, двойственный характер: она
слагалась из республиканской магистратуры по отношению к римлянам и
военного империума по отношению к провинциям. Октавиан был в одном лице,
так сказать, президентом сената и императором. Оба эти элементы
сливались в почетном титуле Августа - "почитаемого", - который ему был
поднесен в 27 г. сенатом. В этом титуле заключается религиозный оттенок.
Впрочем, и в этом отношении Август проявлял большую умеренность. Он
дозволил назвать шестой месяц его именем, но не хотел допустить в Риме
своего обожествления, довольствуясь лишь обозначением divi filius (сын
божественного Юлия). Только вне Рима он разрешал строить в честь его
храмы, и то лишь в соединении с Римом (Roma et Augustus), и учреждать
особую жреческую коллегию - Augustales. Власть Августа еще так
существенно отличается от власти последующих императоров, что
обозначается в истории особым термином - принципат. Характер принципата,
как двоевластия, выступает особенно ясно при рассмотрении отношений
Августа к сенату. У Цезаря проявлялось по отношению к сенату
покровительственное высокомерие и некоторое пренебрежение. Август не
только восстановил сенат и помог многим отдельным сенаторам вести образ
жизни, соответствующий их высокому положению - он прямо разделил с
сенатом власть. Все провинции были разделены на сенатские и
императорские.
В первый разряд попали все окончательно замиренные области; их
правители, в звании проконсулов, по прежнему назначались по жребию в
сенате и оставались под его контролем, но обладали лишь гражданской
властью и не имели в своем распоряжении войск. Провинции, в которых
стояли войска и где могла происходить война, были оставлены под
непосредственной властью Августа и назначаемых им легатов, в звании
пропреторов. Сообразно с этим была разделена и финансовая администрация
империи: aerarium (казначейство) остался по прежнему в ведении сената,
но на ряду с ним возникла императорская казна (fiscus), куда шли доходы
с императорских провинций. Проще было отношение Августа к народному
собранию. Комиции формально существуют и при Августе, но их
избирательная власть переходит к императору, юридически - на половину,
фактически - целиком; их судебная власть отходит к судебным учреждениям
или к императору, как представителю трибуната, а их законодательная
деятельность - к сенату. До какой степени комиции утрачивают свое
значение при Августе, видно из того, что они незаметно исчезли при его
преемнике, оставив след лишь в теории народного верховенства, как основы
императорской власти - теории, пережившей империю и перешедшей, вместе с
Р. правом, к средним векам. Внутренняя политика Августа носит на себе
консервативно-национальный характер. Цезарь широко раскрыл провинциалам
доступ в Рим; Август заботился о том, чтобы принимать в Р. гражданство и
в сенат лишь вполне доброкачественные элементы. Для Цезаря, а в
особенности для Антония, предоставление права гражданства бывало
источником дохода; Август, по его собственным словам, скорее был готов
допустить, чтобы "казна потерпела ущерб, нежели понизить честь Р.
гражданства"; согласно с этим он у многих даже отнял дарованное им
раньше право Р. гражданства.
Эта политика вызвала новые законодательные меры по отпущению на волю
рабов, которое прежде было предоставлено вполне усмотрению господина.
"Полная свобода" (magna et justa libertas), с которой по прежнему было
связано право Р. гражданства, могла быть дарована, по закону Августа,
лишь при известных условиях и под контролем особой комиссии из сенаторов
и всадников; при несоблюдении этих условий освобождение давало лишь
латинское право гражданства, а рабы, подвергавшиеся позорящим
наказаниям, попадали лишь в разряд провинциальных подданных. Август
позаботился о том, чтобы привести в известность число Р. граждан, и
возобновил почти уже вышедший из употребления ценз; в 726 г. граждан,
способных носить оружие, оказалось 4064000, а 19 лет спустя - 4163000.
Август сохранил укоренившийся обычай содержать обедневших граждан на
государ. счет и выводить граждан в колонии; но предметом особенных его
забот был сам Рим - его благоустройство и украшение . Он хотел возродить
также и духовную силу Р. народа, его древнее благочестие, крепкий
семейный быт и простоту нравов. Он реставрировал пришедшие в ветхость Р.
храмы и издавал законы, с целью положить предел распущенности нравов,
поощрять браки и воспитание детей (Leges Juliae и Papia Poppeae, 9 г. по
Р. Хр.); особые податные привилегии даны были тем, кто имел трех сыновей
(jus trium liberorum). Памятуя слова Горация, что законы немощны, когда
не получают силы от нравов, Август сам хотел быть образцом древнеримской
доблести. Властитель мира жил в скромном доме на Палатине, который лишь
впоследствии стал холмом дворцов; его образ жизни и привычка
соответствовали древне-республиканскому идеалу; он, напр., не носил иной
одежды, кроме той, которая была соткана "хозяйкой дома"; императрицей
Ливией. Этот римский патриот не забывал, однако, что он был властелином
мира.
В судьбе провинций происходит при нем крутой поворот: из поместий Р.
народа они становятся частями государственного тела (membra partesque
imperii). Проконсулам, которые прежде посылались в провинцию для
кормления, назначается теперь определенное жалованье и срок их
пребывания в провинции удлиняется. Прежде провинции были только
предметом поборов в пользу Рима; теперь, наоборот, из Рима им
оказывается пособие, Август отстраивает провинциальные города,
уплачивает их долги, приходит к ним на помощь во время бедствий.
