|
|||
|
В.А.Жуковский |
|||
Глава I
О том, как рыцарь приехал в хижину рыбака Лет за пятьсот и поболе случилось, что в ясный весенний Вечер сидел перед дверью избушки своей престарелый Честный рыбак и починивал сеть. Сторона та, в которой Жил он, была прекрасное место. Луг, где стояла Хижина, длинной косою входил в широкое лоно Моря: можно было подумать, что берег душистый В светло-лазурные, чудно-прозрачные воды с любовью Нежной теснился, что море, влажной трепещущей грудью Нежно прижавшись к нему и его обнимая, пленялось Свежестью шелковой зелени, блеском цветов и прохладой Темных сеней древесных. Правда, в краю том не много Было людей: рыбак с женою, и только; дремучий Лес отделял полуостров от твердой земли. И ужасен Был тот лес своей темнотой неприступной; и слухи Страшные были об нем в народе; там было нечисто: Злые духи гнездилися в нем и пугали прохожих Так, что не смели и близко к нему подходить. Но смиренный, Старый рыбак не боялся враждебных духов; на продажу Рыбу носил он в город, лежавший за лесом; полон Набожных мыслей, входил он в его глубину, и ни разу Там ничего он не встретил, хранимый небесною силой. Сидя беспечно в тот вечер за неводом, вдруг он услышал Шум в лесу, как будто бы топот коня и железной Брони звук; он слушает: шум приближается; робость Им овладела, и все, что до тех пор в ненастные ночи Снилось ему о таинственном лесе, представилось разом Мыслям его; особливо ж один, великанского роста, Белый, всегда головою странно кивающий. В темный Лес он со страхом глядит, и ему показалось, что в самом Деле сквозь черные ветви смотрит кивающий призрак. Вспомнив, однако, что все никакой еще не случилось С ним беды ни в лесу, ни в избушке, в которой так долго Жил он с женою вдвоем, что нечистый над ними не властен, Он ободрился, прочел молитву, и сделалось скоро Даже ему и смешно, когда он увидел, какую Шутку с ним глупая робость сыграла: кивающий образ Был не что иное, как быстрый ручей, из средины Леса бегущий и с пеной впадающий в озеро; шум же, Слышанный им, был от рыцаря: шагом на белом Бодром коне из чащи лесной он ехал и прямо К хижине их приближался. Мантией алого цвета Был покрыт его фиолетовый, золотом шитый, Стройный колет; на бархатном черном берете вилися Белые перья; висел у бедра на цепи драгоценной Меч с золотой рукоятью искусной работы; а белый Рыцарев конь был статен, силен и жив; он, копытом Легким едва к луговой мураве прикасаясь, воздушной Поступью шел и, сгибая красивую шею, как лебедь, Грыз узду, облитую пеной. Старик, пораженный Видом статного рыцаря, невод покинул и, снявши Шляпу, смотрел на него с приветной улыбкой. Приближась, Рыцарь сказал: «Могу ль я с конем найти здесь на эту Ночь убежище?» — «Милости просим, гость благородный; Лучшим стойлом будет коню твоему наш зеленый Луг, под кровлей ветвистых дерев; а вкусную пищу Сам он найдет у себя под ногами; тебе ж мы охотно Угол очистим в нашем убогом жилище и ужин Скудный с тобою разделим». Рыцарь, кивнув головою, Спрыгнул с коня, его разнуздал и по свежему лугу Бегать пустил; потом сказал рыбаку: «Ты охотно, Добрый старик, принимаешь меня, но когда б и не столько Был ты сговорчив, то все бы со мной не разделался нынче: Море, вижу я, здесь перед нами, и дале дороги Нет никакой; а вечером поздно в этот проклятый Лес возвращаться избави боже!» — «Не станем об этом Слишком много теперь говорить», — сказал, озираясь, Старый рыбак и в хижину ввел усталого гостя. Там, перед ярким огнем, горевшим в камине и в чистой Горнице трепетный блеск разливавшим, на стуле широком С спинкой резною сидела жена рыбака пожилая. Гостя увидев, старушка встала, ему поклонилась Чинно и села опять, ему отдать не подумав Место свое. Рыбак, засмеявшись, сказал: «Благородный Рыцарь, прошу не взыскать, что хозяйка моя свой покойный Стул для себя сберегла: у нас такой уж обычай; Лучшее место всегда старикам уступается». — «Что ты, Дедушка! — с кроткой усмешкой сказала хозяйка. — Ведь гость наш, Верно, такой же христов человек, как и мы, и придет ли, Сам ты скажи, молодому на ум, чтоб ему уступали Старые люди лучшее место? Садися, мой добрый Рыцарь, на эту скамейку, — она продолжала, — да только Тише сиди, не ворочайся, ножка одна ненадежна». Рыцарь взял осторожно скамейку, придвинул к камину, Сел, и сердцу его так стало приютно, как будто б Был он у милых родных, возвратяся из чужи в отчизну. Стали они разговаривать. Рыцарь разведать о страшном Лесе хотел, но рыбак ночною порою боялся Речь о нем заводить; зато о своей одинокой Жизни и промысле трудном своем рассказывал много. С жадностью слушали муж и жена, когда говорил им Рыцарь о том, как в разных землях он бывал, как отцовский Замок его у истоков Дуная стоит, как прекрасна Та сторона; он прибавил: «Меня называют Гульбрандом, Имя же замка Рингштеттен». — Так говоря, не однажды Рыцарь слышал какой-то шорох и плеск окошком, Точно как будто водой кто опрыскивал стекла снаружи. Всякий раз с досадой нахмуривал брови, послышав плесканье, Старый рыбак; но когда же как ливнем вдруг обдало стекла, Так, что окно зазвенело и в горницу брызги влетели, С сердцем вскочил он и крикнул в окошко с угрозой: «Ундина! Полно проказничать; стыдно; в хижине гости». При этом Слове стало там тихо, лишь изредка слышен был легкий Шопот, как будто бы кто потихоньку смеялся. «Почтенный Гость, не взыщи, — сказал рыбак, возвратившись на место: — Может быть, шалостей много еще ты увидишь, но злого Умысла нет у нее. То наша дочка Ундина, Только не дочка родная, а найденыш; сущий младенец, Все проказит, а будет ей лет уж осьмнадцать; но сердце Самое доброе в ней». Покачав головою, старушка Молвила: «Так говорить ты волен; когда ты усталый С ловли приходишь домой, то тебе на досуге забавны Эти проказы; но, с утра до вечера дома глаз на глаз С нею пробыв, от нее не добиться путного слова — Дело иное; тут и святой потеряет терпенье». — «Полно, старуха, — рыбак отвечал, — ты бьешься с Ундиной, Я с причудливым морем: разве не часто мой невод Портит оно и плотины мои размывает, а все мне Любо с ним; тоже и ты, хоть порою и охнешь, однако Все Ундиночку любишь. Не так ли?» — «Что правда, то правда; Вовсе ее разлюбить уж нельзя», — кивнув головою, Кротко сказала старушка. Вдруг растворилася настежь Дверь, и в нее белокурая, легкая станом, с веселым Смехом впорхнула Ундина, как что-то воздушное. «Где же Гости, отец? Зачем ты меня обманул?» Но, увидя Рыцаря, вдруг замолчала она, и глаза голубые, Вспыхнув звездами под сумраком черных ресниц, устремились Быстро на гостя, а он, изумленный чудным явленьем, Был как вкопанный, жадно смотрел на нее и боялся Взор отвести: он думал, что видит сон, и вглядеться В образ прекрасный спешил, пока он не скрылся. Ундина Долго смотрела, пурпурные губки раскрыв, как младенец; Вдруг, встрепенувшись резвою птичкой, она подбежала К рыцарю, стала пред ним на колена и, цепью блестящей, К коей привешен был меч, играя, сказала: «Прекрасный, Милый гость, какою судьбой очутился ты в нашей Хижине? Долго ты по свету должен был странствовать прежде, Нежели к нам дорогу найти? Скажи, через лес наш Как ты проехал?» Но он отвечать не успел; на Ундину Крикнула с сердцем старушка: «Оставь в покое, Ундина, Гостя; встань и возьмись за работу». Ундина, ни слова Ей не сказавши в ответ, схватила скамейку и, севши Подле Гульбранда с своим рукодельем, тихонько шепнула: «Вот где я буду работать». Старик, притворясь, что не видит Новой проказы ее, хотел продолжать; но Ундина Речь перебила его: «У тебя я спросила, мой милый Гость, откуда приехал ты к нам? Дождусь ли ответа?» — «Из лесу прямо приехал я, прелесть моя». — «Расскажи же, Как ты в лесу очутился и что в нем чудного видел?» Трепет почувствовал рыцарь, вспомнив о лесе; невольно Он обратил глаза на окошко, в которое кто-то Белый, ему показалось, глядел; но было в окошке Пусто, за стеклами ночь густая чернела. Собравшись С духом, рассказ он готов был начать, но