В.К.Тредиаковский

В. К. Тредиаковский
НОВЫЙ И КРАТКИЙ СПОСОБ К СЛОЖЕНИЮ РОССИЙСКИХ СТИХОВ С ОПРЕДЕЛЕНИЯМИ ДО СЕГО НАДЛЕЖАЩИХ ЗВАНИЙ

Примечания

Источник

ВСЕМ ВЫСОКОПОЧТЕННЕЙШИМ ОСОБАМ, ТИТУЛАМИ СВОИМИ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬНЕЙШИМ, В РОССИЙСКОМ СТИХОТВОРСТВЕ ИСКУСНЕЙШИМ И В ТОМ ОХОТНО УПРАЖНЯЮЩИМСЯ, МОИМ МИЛОСТИВЕЙШИМ ГОСПОДАМ

Высокопочтеннейшие господа!

Не без основательной причины новый сей и краткий мой способ к сложению российских стихов вам покорнейше приписываю. Правил, которые в нем я положил и по силе которых не прямыми называю стихами старые наши стихи, кому лучше, как вам, искуснейшим, рассмотреть надлежит правость? А охотно в том упражняющиеся несколько стихов здесь, доныне в России невиданных, в пример себе найти могут и оные употребить, буде за благо рассудят им следовать, к своей пользе.

Вас, искуснейших, ежели правила мои не правы или к стихотворству нашему не довольны, нижайше прошу и купно исправить, и купно оные дополнить; но в том упражняющиеся чрез них же повод возымеют тщательнее рассуждать, и стихи наши, чрез свое рассуждение, от часу в большем совершенстве в российский свет издавать: одним же и другим вам не не полезен правилами моими быть уповаю, что одних вас и других новостию возбужду либо старые наши стихи освидетельствовать и, по правде ли те носили имя стихов доныне, разыскав, уведать.

Сие есть мое намерение, в сем новом и кратком способе к сложению российских стихов, который, как достойнейшим вам, в честь вашу посвящаю; как благоразумнейшим в исправление отдаю; но как во всем, так либо и в сем, правду любящим, в покров и защиту вручаю; не больше, поистине, малую и весьма недействительную искру моего ума показать хотевший, коль вам и услужить, и вас глубочайше тем почтить желающий, высокопочтеннейшие господа, ваш покорнейший и нижайший слуга

В. Тредиаковский

Est deus in nobis, agitante calescimus illo,

Impetus hic sacrae semina mentis habet

Ovidius Lib. 6. Fastorum.

То есть:

Стихотворчеству нас бог токмо научает,

И святый охоту в нас пламенну рождает.

Овидий в кн. 6 о Фастах

В поэзии вообще две вещи надлежит примечать. Первое: материю, или дела, каковое пиита предприемлет писать. Второе: версификацию, то есть способ сложения стихов. Материя всем языкам в свете общая есть вещь, так что никоторый оную за собственную токмо одному себе почитать не может, ибо правила поэмы эпической не больше служат греческому языку в Гомеровой «Илиаде» и латинскому в Виргилиевой «Энеиде», как французскому б Вольтеровой «Генриаде», итальянскому в «Избавленном Иерусалиме» у Тасса, и аглинскому в Мильтоновой поэме о потерянии рая[1]. Но способ сложения стихов весьма есть различен по различию языков. И так автор славенской грамматики, которая обще называется большая и Максимовская[2], желая наше сложение стихов подобным учинить греческому и латинскому, так свою просодию количественную[3] смешно написал, что, сколько раз за оную ни примешься, никогда не можешь удержаться, чтоб не быть, смотря на оную, смеющимся Демокритом[4] непрестанно. Ежели б он тогда рассудил, что свойство нашего языка того не терпит, никогда б таковой просодии не положил в своей грамматике.

Другие в сложении наших стихов доныне правильнее поступали, некоторое известное число слогов в стихе полагая, пресекая оный на две части и приводя согласие конечных между собою слогов. Но и таковые стихи толь недостаточны быть видятся, что приличнее их называть прозою, определенным числом идущею, а меры и падения[5], чем стих поется и разнится от прозы, то есть от того, что не стих, весьма не имеющею. Того ради за благо рассудилось, много прежде положив труда к изобретению прямых наших стихов, сей новый и краткий способ к сложению российских стихов издать, которые и число слогов свойственное языку нашему иметь будут, и меру стоп с падением, приятным слуху, от чего стих стихом называется, содержать в себе имеют. Буде ж каковой недостаток и в сем найдется, то покорно просятся благоразумные и искусные люди, чтоб объявить то Российскому собранию, которое всячески потщится или сомнения их в рассуждении стихов разрешить, или недостатки, находящиеся в сих новых, исправить, с возможным за таковое их приятство благодарением.

А понеже в сложении российских стихов также две вещи должно знать, то есть свойственное звание, при стихе употребляемое, и способ, как слагать, или сочинять, стих; того ради свойственные при стихе звания определениями объявятся, а на способ к сложению стиха кратчайшие и ясные правила положатся.

И тако:

Определение I

Чрез стих разумеется всякая особливо стиховная строка, что у латин называется versus, а у французов: vers.

Определение II

Чрез слог: двух или многих согласных письмен, с каковым-нибудь гласным или двугласным сложенных; или одного гласного или двугласного одним и тем же временем, без всякого разделения, уст с языком движение. У латин слог называется syllaba, a y французов: syllabe. Полагается, что письмена и оных разделение всякому ведомы из грамматики; однако письмя по-латински именуется littera, a по-французски: lettre.

Определение III

Чрез стопу: мера, или часть стиха, состоящая из двух у нас слогов; что у латин называется pes, а у французов: pied.

Определение IV

Чрез полстишие: половина только стиха, в героическом из седми слогов состоящая, и то первая; а вторая из шести. Сие у латин с греческого называется hemistichium, а у французов: hémistiche.

Определение V

Чрез пресечение: разделение стиха на две части, первое полстишие всегда, чтоб хорошим быть стиху, долгим слогом кончащее. Но чрез долгий слог в российском стихотворстве разумеется тот, на который просодия, или, как говорят, сила ударяет. И тако в речении сем: слагáю га есть долгий слог, а сла и ю короткие. Пресечение латины называют cesura, а французы: césure, или: repos.

КОРОЛЛАРИЙ 1

Отсюда следует, что все речения единосложные не могут быть, как токмо долгие. Долгота и краткость слогов у латин называется quantitas, а у французов: quantité, или longueur et brièveté des syllabes.

КОРОЛЛАРИЙ 2

Того ради чрез сие всяк ясно выразуметь может, что долгота и краткость слогов, в новом сем российском стихосложении, не такая разумеется, какова у греков и у латин в сложении стихов употребляется; но токмо тóническая, то есть в едином ударении голоса состоящая, так что, сколь греческое и латинское количество слогов с великим трудом познавается, столь сие наше всякому из великороссиан легко, способно, без всякой трудности и, наконец, от единого только общего употребления знать можно; в чем вся сила нового сего стихосложения содержится.

КОРОЛЛАРИЙ 3

Итак, стопы, имеющие составлять новый наш стих, как то в правилах объявится (из которых приемлется мною на то, называемая обыкновенно спондей, который состоит из двух долгих слогов и которого есть знак сей: — — ; так же и пиррихий, который состоит из двух коротких слогов и которого есть знак сей: È È ; хорей или трохей, который состоит из одного долгого и другого короткого слога и которого есть знак сей: — È ; напоследок иамб, который состоит из одного короткого, а другого долгого слога и которого есть знак сей: È —), должно разуметь по силе и разумению, положенном во втором королларии.

Определение VI

Чрез рифму: не число, но согласное окончание двух стихов между собою, состоящее из тех же самых письмен, или из разных, токмо подобного звона, чувствуемое всегда лучше в предкончаемом, или иногда в кончаемом слоге стиха. Сие у латин никакого имени не имеет, понеже их стихи согласно между собою не кончатся; но во французской поэзии, которая вся та ж, что и наша, кроме некоторых не малых околичностей, называется то: rime.

Определение VII

Чрез перенос: не окончившийся разум[6] в одном целом стихе и перенесенный в часть токмо следующего стиха, а не до самого его конца продолжающийся. Латины часто так переносят: понеже их стихи рифм не имеют, того ради им нет нужды, чтоб последние слоги другого стиха полною меры равностию, в рассуждении первого стиха, и тем же бы звоном чувствуемы были. Но французы сей порок стихов называют: enjambement, то есть: перескок.

Определение VIII

Чрез падение: гладкое и приятное слуху чрез весь стих стопами прехождение до самого конца. Что чинится тем, когда первый слог всякой стопы долгий есть, а по крайней мере нескольких в стихе стоп, или когда одно письмя часто не повторяется, или когда стопа за стопу[7] вяжется, что самое не делает стих прозаичным. Падение латины, в рассуждении их поэзии, называют cadentia; а французы в рассуждении своей: cadence.

Определение IX

Чрез слитие: когда речение кончится на и краткое тако: й, а другое начинается чрез то ж письмя, тогда краткое и не выговаривается и как бы съедается, и с другим тем в одно место сливается. Например:

Каждый имеет счинять кто стихов любитель.

Произносится тако:

Кажды имеет счинять, и проч.

Латины сие называют elisio, a французы: elision.

Прибавление

Российские стихи долженствуют иметь или рифму непрерывную, или рифму смешенную. Рифма непрерывная называется тогда, когда окончанию первого стиха второй имеет подобное. Рифма смешенная бывает тогда, когда согласное окончание первому стиху кладется чрез стих или два, а в случай и чрез три, буде строфа нечётку[8] стихов содержит. Рифму непрерывную французы называют: rime suivie, a смешенную: rime melée.

Изъявив званий знаменования, приступаю к объявлению того, каков героический российский стих быть долженствует, и всё что до красоты сего стиха касается, также и чем оный порочен бывает.

Правило I

Стих героический российский состоит в тринадцати слогах, а в шести стопах, в первой стопе приемлющий спондея — —, пиррихия È È, хорея, или инако трохея — È, иамба È —; во второй, третией (после которой слогу пресечения долгому надлежит быть), четвертой, пятой и шестой такожде. Однако тот стих всеми числами совершен и лучше, который состоит токмо из хореев или из большей части оных; а тот весьма худ, который весь иамбы составляют или большая часть оных. Состоящий из спондеев, пиррихиев или из большей части оных есть средней доброты стих. Но что в тринадцати состоит слогах, тому причина: употребление от всех наших старых стихотворцев принятое. В пример тому будь стих первый из первой сатиры князя Антиоха Димитриевича Кантемира, без сомнения главнейшего и искуснейшего пииты российского.

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13
ум	толь	сла	бый	плод	тру	дов	крат	ки	я	на	у	ки

КОРОЛЛАРИЙ

Следовательно, новый наш стих составляется токмо из стоп двусложных, для того что оный имеет в себе определенное некоторое еще число слогов; а трислож-ных дактилического рода (как то бывает в греческом и латинском стихе, потому что греческий и латинский стих, имея только определенное число стоп, не имеет определенных в себе слогов, так что иной их стих больше, а иной меньше слогов, в рассуждении одного стиха с другим, содержит) принять никак не может.