Государственная администрация находится еще в зачатке; император имеет
мало средств знать положение провинций и потому считает нужным лично
знакомиться с положением дела. Август посетил все провинции, кроме
Африки и Сардинии, и многие годы провел в их объезде. Он устроил
почтовое сообщение для нужд администрации; в центре империи, на форуме,
была поставлена колонна, от которой считались расстояния по
многочисленным дорогам, шедшим из Рима к окраинам. Республика не знала
постоянного войска; солдаты присягали полководцу, призвавшему их под
знамена на год, а поздние - "до окончания похода". С Августа власть
главнокомандующего становится пожизненной, войско - постоянным. Служба в
войске определяется в 20 лет, после чего "ветеран" получает право на
почетный отпуск и на обеспечение деньгами или землей. Войско, не нужное
внутри государства, располагается вдоль границ; в Риме стоит отборный
отряд в 6000 чел., набранный из Р. граждан (преторианцы), 3000
преторианцев расположены в Италии; остальные войска расставлены по
границам. Из образовавшихся во время междоусобий в огромном числе
легионов Август сохранил 25 (3 погибли при поражении Вара). Из них в
верхней и нижней Германии (области по левому берегу Рейна) стояли 8
легионов, в придунайских областях 6, в Сирии 4, в Египте и в Африке по 2
и в Испании 3; в каждом легионе числилось 5000 чел.
Военная диктатура, не укладываясь более в рамки республиканских
учреждений и не ограничиваясь провинциями, водворяется в P.; перед ней
сенат утрачивает свое правительствующее значение и совсем исчезает
народное собрание. Место комиций занимают легионы; они служат орудием
власти, но они же всегда готовы быть и источником власти для того, кому
благоприятствуют.
История Римской Империи. Главное содержание этой истории составляет
процесс всестороннего объединения античного мира. Оно совершалось уже Р.
республикой, но было тогда материальным, заключалось в факте завоевания
и подчинения; теперь этот процесс одухотворяется и усложняется
(дифференцируется). Он проявляется: 1) в уподоблении (ассимиляции)
завоевателей и покоренных, римского и провинциального элементов; 2) в
изменении самой объединяющей власти: 3) в объединении частей с целым
посредством впервые созданной для этой цели государственной
администрации; 4) в объединении юридических правовых идеалов и 5) в
объединении нравственных идеалов. Этот процесс объединения, плодотворный
и прогрессивный, достигает своего полного развитая к концу II-го века.
Но он имеет и обратную сторону: он сопровождается понижением культурного
уровня и исчезновением свободы, что проявляется в III веке. Между тем
совершается религиозное объединение античного мира на почве
христианства, торжество которого над язычеством наполняет IV в.
Последствия этого торжества неблагоприятны для колыбели и столицы Р.
империи. В начале V в. происходит взятие Рима варварами, которые затем
отовсюду вторгаются в Р. провинции и уничтожают Р. государственную
власть. В новом дуализме на Р. почве зарождается новый исторический
период.
Успех социального объединения и ассимиляции разнородных национальных
элементов провинций особенно наглядно проявляется в истории самих
императоров личная судьба и характер которых становится самым видным
фактором в истории империи. В длинной веренице и иногда быстром
чередовании императоров проявляется слабая сторона принципата,
созданного Августом и основанного на комбинации республиканской
магистратуры с военной монархией. Магистратура может быть основана на
избрании или на назначении; монархия требует наследственности. В истории
принципата мы видим действие обоих принципов вперемежку, нередко в ущерб
друг другу, иногда в оригинальной комбинации, на основании чисто
римского института усыновления: император адаптирует своего преемника.
Правильное проявление обоих принципов прерывается произвольным
вторжением той вооруженной силы, которая должна была служить охраной
империи и императорской власти. Недостатки механизма, созданного
Августом, обнаружились тотчас по его смерти. Он оставил неразрешенным
столкновение интересов и прав между усыновленным им пасынком Тиберием и
родным внуком, негодным юношей, им же заточенным на остров. Тиберий (14
- 37), по своим заслугам, уму и опытности имел право на первое место в
государстве; он не желал быть деспотом: отвергая титул господина
(dominus), с которым льстецы к нему обращались, он говорил что он
господин лишь для рабов, для провинциалов - император, для граждан -
гражданин. Провинции нашли в нем, по признанию самих его ненавистников,
заботливого и дельного правителя; он не даром говорил своим проконсулам,
что добрый пастырь стрижет овец, но не сдирает с них кожи; но в Риме
пред ним стоял сенат, полный республиканских преданий и воспоминаний о
минувшем величии - и отношения между императором и сенатом скоро были
испорчены льстецами и доносчиками.
Несчастные случаи и трагические сплетения в семье Тиберия ожесточили
императора, и тогда началась кровавая драма политических процессов,
"нечестивая война (impia bella) в сенате", столь страстно и
художественно изображенная в бессмертном творении Тацита, заклеймившего
позором чудовищного старика на острове Капрее. На место Тиберия,
последние минуты которого нам в точности неизвестны, был провозглашен
сын его племянника, популярного и всеми оплаканного Германика - Кай, с
прозвищем Калигула (37 - 41), юноша симпатичный, но скоро обезумевший от
власти и дошедший до мании величия и исступленной жестокости. Меч
преторианского трибуна пресек жизнь безумца, намеревавшегося поставить
свою статую в Иерусалимском храме, для поклонения вместе с Иеговой.
Сенат вздохнул свободно и возмечтал о республике, но преторианцы дали
ему нового императора, в лице Клавдия (41 - 54), сына Германика. Он был
презренной игрушкой своих двух жен, Мессалины и Агриппины, покрывших
позором римскую женщину того времени. Его образ искажен, однако,
политической сатирой; и при нем, не без его участия, продолжалось как
внешнее, так и внутреннее развитие империи. Клавдий родился в Лионе и
потому особенно принимал к сердцу интересы Галлии и галлов: в сенате он
лично отстаивал ходатайство жителей северной Галлии, просивших сделать
для них доступными почетные должности в Риме. Интриги, а может быть и
преступление Агриппины, открыли путь к власти ее сыну, Нерону (54 - 68).
И в этом случае, как почти всегда в первые два века Р. империи, принцип
наследственности принес ей вред. Между личным характером и вкусами
молодого Нерона и его положением в государстве было полное
несоответствие. В то время, как его войска покоряли Британию, он
появлялся перед публикой в роли артиста и возничего в цирке, или тратил
громадные суммы на неосуществимые постройки после пожара в Риме.