старик торопливо Молвил ему: «Недоброе время теперь нам об лесе Речь заводить; расскажешь нам завтра». Услышавши это, С места вскочила Ундина, и глазки ее засверкали. «Нынче, не завтра он должен рассказывать! нынче, теперь же!» — Вскрикнула с сердцем она и, бровки угрюмо нахмурив, Топнула маленькой ножкою об пол; и в эту минуту Так забавно мила и прелестна была, что в Гульбранде Вспыхнуло сердце, и он еще боле пленился смешною, Детской ее запальчивостью, нежели резвостью прежней. Но рыбак, рассердясь не на шутку, причудницу начал Крепко журить за ее упрямство и дерзкую вольность С гостем. Старушка пристала к нему. Тут Ундина сказала: «Если браниться хотите со мной, а того не хотите Сделать, о чем я прошу, так прощайте ж; одни оставайтесь В вашей скучной, дымной лачужке». С сими словами Прыгнула в двери она и в минуту во мраке пропала. Глава II О том, как Ундина в первый раз явилась в хижине рыбака Рыцарь вскочил, за ним и рыбак, и бросились оба В дверь, чтоб ее удержать, но напрасно: Ундина так быстро Скрылась, что даже было нельзя догадаться, в какую Сторону вздумалось ей побежать. Испуганным взором Рыцарь спросил рыбака: что делать? «Уж это не в первый Раз, — рыбак проворчал: — такими побегами часто Нас забавляет она; теперь опять мне придется Целую ночь напролет без сна проворочаться с боку На бок на жесткой постеле моей: ведь мало ль, что может Встретиться ночью!» — «Зачем же медлить? Пойдем поскорее Сами за нею». — «Труд бесполезный; ты видишь, какая Тьма на дворе: куда мы пойдем? И кто угадает, Где она спряталась?» — «Будем по крайней мере, — прибавил Рыцарь, — хоть кликать ее». И кричать он начал: «Ундина! Где ты, Ундина?» Старик покачал головою: «Как хочешь, Рыцарь, кричи, она не откликнется нам, а, уж верно, Где-нибудь близко сидит; еще ты не знаешь, какая Это упрямица». Так говоря, старик с беспокойством В темную ночь глядел и не мог утерпеть, чтоб туда же Вслед за Гульбрандом не крикнуть: «Ундиночка! милая! где ты?» Правду, однако, он предсказал: никакой там Ундины Не было. Долго кричав понапрасну, они, наконец, возвратились Оба в хижину; там уж было темно, и старушка, Менее мужа о том, что с Ундиной случится, заботясь, Спать улеглась, и в камине огонь, догоревши, потухнул; Только немногие уголья тлели, и синее пламя, Изредка вспыхнув, трепещущий свет разливало и гасло. Снова разведши огонь, рыбак наполнил большую. Кружку вином и поставил ее перед гостем. «Мы оба, Рыцарь, едва ли заснем; так не лучше ли будет, когда мы, Вместо того чтоб в бессоннице жесткой рогожей Грешное тело тереть, посидим у огня и за доброй Кружкой вина о том и другом побеседуем? Как ты Думаешь, добрый мой гость?» Гульбранд согласился охотно. Сесть принудив его на почетном оставленном стуле, Честный старик поместился с ним рядом, и вот дружелюбно Стали они разговаривать; только при каждом малейшем Шорохе — стукнет ли что в окошко, и даже нередко Просто без всякого стука и шороха — вдруг умолкали Оба и, палец поднявши, глаза неподвижно уставив В двери, слушали; каждый шептал: идет! и не тут-то Было; не шел никто; и, вздохнувши, они начинали Снова свой разговор. «Расскажи мне, — сказал напоследок Рыцарь, — как вам случилось найти Ундину?» — «А вот как Это случилось, — рыбак отвечал: — тому уж двенадцать Будет лет, как я с товаром моим через этот Лес был должен отправиться в город; жену я оставил Дома, как то бывало всегда, а в то время и нужно Было ей дома остаться. Зачем, ты спросишь? Господь нам В поздние наши лета даровал прекрасную дочку; Как же было покинуть ее? Товар мой продавши, Я возвращался домой, и, солгать не хочу, не случилось Мне ничего, как и прежде, в лесу недоброго встретить; Бог мне сопутствовал всякий раз, когда через этот Страшный лес мне итти удавалось: а с ним и опасный Путь не опасен». При этом слове старик с умиленным Видом шапочку снял с головы и, руки сложивши, В набожных мыслях минуты на две умолкнул; потом он Шапочку снова надел и так продолжал: «Я с веселым Сердцем домой возвращался, а дома ждало несчастье: Вся в слезах навстречу ко мне жена прибежала. «Царь небесный! что случилось? — я воскликнул. — Где наша Дочка?» — «Она у того, чье имя ты в эту минуту, Бедный мой муж, призываешь», — жена отвечала. И молча, Горько заплакав, пошел я за нею в хижину; тела Милой малютки моей я глазами искал там, но тела Не было. Вот как это случилось: с нашим младенцем Подле воды на траве жена спокойно сидела; С ним в беззаботном веселье играла она; вдруг малютка Сильно к воде протянулась, как будто чудесное что-то В светлых приметя струях; и видит жена, что наш милый Ангел смеется, ручонками что-то хватая; но в этот Миг как будто какой невидимой силой швырнуло В волны дитя, и в их глубине бедняжка пропала. Долго я тела искал, но напрасно, нигде и приметы Не было. Вот мы, на старости две сироты, в безотрадном Горе сидели в тот вечер вдвоем у огня и молчали: Если б и можно было от слез говорить, то не стало б Духу; и так мы оба молчали, глаза устремивши В тусклый огонь; как вдруг в дверях послышался легкий Шорох; они растворились — и что же видим мы? Чудной Прелести девочка, лет шести, в богатом уборе, Нам улыбаясь как ангел, стоит на пороге. Сначала Мы в изумленье не знали, живой ли то был человечек, Или обманчивый призрак какой; но скоро приметил Я, что вода с золотых кудрей и с платья малютки Капала; я подумал, что, верно, младенец недавно Был в воде и что скорая помощь нужна. И, вздохнувши, Так сказал я жене: «Никто не подумал спасти нам Милое наше дитя; по крайней мере мы сами Сделаем то для других, чего не могли нам другие Сделать и что на земле блаженством было бы нашим». Мы раздели малютку, ее положили в постель и напиться Дали горячего ей; а она все молчала и только, Светлонебесными глазками глядя на нас, улыбалась. Скоро заснула она и свежа, как цветочек весенний, Утром проснулась; когда ж мы расспрашивать стали, откуда Родом она и как попала к нам в хижину, толку Не было в странных ответах ее никакого; и вот уж Ровно двенадцать лет, как с нами живет, а добиться Путного мы не могли от нее ничего; по рассказам Вздорным ее подумать легко, что она к нам упала Прямо с луны: о каких-то замках прозрачных, жемчужных Гротах, коралловых рощах и разных других небылицах Все твердит и теперь, как твердила тогда; удалося Выведать только одно, что, катаясь по морю в лодке С матерью, в воду упала она и что волны на здешний Берег ее принесли, где она и очнулась... В сомненье Тяжком осталися мы: хотя и было не трудно Нам решиться на место родной потерянной дочки Взять чужую, нам данную богом самим; но не знали Мы, крещена ли она, иль нет? Сказать же об этом Нам ничего не умела бедняжка, хотя и понятно Было ей, что она жила по воле господней В здешнем свете, хотя и была смиренно готова Все то исполнить, что с волей господней согласно. И вот что Мы в таком затрудненье придумали вместе с женою: Если она еще не была крещена, то не должно Медлить минуты; а если уже крещена, то и дважды Долг святой совершить не будет греха. Но какое Дать ей имя? И в ум нам пришло, что ее Доротеей Было б всего приличней назвать: мы слыхали, что значит Это имя дар божий, она же была милосердым Господом богом дарована горести нашей в отраду. Но об имени этом она и знать не хотела. «Ундиной Звали меня отец мой и мать; хочу и остаться Вечно Ундиной!» Но было ли то христианское имя, Мы не знали. И вот я пошел за священником в город; Он согласился прийти к нам; сначала имя Ундины Было противно ему, как и нам; но наша малютка, В платьице странном своем, была так чудесно красива, Так ласкалась к нему и в то же время так мило, Так забавно спорила с ним, что сам он не в силах Был противиться ей, — и ее окрестили Ундиной. Сладостно было смотреть на нее в продолженье святого Таинства: дикая резвость исчезла, и тихим, смиренным Агнцем стояла она, как будто бы чувствуя, что с ней В это время творилось. Правду молвить, немало С нею хлопот нам, и если бы все рассказать мне...» Но рыцарь Тут перервал рыбака; он шепнул: «Послушай! послушай! Что там?» Не раз уж во время рассказа был он встревожен Шумом воды; но в эту минуту был явственно слышен Рев потока, который бежал с возрастающей силой Мимо хижины. Оба вскочили и бросились в двери; В месячном свете открылося им, что ручей, выходящий Из леса, сильно разлившись, ворочая камни, ломая С треском деревья, в море бежал; и было все небо, Так же как море, взволновано; тучи горами, катились Мимо луны, поминутно ее заслоняя, и чудно Вся окрестность под блеском и тьмой трепетала; при свисте Вихря было внятно, как море свирепое голос Свой воздымало и как, скрипя от вершимы до корня, Гнулись и шумно сшибались ветвями деревья. «Ундина!.. Царь мой небесный!.. Ундина!» — старик закричал; но ответа Не было. Оба тогда побежали, забывши о буре, Каждый своею дорогою к лесу, и громко при шуме Ветра в ночной глубине раздавалось: «Ундина! Ундина!» Глава III