Правило II

Стих героический долженствует разделен быть на два полстишия, из которых бы первое состояло из седми слогов, а другое из шести. Причина тому: понеже стих имеет тринадцать слогов, то которому-нибудь полстишию надлежит иметь седмь слогов. Но самый разум сказывает, что первому из седми состоять пристойнее, для того что в начале у прочитающего дух бывает крепчайший и больший, а к концу слабейший. В пример беру вышеобъявленный же стих.

1	2	3	4	5	6	7	1	2	3	4	5	6
ум	толь	сла	бый	плод	тру	дов	крат	ки	я	на	у	ки

Правило III

Стих героический должен иметь пресечение на седмом слоге так, чтоб тот седмой слог кончил речение и он же бы был долгий. Причина тому: понеже мера духа человеческого требует того, для того что ежели бы одним духом читать, то бы не громок звон был рифмы при конце, и так же, всё бы одним звоном голоса надлежало весь стих читать; а сие бы неприятным весь стих учинило, что искусством всякому легко можно познать. Но когда в два приема стих читается, то весьма он приятен кажется, и духом всякий слог ясно выражается. Чего ж бы ради оный седмой слог кончил речение и для чего бы ему долгому надлежало быть, го причина есть сия: ибо что на седмом слоге несколько надлежит отдохнуть, то явно, что на неоконченном худо бы было; но долгий долженствует для того быть, потому что на нем Голос несколько возвышается, а следующее полстишие нижайшим голосом начинается. Французы в прочитании стихов весьма искусны; но сказывают, что не уступят им в том персиане, арапы и турки. О дабы между нами сие в обычай вошло! Тогда-то бы прямую мы узнали стихов сладость. В показание правильного пресечения всё тот же стих предлагаю.

Ум толь слабый плод трудóв / краткий науки

И понеже отдохнуть надлежит на пресечении, того ради речение, в котором находится пресечение[9], не долженствует соединено быть разумом сочинения грамматического с речением, которое начинает второе полстишие. Таковых недостаточных пресечений, которые соединяются с речением следующего полстишия, предлагаю я здесь примеры, каковым весьма не надобно следовать.

Предлог пред своим падежом:

Не зовем пииту чрез / рифму доброгласну.

Именительный пред личным глаголом:

Стихотворчеству нас бог / научает токмо.

Но хороший бы сей стих был тако:

Стихотворчеству нас бог / токмо научает.

Глагол личный пред именительным:

Стихотворчеством нашли / многи славу в людях.

Но изряден бы стих был тако:

Стихотворчеством нашли / в людях славу многи

Глагол пред своим правимым падежом:

Ныне уж я не люблю / стихотворства стара

Но хороший стих будет тако:

Стара уж я не люблю / ныне стихотворства.

Сие ж разумеется о наклонении неопределенном:

Невозможно и любить / стихотворства стара.

Стих будет совершен тако:

Стихотворства и любить / невозможно стара.

Прилагательное пред существительным:

Пресечением худый / стих быть может худший.

Но следующим бы образом был изряден:

Пресечением худый / быть стих может худший.

Существительное пред прилагательным:

О приятен много стих / гладкий слуху нежну.

Но изряден бы стих был тако:

Слуху нежну много стих / о приятен гладкий.

Здесь надлежит примечать, что в сем последнем случае существительное может разделено быть от своего прилагательного чрез пресечение, буде за тем прилагательным следует другое или третие, кончащее стих; так же и прилагательное изрядно разделится от своего существительного, когда другое или третие идет за тем существительным, окончевающее же стих. Обоему сему пример полагаю.

Существительное от прилагательного:

Больше стоит слов пример / ясный и способный.

Прилагательное от существительного:

Выше мудрость, неж драгий / адамант и злато.

Сверх сего, разум, продолжающийся после пресечения, не долженствует кончиться пред концом стиха, понеже бы сие учинило видимо два пресечения и, следовательно, три полстишия, что стих героический весьма обезображает и мерзким чудовищем делает. Например.

Добрый человек во всём / добрым есть все; а злой

тщится пребывати в зле / всегда; бес есть такой.

Прибавление

Частица что ни в своем знаменовании, ни за возносительные[10] который, которая, которое слогом пресечения быть не может. Например:

В своем знаменовании:

Можно ль уповать нам, что / ты всем будешь верен.

Стих будет хороший тако:

Можно ль уповать, что ты / всем нам будешь верен.

За возносительные:

Я двором владею, что / всех у нас был общий.

Но изрядный стих будет тако:

Двор, что всем нам общий был, / тем один владею.

Правило IV

Стих героический не долженствует недоконченный свой разум переносить в часть токмо следующего стиха, понеже тогда рифма, которая наибольшую красоту наших стихов делает, не столь ясно чувствуется, и стихи не равно падают. Например:

Сметная чести стень! для тебя бывает

Многое здесь; но увы! всё смерть отнимает.

Однако ежели б разум продолжился до конца следующего стиха и с ним бы окончился, то перенос не будет порочен. Например:

Суетная чести стень! для тебя бывает

Многое, что на земли смерть нам отнимает.

Правило V

Стих героический для нужды больше двух слитий иметь не должен, ибо сие стих жестоким и неприятным чинит. Например:

Преподобный и святый / избранный и верный.

Правило VI

Стих героический часто одно письмя и один слог неприятным и не сладким звоном повторяет. Того ради весьма сего опасаться надлежит. Например:

Мне всегда тогда туда / идти мзда беда худа.

Правило VII

Стих героический слогом пресечения соглашается дурно и некстати с слогом рифмы, ибо то чинит не один, но два стиха. Например:

Тварей бог есть всех отец: / тот бо всех есть творец.

Правило VIII

Стих героический весьма непристойно непосредственными слотами пред рифмою одним и тем же голоса звоном с нею падает. Например:

Мудрым человеку быть / хоть не скоро, споро.

Правило IX

Стих героический не красен и весьма прозаичен будет, ежели сладкого, приятного и легкого падения не возымеет. Сие падение в том состоит, когда всякая стопа, или, по крайней мере, большáя часть стоп, первый свой слог долгий содержит, и когда одно письмя и один слог часто не повторяется, наконец когда всякая стопа или большая часть стоп между собою связываются, чем стих от прозаичности, как я в определении осьмом упомянул, избавляется. В пример представляю многажды повторенный от меня стих князя Антиоха Димитриевича Кантемира, ибо сей стих весьма приятно всеми падает стопами:

—

ум

толь

сла

бый

плод

тру

дóв

крат

ки

на

ки

Для сего-то надлежит мерять стих героический стопами, а не слогами, как доныне наши многие стихотворцы неправильно поступают, а особливо веселые бандуристы и нестройный полк песнописцев: понеже меряя слогами весьма стих прозаичным, и не по охоте, учинится, разве по слепому случаю, как оный хорошим будет. А мерять стопами надлежит тако:

	1		2		3				4		5		6
—	È	—	È	—	È			—	È	È	È	—	È
1	2	3	4	5	6	7		8	9	10	11	12	13
Ум	толь	сла	бый	плод	тру	дóв	/	крат	ки	я	на	у	ки
1	2	3	4	5	6	7		1	2	3	4	5	6
	1		2		3				4		5		6

Или как в образце следующего моего двустишия:

	1		2		3				4		5		6
—	È	—	È	È	È			—	È	È	È	—	È
1	2	3	4	5	6	7		8	9	10	11	12	13
Вы	ше	зла	то	се	реб	рá	/	зла	та ж	доб	ро	де	тель
Доб	ро	де	те	ли,	нич	тó:	/	выс	ша	сам	со	де	тель.
1	2	3	4	5	6	7		1	2	3	4	5	6
È	È	—	È	È	È			—	È	—	È	—	È
	1		2		3				4		5		6

Чрез сию схему выразуметь да и видеть можно, что наш героический стих есть эксаметр, то есть шестимерный, не считая слог пресечения долгий, для которого он гиперкаталектическим, то есть лишний слог вне числа стоп имеющим, назваться может.

Что говорено о героическом нашем стихе, то ж всё разуметь надобно и о том нашем стихе, который одиннадцать имеет слогов, кроме того, что сей второй пресекает пятый слог и, следовательно, второе полстишие из шести ж слогов состоящее имеет. Но для того, что он пятью стопами мерится, то пентаметр, или пятимерный, назваться может. А что пресечения слог долгий же и вне числа стоп включает, то гиперкаталектическим также назваться должен.

Довольно сие видеть можно в ниже предложенной одной моей сапфической здесь строфе, из трех ее первых стихов, которые пентаметры и которые идут тако:

	1		2				3		4		5
—	È	È	È			—	È	—	—	—	È
1	2	3	4	5		6	7	8	9	10	11
Си	лы	в се	реб	рé	/	всяк	ску	пой	не	зна	ет
—	È	—	È			—	È	È	È	—	È
Срам	но	то	ког	дá	/	в зем	лю	за	ры	ва	ет;
—	È	—	—			—	—	—	È	—	È
Тра	тящ	глуп	и	мóт;	/	тем	то	в нуж	де	вер	но,
1	2	3	4	5		1	2	3	4	5	6
	1		2				3		4		5

Стихи наши правильные из девяти, седми, пяти, также и неправильные из осьми, шести и четырех слогов состоящие, ничего в себе стиховного, кроме слогов и рифмы, не имеют, как то выше видно из пятисложного нашего стиха, в сапфической строфе обще адоническим называемого[11], того ради о них ничего здесь больше и не предлагается.

Совестно признаваюсь всему российскому свету, что и я в эксаметре и пентаметре нашем много против предложенных мною правил погрешал, понеже я так был научен. Но видя, что наши стихи все прозаичны и на стихи не походят, того ради неусыпным моим прилежанием и всегдашним о том рассуждением старался я всячески, чтоб нашим стихам недаром называться стихами, да уже и льщу себя, что я нашел в них силу. Итак, дерзаю надеяться, что благороднейшая, преславнейшая, величайшая и цветущая Россия удостоит меня, за прежние мои, прощения в тот образ[12], что и первый я, как мне кажется, привел в порядок наши стихи, да и первый же обещаюсь переправить, понеже самая большая часть стихов моих на свет не вышла, все мои стихи.

О вольности, в сложении стиха употребляемой

Я разумею чрез вольность в стихе, которая у латин называется licentia, а у французов licence, некоторые слова, которые можно в стихе токмо положить, а не в прозе. И хотя российский стих мало таковых вольностей имеет, однако надобно из них некоторые главные здесь объявить.

Глаголы второго лица, числа единственного могут кончиться на ши вместо на шь так же и неопределенные на ти вместо на ть. Например: пишеши вместо пишешь, и: писати вместо писать.

Местоимения мя, тя вместо меня, тебя; так же ми, ти вместо мне, тебе, не нечасто ж кладется ти вместо твой.

III

Слова: будь, больш, иль, неж, меж, однак, хоть; вместо: буде, больше, или, нежели, между, однако, хотя.