Не смущаясь репутацией чудовищного тирана, созданной для него смертью
матери и казнью его учителя Сенеки и лучших сенаторов, Нерон предпринял
артистический объезд Греции. Тогда восстали легионы в провинциях и в
краткий промежуток двух лет возвышались в кровавых битвах и погибали их
ставленники - Гальба, Отон, Вителлий; окончательно власть досталась
главнокомандующему в войне против восставших иудеев, Флавио Веспасиану.
В лице Веспасиана (70 - 79) империя получила организатора, в котором она
нуждалась после внутренних смут и восстаний. Он подавил восстание
батавов, уладил отношения к сенату и привел в порядок государственное
хозяйство, будучи сам образцом древнеримской простоты нравов. В лице его
сына, Тита (79 - 81), разрушителя Иерусалима, императорская власть
окружила себя ореолом человеколюбия, а младший сын Веспасиана, Домициан
(81 - 96), снова послужил подтверждением того, что принцип
наследственности не приносил Риму счастья. Домициан подражал Тиберию,
воевал на Рейне и на Дунае, хотя не всегда удачно, враждовал с сенатом и
погиб жертвой заговора. Следствием этого заговора было призвание к
власти не генерала, а человека из среды сената, Нервы (96 - 98),
который, усыновив Ульпия Траяна (98 - 117), дал Риму одного из лучших
его императоров. Траян был родом из Испании; его возвышение является
знаменательным признаком социального процесса, совершавшегося в империи.
После владычества двух патрицианских родов, Юлиев и Клавдиев, на
римском престоле появляется плебей (Гальба), затем императоры из
муниципиев Италии и, наконец, провинциал из Испании. Траян открывает
собой ряд императоров, сделавших второй век лучшей эпохой империи: все
они - Адриан (117 - 138), Антонин Пий (138
- 161), Марк Аврелий (161 - 180) - провинциального происхождения
(испанцы, кроме Антонина, который был из южной Галлии); все они обязаны
своим возвышением усыновлению предшественника. Траян прославился как
полководец, империя достигла при нем наибольшего объема; миролюбивый
Адриан занялся преобразованиями в администрации и в области права. Как
Август, Адриан провел многие годы в посещении провинций; он не побрезгал
взять на себя должность архонта в Афинах и лично составил для них проект
городского управления. Идя с веком, он был просвещеннее, чем Август, и
стоял на уровне современной ему образованности, достигшей тогда своего
апогея. Как Адриан своими финансовыми реформами заслужил прозвище
"обогатителя мира", так его преемник Антонин был прозван "отцом рода
человеческого", за его попечения о провинциях, подвергшихся бедствиям.
Высшее место в ряду Цезарей занимает Марк Аврелий, прозванный философом,
о нем мы можем судить не по одним эпитетам - мы знаем его мысли и планы
в его собственном изложении. Как велик был прогресс политической мысли,
совершившийся в лучших людях Р. со времени падения республики, об этом
яснее всего свидетельствуют его знаменательные слова, "Я носил в своей
душе образ свободного государства, в котором все управляется на
основании одинаковых для всех законов и равного для всех права". Но и
этому философу на престоле пришлось испытать на себе, что власть
римского императора - личная военная диктатура; многие годы он должен
был провести в оборонительной войне на Дунае, где он и умер.
После четырех императоров, воцарившихся в зрелом возрасте, престол
опять достался, по праву наследства, юноше, и опять недостойному.
Предоставив управление государством любимцам, Коммод (180 - 193),
подобно Нерону, жаждал лавров не на поле битвы, а в цирке и амфитеатре:
но вкусы его были не артистические, как у Нерона, а гладиаторские. Он
погиб от руки заговорщиков. Ни их ставленник префект Пертинакс, ни
сенатор Дидий Юлиан, купивший порфиру у преторианцев за громадные
деньги, не удержались во власти; иллирийские легионы позавидовали своим
товарищам и провозгласили императором своего полководца, Септимия
Севера. Септимий был родом из Лептиса в Африке; в его произношении
слышен был африканец, как в речи Адриана - испанец. Его возвышение
знаменует успехи Р. культуры в Африке. Здесь еще живы были традиции
пунийцев, странным образом сливавшиеся с римскими. Если тонко
образованный Адриан восстановил гробницу Эпаминонда, то Септимий, как
гласит предание, воздвигнул мавзолей Ганнибалу. Но пуниец теперь воевал
за Рим. Соседи Рима снова почувствовали на себе тяжелую руку
победоносного императора; римские орлы облетали границы от Вавилона на
Евфрате и Ктезифона на Тигре до Иорка на далеком севере, где умер
Септимий в 211 г. Септимий Север, ставленник легионов, был первым
солдатом на престоле Цезарей. Грубая энергия, которую он принес с собой
из своей африканской родины, выродилась в дикость в его сыне Каракалле,
который захватил единовластие убийством брата. Он еще яснее проявлял
свои африканские симпатии, везде ставя статуи Ганнибала. Рим обязан ему,
впрочем, великолепными термами. Как и отец, он неутомимо защищал Р.
землю на двух фронтах - на Рейне и на Евфрате. Его необузданность
вызвала заговор среди окружавших его военных, жертвой которого он погиб.
Вопросы права играли в тогдашнем Риме такую роль, что именно солдату
Каракалле Рим обязан одним из величайших гражданских подвигов -
предоставлением всем провинциалам права Р. гражданства. Что это была не
просто фискальная мера, видно из льгот, дарованных египтянам. Со времени
завоевания Августом царства Клеопатры, эта страна находилась на особом
бесправном положении. Септимий Север возвратил Александрии
самоуправление, а Каракалла не только предоставил александрийцам
занимать государственные должности в Риме, но и ввел, впервые,
египтянина в сенат. Возвышение пунийцев на престол Цезарей повлекло за
собой призвание к власти их соплеменников из Сирии. Сестре вдовы
Каракаллы, Мезе, удалось устранить с престола убийцу Каракаллы и
заместить его своим внуком, известным в истории под семитическим именем
Елагабала (Гелиогабала): это было имя сирийского божества, жрецом
которого состоял юноша Авит.