О том, как была найдена Ундина Странное что-то чувствовал рыцарь, скитаясь во мраке Ночи, под шумом бури, один, в бесполезном исканье: Снова стало казаться ему, что Ундина лишь призрак, В темном лесу его обманувший, была; и при свисте Вихря, при громе воды, при треске деревьев, при чудном Всей за минуту столь мирно-прекрасной страны превращенье Начал он думать, что море, луг, источник, рыбачья Хижина, старый рыбак и все, что с ним ни случилось, Было обман; но жалобный крик старика, зовущий Ундину, Все ему издали слышался. Вот, наконец, очутился Он на самом краю лесного ручья, который в разливе Бурном своем бежал широкою мутной рекою, Так, что от леса отрезанный мыс, на котором стояла Хижина, сделался островом. «Боже! — рыцарь подумал. — Что, когда Ундина отважилась в лес, и назад ей Нет оттуда дороги, и там у злых привидений Плачет она одна в темноте?» От ужаса вскрикнув, Он поспешно поднял с земли огромный дубовый, Бурей оторванный сук, чтоб, держась за него, перебраться В лес через воду. Хотя и сам он дрожал, вспоминая Все, что там видел прошедшим днем; хотя и казалось В эту минуту ему, что стоял там, ровен с деревами, Белый, слишком знакомый ему великан и, оскалив Зубы, кивал ему головою, — но самый сей ужас Только что с большею силою влек его в лес: там Ундина В страхе, одна, без защиты была. И вот уж ступил он Смелой ногою в кипучую воду, как вдруг недалеко Сладостный голос сказал: «Не ходи, не ходи, берегися Злого потока; старик сердит и обманчив». Знакомы Рыцарю были прелестные звуки; они замолчали; Он же стоял в воде, озирался и слушал; но месяц Темной задернуло тучей, и волны быстро неслися, Ноги его подмывая, и он, через сипу держася, Был как в чаду, и кружилась его голова; и глазами Долго искав в темноте, наконец он воскликнул: «Ундина! Ты ли? Где ты? Если не хочешь явиться, я брошусь Сам в поток за тобой; откликнись; мне лучше погибнуть, Нежели быть без тебя». И глубже в воду пошел он. Тот же голос и так же близко сказал: «Оглянися!» В эту минуту вышел месяц из тучи, и рыцарь В блеске его увидел Ундину. Был маленький остров Подле берега быстрым разливом ручья образован; Там, под навесом деревьев густых, в траве угнездившись, Призраком светлым сидела Ундина. Было нетрудно В этом месте поток перейти, и Гульбранд очутился Вмиг близ Ундины на мягкой траве; она ж, приподнявшись, Руки вкруг шеи его обвила и его поневоле Рядом с собой посадила. «Теперь ты расскажешь мне, милый, Повесть свою, — шепнула она: — мы одни; старики нас Здесь не услышат и скучным своим ворчаньем не могут Нам помешать; а эта густая древесная кровля Отбит их хижины дымной». — «Здесь рай, Ундина!» — воскликнул Рыцарь, прижавши ко груди ее с поцелуем горячим. В эту минуту рыбак, проискавши напрасно Ундину, К месту тому подошел и увидел их с берега. «Рыцарь! — Он закричал, — непохвальное дело ты делаешь; ними Был ты доверчиво принят; а ты теперь, обнимаясь С нашей дочкой, шепчешься с нею тайком и оставил В страхе меня, старика, одного непустому за нею Бегать в потемках». — «Я сам, — ответствовал рыцарь, — лишь только В эту минуту встретился с нею». — «Тем лучше; скорее ж Оба ко мне перейдите сюда на твердую- землю». Но Ундина о том не хотела и слышать; и лучше В страшный лес она соглашалася с милым, прекрасным Гостем пойти, чем в несносную хижину, где не хотели Делать того, о чем просила она, и откуда Рано иль поздно прекрасный гость удалится. Прижавшись Крепко к нему, она гармонически, тихо запела: «В душной долине волна печально трепещет и бьется; Влившися в море, она из моря назад не польется». Горько заплакал рыбак, услышав ту песню; ее же Слезы его как будто не трогали: к рыцарю с детской Лаской она прижималась. Но рыцарь сказал ей: «Ундина, Разве не видишь, как плачет отец? Не упрямься ж; нам должно. Должно к нему возвратиться». В немом изумленье Ундина Быстро свои голубые глаза на него устремила, Кротко сказала потом: «Когда ты так думаешь, милый, Я согласна». И с видом покорным, глаза опустивши, Встала она; и, на руки взявши ее, безопасно Рыцарь поток перешел. Старик со слезами на шею Кинулся к ней и в радости был как дитя; прибежала . Скоро к ним и старушка; свою возвращенную дочку Нежно они целовали; упреков не было; в добром Сердце Ундины все также утихло, и их обнимала С лаской сердечной она, просила прощенья, смеялась, Плакала, милые все имена им давала. А утро Тою порой занялось, и буря умолкла, и птицы Начали петь на свежих, дождем ожемчуженных ветках; Стало светло, и опять приступать принялася Ундина К рыцарю с просьбой, чтоб начал рассказ свой. И так согласились Завтрак принесть под деревья. Ундина проворно уселась Подле Гульбрандовых ног на траве; другого же места Выбрать никак не хотела; и рыцарь рассказывать начал. Глава IV О том, что случилось с рыцарем в лесу «Вот уж боле недели, как я в тот вольный имперский Город, который лежит за вашим лесом, приехал; Там был турнир, и рыцари копья ломали усердно, Я не щадил ни себя, ни коня. Подошедши к ограде Поля, дабы отдохнуть от веселой работы, я шлем свой Снял и отдал его щитоносцу; и в эту минуту Вижу на ближнем алтане девицу, в богатом уборе, Чудной прелести. Это была молодая Бертальда — Мне сказали — питомица знатного герцога, в ближнем Замке живущего. Мне показалось, что с ласковым видом Смотрит она на меня, и во мне загорелась двойная Бодрость; усердно бился я прежде, но с этой минуты Дело пошло уж иначе: А вечером с нею одною Я танцовал; и так продолжалось во все остальные Дни турнира». В эту минуту почувствовал рыцарь Сильную боль в опущенной левой руке; оглянувшись, Видит он, что Ундина, жемчужными зубками стиснув Палец ему, сердито нахмурила бровки, и в глазках, Ярко светившихся, бегали слезки; потом, на Гульбранда С грустным упреком взглянув, она ему погрозила Пальцем; потом вздохнула, потом наклонила головку. Рыцарь, смутившись, умолк на минуту; потом он рассказ свой Так продолжал: «Бертальда прекрасна, нельзя не признаться; Но чересчур уж горда и причудлива; мне во второй раз Правилась мене она, чем в первый, а в третий раз мене, Чем во второй. Однако мне показалось, что боле Всех других я замечен был ею, и это мне льстило. Вот мне вздумалось в шутку ее попросить, чтоб перчатку Мне свою подарила она. «Подарю, — отвечала С гордой усмешкой Бертальда, — если осмелишься, рыцарь, Съездить один в заколдованный лес наш и верные вести Мне принесешь о том, что в нем происходит». Перчатка Мне дорога не была; но было бы рыцарю стыдно Вызов такой от себя отклонить, и я согласился». — «Разве тебя не любила она?» — спросила Ундина. «Я ей нравился, — рыцарь ответствовал, — так мне казалось». — «О! так она сумасшедшая, — вскрикнула громко Ундина, С радостным смехом захлопав в ладоши. — Кто ж не безумный С милым себя разлучит и его добровольно в волшебный Лес на опасное дело пошлет? От меня б не дождался Этот лес такой неслыханной почести». — «Рано Утром вчера, — продолжал Гульбранд, улыбнувшись Ундине, — Я отправился в