Прилагательные единственные мужского рода, кончащиеся на и краткое тако: й, могут, по нужде, оставлять краткое и. Так, вместо довольный может положиться в конце стиха: довольны. Однако надлежит смотреть, чтоб некоторое речение, напереди положенное, определяло разум так, чтоб ясно было, что то прилагательное единственного есть числа К тому ж стараться надобно весьма, чтоб, как возможно, не часто сию вольность употреблять, понеже она гораздо великовата.

Существительные и прилагательные имена, которые кончат творительный единственный на ю, после какового-нибудь гласного, могут оный кончить в стихе на и краткое. Так, вместо совершенною правдою можно положить: совершенной правдой. От имен, кончащихся на ие, сказательный может в стихе кончиться на одно токмо и, без i. Так, вместо о восклицанiи можно написать: о восклицани.

Все имена существительные, кончащиеся на ие, могут и переменить в стихе, смотря по нужде меры, на ь. Так, счастие может написано быть: счастье.

VII

Многие речения, которые сложены в самом начале из частиц со, во, воз, вос, также от: из и об пред о могут, для нужды в стихе, выкидывать письмя о. Так, сочиняю может написано быть: счиняю; водружаю — вдружаю; возобновил — взобновил; воспою — вспою; изожгу — изжгу; обошлю — обшлю.

VIII

Многие звательные падежи, которые у нас все подобны именительным (кроме преблагословенных и превысоких сих имен: боже, господи, Иисусе, Христе, сыне, слове, то есть воплощенное слово), могут иногда в стихах образом славенских кончиться. Так, вместо Филот может положиться: Филоте, что я и употребил в одной моей сатире.

Словам: рыцарь, ратоборец, рать, витязь, всадник, богатырь и прочим подобным, ныне в прозе не употребляемым, можно в стихе остаться.

Ежели материя будет не важная и шуточная, то не некрасно положатся прилагательные с своими существительными, в особливой поэзии (но весьма долготою и краткостию слогов мерной), у нашего простого народа употребляемые, например: тугой лук, бел шатер и прочие премногие подобные.

Сверх сего, слова, которые двойное и часто сомненное имеют ударение просодии, могут положиться в стихе двояко; например: цвéты и цветы. Однако в сем случае больше надобно держаться общего употребления. Впрочем, не для чего, кажется, упоминать о прилагательных сокращенных, которые понеже и в прозе часто употребляются, то в стихах могут употреблены быть, ежели надобно будет, и чаще.

XII

Некоторые слова могут менять, буде тою нужда требует в стихе, гласные свои письмена на другие, но так, чтоб то было несколько употребительно и слово бы осталось в том же знаменовании; так же когда будут два те же или разные согласные письмена в речении, то одно выкинуться может, ежели потребно быть имеет; так, вместо камера — камора; вместо миллион — милион; вместо прелестный — прелесный. Однако сие редко надобно быть может.

XIII

Основательное правило, которое утвердительной речи правимый глаголом винительный падеж всегда переменяет в родительный в фразисе отрицательном, может для крайней нужды в стихе оный винительный и не переменять. Так, можно в стихе написать:

Воды пламень не гасят ваши тем сердечный;

Вместо:

Воды пламеня не гасят ваши тем сердечного;

и:

Внутренний покой никак мне сыскать не можно;

Вместо:

Внутреннего покоя никак мне сыскать не можно.

Но сия вольность очень велика; того ради редко или, как можно, никогда ее не употреблять.

XIV
Прибавление

Вольности вообще таковой надлежит быть, чтоб речение, по вольности положенное, весьма распознать было можно, что оно прямое российское, и еще так, чтоб оно несколько и употребительное было. Например: брегý можно положить вместо берегý; брежно вместо бережно; стрегу за стерегу; но острожно вместо осторожно не возможно положить. Итак, кажется мне, что те стихотворцы, хотя с другой стороны и достойны похвалы, весьма великую и нашему языку противную употребляют вольность, когда кладут вместо, например, из глубины души — з глубины души, вместо имею способ — мею способ.

О том, какова должна быть рифма,
то есть согласие конечных между собою в стихе слогов.

О согласии здесь конечных между собою слогов ничего не надлежало б упоминать, понеже известно есть всем нашим стихотворцам, что сие согласие всегда лучше сходится на предкончаемом слоге, то есть на слоте, который пред самым последним, хотя некогда, и то в комическом и сатирическом стихе (но что реже, то лучше), и на кончаемом, то есть на самом последнем то бывает Однако для опровержения некоторых правила[13] (которые, нежно мудруя[14], говорят, что согласие конечных в стихах слогов худо сходится между прилагательными, причастиями, неопределенными и прочая, дая тому причину, что таковых согласий довольно можно и скоро прибрать; но для чего еще сие согласие запрещают сии господа кончить глаголами страдательными на ся, то не только я, но, надеюсь, и сами они не знают) предлагаю, что вся сила сего согласия, как нашим слухам о том известно, состоит только в подобном голоса звоне, а не в подобии слотов или письмен; и того ради нет тут причины выбирать части слова, но только надлежит прибирать не противный слуху и согласный первому стиха окончанию звон, каковыми бы он частями слова ни кончился. Что ж в некоторых частях слова довольно оных согласий попадается, то не только не порок брать, но еще бы надлежало, по-моему, и радоваться, что таковые под руками. Подлинно, что худо кончить на одно всегда речение или гораздо часто на один голоса звон; а впрочем, напрасно сим ненадобную нежность наблюдающим в рифме тогда искать полдня, когда солнце садится. По сему видно, что сии господа говорят только для того, чтоб говорить, а не для того, чтоб основательно говорить.

Заключение о сочетании стихов

Французская поэзия, также и некоторые европские, имея мужеского и женского рода стихи, сочетавают оные между собою. Французы сочетание стихов называют: mariage des vers. Ежели бы древним латинам надлежало сочетавать свои стихи, то бы не инако они могли лучше сие назвать, как connubium versuum.

Мужеского рода стих во французской поэзии есть тот, который в героическом, или, как французы обще называют, в александровском, то есть в их стихе эксаметре, состоит из 12 слогов, а в пентаметре из 10 оных, ударяя в обоих рифму на кончаемом, то есть на последнем слоге. Женского рода называется у них тот, который имеет в эксаметре 13 слогов, а в пентаметре 11 оных, приводя падение рифмы в обоих на предкончаемый слог, то есть на слог, который пред самым последним словом-мужеского рода стих меньше слогом женского, а женский всегда больше слогом мужеского.

Вся сила сочетания их стихов состоит в том, что в стихах непрерывные рифмы, по двух стихах мужеского рода полагают они два стиха женского рода; или: по двух прежде женского рода кладут два стиха мужеского рода, и так все идут последовательным порядком до самого конца поэмы. В стихах смешенной рифмы[15], которые почти всегда состоят из четверостиший, буде прежде по ложится мужеского рода стих, то 'потом кладется женского рода другой рифмы; а там опять мужеского рода соответствующий первому, и но нем женский согласный окончением рифмы своему подобному. Буде же прежде положится в строфе женского рода стих, то по нем кладется мужеский, и последовательно по порядку. Часто бывает у них и так, что, положив прежде мужеского рода стих, полагают они два стиха женских непрерывной рифмы, а потом мужеский, ответствующий первому; или: ежели положится наперед женского рода стих, то по нем кладутся два стиха мужеского рода мужеской рифмы, а потом женский, подобный звоном рифмы первому женскому.

Сие сочетание стихов, что не может введено быть в наше стихосложение, то первое для сего: эксаметр наш не может иметь ни больше, ни меньше тринадцати слогов. А ежели б сочетавать наш эксаметр, то или б мужескому у нас стиху надлежало иметь тринадцать, а женскому четырнадцать слогов, или б женскому должно было состоять из тринадцати, а мужескому из двенадцати слогов Равным бы же образом принуждены мы поступать бы тис пентаметром нашим по его пропорции. Что все древнему нашему, но весьма основательному, употреблению так противно, как огонь воде, а ябеда правде. Второе для сего: свойство наших стихов всегда требует ударения рифмы, то есть приводит лад с ладом, на предкончаемом слоге, в чем почти главная сладость наших состоит стихов, а крайняя рифм; хотя в мало важных или шуточных стихах иногда кладется та на кончаемом, но и то по нужде, да и весьма долженствует быть редко. А ежели бы сочетавать нам стихи, то бы женский стих у нас падал рифмою на предкончаемом необходимо слоге, а мужеский непременно бы на кончаемом. Таковое сочетание стихов так бы у нас мерзкое и гнусное было, как бы оное, когда бы кто наипоклоняемую, наинежную и самым цветом младости своей сияющую европскую красавицу выдал за дряхлого, черного и девяносто лет имеющего арапа. Сие ясно будет совершенно к стихам нашим применившемуся. Следовательно, сочетание стихов, каково французы имеют и всякое иное подобное, в наше стихосложение введено быть не может и не долженствует.

Некоторые, но несколько или, лучше, весьма неосновательно, только ж с хитрою насмешкою, предлагали мне, что буде, подняв брови и улыбаяся говорили, сочетание стихов не будет введено в новое твое стихосложение, то новое твое стихосложение не совсем будет походить на французское. Сии господа знать, конечно, думали, что я сие новое стихосложение взял с французского; но в том они толь далеко отстоят от истины, коль французское стихотворение отстоит от сего моего нового. Я, что сие праведно говорю, в том ссылаюсь на всех тех, которые французское стихотворение знают: оные могут всем засвидетельствовать, что французское стихосложение ничем, кроме пресечения и рифмы, на сие мое новое не походит.

Пусть отныне перестанут противно думающие думать противно: ибо, поистине, всю я силу взял сего нового стихотворения из самых внутренностей свойства нашему стиху приличного; и буде желается знать, но мне надлежит объявить, то поэзия нашего простого народа к сему меня довела. Даром, что слот ее весьма не красный, от неискусства слагающих; но сладчайшее, приятнейшее и правильнейшее разнообразных ее стоп, нежели иногда греческих и латинских, падение подало мне непогрешительное руководство к введению в новый мой эксаметр и пентаметр оных выше объявленных двусложных тонических стоп.

Подлинно, почти все звания, при стихе употребляемые, занял я у французской версификации; но самое дело у самой нашей природной, наидревнейшей оной простых людей поэзии. И так всяк рассудит, что не может, в сем случае, подобнее сказаться, как только, что я французской версификации должен мешком, а старинной российской поэзии всеми тысячью рублями. Однако Франции я должен и за слова; но искреннейше благодарю россианин России за самую вещь.

От вышереченного не можно заключить, что понеже в стихосложении нашем нельзя быть сочетанию стихов, то следовательно и смешенной рифме, ибо рифма в стихе, какого б рода и каков бы стих ни был, состоит токмо в ладе звона, который может положиться подобен первому чрез стих или чрез два. Поляки, у которых стихотворение во всем сродное нашему, кроме падения и стоп, часто и красно употребляют смешенную рифму в своих стихах, которую уже и я употребил в оде моей о сдаче города Гданска и в других многих стихах.