Воцарение его представляет странный эпизод в истории Р. императоров:
это было водворение в Риме восточной теократии. Но жрец был невозможен
во главе Р. легионов, и Гелиогабал был скоро заменен своим двоюродным
братом, Александром Севером (222 - 235). Воцарение Сассанидов на место
парфянских царей и вызванное этим религиозно-национальное обновление
персидского востока заставили молодого императора провести много лет в
походах; но какое значение имел и для него религиозный элемент, об этом
свидетельствует его божница (Lararium), в которой собраны были
изображения всех богов, пользовавшихся культом в пределах империи, и в
том числе Христа. Александр погиб близ Майнца жертвой солдатского
своеволия. Тогда произошло событие, показавшее, до какой степени быстро
совершался в войсках, самом жизненном элементе тогдашнего Рима, процесс
ассимиляции Р. и провинциальных элементов и как близок был час
господства варваров над Римом. Легионы провозгласили императором
Максимина, сына гота и аланки, бывшего пастухом и обязанного своему
богатырскому телосложению и храбрости быстрой военной карьерой. Это
преждевременное торжество северного варварства вызвало реакцию в Африке,
где провозгласили императором проконсула Гордиана. После кровопролитных
столкновений власть осталась в руках юноши, внука Гордиана. В то время,
когда он с успехом отражал на востоке персов, он был свергнуть другим
варваром на римской военной службе - арабом Филиппом, сыном
разбойничьего шейха в Сиро-арабийской пустыне. Этому семиту суждено было
пышно отпраздновать в 248 г. тысячелетие Рима, но он процарствовал не
долго: его легат, Деций, был вынужден солдатами отнять у него власть.
Деций был римского происхождения, но семья его давно уже была выселена в
Паннонию, где он и родился. При Деции обнаружили свою силу два новых
врага, подрывавших римскую империю - готы, вторгнувшиеся из-за Дуная в
Фракию, и христианство. Против них направил Деций свою энергию, но его
гибель в сражении с готами уже в следующем году (251) избавила христиан
от его жестоких эдиктов. Власть захватил его товарищ, Валериан,
принявший в соправители своего сына Галлиена: Валериан погиб в плену у
персов, а Галлиен продержался до 268 г. Р. империя была уже так
расшатана, что целые области отделялись от нее под автономным
управлением местных главнокомандующих (напр. Галлия и царство
Пальмирское на Востоке).
Главным оплотом Рима были в это время генералы иллирийского
происхождения: там, где опасность от готов заставила сплотиться
защитников Рима, были избираемы один за другим, по совещанию командиров,
способнейшие полководцы и администраторы: Клавдий II, Аврелиан, Проб и
Кар. Аврелиан покорил Галлию и царство Зиновии и восстановил прежние
пределы империи; он же обнес новой стеной Рим, который давно вырос из
рамок стен Сервия Туллия и стал открытым беззащитным городом. Все эти
ставленники легионов скоро погибали от рук возмутившихся солдат: Проб,
напр., за то, что, заботясь о благосостоянии провинции, заставил солдат
разводить виноградники на Рейне и на Дунае. Наконец, по решению офицеров
в Халкедоне, в 285 г., был возведен на престол Диоклетиан, достойно
завершающий собой ряд языческих императоров Рима. Преобразования
Диоклетиана совершенно изменяют характер и формы римской империи: они
подводят итоги предшествовавшему историческому процессу и полагают
начало новому политическому порядку. Диоклетиан сдает в архив истории
принципат Августа и создает римско-византийское единодержавие. Этот
далматинец, надев на себя венец восточных царей, окончательно развенчал
царственный Рим. В хронологических рамках очерченной выше истории
императоров постепенно совершался величайший исторический переворот
культурного характера: провинции покоряют Рим. В области государственной
это выражается исчезновением дуализма в лице государя, который в
организации Августа был принцепсом для римлян, а для провинциалов -
императором. Дуализм этот постепенно утрачивается, при чем военная
власть императора поглощает в себя гражданскую, республиканскую
магистратуру принципата.
Пока было еще живо предание Рима, держалась и идея принципата; но
когда в конце II века императорская власть досталась африканцу, военный
элемент во власти императора совершенно вытеснил Р. предание. Вместе с
тем частое вторжение в государственную жизнь Р. легионов, облекавших
императорской властью своих командиров, унизило эту власть, сделало ее
доступной всякому честолюбцу и лишило ее прочности и продолжительности.