путь. Спокойно сияли деревья В блеске зари, полосами лежавшем на зелени дерна; Было свежо; благовонные листья так сладко шептались; Все так манило под сумрак прозрачный, что я поневоле Злился на глупых людей, которым страшилища в райском Месте таком могли померещиться. Въехал я в чащу; Мало-помалу все стало пустынно и тихо; густея, Лес предо мной и за мною сдвигался, как будто хватая Тысячью рук волшебных меня. Опасаясь возвратный Путь потерять, я коня удержал: посмотреть, высоко ли Было солнце, хотел я; глаза подымаю и что же Вижу? Черное что-то копышется в ветвях дубовых. Я подумал, что то был медведь; обнажаю поспешно Меч. Но вдруг человеческим голосом, диким, визгливым, Мне закричали: «Кстати пожаловал; милости просим; Мы уж в веток сухих наломали, чтоб было на чем нам Вашу милость изжарить». Потом, с отвратительно-диким Смехом оскаливши зубы, чудовище так зашумело Ветвями дуба, что конь мой, шарахнувшись, бросился мимо Вскачь, и я не успел разглядеть, какой там гнездился Дьявол». При имени этом рыбак и старушка с молитвой Перекрестились; Ундина ж тихонько шепнула: «Всего здесь Лучше, по-моему, то, что ты не изжарен, мой милый Рыцарь, и то, что ты с нами. Рассказывай далее». — «Конь мой Мчался как бешеный, — рыцарь сказал, — им владеть не имел я Силы; вдруг перед нами стремнина, и скачет со мной он Прямо в нее; но в самое ж это мгновение кто-то Длинный, огромный, седой, перерезавши нашу дорогу, Вдруг перед диким конем повалился, и конь, отшатнувшись, Стал, и снова я им овладел. Озираюся — что же? Мой спаситель был не седой великан, а блестящий Пенный ручей, бежавший с холма». — «Благодарствую, милый, Добрый ручей», — закричала, захлопав в ладоши, Ундина. Тяжко вздохнув и нахмурясь, рыбак покачал головою; Рыцарь рассказывал дале: «Собрав повода, укрепился Я на седле. Вдруг вижу, какой-то стоит человечек Рядом с конем, отвратительный, грязный горбун, земляного Цвета лицо, и нос огромный такой, что, казалось, Был он длиною со все остальное тело урода. Он хохотал, оскаливал зубы, шаркал ногами, Гнулся в дугу. Я его оттолкнул и, коня повернувши, Был готов пуститься в обратный путь (уж склонилось Солнце, покуда я мчался, далеко за полдень); но карлик, Прянув как кошка, дорогу коню заслонил. «Берегися, — Я закричал, — раздавлю». Но урод, исковеркавшись снова, Начал визжать: «Сперва заплати за работу; ты в пропасть Вместе с конем бы слетел, когда бы не я подвернулся». — «Лжешь ты, кривляка, — сказал я, — не ты, а этот источник Нас сохранил от паденья. Но вот тебе деньги; оставь нас, Дай дорогу». И, бросив одну золотую монету В шапку уроду, поехал я шибче; но снова явился Рядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет, но сбоку Скачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом, с визгом, Высунув красный с локоть длиною язык. Чтоб скорее С ним развязаться, бросаю опять золотую монету В шапку ему; но, с хохотом диким оскаливши зубы, Начал кричать он: «Поддельное золото! золота много Есть у меня! погляди! полюбуйся!» И в эту минуту Мне показалось, что вдруг просветлела земная утроба; Дерн изумрудом прозрачным сделался; взор мой свободно Мог сквозь него проницать в глубину; и тогда мне открылась Область подземная гномов: они гомозились, роились, Комкались в клубы, вились, развивались, сгребали металлы, Сыпали в кучи рубин, и сапфир, и смарагд и пускали Вихри песка золотого друг другу в глаза. Мой сопутник Быстро метался то вниз, то вверх; и ему подавали Слитки огромные золота; мне показав их со смехом, Каждый он в бездну бросал, и, из пропасти в пропасть со звоном Падая, все в глубине исчезали. Тогда он монету, Данную мною, швырнул с пронзительным хохотом в бездну; Хохотом, шиканьем, свистом ему отвечали из бездны. Вдруг взгомозилися все и, толпяся, толкаясь, полезли Кверху, когтистые, пылью металлов покрытые пальцы Все на меня растопорщив; вся пропасть, казалось, кипела; Куча за кучей, гуще и гуще, ближе и ближе... Ужас меня одолел; дав шпоры коню, без оглядки Я поскакал... и не знаю, долго ль скакал; но, очнувшись, Вижу, что нет никого; привиденья исчезли; прохладно Было в лесу, и вечер уже наступил. Сквозь деревья Бледно мелькала тропинка, ведущая из лесу в город. Взъехать спешу я на эту тропинку; но что-то седое, Зыбкое, дым не дым, туман не туман, поминутно Вид свой меняя, стало меж ветвей и мне заслонило Путь; я пытаюсь объехать его, но куда ни поеду, Там и оно; рассердившись, скачу напролом; но навстречу Прыщет мне пена, и ливнем холодным я обдан, и рвется Конь мой назад; ослеплен, промочен до костей, я бросаюсь Вправо и влево, но все не могу попасть на тропинку, Белый никак на нее не пускает меня. Попытаюсь Ехать обратно — за мной по пятам он, но смирен и волю Путь продолжать мне дает; но лишь только опять на тропинку Взъеду — он тут, и опять заслоняет ее, и холодной Пеной меня обдает. Наконец поневоле я выбрал Ту дорогу, к которой меня он теснил так упорно; Он унялся, но все от меня не отстал и за мною Бледно-туманным столбом подвигался; когда же случалось Мне оглянуться, то чудилось мне, что этот огромный Столб с головой, что в меня упирались тускло и зорко С чудным каким-то миганьем глаза и кивала Всякий раз голова, как будто меня понукая Ехать вперед. Но порою мне просто казалось, что этот Странный гонитель мой был лесной водопад. Наконец я, Выехав из лесу, здесь очутился и встретился с вами, Добрые люди. Тогда пропал и упрямый мой спутник». Рыцарь кончил рассказ свой. «Мы рады тебе, благородный Гость наш, — сказал рыбак, — но пора и о том нам подумать, Как бы тебе возвратиться в город». Ундина, услышав Эти слова, начала про себя тихомолком смеяться С видом довольным. То рыцарь заметив сказал ей: «Ундина, Разве ты рада разлуке со мною? Чему ты смеешься?» — «Я уж знаю чему, — отвечала Ундина. — Отведай Этот сердитый поток переплыть — верхом иль на лодке, Как угодно — ан нет, не удастся! а морем... давно я Знаю, что этого сделать нельзя; и отец недалеко В море уходит с лодкой своею. Итак, оставайся С нами, рад ли, не рад ли. Вот чему я смеюся». Рыцарь с улыбкою встал, чтоб видеть, так ли то было, Что говорила Ундина; встал и рыбак; а за ними Вслед и она. И подлинно, все опрокинуто было Бурей в лесу; поток разлился, и стал полуостров Островом. Рыцарь не мог о возврате и думать, и должен Был поневоле он ждать, пока в берега не вольется Снова поток. Возвращайся в хижину рядом с Ундиной, Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль, что с вами Я остаюся?» — «Полно, полно, — она проворчала, Бровки нахмурив, — не вздумай тебя укусить я за палец, Ты бы не то рассказал нам об этой несносной Бертальде». Глава V
О том, как рыцарь жил у рыбака в хижине Может быть, добрый читатель, тебе случалося в жизни, Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такое Место, где было тебе хорошо, где живущая в каждом Сердце любовь к домашнему быту, к семейному миру С новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты видел Край родимый; и все обаяния младости, блага Первой, чистой любви на могилах минувшего снова В прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая: Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно. Вспомнив такую минуту, когда очарованной думой Ты обнимал безыменное, тайное счастье земное, Ты, читатель, поймешь, что должен был чувствовать рыцарь. Вдруг поселившися в этом пределе, далёко от света. Часто он с радостью тайной смотрел, как поток, свирепея, День ото дня расширялся, и остров все дале и дале В море входил, разлучайся с твердой землею; казалось, Мир кончался за ним. На сердце рыцаря стало Тихо, светло и легко. Рыбак был мудрец простодушный: Зная людей, изведав тревоги житейские, бывши Ратником сам в молодых летах, на досуге он много Мог рассказать про войну и про счастье, несчастье земное; Словом, он был живая летопись; время без скуки Шло в разговорах меж старцем отжившим и юношей, полным Пламенной жизни: мудрость смиренная, прямо из жизни