В песнях иногда нельзя и у нас миновать сочетания стихов; но то только в тех, которые на французский или на немецкий голос сочиняются, для того что их голосы так от музыкантов кладутся, как идет версификация их у пиит. Предлагаю я здесь тому в пример из двух моих песен (которые сочинены на французские голосы и в которых по тону употреблено сочетание стихов) по одной первой строфе, которые у французов в песнях называются couplets.

ПЕРВОЙ ПЕСНИ СТРОФА

Худо тому жити,

Кто хулит любовь:

Век ему тужити,

Утирая бровь.

ВТОРОЙ ПЕСНИ СТРОФА

Сколь долго, Климена,

Тебе не любить?

Времен бо премена

Не знает годить.

Ныне что есть можно,

Драгая моя,

То ж утре есть ложно,

И власть не своя.

Но в других песнях и в других наших стихах, которые для чтения токмо предлагаются, сочетания сего употреблять не надлежит.

Полно уже мне теперь о способе моем к сложению новых наших стихов словом токмо предлагать: время оный самым делом и примерами объявить.

Того ради:

СТИХИ, НАУЧАЮЩИЕ ДОБРОНРАВИЮ ЧЕЛОВЕКА

Переведены с французских
покойного Франциска де Салиньняка де ла Мотта Фенелона[16],
учителя детей королевских, славного автора Телемака французского,
и бывшего потом архиепископа, дюка Камбрейского,
священныя Римская империи принца.
Нарочно сочинены российским новым эксаметром[17] для примеру.

Отдавай то всё творцу, долг что отдавати;

Без рассудка ж ничего ти б не начинати.

Токмо с добрыми людьми в жизни сей дружися;

А таланты чрез твои никогда не льстися.

С мнением других всегда будь согласен прямо;

Никогда в твоем стоять не изволь упрямо.

Внятно слушай, что тебе люди предлагают;

Больше умным не кажись, нежели тя знают.

С тем о том не говори, смыслит кто что мало;

Проста сердца быть тебя речь и всё б казало[18].

Слово данное держи, было б как ни трудно;

Ничего ж не обещай вдруг и нерассудно.

Будь услужен, будь и тих, ласков в разговоре;

Всех приятно принимай, был никто б в презоре.

Дерзостно не будь знаком, обходися ж смело;

Не размыслив не вступай ни в какое дело.

Без корысти всех люби, а прощай без мести;

Низок будь большим, себя ж подлым не бесчести.

Дружен всем старайся быть, дружно поступая,

Тяжбы никогда ни с кем сам не зачиная.

Не проведывай никак, что чинят другие;

Просто крой дела твои, чтоб не знали злые.

Рассмотри, давай взаймы, только ж добровольно;

Если надо наградить, награждай довольно.

И каким бы ни хотел образом ты быти,

Быть без лишка, и себя б в том не позабыти.

Страждет кто твой друг напасть[19]? — Сожалей безмерно;

В друге всяк порок сноси, всё будь другом верно

Побеждай печаль, как дух оной поддается;

Не вини в той никого, та как и минется.

Учинить старайся мир, ссоры где злодейство;

Инак и не отмщевай, как чрез благодейство.

Жарко не жури людей и хвали не льстивно;

Мерно смейся над людьми; смех терпи взаимно.

Кажда в ремесле своем чти ты без упрямства;

Также ничего не хуль одного для чванства.

Благодетельством твоим худо попрекати;

Лучше оное всегда вовсе забывати.

Нуждну другу помогай, тот хоть и не просит;

Кто дарит не так, как мот, щедра имя носит.

Пылка гнева угашай жар и ненасытность;

Говори добро всегда в чью-либо небытность.

Благодарность бы была в сердце ти природно;

Для забавы хоть играй, только ж благородно.

Мысля, мало говори, обмануть не тщися;

Что б ти ни было дано, тем всегда хвалися.

Должника не мучь, как он к плате неисправен;

Для себя и для него всё будь добронравен.

Ближних счастия твоих не завидуй цвету;

Вверенное так храни, чтоб не вынесть свету.

Крой, не чваняся ничем, тайну ти искусно;

Презирай по сем, как лгут про тебя что гнусно.

Здесь намерился я предложить также в пример героического нашего стиха некоторый сонет, переведенный с французского покойного господина Барро[20]. Оный сонет толь преизрядно на французском сочинен языке, что насилу могут ли ему подобные найтися. Подлинно, что сей токмо может тем фениксом назваться, какового господин Боало Депро в науке своей о пиитике, говоря о сонетах, желает[21]. В нем коль материя важная и благочестивая, толь и стиль есть красный и высокий. Некоторые из французов, предлагая правила о реторике, за наилучшую штуку, в рассуждении красноречия, сей в пример кладут. Я хотя переводным и не могу равняться с подлинным, ибо и не мне трудно то учинить, однако стихом нашим героическим, как мне возможно было, так хорошим написал.

Впрочем, сонет имеет свое начало от италиянцев и есть некоторый род французского и италиянского мадригала, а латинской эпиграммы. Состоит он всегда из четырнадцати стихов, то есть из двух четверостиший на две, токмо смешенные, рифмы и из одного шестеростишия, имея всегда в последнем стихе некоторую мысль либо острую, либо важную, либо благородную; что у латин называется accumen, а у французов chute. Порядок стихов всегда в нем таков (кроме того, что в шестеростишии иногда инако смешивается рифма), каков здесь предложен.

СОНЕТ[22]

Боже мой! твои судьбы правости суть полны!

Изволяешь ты всегда к нам щедротен быти;

Но я тако пред тобой человек зол дольны[23],

Что уж правде мя твоей трудно есть простити.

Ей, мой господи! грехи что мои довольны,

То не могут и тобой всяко мук избыти:

Ты в моем блаженстве сам будто бы не вольны,

Вся и милость мя твоя хочет погубити.

Буди же по-твоему, то когда ти славно[24],

Слезы на мои гневись, очи льют что явно;

Ин греми; рази, пора, противна противный[25].

Чту причину, что тебя так ожесточает;

Но по месту поразишь каковому, дивный?

Мя всего Христова кровь щедро покрывает[26].

Следующее рондо, которое есть моего сочинения и которое также предлагается в пример героического нашего стиха, сделано во всеподданнейшее поздравление, по прошению некоторой придворной особы, всемилостивейшей государыне нашей императрице Анне Иоанновне, самодержице всероссийской, на высокий день ее рождения, которое было и торжествуется повсягодно общею и великою радостию генваря 28 дня. Рондо также есть некоторый род эпиграммы и состоит всегда и непременно из тринадцати стихов, имея две конечно только рифмы то непрерывные[27], то смешенные. Первое в нем речение, или иногда два и три, только не больше, долженствует дважды повторяться, однако так, чтоб то было кстати, и весьма в особливом разуме[28] одно повторение от другого, как то увидится в следующем моем ронде. Рондо называется от круглости, ибо как в круге или в кольце конец с концом сходится, так и в ронде первое речение с последним. Счастливее Воатюра[29] в сочинении ронда не было на французском языке.

РОНДО

Просто поздравлять тебя, Анна несравненна,

Что была сего ты дня в свет произведенна,

Но от сердца и души, лучше помышляю,

Ибо сладкословну речь я сложить не знаю,

Не имея в голове столь ума вложенна[30].

Умных красно речь хотя в слоге расширенна,

Что ж те больше говорят, здравствуй, как, рожденна[31]?

Тем трудят лишь только тя, как ни рассуждаю

Просто.

Милости от бога в знак ты нам подаренна;

Вся моя речь правдой сей много украшенна.

Здравствуй, Анна, в долгий век! весел восклицаю,

Всех благ, купно ти торжеств я всегда желаю!

С сердцем тако мысль моя право соглашения

Просто.

Думаю, что эпистол российским стихом прежде меня, буде не обманываюсь, никто еще не писывал; того ради одну здесь, как в пример нового ж стиха эксаметра, так и в пример самой ее предлагаю.

Эпистола слово есть греческое, которое происходит от έπιστολή и значит: послание, писание или просто письмо, для того, что греческий глагол έπιστέλλω значит: посылаю, пишу. Эпистола есть разговор отсутствующего с отсутствующим на письме, каков бывает у присутствующих между собою на словах. В эпистоле, для того что она разговор на письме, надлежит прилежно наблюдать, чтоб стиль ее был краток, силен, ни высок, ни низок, прямо дело изъявляющий, а постороннего ничего не примешивающий, ибо всё противное сему читающего приводит в скуку, а пославшего эпистолу в похуление. Много родов есть эпистол, как например: род советный, поздравительный, сожалительный, купеческий, любовнический и прочая, для того что не сего есть места о том говорить.

Рассуждать в эпистолах надобно и о сем: кто пишет, к кому пишет, куда пишет, для чего и о чем пишет, ибо по разности сих обстоятельств разно эпистола написана быть может.

В дружеских эпистолах беречься должно, чтоб с утешным не внесено было дерзновенное и слуха недостойное: и буде таковое случится, то надлежит такими окружными, но честными словами описать, чтоб только можно было о том догадаться, потому что противное подлого воспитания быть человека показывает и в великое презрение пославшего приводит. В сатирических эпистолах так должно человека хулить, чтоб только худые его дела порочить, и то не без закрышек и не без отверниц[32], укрывая, как можно, имя и всё то, по чему можно догадаться, что то конечно и точно о сем, а не о другом человеке пишется, но чести его нимало не касается, и всё сие так, чтоб впредь не было причины о том к раскаянию, затем, как говорится, что написано пером, не вырубишь никогда топором. В эпистолах о важных делах, а особливо о науках, должно умеренну быть в аполлинствовании[33], для того что всё высокое в эпистоле не имеет места; а тот, кто projicit ampullas et sesquipedalia verba[34], как говорит Гораций, то есть кидает надутые и в полтора фута слова, всегда завирающимся называется. Слог панегирических эпистол долженствует быть гладок, сладок, способно текущий и искусный, а особливо в дедикациях, ибо толь нежна и хитра дедикация в прозе, коль мудр и замысловат сонет в поэзии. Но чтоб не далее выйти из пределов должности моей, предлагая о эпистолах вообще, прихожу к пиитическим эпистолам, о которых только я имел намерение предложить.

Пиитическая эпистола есть почти то ж, что и простая Сие всякому можно видеть у Овидия в эпистолах от героинь[35]. У Горация многих родов эпистолы пиитические читаются. Однако нынешние пииты наибольше сочиняют оные панегирические, которым и мне в сей моей последовать заблагорассудилось, как то читатель сам изволит увидеть. На французском языке господин Боало Депро толь преизрядные писал эпистолы стихами, что уже лучше его, кажется, написать и нельзя. Пиитическая эпистола стилем только разнится от простой, для того что в пиитической эпистоле и стиль долженствует быть пиитический, аполлиноватый и весьма с парнасским не разглашающийся. Сей род поэзии назвал я эпистолою, а не посланием, писанием и письмом для того, чтоб различить пиитическое письмо от посланий святого апостола Павла и от простых писем. Латины так же называют пиитические и оные духовные: epistolae; а простые чаще: litterae. Французы простые зовут: lettres; а пиитические и святого Павла послания: epitres.