Обширность империи и одновременные войны по всей ее границе не позволяли
императору сосредоточить все военные силы под своей непосредственной
командой; легионы на другом конце империи свободно могли провозгласить
императором своего любимца, чтобы получить от него обычное "пожалование"
деньгами. Это побудило Диоклетиана реорганизовать императорскую власть
на началах коллегиальности и иерархии. Император, в звании Августа,
получал товарища в другом Августе, управлявшем другой половиной империи;
при каждом из этих Августов состояло по Цезарю, который являлся
соправителем и наместником своего Августа. Такая децентрализация
императорской власти давала ей возможность непосредственно проявляться в
четырех пунктах империи, а иерархическая система в отношениях Цезарей и
Августов соединяла их интересы и давала легальный выход честолюбию
главнокомандующих. Диоклетиан, как старший Август, избрал своим
местопребыванием Никомедию в Малой Азии, второй Август - Милан. Рим не
только перестал быть центром императорской власти, но этот центр от него
удалился, был перенесен на восток; Р. не удержал даже второго места в
империи и должен был уступить его городу побежденных им некогда инсубров
- Милану. Новая власть удалилась от Рима не только топографически: она
стала ему еще более чуждой по своему духу. Титул господина (dominus),
который еще Тиберий предоставлял исключительно рабам, стал официальным
титулом императора; слова sacer и saciatissimus - священнейший - стали
официальными эпитетами его власти; коленопреклонение заменило собой
отдачу воинской чести: золотая, усеянная драгоценными каменьями, риза и
белая, покрытая жемчужинами, повязка на лбу императора указывали на то,
что на характере новой власти сильнее отразилось влияние соседней
Персии, чем предание Р. принципата. Исчезновение государственного
дуализма, сопряженного с понятием принципата, сопровождалось также
изменением в положении и характере сената. Принципат, как пожизненное
президентство сената, хотя и представлял собой известную
противоположность сенату, но вместе с тем держался сенатом. Между тем,
Р. сенат постепенно переставал быть тем, чем прежде. Он был некогда
корпорацией служилой аристократии города Рима и всегда возмущался
приливом чуждых ему элементов; когда-то сенатор Аппий Клавдий поклялся
заколоть первого латинянина, который дерзнет войти в сенат; при Цезаре
Цицерон и его друзья острили над сенаторами из Галлии, а когда, в начале
III-го века, в Р. сенат вошел египтянин Кераунос (история сохранила его
имя) в Риме уже некому было возмущаться. Иначе и быть не могло.
Богатейшие из провинциалов давно уже стали переселяться в Рим, скупая
дворцы, сады и имения обедневшей римской аристократии. Уже при Августе
цена недвижимости в Италии, вследствие этого, значительно возвысилась.
Эта новая аристократия стала наполнять сенат. Наступило время, когда
сенат стал называться "красой всех провинций", "цветом всего мира",
"цветом человеческого рода".
Из учреждения, составлявшего при Тиберии противовес императорской
власти, сенат сделался императорским. Это аристократическое учреждение
подверглось, наконец, преобразованию в бюрократическом духе - распалось
на классы и разряды, отмеченные чинами (illiustres, spectabiles,
clarissimi и т. д.). Наконец, оно распалось на двое - на римский и
константинопольский сенат: но это распадение уже не имело существенной
важности для империи, так как государственное значение сената перешло к
другому учреждению - к совету государя или консистории. Еще более, чем
история сената, характерен для Р. империи процесс, совершившийся в
области администрации. Под воздействием императорской власти здесь
создается новый тип государства, на смену городской державы -
городоправcтва, каким является республиканский Рим. Цель эта достигается
бюрократизацией управления, заменой магистрата чиновником. Магистрат был
гражданином, облеченным властью на определенный срок и несущим свою
обязанность, как почетную должность (honor). При нем состоял известный
штат приставов, писцов (арраritores) и слуг. Это были люди им
приглашенные или даже просто его рабы и вольноотпущенники. Такие
магистраты постепенно заменяются в империи людьми, находящимися на
постоянной службе императора, получающими от него определенное
содержание и проходящими известную карьеру, в иерархическом порядке.
Начало переворота относится еще ко времени Августа, назначившего
жалованье проконсулам и пропреторам. В особенности много для развития и
усовершенствования администрации в империи сделал Адриан; при нем
произошла бюрократизация двора императора, который прежде управлял
своими провинциями посредством вольноотпущенников; Адриан возвел своих
придворных на степень государственных сановников. Число слуг государя
постепенно растет: сообразно с этим увеличивается число их разрядов и
развивается иерархическая система управления, достигающая, наконец, той
полноты и сложности, которую она представляет в "Государственном
календаре чинов и званий империи" - Notitia dignitatum.
По мере развития бюрократического аппарата изменяется весь облик
страны: он становится однообразнее, ровнее. В начале империи все
провинции, в отношении к управлению, резко отличаются от Италии и
представляют большое разнообразие между собой; такое же разнообразие
замечается в пределах каждой провинции; она включает в себя автономные,
привилегированные и подвластные города, иногда вассальные царства или
полудикие племена, сохранившие свой первобытный строй. Мало по малу эти
различия стушевываются и при Диоклетиане частью обнаруживается, частью
совершается коренной переворот, подобный тому, который был совершен
французской революцией 1789 г., заменившей провинции, с их исторической,
национальной и топографической индивидуальностью, однообразными
административными единицами - департаментами.
Преобразуя управление римской империи, Диоклетиан разделяет ее на 12
диоцезов под управлением отдельных викариев, т. е. наместников
императора; каждый диоцез подразделяется на более мелкие, чем прежде,
провинции (в числе от 4 до 12, в общем итоге 101), под управлением
чиновников разных наименований - correctores, consulares, praesides и т.
д. Вследствие этой бюрократизации исчезает прежний дуализм между Италией
и провинциями; сама Италия дробится на административные единицы, и из
римской земли (ager romanus) становится простой провинцией. Один Рим еще
остается вне этой административной сети, что весьма знаменательно для
его будущей судьбы. С бюрократизацией власти тесно связана и ее
централизация. Эту централизацию особенно интересно проследить в области
судопроизводства. В республиканской администрации претор самостоятельно
творит суд; он не подвержен апелляции и, пользуясь правом издавать
эдикт, сам устанавливает нормы, которых намерен держаться на суде. В
конце рассматриваемого нами исторического процесса установлена апелляция
на суд претора к императору, который распределяет жалобы, по характеру
дел, между своими префектами. Таким образом императорская власть
фактически завладевает судебной властью; но она присваивает себе и самое
творчество права, которое суд прилагает к жизни. По упразднении комиций
законодательная власть перешла к сенату, но рядом с ним император
издавал свои приказы; с течением времени он присвоил себе и власть
издавать законы; от старины сохранилась лишь форма распубликования их
посредством рескрипта императора к сенату. В этом установлении
монархического абсолютизма, в этом усилении централизации и бюрократии
нельзя не видеть торжества провинций над Римом и в то же время
творческой силы римского духа в области госуд. управления. Такое же
торжество покоренных и такое же творчество Р. духа приходится отметить и
в области права. В древнем Риме право имело строго национальный
характер: оно было исключительным достоянием одних "квиритов", т. е.