Взятая здравым рассудком и верою в бога, вливалась В душу Гульбранда и в ней поселяла блаженную ясность. Бодрый старик промышлял попрежнему рыбною ловлей; Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью, нашелся Старый доспех рыбака, самострел; его починивши, С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечер Вместе все перед ярким огнем проводили, и полный Кубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасе Было вино, и нередко с ним длилась беседа до поздней Ночи. Но мирной сей жизни была душою Ундина. В этом жилище, куда суеты не входили, каким-то Райским виденьем сияла она: чистота херувима, Резвость младенца, застенчивость девы, причудливость Никсы, Свежесть цветка, порхливость Сильфиды, изменчивость Струйка-- Словом, Ундина была несравненным, мучительно-милым, Чудным созданьем; и прелесть ее проницала, томила Душу Гульбранда, как прелесть весны, как волшебство Звуков, когда мы так полны болезненно-сладкою думой. Но вертлявый, проказливый нрав и смешные причуды Ундины Были подчас и докучливой мукой; зато и журили Крепко ее старики; и тогда шалунья так мило Дулась на них, так забавно ворчала; потом так сердечно С ними, раскаясь, мирилась; потом проказила снова, и снова Ей доставалось; и все то было волшебною, тайной Сетью, которою мало-помалу спуталось сердце Рыцаря. С нею он стал неразлучен; с каждою мыслью, С каждым чувством слилася Ундина. Но, им обладая, Той же силе она и сама покорялась; хотя в ней Все осталось попрежнему, резвость, причуды, упрямство, Вздорные выдумки, детские шалости, взбалмошный хохот, Но Ундина любила — любила беспечно, как любит Птичка, летая средь чистого неба. Старик и старушка, Видя Ундину и рыцаря вместе, невольно привыкли Их почитать женихом и невестой. И рыцарю также Часто на мысль приходило, что в мир для него невозвратно Вход загражден, что с людьми никогда уж ему не встречаться. Если ж случалось, что рыцарев конь, на свободе бродивший По лугу, ржаньем своим его пробуждал и как будто Спрашивал: скоро ли в битву? иль если ему попадался Брошенный щит на глаза, иль праздно на стенке висевший Меч, ненароком сорвавшись с гвоздя, из ножон выдвигался В звонком паденье — дума о славе и подвигах бранных Душу его шевелила. Но в этой тревоге себя он Тем утешал, что возврат для него невозможен; к тому же Мнилось ему, что Ундина была рождена не для низкой Доли; и, словом, он верил, что все то не случай, а божий Промысел было. И так один за другим неприметно Дни уходили, ясные, тихие. Но и в спокойном Этом быту напоследок случилось расстройство: привыкли Каждый вечер рыбак и рыцарь, отужинав, с полным Кубком час-другой проводить в разговоре радушном; Вдруг недостало вина: запас рыбака небогатый Вышел; а нового взять было негде. Наморщив Лбы, сидели Гульбранд и рыбак за столом; а Ундина, Глядя на них, умирала со смеху. Скучен и долог Был тот вечер, и рано все разошлись. На другой день Около ужина вышла Ундина из хижины. «Вы мне Оба несносны, — сказала она, — не хочу я на ваши Длинные лица смотреть и слушать вашу зевоту». С этим словом захлопнула двери и скрылась. А вечер Был ненастен, ветер шумел, и море сердилось. В страхе рыбак и рыцарь вскочили, вспомнив, как в первый Раз они перепуганы были Ундиной. Но только В двери за нею они собрались побежать, как Ундина Им навстречу явилась сама. «За мною! за мною Все! — закричала она, — гостинец прислало нам море; Бочка, и, верно, с вином, лежит на песке». За Ундиной Все пошли, и подлинно бочка нашлася; поспешно Рыцарь, старик и с ними Ундина ее покатили К хижине; буря сбиралась; сквозь сумерки было Видно, как на море волны свои подымали седые Головы, дождь вызывая из туч; и тучи бежали Шибко и шумно, как будто грозяся напасть на идущих; Вот уж начали сыпаться первые капли. Ундина Вдруг повернула головку и, пальчик поднявши, сердито Им погрозила туче и ей закричала: «Смотри ты, Туча, не смей замочить нас; еще нам далёко до дома». С сердцем рыбак ей сказал: «Уймися, Ундина, грех!» И, умолкнув. Стала она про себя потихоньку смеяться. Однако Засухо все добралися до места; но только успели Бочку под кровлю поставить и вскрыть и отведать, какое Было вино в ней, как дождь проливной зашумел, зашатались С скрипом деревья, и море дико завыло. Но бурю В хижине скоро забыли; за полными кружками снова Ум разогрелся, и ожили шутки; и этой беседе Прелесть двойную давал огонек, всегда столь приятный В теплом приюте, при шуме ветра и моря, во время Ночи ненастной. Но вдруг старик, как будто что вспомнив, Стал задумчив; потом, помолчавши минуту, сказал он: «Царь небесный, помилуй нас грешных! мы здесь на досуге Шутим и этим прекрасным вином веселимся; а бедный Прежний хозяин его, быть может, погиб и, волнами Брошенный бог весть куда, лишен погребенья». При этом Слове Ундина с лукавой усмешкой подвинула кружку К рыцарю. «Пей, не бойся», — она прошептала. Но рыцарь За руку взял старика и воскликнул: «Я честью клянуся, Если б могли мы его отыскать и спасти, то ночная Буря помехою мне не была бы; с опасностью жизни Я бы на помощь к нему побежал; зато обещаюсь, Если когда возвращуся в край обитаемый, вдвое, Втрое ему иль детям его заплатить за прекрасный Этот напиток, который без воли его нам достался». Добрый старик кивнул головою в знак одобренья; В нем успокоилась совесть, и с большим вкусом он допил Кружку. Но тут Ундина сказала Гульбранду: «Ты денег Сколько угодно можешь за это вино рассорить; но бросаться В воду и жизни своей не жалеть... вот это уж-глупо Сказано было; а что же будет со мною, когда ты, Милый, погибнешь? Не правда ль, не правда ль, ты лучше с Ундиной Здесь останешься?» — «Правда, Ундиночка»,- рыцарь с улыбкой Ей отвечал. «Признайся ж, что глупо сказал ты; ведь каждый Сам себе ближе; и что до других нам?..» Старушка, услышав Это, тяжко вздохнула; а добрый рыбак, не стерпевши, Начал кричать на Ундину: «У турков, у нехристей, что ли, Выросла ты, прости мне, господи? Что за горячку Снова ты нам говоришь, греховодница?» Вдруг замолчавши, Робко Ундина прижалась к Гульбранду; потом прошептала: «Что же такое сказала я им? Уж и ты не сердит ли, Милый мой рыцарь?» Но рыцарь, пожавши ей руку, расправил Кудри, упавшие кольцами ей на глаза, и ни слова Ей не ответствовал: брань рыбака его оскорбила. Так сидели все четверо, молча, нахмуривши брови; Добрую четверть часа продолжалося это молчанье. Глава VI О том, как рыцарь женился Вдруг, шатнувшись, тихохонько стукнула дверь; и невольно Вздрогнули все, как будто недоброе что-то почуя: Страшный лес был близко, а к хижине доступ разливом Был загражден человеку живому; кому же в такую Позднюю пору зайти к ним? Они с беспокойством смотрели Друг на друга. Снова послышался стук; и поспешно Рыцарь схватился за меч. «Не поможет твой меч, — сотворивши Крест, рыбак прошептал, — когда здесь случается с нами То, о чем и подумать боюсь я». Но в эту минуту Прыгнула с места Ундина и в дверь закричала сердито: «Кто там? Если то ваши проказы, духи земные, Будет беда вам; мой дядя Струй вас порядком проучит». Пуще прежнего все оробели, слова те услышав. Друг на друга взглянули старик и старушка; а рыцарь Встал и хотел уж Ундину спросить, но тут из-за двери Голос сказал: «Я не дух, человек, христианин; впустите Ради господа бога меня». При этом поспешно Ундина Дверь отперла и, поднявши ночник, во внутренность темной Ночи стала светить: престарелый священник стоял там. Он, при виде Ундины, назад отступил, приведенный В робость ее поразительной прелестью; в бедной лачужке Встречу такой красоты он волшебством иль делом бесовским Счел и воскликнул: «С нами господь и пречистая дева!» — «Я не бес, — засмеявшись, сказала Ундина, — не бойся; Милости просим, отец; войди, здесь добрые люди». Патер вошел и ласково всем поклонился; приятен Был он лицом; веселая кротость сияла во взорах. Но по складкам длинного платья его, с распущенных Белых волос и седой бороды катилися градом Капли: его промочило