Эпистолу мою пишет стихотворчество, или поэзия российская, к Аполлину, вымышленному богу стихотворчества. Но чтоб кому имя сие не дало соблазна, того ради я объявляю, что чрез Аполлина должно здесь разуметь желание сердечное, которое я имею, чтоб и в России развелась наука стихотворная, чрез которую многие народы пришли в высокую славу. А в прочем всё в ней как ни написано, то по-стихотворчески написано, что искусные люди довольно знают; и для того ревнующим нам по благочестию христианам нет тут никаковаго повода к соблазну.

ЭПИСТОЛА ОТ РОССИЙСКИЙ ПОЭЗИИ К АПОЛЛИНУ[36]

Девяти парнасских сестр[37], купно Геликона[38],

О начальник Аполлин, и пермесска звона[39]!

О родитель сладких слов, сердце веселящих,

Прост слог и не украшен всячески красящих!

Посылаю ти сию, Росска поэзия,

Кланялся до земли, должно что, самыя.

Нову вещь тебе хочу сею объявити,

И с Парнаса тя сюда самого просити,

Чтобы в помощь ты мою был всегда скорейший,

Чтобы слог мой при тебе начал быть острейший.

Уж довольно чрез тебя пела наученна,

Греческа сестра моя, в веки не забвенна;

Славил много хитр Гомер ею Ахиллеса,

Чрез Улиссов же поход[40] уж знатна Цирцеса[41].

Много ж и сестра тобой римска свету пела,

Жаром, что вложил ты ей, дивно та кипела:

Уж Эней[42] описан там, сердца добронравна,

Чрез Вергилия в стихах князя толь преславна;

И Горациева всем есть люба уж лира,

С Ювеналовой притом колюща сатира

Где Овидий уж не чтен радостно пресладкий?

Галл, Проперций и Тибулл[43] в слоге своем гладкий?

И Теренций, комик Плавт[44] в сóкке[45] поиграли,

Плеск и похвалу себе в римлянах сыскали;

Трагик Сенека[46] не столь ткал хоть стих изрядно,

Выходил в котурне[47] он иногда ж нарядно;

Марциал[48] кратк, узловат, многажды сатирик,

В эпиграмме умещал инде панегирик.

Всем моя сим к славе их там сестра служила,

И тебя довольно в сих Аполлина чтила.

Не презренна и сестра от тебя та нежна,

С тевтом, ибером[49] живет что в средине смежна,

С мягким так же в юг близка что италиянцем,

С острым в север чрез моря купно и британцем;

Галлы ею в свет уже славны пронеслися,

Цесарем что, но давно, варвары звалися[50].

Два Корнелия[51], Рацин[52], трагики искусны,

Реньниé[53] в них, Боало, сатирами вкусны;

С разумом и Молиер[54] в роде их глумливый,

Был Вергилия Скарон осмеять шутливый[55];

Молодой хоть в них Волтер[56], но весьма чист в слоге;

Счастлив о де ла Фонтен[57] басен был в прилоге!

Одами летал Малгерб[58] в них всегда достойно,

Эклогу поправил там Фонтенел[59] пристойно;

Воатюр[60] в рондé[61] играл, весел и приятен,

Больше чрез псалмы Русо[62], хоть чрез всё он знатен.

Про других упоминать, право, нет им счету,

Особливу всяк в стихе показал доброту.

Эпиграммы тот писал, ин же филиппúки[63],

Славны оперы другой сладкой для музыки;

В элегúях плакал ин жалостно, умильно,

Тот сонет, тот мадригал, тот балад клал сильно.

Песен их что может быть лучше и складняе?

Ей! ни Греция, ни в том мог быть Рим умняе

Славны и еще они, но по правде славны,

Что жены, тот красный пол, были в том исправны[64]:

Сáпфо[65] б греческа была в зависти великой,

Смысл девицы Скудерú[66] есть в стихе коликой;

Горько плачущей стихом нежной де ла Сюзы[67]

Сладостнее никогда быть не может музы.

Токмо полно мне и сих имянно счисляти,

Лучше сам ты, Аполлин, можешь про них знати.

Галлия имеет в том, ей, толику славу,

Что за средню дочь твою можно чтить по праву.

В сытость напился воды так же касталийски[68],

Что писал разумно Тасс[69] и по-италийски.

Ты вознес в Милтóне[70] толь и сестру британску,

В Лопе[71], также и в других, разгласил гишпанску.

Правильно германска уж толь слух услаждает,

Что остр Юнкер[72] славну мзду ею получает:

Юнкер, которого в честь я здесь называю,

Юнкер, которому, ей. всяких добр желаю.

Что же сладкий тот Орфей, Пиндар тот избранннй,

В благородном роде сем Кенигом[73] что званный?

В нем сестра моя всегда пела героично,

Амфионской[74] петь бы так было с ним прилично.

Каница[75] сердечный жар, Бéссера[76] любовна,

А Неймéйстера[77], при нем Шмолка[78], толь духовна,

Кто бы ныне лучше мог на стихах играти?

Брóкса[79], Трúллера[80] — кому б выше можно знати,

Что в вещах природных есть для стиха изрядно?

О стихом весь идет коль Гинтер[81], легк нарядно!

Счастливее в ком сестра там моя трубила,

Как в Нейкúрхе[82], стих кому важный подарила?

У чужих брал мысли сей; но чрез переводы,

Дивно полагал те в стих своея природы.

Нову в Опице[83] мою все сестру признали,

Обновителем тоя называть все стали;

Опицу, придав стихов имя отца, перву,

Что в них строен тот и хитр вольну чрез Минерву.

Научивши ты сестру толь мою немецку,

Научить не позабыл также и турецку,

И персидску, и какой хвалится Индúя,

И в арапской что земле мудра поэзúя.

Чрез тебя гласит стихом польская спесиво,

Иногда ж весьма умно и весьма учтиво.

Словом, нет уже нигде такова народа,

Чтоб честна там сестр моих не была порода.

Только ли одну меня так ты оставляешь?

За родную мя себе иль не признаваешь?

Но приди и нашу здесь посетить Россию,

Так же и распространи в ней мя, поэзию:

Встретить должно я тебя всячески потщуся,

И в приличный мне убор светло наряжуся;

С приветственным пред тебя и стихом предстану,

Новых мер в стопах, не числ[84], поздравлять тем стану.

Новых! поистине так[85], хоть бы ты дивился,

И подобен такову, кто не верит, зрился:

Старый показался стих мне весьма не годен,

Для того что слуху тот весь был не угоден;

В сей падение, в сей звон[86] стóпу чрез приятну,

И цезуру* в сей внесла, долготою знатну.

Старым токмо я числом стих определила,

Стопы двосложны затем в новый сей вложила;

Стопы, обегая в них трудность всю афинску[87],

И в количестве стихов такожде латинску;

Тóническу долготу токмо давши слогу,

Так до рифмы стих веду гладку чрез дорогу;

Выгнав мерзкий перенос[88] и всё, что порочно,

То оставила стиху, что ему есть точно[89].

Таковым тебя стихом стану поздравляти,

Таковым тебя стихом буду умоляти,

Чтоб, оставивши Парнас, всё ты жил со мною,

Одарил бы всю меня слова красотою.

Поспешай к нам, Аполлин, поспешай как можно:

Будет любо самому жить у нас, не ложно.

Хотя нужден ты давно здесь в России славной.

Всё в великих что делах счастится быть главной;

Больше но теперь в тебе нужды я имею,

Тем и нудить больше тя, чтоб спешить к нам, смею.

Анну даровал нам бог ныне коль велику,

Нельзя без твоей воспеть гарфы то мне зыку;

Мудрых всех во свете глав есть ее мудрейша,

Разумом разумных всех та весьма острейша;

Самодержицы сея око прозорливо,

Полно сердце всяких благ, тем щедролюбиво;

Что величества на всей блещет луч небесный,

Всяк народ, весь мир о том славою известный[90];

Храбрая рука ее полна благодати;

Счастие о при тебе всем, российска мати!

Милость, правда и любовь к подданным безмерна,

Дело к благочестию, и в ней мысль вся правоверна;

Бодростью не жен — мужей Анна превышает,

Тело бог ей и лице тою украшает;

Страшно то в ней всем врагам, россам что есть мило,

Великодушие же зависть всю дивило.

Слава для нее трубы хоть бы не имела,

Совершенства все ее хоть бы не гремела;

Та сама собой хвала, та сама вся слава.

О да будет Анна ввек здесь и ввеки здрава!

Добрым та любовь сердцам, верным всем и радость;

Всей России красота, щит, надежда, сладость,

И прибежище, покой, здравие, богатство,

И желание, и честь; словом, всё изрядство.

Самый образ на земле вышния щедроты,

Силы, благости ко всем, сродныя доброты.

Всяк престол бы чрез нее мог быть высочайший,

Будет на главе драгий всяк венец дражайший,

В сильнейший рукой скиптр сильн Анны пременится[91].

Ей! величеством на ней большим украсится,

Коль бы ни сияла где оным вся порфира,

Ибо Анна ныне есть токмо чудо мира.

Менится при славной всё, что ни есть, в преславно[92],

При великой всё растет в величайше явно;

Лучший всё приемлет вид. Худо что и злобно,

Пременяется в добро и в любовь удобно.

Добродетель Анны то крайня заслужила,

Божия ту благость тем так благословила.

Но как слабой мне во всем ону описати?

Об Августе[93] таковой лучше бы молчати

И Вергилиевой здесь быть всегда имело;

Сам и ты бы, Аполлин, был не скор на дело.

Толь то монархúня всем Анна наша стройна,

Света что всего корон по всему достойна.

Следующие две элегии, которые сочинены эксаметром нашим, предлагаются здесь также в пример того нашего стиха.

Слово элегия происходит от греческого: έλεγεία, и значит: стих плачевный и печальный, по свидетельству славного пииты римского Овидия, оплакивающего в одной из своих элегий скорую смерть друга своего, сладкого элегияческого пииты латинского Албия Тибулла, тако:

Flebilis indignos Elegeia[94] solue capillos,

Ah! nimis ex vero nunc tibi nomen erit,

то есть:

Плачевная элегúя! распусти неубраные свои волосы,

Ах! излишно по правде от плача ты ныне имя возымеешь.

Подлинно, хотя важное, хотя что любовное, пишется в элегии; однако всегда плачевною и печальною речью то чинится. Можно о сем всякому российскому охотнику увериться от греческих элегий Филетасовых[95]; латинских — Овидиевых преизрядных и, не хуже оных, Тибулловых; также Проперциевых и Корнелиевых Галловых; а от французских — весьма жалостных и умилительных, покойной графини де ла Сюз.

Я что пускаю в свет две мои элегии плачевные, то весьма безопасно; но что пускаю их любовные, по примеру многих древних и нынешних стихотворцев, в том у добродетельного российского читателя прощения прося, объявляю ему, что я описываю в сих двух элегиях не зазорную любовь, но законную, то есть таковую, какова хвалится между благословенно любящимися супругами.