римских граждан, и потому называлось квиритским. Иногородние судились в
Риме претором "для иноземцев" (peregrinus); та же система была затем
применена к провинциалам, высшим судьей которых стал римский претор.
Преторы сделались, таким образом, творцами нового права - права не
римского народа, а народов вообще (jus gentium).
Создавая это право, римские юристы раскрыли общие начала права,
одинаковые у всех народов, и стали их изучать и ими руководиться. При
этом они, под влиянием греческих философских школ, особенно стоической,
поднялись до сознания естественного права (jus naturale), проистекающего
из разума, из того "высшего закона", который, по выражению Цицерона,
возник "до почина веков, до существования какого-либо писанного закона
или устроения какого-либо государства". Преторское право сделалось
носителем начал разума и справедливости (aequitas), в противоположность
буквальной интерпретации и рутине права квиритов. Городской претор
(urbanus) не мог остаться вне влияния преторского права, которое стало
синонимом естественного права и естественного разума. Обязанный "придти
на помощь гражданскому праву, дополнять его и исправлять ради
общественной пользы", он стал проникаться началами права народов, и,
наконец, право провинциальных преторов - jns honorarium - стало "живым
голосом римского права". Это было время его расцвета, эпоха великих
юристов II и III веков Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина, -
продолжавшаяся до Александра Севера и давшая римскому праву ту силу,
глубину и тонкость мысли, которая побудила народы видеть в нем "писаный
разум", а великого математика и юриста, Лейбница - сопоставить его с
математикой. Подобно тому, как "строгое" право (jus strictum) римлян под
воздействием права народов проникается идеей общечеловеческого разума и
справедливости, в римской империи одухотворяется значение Рима и идея
римского владычества. Повинуясь дикому инстинкту народа, алчного до
земли и добычи, римляне времен республики не нуждались в оправдании
своих завоеваний. Еще Ливий находит совершенно естественным, чтобы
народ, происходящий от Марса, покорял себе другие народы, и приглашает
последних покорно сносить римскую власть. Но уже при Августе Виргилий,
напоминая своим согражданам, что их назначение - владычествовать над
народами (tu regere imperio populos, Romane, memento), придает этому
владычеству моральное назначение - водворять мир и щадить покоренных
(parcere subjectis).
Идея римского мира (pax romana) становится с этих пор девизом
римского владычества. Ее возвеличивает Плиний, ее прославляет Плутарх,
называя Рим "якорем, который навсегда приютил в гавани мир долго
обуреваемый и блуждавший без кормчего". Сравнивая власть Рима с
цементом, греческий моралист видит значение Рима в том, что он
организовал общечеловеческое общество среди ожесточенной борьбы людей и
народов. Этой же идее римского мира дал официальное выражение император
Траян в надписи на храме, воздвигнутом им на Евфрате, когда до этой реки
была вновь отодвинута граница империи. Но значение Рима скоро поднялось
еще выше. Водворяя среди народов мир, Рим призывал их к гражданскому
порядку и благам цивилизации, предоставляя им широкий простор и не
насилуя их индивидуальности. Он властвовал, по словам поэта, "не оружием
только, а законами". Мало того: он призывал постепенно все народы к
участию во власти. Высшая похвала римлян и достойная оценка их лучшего
императора заключается в замечательных словах, с которыми греческий
оратор, Аристид, обратился к Марку Аврелию и его товарищу Веру: "при вас
все для всех открыто. Всякий, кто достоин магистратуры или общественного
доверия, перестает считаться иностранцем. Имя римлянина перестало быть
принадлежностью одного города, но стало достоянием человеческого рода.
Вы установили управление миром на подобие строя одной семьи". Не
мудрено, поэтому, что в Р. империи рано появляется представление о Риме,
как общем отечестве. Замечательно, что эту идею вносят в Рим выходцы из
Испании, давшей Риму и лучших императоров. Уже Сенека, воспитатель
Нерона и во время его малолетства правитель империи, восклицает: "Рим -
как бы наше общее отечество". Это выражение усваивают себе затем, уже в
более положительном смысле, римские юристы. "Рим - общее наше
отечество": на этом, между прочим, основывается утверждение, что
изгнанный из одного города, не может проживать в Риме, так как "Р. -
отечество всех". Понятно почему страх Р. владычества стал уступать у
провинциалов место любви к Риму и какому-то поклонению пред ним.
Нельзя без умиления читать стихотворение греческой женщины-поэта,
Эринны (единственное, от нее до нас дошедшее), в котором она
приветствует "Рому, дочь Ареса", и сулит ей вечность - или прощание с
Римом галла Рутилия, на коленах лобызавшего, со слезами на глазах,
"священные камни" Р., за то, что он "создал единое отечество многим
народам", за то, что "благом стала для покоренных против их воли римская
власть", зато, что "Рим превратил мир в стройную общину (urbem fecisti
quod prius orbis erat) и не только владычествовал, но, что важнее, был
достоин владычества". Гораздо существеннее, чем эта благодарность
провинциалов, благословляющих Рим за то, что он, говоря словами поэта
Пруденция, "поверг побежденных в братские оковы", другое чувство,
вызванное сознанием, что Рим стал общим отечеством. С тех пор, как, по
выражению Ам. Тьерри, "маленькая община на берегах Тибра разрослась во
вселенскую общину", с тех пор, как расширяется и одухотворяется идея
Рима и римский патриотизм принимает моральный и культурный характер, -
любовь к Риму становится любовью к роду человеческому и связующим его
идеалом. Уже поэт Лукан, племянник Сенеки, дает этому чувству сильное
выражение, говоря о "священной любви к миру" (sacer orbis amor) и
прославляя "гражданина, убежденного в том, что он родился на свет не для
себя, а для всего этого света". Это общее сознание культурной связи
между всеми римскими гражданами порождает в III веке понятие romanitas,
в противоположность варварству. Задача соратников Ромула, отнимавших у
соседей, сабинян, их жен и поля, превращается, таким образом, в мирную
общечеловеческую задачу.