дождем. В боковую каморку Тотчас его отвели, чтоб раздеть; а старушка с Ундиной Начали мокрое платье сушить на огне. С благодарным Чувством услуги старик принимал; он, надев рыбаково Верхнее платье, довольно потертое, вышел, и снова Все за столом перед светлым камином уселись; старушка Гостю сама уступила почетный стул, а Ундина В ноги ему свою скамейку подвинула. Рыцарь, То увидя, шепнул ей шутливое слово; но с важным Видом она отвечала: «Он божий служитель; не должно Этим шутить». Поужинав, добрым вином подкрепивши Силы свои, священник рассказывать начал, каким он Образом свой монастырь, лежащий близ моря, вчерашним Утром покинул. «Я был к епископу нашему в город Послан, — сказал он. — Хотя и есть по изгибу залива Путь, но морем ближе; и я с гребцами надежными лодку Нанял; с богом мы съездили; нынче ж поутру в обратный Поплыли путь; но сделался ветер противный; а к ночи Буря — и буря, какой мне ни разу видать не случалось; Ветром вырвало весла из рук у гребцов; беспомощно Были мы преданы морю, которого волны, как щепку, Наш челнок подымали с хребта на хребет; и несло нас Прямо сюда; сквозь туман и сквозь пену чернел в отдаленье Этот берег: уж были мы близко; но бедную лодку Нашу так и кружило; вдруг поднялась и на нас повалилась С страшным шумом большая волна; и сам я не знаю, Лодку ль она опрокинула, я ли выпал из лодки, Только я вдруг очутился в воде. Господь не дозволил Мне погибнуть... я был принесен невредимо на этот Остров». — «Да, остров, — сказал со вздохом рыбак, — но давно ли Был он твердой землею? Как же не скажешь, что море С нашим потоком бурлит заодно?» — «И сам я подумал Что-то подобное, — патер сказал, — когда я тащился Берегом вашим впотьмах, предо мною мелькнула тропинка; Я по ней и пошел; но эта тропинка исчезла Вдруг перед лесом; ее перерезал поток. Тут сверкнул мне В вашей хижине свет, и тотчас сюда повернул я. Слава господу богу! меня он спас, да и к добрым Людям еще мне путь указал; но зато уж отныне, Кроме вас, никого на земле не встречать мне; отныне В этом углу весь мир для меня заключен». — «Почему же?» — Рыцарь спросил. «Да кто т, — ответствовал патер, — узнает, Скоро ли кончится эта война беспорядочных стихий? Я же стар, и силы мои, конечно, иссякнут Прежде, чем этот разлившийся бурный поток; да случиться Может и то, что день ото дня все шире и шире, Глубже и глубже он делаться будет, и вы напоследок Так далеко от земли отодвинетесь в море, что в людях Даже и память об вас совсем пропадет; и тем легче Может это случиться, что вас от земли заслоняет Лес дремучий; поток же, я видел, так дик и порывист, Так широк, что и крепкому судну не будет возможно Силы его одолеть». — «Сохрани нас господь и помилуй», — Крест сотворивши, сказала старушка. «Чего же хозяйка Так испугалась? — рыбак возразил. — Не то же ли будет С нами, что было? Чудное дело желанья людские! Разве не всё одни мы здесь жили? Ни разу во столько Лет не ходила ты дале опушки нашего леса. Кроме меня, старика, и Ундины, кого ты видала? Ныне же стало у нас и людно: господь бог послал нам Добрых гостей на житье. Пускай совсем разлучится Остров наш с твердой землею и люди о нас позабудут, Нам же прибыль». — «Что правда, то правда, — сказала старушка, — Только, признаться, мне как-то страшно подумать, что вечно Нам уж с людьми не сойтись, что земле навсегда мы чужие». То услыша, Ундина прижалася к рыцарю, жаркой Ручкой стиснула руку ему и, уставивши глазки, Полные острых лучей, на него, нараспев прошептала: «Ты останешься с нами, ты останешься с нами». Рыцарь молчал; он был очарован каким-то виденьем; Был глубоко в себя погружен и, Ундиной, желанным, Найденным счастием жизни полный в душе, не расслушал Слов Ундины, проказницы резвой, сидевшей с ним рядом; Миг настал роковой: священник своими словами Все сомненья решил; все дале и дале за темный Лес убегал обитаемый свет; а остров цветущий, Где так сладко жилось, все свежей, зеленей, все приютней Сердцу его становился — невеста, как чистая роза, Там расцветала; и к ним как будто бы свыше был послан Божий священник: то явно было не случай. К тому же Рыцарь заметил, как строго старик поглядел на Ундину В ту минуту, когда, позабыв о служителе церкви, Так беззаботно она к нему приласкалась. Ундину Сильной рукой обхвативши, рыцарь встал и воскликнул: «Честный отец, мы жених и невеста; во имя господне Благослови нас, если дадут позволение эти Добрые люди». Рыбак и старушка весьма изумились. Правда, им часто входило на мысль, что такая развязка Рано иль поздно случиться должна; но об этом молчали Даже друг с другом они; и в это мгновение было Вовсе нежданным для них предложение рыцаря. Долго Слова ему отвечать они не умели. Ундина ж Вдруг присмирела, задумалась, глазки потупила в землю. Тою порою священник, спросясь с стариком и старушкой, Начал готовить венчальный обряд; старушка, очистив Наскоро горницу ту, где жила с рыбаком, отыскала Две восковые свечи, которые были во время Оно на свадьбе ее зажжены; а рыцарь из звеньев Цепи своей золотой отделил два кольца, чтоб с невестой Было чем обручиться. Все устроив, священник Брачные свечи зажег и сказал жениху и невесте: «Дайте руку друг другу». Ундина, как будто проснувшись, Робко взглянула на рыцаря, вся покраснела и, руку Давши ему, стыдливо и трепетно стала с ним рядом. Кончив венчальный обряд, новобрачных отец их духовный Перекрестил; старики ж молодую жену и Гульбранда Обняли с чувством родительским, громко рыдая. Но в этот Миг священник сказал: «Вы странные люди! не сами ль Вы говорили, что этот остров безлюден, что, кроме Вас четверых, не живет никого здесь? А я в продолженье Службы все видел, что кто-то в это окошко, в широком Белом платье, седой и длинный, глядел; за дверями Верно стоит и теперь он и ждет, чтоб впустили». — «Спаси нас Дева пречистая божия матерь», — сказала старушка; Молча рыбак покачал головою; а рыцарь к окошку Бросился: не было там никого; но что-то в потемках, Видел он, белой струею мелькнуло и скрылось. «Отец мой, Ты ошибся», — сказал он священнику. Все беззаботно С этим словом кругом огонька попрежнему сели. Глава VII О том, что случилось в свадебный вечер Смирно стояла Ундина во все продолженье обряда; Но лишь только он кончился, вдруг, как будто волшебной Силой какой, что ни было в ней причуд и беспутных Выдумок, все забродило и вспенилось; вдруг принялася Всех тормошить, старика, старушку и рыцаря, не был Даже и сам священник оставлен в покое. Суровым Словом хотела хозяйка шалунью унять, как бывало; но рыцарь С значащим взглядом назвал ее своею женою; Та замолчала. И сам он, однако, таким повеленьем Не был доволен; но тут ни его увещанья, ни ласки, Ниже упреки, ничто помочь не могло. Унималась, Правда, она на минуту, когда замечала досаду Рыцаря: нежно тогда к нему прижимаясь, ручонкой Милой своею трепала его по щеке и шептала На ухо слово любви с небесной улыбкой; но снова С первою взбалмошной мыслию то ж начиналось и пуще, Нежели прежде. Священник сказал напоследок: «Ундина, Резвость такая забавна, но в эту минуту приличней Было бы вам, новобрачной, подумать о том, как с душою Данного богом супруга свою сочетать христиански Душу». — «Душу? — смеясь, закричала Ундина. — Такое Слово приятно звучит; но много ли в этом приятном Звуке смысла? А если кому души не досталось, Что тому делать? Еще сама я не знаю, была ли, Есть ли душа у меня?» Оскорбленный глубоко, священник, Строго взглянув на нее, замолчал; испугавшись, Ундина С детским смиреньем к нему подошла и шепнула: «Послушай, Добрый отец, не сердися, мне это так грустно, так грустно, Что и сказать не могу я; не будь же со мною, незлобным, Робким созданьем, так строг; напротив того, с снисхожденьем Выслушай то, что хочу исповедать искренним сердцем». Видно было, что тяжкая тайна лежала на сердце Ундины; Что-то хотела сказать, но вдруг побледнела и горько, Горько заплакала. Все на нее с любопытством смотрели; Что творялося с нею, не ведал