В первой плачет у меня вымышленный супруг о том, что разлучился с любезною своею супругою, также мечтательною, Илидарою и что уж ее не уповает видеть за дальностию; а во второй неутешно крушится о том, что уведомился он подлинно о смерти своей Илидары, а однако любить ее и по смерти перестать не может. Слово Купидин, которое употреблено во второй моей элегии, не долженствует к соблазну дать причины жестокой добродетели христианину, понеже оно тут не за поганского Венерина выдуманого сына приемлется, но за пристрастие сердечное, которое в законной любви, и за великую свою горячесть хулимо быть никогда нигде еще не заслужило.

Неповинная моя в том совесть хотя меня оправляет, однако не надеюсь, чтоб не нашелся кто угрюмый и меня б за сие всячески не порочил, потому что не мало у нас таковых, которые про ближнего своего, без всякой иногда христианской любви и часто без всякого основания, только в феврале месяце меньше говорят, затем что в нем и в самый високосный год меньше дней числится. Того ради сим господам я не могу другого способа дать к неповреждению их честной добродетели, кроме сего, чтоб только их не читать, довольно надежден, что знающие в сем силу, другую мне, в рассуждении сего, учинят справедливость. Никогда б, поистине, сие на меня искушение не могло прийти, чтоб издать в народе оные две элегии, ежели б некоторые мои приятели не нашли в них, не знаю какого, духа Овидиевых элегий. Сия их ласкательная и излишняя ко мне милость, даром что меня, по несколькому во всех нас с природы пребывающему самолюбию, на сие ободрила, токмо будучи сведем о подлом разуме, малом искусстве и слабых моих силах в стихотворстве, сам признаваюсь, что еще больше я отстою от красоты слога, тонкости мыслей и способно текущего стиха Овидиева, нежели сам Овидий отстоит от меня древностию времени, в которое он свои элегии писал.

Мои элегии не могут подобнее назваться, как токмо оным жестоким и темным металлом, который во время превеликого коринфского пожара от чистых, драгоценных и светлых металлов, вместе чрез огонь слившихся, новый тогда коринфянам объявился. И хотя в них ничего не находится, которое б и малой хвалы достойно было, однако за новость стиха, и за новость свою самую, несколько приятства к себе у читателей пускай покорно просят.

ЭЛЕГИЯ I[96]

He возможно сердцу, ах! не иметь печали;

Очи такожде еще плакать не престали:

Друга милого весьма не могу забыти,

Без которого теперь надлежит мне жити.

Вижу, ах! что надлежит, чрез судьбу жестоку,

Язву сердца внутрь всего толь питать глубоку:

С Илидарою навек я уж разлучился

И в последние тогда весь в слезах простился;

Отнят стал быть от нее чрез страны далеки,

И неверные моря, купно многи реки;

Темны лесы видеть ту се не допускают,

Холмами же от меня горы закрывают;

Скоры ветры донести к ней не могут речи,

Слезны горько проливать нуждно мне есть течи[97].

Счастие прешедше! уж что невозвратимо!

Мучимою только мне мыслию что зримо!

Для чего тя потеряв ныне в Илидаре,

Памяти не потерял о драгой я паре?

Лучше б оныя о той[98] вовсе не имети,

Сердцем нежели всяк день муку злу терпети:

Все к концу дела мои ныне че приходят,

С Илидары бо драгой мысли все не сходят;

Илидара иногда седша подымает,

А ходить когда начну, спать та полагает;

Прикоснулся же бы лишь телом до кровати,

Память Илидары мя тотчас нудит встати.

Тем не зная, что чинить, и себя не знаю,

Самого себя не сам, токмо стень бываю.

Тако дерзостный корабль море на пространном,

Вихрями со всех сторон страшно взволнованном,

Порывается в страну, а потом другую,

И теряючи свой путь страждет беду злую,

То на север несучись, то и на востоки,

Ломящимся же волнам отворяет боки,

То к полудню устремлен, к западу и темну,

С гор ныряет водных вниз, в пропасть как подземну.

Нет пристанища нигде, нет нигде предела;

Вóды, прóпасть, и, шумя, пена кипит бела.

Отдается наконец вихрей тех на волю

И в известнейшу корысть жидкому весь полю.

О, кто счастливый еще не бывал в разлуке!

Непрерывно веселясь с другом любви в туке![99]

О, всё время есть сему сладко и приятно!

О, благополучен сей в жизни многократно!

Сердце горести его никогда не знает,

В красном цвете весел дух на лице играет;

В сладком и приходят сне тихи ему ночи,

Токи проливать и слез не умеют очи;

Ум всегда цел, так же здрав, и в прямом порядке,

Сокрушения себя быть не зрит в упадке;

Ложны виды не страшат в сне его покойном,

Часто видит госпожу в образе всё стройном;

Видит, будто иногда с нею он смеется,

Иногда будто дружком от нее зовется;

Зрит, гуляет что в садах с нею он веселых,

Там плодов себе веля много принесть спелых.

Выбирает лучший плод видом и ей вкусом,

Пóтчивает то своим та его, зрит, кусом.

То, ходя по цветникам, розы рвет, лилеи,

И связав в пучки пестря складны чрез затеи,[100]

Украшает ей главу, грудь и теми также;

Линточку[101] то на руке вяжет туже, слабже;

Лучшему то в ней всему, ах! дивясь, целует,

То пылиночку с грудей, приклоняся, дует;

Сдув, великою чинит[102] ей свою работу,

Поцелуев в плату с ней требуя без счету.

Гонится то бегучи иногда за нею,

Спрятывается то сам в густую аллею;

Ходят в месте иногда при водах текущих,

Инде слушают потом гласы птиц поющих;

То, под сению сидя, сами петь заводят,

Свищущих тем соловьев в мног задор приводят;

То приходят о речах в небольшие споры,

То склоняются они в мирны разговоры;

Иногда, но ни за что, будто впрямь бранятся,

А спустив минуты с две, слез в струях винятся.

Слезы, о дражайший перл! веселейши смеха!

О горящим от любви вы сердцам утеха!

Вóды пламень не гасят ваши тем сердечный,

Возбуждают еще жар любящимся вечный.

Таковые видит сны, кто всё не разлучен

От любимыя живет с радости не скучен.

С милою что наяву у него чинится,

Почивающу ему тот же вид и снится.

Мне же, бедному, теперь от сея разлуки

Все несносные страдать нуждно стало муки;

Нуждно стало по драгой, ах мне! Илидаре:

Не сгораю, весь горя в толь любовном жаре.

В вещи всякой ту найти я хочу напрасно:

Нет, чтоб ею возмогло всех в вещах быть власно;[103]

Видеть думаю ее, сердце льстя, повсюду,

Но не видя, огорчен, прочь бегу оттуду.

Всё хочу, что оком зрю, было чтобы ею,

Вещь на всякую смотря изумлен медлею.

Илидары нет нигде! нет нигде драгия!

Тени в памяти живут, только, ах! простым.

Те однажды мне во сне ону показали,

Плачущую всю по мне видеть приказали;

Думав правдою то быть,[104] с ней хотел схватиться,

Крепко и прижать к грудям, чтоб не разлучиться.

Но движение всего толь мя устремленна,

Учинило, ах! от сна в горесть пробужденна.[105]

Отдалением моим потерял самую,

Потерял, от сна вспрянýв, тако стень пустую.

Льяся токмо я тогда горькими слезами,

Убежавшу проводил, ей крича словами:

«Свет любимое лице! чья и стень приятна!

И речь мнимая ко мне в самом сне есть внятна!

Чаще по ночам хотя спящему кажися

И ходить к лишенну чувств, мила, не стыдися».

ЭЛЕГИЯ II

Кто толь бедному подаст помощи мне руку?

Кто и может облегчить, ах! сердечну муку?

Мягкосердыя на мя сын богини[106] злится,

Жесточайшим отчасу тот мне становится:

Неисцельно поразив в сердце мя стрелою,

Непрестанною любви мучит, ах! бедою.

Сердце равныя ничье не имело страсти,

Не впадало тем ничье в равные напасти:

Без надежды б чье когда лютый жар страдало?

Ах! невинное мое в лютость ту попало.

Прежестокая болезнь всяк час то съедает,

Несравненная печаль как зверь лют терзает;

Мысли, зря смущенный ум, сами все мятутся,

Не велишь хотя слезам, самовольно льются;

Вдруг безмолвствую, и вдруг с стоном воздыхаю,

Сам не вем, чего желать и чего желаю.

Безнадеждие, мятеж, горесть и печали,

И несносная тоска ввек на мя напали.

В сем смятении моем что чинить имею?

Сердце рвется, а целить чем то не умею.

Мысль тотчас одну с ума гонит прочь другая,

Разум от меня бежит, страсть же мучит злая.

Внутренний покой никак мне сыскать не можно,

Что б я в помощь ни взывал, всё в удаче ложно.

Никому принесть нельзя жалобу сердечну:

Купидин мя осудил к молчанию вечну.

Нерассудный и слепой, Купидин пресильный,

И который толь ко мне ныне не умильный!

Я какую тебе мог дать к сему причину,

Что ты вечну напустил на меня кручину?

Ты велишь мне то любить, нельзя что любити,

С света, знатно, ты сего хочешь мя сгонити:

Илидары нет уж, ах! нет уж предрагия!

Больше Илидары зреть не могу младыя!

Прежестока смерть уже ссекла ту косою!

Ранить больше мя по ней что ж любви стрелою?

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Неповинну мне за что кажешь ты немилость?

В преглубокую за что вводишь мя унылость?

Сердце ти мое когда было не покорно?

Оно ты к себе видал быть когда упорно?

Быть готово то всегда, ей, в любовном жаре,

Но к другой бы красоте, а не к Илидаре.

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Что крушиться мне о той, где надежды нету?

Как велишь мне ты любить мертву, без ответу?

И молчу я, и горю, и стражду невольно,

А не может никогда сердце быть довольно:

Илидара ввек хладна ныне пребывает!

Нагла жара моего та не ощущает!

Обрати во мне сей жар к красоте приличной,

К Илидаре б не горел толь мой необычный.

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

О жар! язва! о и страсть! страсть толь нестерпима!

Наглость о моей любви толь неутолима!

Больше не могу терпеть; ах! весь пропадаю.

Небо! в жизни я пока чуть жив пребываю.

Лучше вовсе умереть, нежели страдати,

И не умирая всё, только обмирати

Но скажи мне, Купидин, ты начто питаешь

Толь сей жар всяк час во мне и воспламеняешь?

Ты не мнишь ли, что, любив ону я живую,

Мог по смерти позабыть мне всегда драгую?

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Правда, Илидара как зрилася во свете,

Младости своей была как в прекрасном цвете,

Я любил, могу сказать, ону несравненно,

В мысли ж ныне содержу право незабвенно.

Будь не веришь, Купидин, опишу ту живо,

Та коликое была в жизни всем здесь диво.

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Илидара здесь жила вся белейша снега,

А на теле всем ее сама зрилась нега,

Долговатое лицо и румянно было,

Белизною же своей всё превосходило.