В области идеалов и принципов, возвещаемых поэтами, философами и
юристами, Рим достигает высшего своего развития и становится образцом
для последующих поколений и народов. Он был обязан этим взаимодействию
Рима и провинций; но именно в этом процессе взаимодействия заключались
зародыши падения. Оно подготовлялось с двух сторон: претворяясь в
провинциях, Рим утрачивал свою творческую, созидательную силу,
переставал быть духовным цементом, соединявшим разнородные части;
провинции были слишком различны между собой в культурном отношении;
процесс ассимиляции и уравнения в правах поднимал на поверхность и
ставил нередко на первый план национальные или социальные элементы, еще
не культурные или стоявшие много ниже общего уровня. Два, в особенности,
учреждения действовали вредно в этом направлении: рабство и войско.
Рабство выводило в люди вольноотпущенников, самую испорченную часть
античного общества, совмещавших в себе пороки "раба" и "господина", и
лишенных всяких принципов и преданий; а так как это были люди способные
и необходимые для бывшего господина, то они играли роковую роль повсюду,
в особенности при дворе императоров. Войско принимало в себя
представителей физической силы и грубой энергии и выводило их быстро -
особенно во время смут и солдатских восстаний на вершину власти, приучая
общество к насилию и к преклонению перед силой, а правящих - к
пренебрежению законом. Другая опасность грозила со стороны политической:
эволюция Р. империи заключалась в создании из разнородных по устройству
областей, сплоченных Р. оружием, единого стройного государства. Цель эта
достигалась развитием специального органа государственного управления -
первой в мире бюрократии, которая все размножалась и специализировалась.
Но, при все более усиливающемся военном характере власти, при все
большем преобладании некультурных элементов, при развивавшемся
стремлении к объединению и уравнению, стала ослабевать самодеятельность
старинных центров и очагов культуры.
В этом историческом процессе выдается время, когда владычество Рима
уже утратило характер грубой эксплуатации республиканской эпохи, но еще
не приняло мертвенных форм позднейшей империи. Лучшей эпохой Р. империи
всеми признается II век, и это приписывается обыкновенно личным
достоинствам царствовавших тогда императоров; но не этой только
случайностью следует объяснять значение эпохи Траяна и Марка Аврелия, а
установившимся тогда равновесием между противоположными элементами и
стремлениями - между Римом и провинциями, между республиканским
преданием свободы и монархическим порядком. Это было время, которое
можно характеризовать прекрасными словами Тацита, восхваляющего Нерву за
то, что он "сумел соединить вещи прежде (olim) несовместимые
(dissociabiles) - принципат и свободу". В III в. это стало уже
невозможным. Среди анархии, вызванной своеволием легионов, развилось
бюрократическое управление, венцом которого была система Диоклетиана, с
ее стремлением все регламентировать, определить обязанности каждого и
приковать его к месту: земледельца - к его "глыбе", куриала - к его
курии, ремесленника - к его цеху, подобно тому, как эдиктом Диоклетиана
всякому товару была указана цена. Тогда-то возник колонат, этот переход
от античного рабства к средневековому крепостничеству; прежнее деление
людей по политическим разрядам - Р. граждане, союзники и провинциалы -
было заменено делением на социальные классы. Вместе с тем наступил и
конец античного мира, державшегося двумя понятиями - самостоятельной
общины (polis) и гражданина. Полис заменяется муниципием; почетная
должность (honos) обращается в повинность (munus); сенатор местной курии
или куриал становится крепостным человеком города, обязанным до
разорения отвечать своим имуществом за недобор податей; вместе с
понятием о polis исчезает и гражданин, который прежде мог быть и
магистратом, и воином, и жрецом, теперь же становится или чиновником,
или солдатом, или церковником (clericus).
Между тем в Р. империи произошел самый важный по своим последствиям
переворот
- объединение на почве религиозной. Переворот этот подготовлялся уже
на почве язычества посредством соединения богов в общий пантеон или даже
путем монотеистических представлений; но окончательно это объединение
совершилось на почве христианства. Объединение в христианстве вышло
далеко за пределы политического объединения, знакомого античному миру: с
одной стороны христианство объединяло Р. гражданина с рабом, с другой
стороны - римлянина с варваром. В виду этого естественно возник вопрос,
не было ли христианство причиной падения Р. империи. Рационалист Гиббон
в прошлом веке разрешал этот вопрос в безусловно утвердительном смысле.
Правда христиане, преследуемые языческими императорами, были
нерасположены к империи; правда и то, что после своего торжества,
преследуя с своей стороны язычников и дробясь на враждебные секты,
христианство разъединяло население империи и, призывая людей из мирского
царства в Божье, отвлекало их от гражданских и политических интересов.
Тем не менее несомненно, что, сделавшись религией римского государства,
христианство внесло в него новую жизненную силу и было залогом духовного
единства, которого не могло дать распадавшееся язычество. Это
доказывается уже самой историей императора Константина, украсившего щиты
своих солдат монограммой Христа и этим совершившего великий исторический
переворот, который христианская легенда так прекрасно символизировала в
видении креста с словами: "в сем знамении победишь".