никто. Напоследок Слезы обтерла она и священнику, в сильном волненье Ставши руки, сказала: «Отец мой, не правда ль, ужасно Душу живую иметь? И не лучше ль, скажи мне, не лучше ль Вечно пробыть без души?..» Она замолчала, уставив Острый, расстроенный взор на священника. Все поднялися С мест, как будто дичася ее; не дождавшись ответа, С тяжким вздохом она продолжала: «Великое бремя, Страшное бремя душа! при одном уж ее ожиданье Грусть и тоска терзают меня; а доныне мне было Так легко, так свободно». Она опять зарыдала, Скрыла в ладони лицо и, свою наклонивши головку, Плакала горько, а светлые кудри, скатясь на прекрасный Лоб и на жаркие щеки, повисли густым покрывалом. С строгим липом подошел к ней священник. «Ундина, — сказал он, — Именем господа бога тебе говорю: исповедуй Душу свою перед нами, и, если таится в ней злое, Бог милосерд, он помилует». Тихим, покорным младенцем Стала она перед ним на колена, и, руки сложивши, Набожно к небу глаза подняла, и крестилась, и, имя Божие славя, твердила, что не было зла никакого В сердце ее. Священник сказал, обратяся к Гульбранду: «Рыцарь, вам поверяю я ту, с которою ныне Сам сочетал вас: душою она беспорочна, но много Чудного в ней. Примите мой добрый совет: осторожность, Твердость, любовь; остальное на власть милосердого бога С верой оставьте». Сказав, новобрачных священник Перекрестил и вышел; за ним рыбак и старушка, Также крестись и молитву читая, вышли. Ундина Все еще на коленах стояла в молчанье; когда же Все удалились, она потихоньку лицом обернулась К рыцарю, кудри раздвинула, мало-помалу, как будто В чувство входя, головку свою подняла и уныло Очи лазурные, полные слез, на него устремила. «Милый, ты, верно, также покинешь меня, — прошептала Робко она, — но чем же я, бедная, чем виновата?» Руки ее так призывно, так жарко к нему поднялися, Взоры ее так похожи на небо прекрасное стали, Голос ее так глубоко из сердца раздался, что рыцарь Все позабыл и в порыве любви протянул к ней объятья; Вскрикнула, вспрыгнула, кинулась к милому в руки Ундина, Грудью прильнула ко груди его и на ней онемела. Глава VIII О том, что случилось на другой день свадьбы Свежий утренний луч разбудил новобрачных; блаженством Ясные очи Ундины горели; а рыцарь в глубокой Думе молчал про себя; всю ночь он видел какой-то Странный, мучительный сон: все снилось ему, что хотели Бесы его обольстить под видом красавиц, что в змеев Адских красавицы все перед ним обращались. Проснувшись В страхе, он начал смотреть недоверчиво: тут ли Ундина? Нет ли в ней какой перемены?.. Но было все тихо, Буря кончилась; полный месяц светил, и Ундина Сном глубоким спала, положивши горячую щеку На руку; вольно дышала она, и сквозь сон, как журчанье, Шопот невнятный бродил по жарко раскрывшимся губкам. Видом таким успокоенный, рыцарь заснул, но в другой раз Тот же сон! наконец засияла заря, и проснулися оба. Сон рассказавши, рыцарь просил, чтоб Ундина простила Страх безрассудный ему. Вздохнувши, прекрасную руку С грустью она ему подала, и ни слова; но сладкий, Полный глубокой любовию взгляд, какого дотоле Рыцарь в лазоревых глазках ее не встречал, безответно Выразил все. С довольным сердцем он встал и к домашним Вышел; все трое сидели молча, на липах их видно Было, что тяжко тревожило их ожиданье развязки; Видно было, что внутренне бога священник молил: да поможет Им защититься от козней врага. Но как скоро явился С ясным лицом новобрачный, то вмиг и у них просияли Души и липа; рыбак и старушка заплакали; к небу Взор благодарный поднял священник. Потом и Ундина Вышла; они хотели пойти к ней навстречу, но стали Все неподвижны: так знакома и так незнакома Им в красоте довершенной она показалась. Священник Первый к ней подошел; но лишь только он руку, чтоб дать ей Благословение, поднял, она ему поклонилась В землю и стала прощенья просить в словах безрассудных, Сказанных ею вчера; потом примолвила: «Добрый Друг, помолись о спасенье моей души многогрешной». Вставши, она обняла стариков, и то, что сказала Им, было так полно души, так было их слуху Ново и так далеко от всего, что прежде пленяло В ней, не касаясь до сердца, что оба они, зарыдавши, Стали молиться вслух и ее называли небесным Ангелом, дочкой родною; она же с сердечным смиреньем Их целовала; такой и осталась она с той минуты: Кроткой, покорной женою, хозяйкой заботливой, в то же Время девственно-чистым, божественно-милым созданьем. Рыцарь, старик и старушка, давно уж привыкнув к причудам Детским ее, всё ждали, что снова она, как и прежде, Станет проказить, но в этот раз они обманулись: Ангелом тихим осталась Ундина. Священник, любуясь Ею, воскликнул: «Радуйтесь, рыцарь; господь милосердый Вам даровал чрез меня, недостойного, редкое счастье; Будет добро вам и в здешней и в будущей жизни, когда вы Чистым его сохраните. Господь помоги вам обоим». Около вечера с нежностью робкой Ундина, взявши Гульбранда За руку, тихо его повлекла за собою на вольный Воздух. Безоблачно солнце салилось, светя на зеленый Дерн сквозь чащу дерев, за которыми тихо горело Море вдали. Во взорах жены молодой трепетало Пламя любви, как роса на лазурных листках; но, казалось, Грустная тайна уста ей смыкала, порой выражаясь Вздохом невнятным. В молчанье она вела за собою Рыцаря дало; когда же с ней говорил он, ответа Не было, взор один отвечал; но в этом сердечном Взоре целое небо любви и смиренья лежало. Так подошли напоследок они к лесному потоку... Что же рыцарь увидел? Разлив уже миновался; Мелким ручьем стремился поток. «Он исчезнет , К утру совсем, — сказала Ундина, скрывая рыданье, — Завтра кончится все, и тебе уж препятствия боле, Милый, не будет отсель удалиться, как скоро захочешь». — «Вместе с тобою, Ундиночка», — рыцарь ответствовал. «Это В воле твоей, — шепнула она, усмехаясь сквозь слезы. — Друг, я знаю, что ты Ундиночку любишь. Она же Всею душою твоя, и навек. Но, милый, послушай, Перенеси меня на руках на этот зеленый Остров; там приютней. Хотя -и самой мне сквозь волны Было б нетрудно туда проскользнуть, но, друг, мне так сладко Быть на руках у тебя. И если нам должно расстаться, То хоть в последние счастьем земным подышу я Здесь у тебя на груди». И растроган, встревожен, Рыцарь Ундину на руки взял и понес через воду. Было то место знакомо, то был островок, на котором Встретился рыцарь с Ундиною в бурю. Ее опустил он Тихо на шелковый дерн и хотел поместиться с ней рядом. «Нет, не рядом со мной, а против меня ты садися, Милый,— сказала она: — хочу я прежде, чем словом Будешь ответствовать мне, твой ответ в непритворных Взорах твоих заране угадывать. Слушай. Ты должен Знать, уж на деле узнал ты, что есть на свете созданья, Вам подобные видом, но с вами различного свойства. Редко их видите вы. В огне живут саламандры, Чудные, резвые, легкие; в недрах земли, неприступных Свету, водятся хитрые гномы; в воздухе веют Сильфы; лоно морей, озер и ручьев населяют Духи веселые вод. Прекрасно и вольно живется Там, под звонко-кристальными сводами; небо и солнце Светят сквозь них; и небесные звезды туда проницают; Там на высоких деревьях коралловых пурпуром ярким, Темным сапфиром блистают плоды; там гуляешь по мягким Свежим песочным коврам, узорами раковин пестрых Хитро украшенным; многое, бывшее чудом минувших Лет, облеченное тайным серебряных вод покрывалом, Видится там в величавых развалинах: влага с любовью Их объемлет, в мох и цветы водяные их рядит, Пышным венцом тростника их седые главы обвивает. Жители стран водяных обольстительно-милы, прекрасней Самых людей. Случалось не раз, что рыбак, подглядевши Деву морскую — когда, из воды подымаяся тайно, Пела она и качалась на зыбкой волне, — повергался В хладную влагу за нею. Ундинами чудные эти Девы слывут у людей. И, друг, ты теперь пред собою В самом деле видишь Ундину». Гульбранд содрогнулся; Холод по членам его пробежал; неподвижен, как камень, Молча и дико смотрел он в лицо рассказчицы милой, Сил не имея очей