Будь на белость зришь лица — то лилеи зрятся;

На румянность буде зришь — розы той красятся;

Обе превосходно в ней краски те играли,

Обе несравненно ту в жизни украшали

Очи светлы у нее, цвета же небесна,

Не было черты в лице, чтоб та не прелестна;

Круглое чело, чтоб мог в оное вселиться

Разум, данный с небеси, и распространиться.

Алость на устах весьма мягкость украшала,

А перловы зубы в ней видеть не мешала;

Мерностью ее власы соболю подобны,

Паче шелку те рукам мягкостью угодны

Всё б ее перстам иметь с златом адаманты,

Груди всё б ее носить чистые брильянты.

Ни велика, ни мала, схожа на богиню,

Поступью же превзошла всякую княгиню;

Со всего, но и всегда зрилась благородна,

И богам, богиням быть та казалась сродна;

Голос свой имела тих, нрав во всем учтивый,

К добрым добр у ней прием, к злым же был спесивый;

Ласкова и умна речь, сладка и приятна,

Рассудительна, остра, в произносе внятна.

Чист и строен та хотя свой убор носила,

Больше же, однак, собой оный весь красила.

Всяка не могла тогда красота сравниться

Илидаре, о моей! купно надивиться.

Ум ее мне описать нельзя есть никако;

Надо равный мне ее возыметь ум всяко.

Как мне словом изъявить остроту велику

И догадку, что была в ней всегда, толику?

Рассуждение и смысл здрав и преглубокий,

Разум зрел весьма и тверд, мысльми же высокий?

Словом токмо заключу, что та Илидара

Многих лучше всем была, никому не пара.

Видишь, о ты Купидин! помню как я ону,

Что всю живо описал всяка без урону.[107]

Будь доволен только сим, что ту не забуду,

В гробе затворен пока червиям в снедь буду.

О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!

Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

Я за потребно рассудил приложить здесь две оды моего сочинения, одну в пример нашего пентаметра, а другую в показание тех стихов, которые у нас не стопами, но слогами меряются, из девяти слогов во всяком стихе состоящую; однако ничего я здесь не буду объявлять об одах, что они значат, ибо я довольное рассуждение о них положил вообще, после оды о сдаче города Гданска, которая напечатана; того ради желающих об одах ведать туда отсылаю, здесь токмо просто для примера стихов обе следующие полагая.

ОДА В ПОХВАЛУ ЦВÉТУ РОЗЕ[108]

Сочинена нарочно новым российским пентаметром для примера

Красота весны! Роза о прекрасна!

Всей о госпожа румяности власна!

Тя во всех садах яхонт несравненный,

Тя из всех цветов цвет предрагоценный,

О цветов тя всех славную царицу,

Само цветников солнце, не зарницу!

Похвалить теперь я хотя и тщуся,

Но багряну зря и хвалить стыжуся.

Как природа в свет тя производила,

Лучшему в тебе быть определила;

Краен бы ты была цвет из всех краснейишх,

Честн бы ты была цвет из всех честнейших:

Цветы мало чем прочие красятся;

А в тебе доброт совершенства зрятся.

Лилее б молчать с белостью немалой,

К белизне тебе цвет дала желт, алой.

На земле расти мягкой ти велела,

Мягкости б вредить груба не имела;

Зефир токмо тих над тобой летает,

Благовонность всю в воздух распущает.

Вся старалась толь о тебе природа,

Что любиму тя из цветов всех рода,

Тернием кругом оградила брежно,

Не касалось бы к нежной, что не нежно.

Разлила по всей благовонность многу,

Дух на всяк листок сладкий без прилогу;

Чувство в нас одно зря на тя дивится,

Чувство в нас одно духом тем сладится:

Красотою всех ты увеселяешь,

Благовонством же чудно услаждаешь.

Внешнее чрез всё кто, как ты, богата?

Внутренним же, ей! ты дражайша злата.

Тщалась искусить[109] чрез свои кармины,[110]

И мешая к ним многи краски úны,

Живопись всегда пестра, разноцветна,

Оку токмо в вид одному приметна,[111]

Чтоб цвет написать здесь тебе подобный;

А изобразив, зрила весь особный.[112]

Кистию бы как сделать то случилось,

Само небо в чем тщательно трудилось?

Адамант от перл есть в цене коль разный,[113]

С чистым не сравнен коль источник грязный,

Злат железна коль есть металл дражайший,[114]

Отраслей своих кедр коль высочайший, —

Весь цветущий род толь ты превосходишь,

С оных наш и взор на себя приводишь:

То, что солнце есть всеми пред звездами,

Разными между видим тя цветами.

Красоту твою мы зрим ненасытно,

И желаем зреть все ту любопытно;

Обоняем дух с неба твой приятный:

Равен твоему где есть ароматный?

Знаете и вы, мудрые о пчелы!

Коль сей райский цвет в дивны вам пределы

Щедро подает, от богатства úста,

Многоценный дар меда нектар чúста.

ОДА
ВЫМЫШЛЕНА В СЛАВУ ПРАВДЫ,
ПОБЕЖДАЮЩИЙ ЛОЖЬ И ВСЕГДА ТОРЖЕСТВУЮЩИЙ НАД НЕЮ[115]

Сочинена для примера простого российского стиха

Что то за злость и что за ярость?

Что за смрадна пороков старость?

Ах! коль адским огнем та дышит!

Ищет кого-то уязвити;

Кого-то хочет умертвити?

Страшно, ах! грозным гневом пышет.

Чудовище свирепо, мерзко[116]

Три головы подъемлет дерзко;

Тремя сверкает языками!

Яд изблевать уже готово,

Ибо наглостию сурово.

Тремя же зевает устами!

Ложь то проклята, дерзновенна,

Вышла вся из ада безденна,

Правду ищет везде святую,

Бесстыдно гонит ту всечасно

И славится тем велегласно,

Растерзать смело хотя тую.

Укройся ты, правда драгая:

Поднялась на тебя ложь злая.

Та нагла — кротка ты безмерно;

Свирепа та — но ты вся сладость;

Та зверообразна — ты благость;

Задавит тебя, мышлю верно.

Но правда является мила

И доброт с нею многа сила;

Честь, купно хвально постоянство,

Красота и светлость безмрачна;

Следует кротость доброзрачна,

И добродетелей убранство.

Тихо ко лжи приходит прямо;

Ложь смотрит на ону упрямо

Прочь, ах! прочь, правда вселюбезна:

Ложь тебя злобно растерзает,

Или тя страх не обнимает?

Послушай прошения слезна.

Увы! брань уже началася!

Однак правда не поддалася.

Грозит ложь ту убити спешна,

Мыслит ложь, что тоя сильняе;[117]

Но правда разит глубочае,

Так что никая сила здешна.

Та ругает ложно словами,

Не молчит и правда устами.

Та чуть было уж не пронзила.

Оружием правда острейшим

И ударом много сильнейшим

Смертно злую ложь уязвила.

О рáза[118] преблагополучна.

О победа! О слава звучна!

Пропала уже ложь спесива!

Правда торжествует известно,

Торжество всюду стало вестно;

И торжествовать той нет дива.

Еще торжества видны следы

После преславной той победы;

Следуют за правдою многи,

А все добры сердца имеют,

Восклицаниями сипеют,[119]

Провожая правду в чертоги.

То весело видеть всем было,

То всю радость, то им чинило.

Коль горько тогда ей терпети

От лжи велику злость напрасно;

Толь торжество славно и красно,

Радостно ныне правде пети.

Доказательство,
что
стихи наши, из девяти, осми, седми, пяти, также и четырех слогов состоящие, долженствуют иметь только одну рифму, падать слогами, а не стопами и быть без пресечения.

Объявивши в моих правилах, что стихи наши правильные, из девяти, седми, пяти, также и неправильные из осми, шести и четырех слогов состоящие, ничего в себе стиховного, то есть ни стоп, ни пресечения, не имеют, кроме рифмы, хотя и ничего я там о них больше не захотел упоминать, однако некоторые любопытством своим, спрашивая, для чего бы и им стоп и пресечения не должно было иметь, к тому меня принудили, что я восприял намерение здесь о том обстоятельно доказать.

Но что сие доказательство не в своем месте положено, в том любящим во всем порядок и доброе материй расположение читателям извиняюся, объявляя тому причину, что уже те листы, в которых надлежало быть сему, вышли тогда из тиснения, когда меня к сему любопытные возбудили. Однако ж, по случаю выше предложенной Оды в славу правде, в которой всякий стих только одну имеет рифму,[120] падает девятью слогами, а не стопами и не пресекается, здесь сие нисколько не неприлично ж я рассудил вложить.

Предложение

Сии стихи не долженствуют падать стопами, но только слогами, для того что они не долженствуют в себе иметь пресечения; всему ж сему причиною есть краткость сих стихов, и наикратчайший дух человеческий не весь исполняющая. Ибо:

Первое:

Пресечение есть разделение стиха на две части, первую часть стиха одним слогом кончащее. Разделение сие бывает того ради, чтоб дух человеческий не обессилить, ежели б одним приемом весь стих читать, и чрез то б не быть принуждену слабым голоса звоном стих доканчивать.

Но сии стихи, о которых теперь слово, и наикратчайший дух человеческий[121] не весь исполняют: сие всякому самым его искусством ясно познать можно.

Следовательно, нет нужды разделять их на две части и бояться, чтоб как дух человеческий не обессилить, и чрез то б не быть принуждену слабым голоса звоном стих доканчивать.

К тому ж пресечению состоять надлежит из одного слога и числиться вне стоп. Но из сих некоторые стихи чётку слогов имеют; и так не может в них найтися слог пресечения, которому бы вне числа стоп быть. Следовательно, из сих некоторые стихи и для сего не могут иметь пресечения. Того ради все сии стихи пресечения в себе иметь не долженствуют.

Второе:

Всем сим нашим стихам не надлежит падать стопами, но только слогами.

Ибо:

Стопа наша есть совокупление двух слогов (либо одного тонически долгого, а другого короткого, и та стопа есть наилучшая; либо одного короткого, а другого долгого, и та стопа есть наихудшая; либо, наконец, двух долгих, либо двух коротких, и те стопы в нашем стихе средней доброты), изобретенное и положенное в наш эксаметр и пентаметр для того, чтоб пресечение одним слогом состоящее яснее означить и тем первое от второго полстишия, отдохнув на нем, разделить. Но чтоб пресечение яснее означить, то между пресечения слогом и другими стиха слогами надобно разность положить. Сия разность не могла быть иная, токмо как сия, чтоб всякой стопе состоять из двух слогов, для того что ежели б трисложные стопы введены были в наши стихи, то, сверх того, что не прилично ими скакать по стихам, но еще, для определенного в них числа слогов, эксаметр наш не мог бы иметь шести, а пентаметр пяти мер: сие само собою есть явно. Следовательно, стопа наша не может состоять, как токмо из двух слогов.[122] Пресечение что одним слогом состоит, а стопы двумя падают слогами, то следовательно, что двусложные наши стопы пресечение односложное ясно означают и тем первое полстишие от второго, отдохнув на нем, разделяют.