Искусственная тетрархия Диоклетиана продержалась не долго; цезари не
имели терпения мирно дожидаться своего возвышения в Августы. Еще при
жизни Диоклетиана, ушедшего на покой в 305 г., разразилась война между
соперниками. Провозглашенный британскими легионами в 312 г. цезарем
Константин разбил под стенами Рима своего соперника, последнего
ставленника римских преторианцев, цезаря Максенция. Это поражение Рима
открыло путь к торжеству христианства, с которым был связан дальнейший
успех победителя. Константин не только доставил христианам свободу
исповедания в римской империи, но и признание их церкви со стороны
государственной власти. Когда победа при Адрианополе в 323 г. над
Августом востока, Лицинием, избавила Константина от последнего
соперника, самая могущественная корпорация в римской империи,
христианская церковь, стала новым подспорьем его единодержавия. Заменив
тетрархию Диоклетиана организацией четырех префектур, Константин
завершил административные преобразования своего предшественника в том
специальном политическом стиле, который стал потом известен под именем
византийского, с многочисленными придворными должностями и новыми
титулами. Насколько и в каком смысле изменилась с Диоклетиана сама
императорская власть, об этом лучше всего свидетельствует созванный
Константином никейский собор. Значение, которое заимствовал языческий
император от звания "главного понтифекса", имело местно-римский
национальный характер и было ничтожно сравнительно с положением, которое
занял Константин во главе вселенской церкви. Для новой империи
понадобилась и новая столица; ею стал град Константина. Таким образом
осуществилось то, что грезилось современникам Цезаря и Августа, о чем
говорил с тревогой в своих одах Гораций: возникновение нового Рима на
дальнем востоке, преемника древнего города Ромула. Положение Константина
было настолько упрочено, что он сделался основателем династии.
После его смерти (337) власть перешла к его трем сыновьям: Констанций
получил Константинополь и восточную префектуру, Констант - иллирийскую
префектуру и Италию, Константин II - префектуру Галлию с Африкой. Первым
делом новых императоров было, по персидскому обычаю, истребление
родственников. Междоусобие между младшими братьями и восстание, в
котором погиб победивший, соединили всю власть в руках Констанция. В 361
г. легионы Галлии провозгласили императором уцелевшего родственника
Констанция, Юлиана. Этот запоздалый неоплатоник в порфире взял на себя
неосуществимую задачу возродить язычество и остановить торжество
христианства. Судьба, однако, не дала ему даже времени состязаться с
"Галилеянином": два года спустя, одержав победу над персами, он погиб от
случайной неприятельской стрелы. Его преемник Иовиан, провозглашенный в
лагере, умер на возвратном пути, не дойдя до Константинополя. Избранный
там в императоры префект Валентиниан (364 - 375) основал вторую
христианскую династию, состоявшую из его брата Валента и двух малолетних
сыновей, Грациана и Валентиниана II, царствовавших одновременно, но
несогласных между собой относительно главной злобы того дня - арианства.
Внутренние несогласия были заглушены неожиданно надвинувшейся с севера
грозой. Передовой отряд германского нашествия, вестготы, перешли через
Дунай и при Адрианополе сокрушили войска Валента, потерявшего в бегстве
жизнь. Юноша Грациан принял в сотоварищи храброго Феодосия, а после
смерти сыновей Валентиниана Феодосий стал, с 392 г., последним
властителем всей Р. империи в целом ее объеме. Уже в 395 г. его власть
перешла к двум его малолетним сыновьям, назначенным Августами - к
Аркадию на востоке и Гонорию на западе. Этим двум половинам империи,
греческой и римской, уже не суждено было более соединиться. В римской
половине потомство Феодосия процарствовало 60 лет, но не в Риме, а в
Равенне. После Гонория престол занял Валентиниан III (423 - 455), но
история Рима в V в. измеряется уже не годами правителей, а годами
бедствий от вторжения сев. варваров.
Под натиском гуннов германские племена наступают по всей линии: в 410
г., 800 лет спустя после взятия галлами, Рим вновь сделался добычей сев.
варваров; он был взят и разграблен вестготами. Вслед затем южная Галлия,
Испания и Африка были заняты германскими племенами и отторгнуты от Рима;
в 452 г. Рим едва избег разорения азиатскими хищниками, а три года
спустя он был взят, разграблен и разрушен вандалами из Африки. В самом
Риме водворяется власть германцев: непредотвратимая, так сказать
стихийная инфильтрация германских элементов в римскую империю все
растет. Рим в состоянии бороться с германцами лишь с помощью германцев
на его службе. Вандал Стилихон управляет империей вместо Гонория и
спасает ее от вестготского Алариха и полчищ Радагеса; вестготский
Теодорих помогает Аэцию отразить Аттилу. Но германские защитники Рима
становятся все многочисленнее и, наконец, сознают свою силу: с 456 до
472 г. Р. престолом распоряжается свев Рицимер, а в 476 г. герул Одоакр
снимает порфиру с малолетнего последнего императора Рима, носящего, как
бы в насмешку, имя Ромула Августула и принимает национальное звание
"конунга" Италии. Круговорот времен завершился: Одоакр, вождь германской
милиции, требует для ее трети итальянской земли. С требования трети
земли от побежденных начался тот рост Рима, который расширил его до
Евфрата и до Рейна; однородное требование, предъявленное самому Риму
пришельцами из-за Рейна, знаменует его конец. Но в истории конец - почти
всегда и новое начало. Языческий Рим был побежден двумя враждебными ему
силами: германцами и христианством. Вынесение в 357 г. из сената, по
приказанию христианского императора, алтаря и статуи Виктории было
символом поражения языческого Рима. Христианство явилось в Рим с
востока, как чуждое ему достояние двух рас, которые он победил в тяжелой
вековой борьбе: семитов и эллинов. Но Рим овладел принесенным ему из
провинций христианством, обратил его в орудие новой власти и с ним
победил германский мир; проникнув в него далее и глубже, чем проникали
когда либо легионы.
Средневековая легенда о даре Константина имеет глубокий исторический
смысл. Потеряв власть над покоренной им империей, лишившись самого
императора, построившего себе новую столицу, развенчанный Рим стал
создавать себе новую державу, но в области духа. Его мирской, сплоченной
мечом и кровью, империи христианство противопоставило идеальное царство
Божие. Утратив мир, Рим стал господствовать в области идеалов.
В. Герье.
|