отвести. Покачав головою, Грустно замолкла она, вздохнула, потом продолжала: «Видом наружным мы то же, что люди, быть может и лучше, Нежели люди; но с нами не то, что с людьми; покидая Жизнь, мы вдруг пропадаем как призрак, и телом и духом Гибнем вполне, и самый наш след исчезает; из праха В лучшую жизнь переходите вы; а мы остаемся Там, где жили, в воздухе, искре, волне и пылинке. Нам души не дано; пока продолжается наше Здесь бытие, нам стихии покорны; когда ж умираем, В их переходим мы власть, и они нас вмиг истребляют; Веселы мы, и нас ничто не тревожит, как птичек В роще, рыбок в воде, мотыльков на лугу благовонном. Все, однако, стремится возвыситься: так и отец мой, Сильный царь в голубой глубине Средиземного моря, Мне, любимой, единственной дочери, душу живую Дать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе Всех одаренных душою удел) меня не минует. Но душа не иначе дана быть нам может, как только Тесным союзом любви с человеком. И, милый, отныне Я с душою навеки; тебе одному благодарна Я за нее и тебе ж благодарна останусь, когда ты Жизнь не осудишь мою на вечное горе. Что будет С бедной Ундиной, когда ты покинешь ее? Но обманом Сердце твое сохранить она не хотела. Теперь ты Знаешь все, и если меня оттолкнуть ты решился, Сделай это теперь же: один перейди на противный Берег; я брошуся в этот поток — он мой дядя; издавна В нашем лесу он свободную, чудную жизнь, как пустынник, Розно с родней и друзьями проводит. Он силен и многим Старым рекам и могучим потокам союзник. Принес он Некогда к жителям хижины здешней меня беззаботным, Ясным, веселым младенцем; и он же ныне отсюда В дом отца моего меня отнесет измененным, живую Душу приявшим созданьем, любящей, скорбящей женою». Дале она говорить не могла; пораженный, плененный, Рыцарь ее обхватил, и на руки поднял, и вынес На берег; там перед небом самим повторил он обет свой: С ней неразлучно жить на земле и делить все земное. В сладком согласии, за руки взявшись, медлительным шагом В хижину оба пошли. И Ундина, глубоко постигнув Благо святое души, перестала жалеть о прозрачном Море и влажных жилищах отцовского чудного царства. Глава IX О том, как рыцарь и его молодая жена оставили хижину Рыцарь, проснувшись с зарей на другой день, весьма удивился, Видя, что подле него Ундины нет, и снова он начал Думать, что все, происшедшее с ним в последнее время, Было мечта. Но в эту минуту Ундина явилась; Севши к нему на постель, сказала она: «Я ходила В лес проведать, исполнил ли дядя свое обещанье? Все исполнено: воды свои он собрал и снова Лесом бежит одинок, невидим и задумчиво шепчет; Всех водяных и воздушных друзей распустил он, и стало Тихо в лесу, и все в порядке попрежнему; можем, Милый, отправиться в путь, как скоро захочешь». С каким-то Странным чувством, похожим на робость, слушал Ундину Рыцарь: ее родные были ему не по сердцу. Но Ундина своею тихою прелестью снова Сладкий покой возвратила ему, и, любуясь с ней вместе Зеленью берега, так благовонно, свежо и прозрачно Светлою влагой объятого, рыцарь сказал: «Для чего же Так нам спешить отсюда, Ундина? Уж, верно, не встретим Мы нигде толь мирного счастья, каким насладились В этом краю; побудем же здесь; никто нас не гонит». — «Что ты, мой друг, прикажешь, то и будет, — сказала с покорным Видом Ундина, — но слушай: моим старикам разлучаться со мною Тяжко и так, а они еще не знают Ундины, Новой, нежной, любящей, смиренной Ундины; и все им Мнится еще, что смиренье мое не надежней покоя Вод; и меня легко позабудут они, как весенний Цвет, как быструю птичку, как светлое облако; дай же, Милый, в тот миг, как навек на земле нам должно расстаться, Скрыть мне от них тобой сотворенную, верную душу. Если же долее здесь мы пробудем, то буду ль уметь я Так притвориться, чтоб им моя не открылася тайна?» Рыцарь был убежден, и вмиг собралися в дорогу; Снова коня оседлали; священник вызвался с ними В город итти через лес и с рыцарем вместе Ундине Сесть помог на седло. Обнялися; расстались; Ундина Плакала тихо, но горько; добрый рыбак и старушка Выли голосом, глядя за нею вслед и как будто Вдруг догадавшись, какое сокровище в эту минуту В ней потеряли. В грустном молчанье вперед подвигались Путники. Гущи лесной уж достигли они, и прекрасно Было видеть в зеленой тени на разубранном пышно Гордом коне молодую робкую всадницу, справа Старого патера в белой одежде, а слева, в богатом Пестром уборе, прекрасного рыцаря. Бережно чащей Леса они пробиралися. Рыцарь одну лишь Ундину Видел; Ундина же влажные очи свои в упоенье Новой души на него одного устремляла, и скоро Тихий, немой разговор начался между ними из нежных Взглядов и вздохов. Но вдруг он был прерван каким-то Шопотом странным: шел рядом с священником кто-то четвертый, К ним недавно приставший. Он-то шептал. Как священник, Был он в белом платье, лицо закрывалось каким-то Странным, широким покровом, которого складки, как волны, Падали с плеч и стан обвивали, и он беспрестанно Их поправлял, закидывал на руку полы, вертелся, Прыгал; но это ему ни итти, ни болтать не мешало. Вот что шептал он в ту минуту, когда молодые Вслушались в речи его: «Уж давно, давно, преподобный, В этом лесу я живу, как у вас говорится, монахом; Правда, я не пощусь, не спасаюсь, а просто мне любо Жить на воле в глуши и в этом белом, волнистом Платье под тенью густою разгуливать. Часто и солнце Чудно сверкает по складкам моим; а когда я кустами Крадусь, бывает такой веселый шорох, что сердце Прыгает...» — «Вы человек замечательный, — молвил священник, — Я бы желал покороче узнать вас». — «А ты кто, когда уж Дело у нас пошло на расспросы?» — сказал незнакомец. «Патер Лаврентий, священник Мариинской пустыни». — «Дельно; Я же, просто сказать, свободный лесной обыватель; Имя мне Струй; ремесла не имею; волен, как птица; Нет у меня господина; гуляю, и все тут. Однако Нужно мне кое-что молвить вот этой красавице». С этим Словом он прянул к Ундине, вдруг вырос, и подле Уха ее очутилась его голова. Но Ундина В страхе его оттолкнула, — воскликнув: «Поди поскорее Прочь; я более с вами не знаюсь». — «О! о! да какая ж Замужем стала она спесивая! с нами, роднею, Знаться не хочет! Да кто же, скажи мне, пожалуй, не я ли, Дядя твой Струй, малютку тебя на спине из подводной Области на берег здешний принес? Позабыла?» — «Оставь нас, Именем бога тебя умоляю, — сказала Ундина. — Ты мне страшен; ты сделаешь то, что и муж мой дичиться Станет меня, как скоро увидит с такою роднею». — «Здесь я недаром; хочу проводить вас, иначе едва ли Вам через лес удастся пройти безопасно. А этот Патер уж знает меня; говорит он, что будто Был я в лодке, когда он в воду упал; и конечно, Был я в лодке; я в эту лодку прянул волною, Вырвал его из нее и на берег вынес, чтоб свадьбу Можно было сыграть вам». Ундина и рыцарь при этом Слове взглянули на патера: шел он, как будто в глубокий Сон погруженный, не слыша того, что вблизи говорилось. «Вот и лесу конец, — сказала дяде Ундина, — Помощь твоя теперь не нужна, оставь нас; простимся С миром; исчезни». Струй рассердился; он сделал такую Страшную харю и так главами сверкнул, что Ундина Громко вскрикнула; рыцарь выхватил меч и хотел им В голову Струя ударить, но меч по волнам водопада С свистом хлестнул, и в воде как будто шипящий Хохот раздался; рыцаря обдало пеной холодной. Патер, вдруг очнувшись, сказал: «Я предвидел, что это С нами случится, лесной водопад был так близко; и все мне Мнилось до сих пор, что он живой человек и как будто С нами шепчет». И подлинно рыцарю на ухо внятно Вот что шептал водопад: «Ты смелый рыцарь, ты бодрый Рыцарь; я силен, могуч; я быстр и гремуч; не сердиты Волны мои; но люби ты, как очи свои, молодую, Рыцарь, жену, как живую люблю я волну...» — и волшебный Шопот, как ропот волны, разлетевшейся в брызги, умолкнул. Кончился лес, и вышли в поле они: там имперский Город лежал перед ними в лучах заходящего солнца.
Нет комментариев. Оставить комментарий: |
|
|