Но понеже в сих наших стихах, о которых слово, не должно быть, как доказано, пресечению, следовательно, чего в них нет, то нечего в них и означать; а что нечего в них означать, то не надобно и того, чем означается.

Того ради всем сим нашим стихам не надлежит падать стопами, но только слогами.

Сверх сего, стопы внесены в эксаметр да только в пентаметр и для того еще, чтоб сии наидолжайшие наши стихи от прозаичности избавить: ибо чрез стопы стих поется, что всяк читающий и не хотя признает. А ежели б в сих долгих стихах не было тонических стоп, как оных нет в старых наших, то оные бы совсем походили больше на прозу, определенным числом идущую, нежели на поющийся стих. Но выше помянутые наши стихи, о которых доказательное слово, и без стоп, для краткости своей, падают по-стиховному и довольно гладко и сладко поются: о сем всяк собственным своим искусством, ежели правильно сии стихи будет читать, уверен быть может.

И как sine necessitate Entia non sunt multiplicanda, по непоколебимой философской аксиоме, или правилу, то есть без нужды не надлежит умножать вещей, то в сии стихи без всякой бы нужды внесены были стопы, потому что и слоги токмо одни должность их в сих стихах исправляют. Следовательно, и для сего в сих стихах стопам быть не надлежит.

Того ради, обще заключая, сии стихи не долженствуют падать стопами, для того что не долженствуют в себе иметь пресечения; всему ж сему причиною есть краткость сих стихов, и наикратчайший дух человеческий не весь исполняющая. Что надлежало доказать.

Ежели ж кто любопытный захочет ведать, для чего в сих стихах и рифма оставлена, понеже из них все стиховное выключено, таковому я ответствую, что сии стихи— российские же стихи, хотя стоп и пресечения в себе иметь не долженствуют. А ежели б отнять у них рифму, то бы они не были российские стихи, но некакие италиянские, для того что у италиянцев стихи иногда рифм не имеют.

Рифма в наших стихах хотя не такое нечто главное, без чего стих не может стихом назваться и различиться от прозы, однако такое нечто нуждное, что без нее стих наилучшего своего украшения лишится. Наш народ толь склонен к рифмам, что и в простых присловицах, не стихами сочиненных, часто, не знаю по какой влекущей к ним врожденной приятности, слух любит ими услаждаться. Примером тому сия пословица: «я человек простой, ем пряники не писаные: хоть бы гладки, только бы сладки», и прочие премногие. Для сего-то в сих стихах рифма только оставлена, дабы, выключив оную, не лишить российского читателя в стихах того, чем ему приятно веселиться и в простых разговорах.

Из сих же стихов, о которых было доказательство, некоторые правильными я называю, а некоторые неправильными.

Правильными называются у меня те, которые из девяти, седми и пяти состоят слогов, то есть которые нечётку слогов имеют. Называются правильными для того, что они подобны гиперкаталектичеством[123] своим правильнейшим и главнейшим нашим стихам, то есть эксаметру и пентаметру, и то так, что ежели б долженствовали они падать стопами, то бы и пресечение в них одним слогом состоящее нашлося. Например, в девятисложном: пятый бы слог мог быть пресечением, а из полстиший бы каждое из двух стоп состояло. В седмисложном: третий бы слог был «пресечением, но из лолстиший бы первое состояло из одной стопы, а второе из двух. В пятисложном: третий же бы слот мог быть пресечением, а из полстиший бы каждое состояло из одной стопы.

От сего следует, что по гиперкаталектичеству и трисложный бы стих мог правильным назваться, ежели б он не столь излишно был короток. Однако ребячьи забавы могут и сим стихом писаться, приводя всегда лучше рифму на самый последний слог, или присовокупляя оный к большим, но рифме тогда надлежит быть на предкончаемом слоге.

Неправильными называются те, которые из осми, шести и четырех состоят слогов, то есть которые чётку слогов содержат. Называются неправильными для того, что гиперкаталектичества не имеют, и то так, что на два полстишия могут стопами делиться, а слогу пресечения нигде в них сыскаться не можно. Ежели бы не краткость сии стихи защищала, то бы весьма их надлежало выключить из числа стихов.

По сему явно, что стихи, которые от не знающих в стихах силы слагаются на 12 и на 10 слогов, для знатной своей долготы и для того, что не имеют гиперкаталектичества, не только не могут стихами назваться, но нельзя им дать имя и неправильных стихов, потому что они прегнусное некакое чудовище в стихах.

В правилах моих я объявил, что первое полстишие героического нашего стиха для того состоит из седми слогов, что у читающего стих с самого начала духу больше, нежели при конце стиха. Сие правда в рассуждении героического стиха, которого у нас долее нет. Но здесь тому даю другую причину, которая как эксаметру, так и пентаметру нашему равно служит.

Оба оные наши стихи состоят из нечётки слогов, для того что первый из 13, а другой из 11; следовательно одному которому-нибудь в них полстишию больше слогов надлежит иметь.

Но понеже пресечения слог всегда долженствует полагаться после первого, пред вторым непосредственно полстишием, то ясно, что в героическом седмой слог долженствует быть слог пресечения, а полстишия оба состоят из трех стоп каждое, потому что сего пропорция требует.

В пентаметре для того пятый слог, а не седмой есть слог пресечения, и первое полстишие состоит из двух стоп, второе ж из трех: ибо ежели бы в пентаметре пресечения слог был седмой, то бы второе полстишие состояло конечно из четырех слогов. Но сие бы составление стиха весьма непропорциональное быть имело, для того чтобы первое полстишие превосходило второе тремя слогами. И так весьма пропорционально, что второе полстишие превосходит первое одним токмо слогом.

Может быть, что кто в противление сему предложить имеет сие:

В героическом стихе для того седмой слог есть слог пресечения, что у читающего стих с самого начала духу есть больше, то, для сея ж самой причины, надлежит, чтоб и в пентаметре первое полстишие больше слогов имело.

Сие разрешаю следующим образом:

Эксаметр пресекает седмой слог подлинно для сей причины, что духу у читающего стих с самого начала больше; и для того не надлежит ему пятым слогом пресекаться. Но пресекался седмым слогом, оставляет оный и полстишия равные, в чем пропорция деления его состоит.

Пентаметр что не может пресекаться седмым слогом, то пропорция к тому не допускает, как выше показано. Но что о духе человеческом никакого тут нет сожаления, того и не надлежало иметь, потому что пентаметр не столь долог, сколь эксаметр, и так дух человеческий в прочитании его ослабеть не может, и на оба полстишия равно его станет.

Того ради эксаметру нашему надлежит правильно пресекаться седмым, а пентаметру пятым слогом.

Из выше положенной Оды в славу правде можно было видеть, как стихи наши на девять слогов сочиняются; а чрез следующую песнь всяк легко увидеть может, как все такие простые наши стихи, которые в меньшем числе состоят слогов, слагаются.

Но что таковая и подобная песнь, каковы у французов стансами называются, между одами и простыми песнями, в рассуждении стиля, место имеет и что она больше нечто от высокости у оды, нежели от низкости у песен занимает, о том уже я объявил в рассуждении при оде, которая сочинена о сдаче города Гданска. Того ради сию песнь здесь я просто, то есть без толкования стиля ее, и токмо в пример кратких наших простых всех стихов предлагаю.

ПЕСНЬ,
СОЧИНЕННАЯ НА ГОЛОС И ПЕТАЯ
ПРЕД ЕЕ ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ
АННОЮ ИОННОВНОЮ, САМОДЕРЖИЦЕЮ ВСЕРОССИЙСКОЮ[124]

Новый год начинаем,

Радость все ощущаем:

Благодать изобильна

От бога нам всесильна, —

Счастием богом данны[125]

Самодержицы Анны.

В первых здравие цело,[126]

В много лет ей приспело;

И желаем ей люди

Вопия: О так буди!

Здравие богом данны

Самодержицы Анны.

Пойдет век долговечен

И многочеловечен;

Поживем в благостыне

Мы все везде отныне, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Зима внесет хлад мерен,

Весна не растлит зерен,

Лето оны согреет,

В осень мног плод поспеет, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Воздух чист, растворенный,

Влитием удобренный;

Веять здравый ветр станет,

Вред наносить престанет, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Всяка злость истребится,

Злый нрав искоренится;

Добро само всем любо,

Худо явится грубо,[127] —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Любовь все удостоят,

Сердца к оной пристроят,

Жить имеет в нас тая,[128]

Умрет ненависть злая, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

К правде склонен всяк будет,

Лжи и след весь забудет;

Трона зрим одесную[129]

Уж мы правду святую:

На троне богом данна

Самодержица Анна.

Трусил Марс и с войною

Пред нашей тишиною;

А росскийскую силу

Превознесет бог милу, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Храбрость страшит рассудка,

Смыслу наша подсудна,[130]

Всех врагов дерзновенных,

Всех врагов ухищренных, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Благочестие право

Пребудет всегда здраво:

Тверда церковь[131] сияет,

Раскол в ад убегает, —

Счастием богом даны

Самодержицы Анны.

И министры советны[132]

Поживут безнаветны,

Зло усмотрят проклято,

Научат всех жить свято, —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Процветут здесь науки

И ремесленны руки;

Мудрость бóльша, неж в Афинах,

Дело чище, неж в Хинах,[133] —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Купля благословенна

Придет обогащенна,

Нам содружит народы,

Американски роды,[134] —

Счастием богом данны

Самодержицы Анны.

Счастие будет вечно

Счастливей непресечно:[135]

Пошлет все благодати,

Даст во всем успевати, —

Твоим счастьем, венчанна!

Самодержица Анна!

Говоря выше о сонете, сказал я, что он есть некоторый род италиянского и французского мадригала, а латинской эпиграммы; того ради обеих здесь коротких сих поэм разность объявляю.

Много и долго я примечал разность у эпиграммы с мадригалом; но никакой другой, кроме следующей, не приметил Мадригал так же есть короткая поэма, как и эпиграмма, так же на конце острую имеет оный мысль, как и эпиграмма, однако материя его всегда бывает благородная, важная и высокая: следовательно и конечная его острая мысль долженствует быть также благородная, важная и высокая. К тому ж еще он и неравными стихами чаще пишется, нежели эпиграмма, которая есть так же короткая поэма,[136] как и мадригал, так же на конце острую имеет мысль, как и мадригал, но материя ее всегда бывает либо народная, либо легкая, либо низкая, либо насмешливая, либо, наконец, сатирическая: следовательно и конечная острая ее мысль должна быть или народная же, или легкая, или низкая, или насмешливая, или, наконец, сатирическая. В пример полагаю здесь один мадригал, который я сочинил в похвалу богатой аудиенц-сале, построенной по указу ее императорского величества здесь в Санктпетербурге, и несколько также эпиграмм на разные материи: чрез всё сие можно будет лучше, нежели на словах, увидеть разность, какова между мадригалом и эпиграммами находится.

МАДРИГАЛ[137]

Слава воспоет больше уж крылата,

Коль монарша здесь сала есть богата,

1 ... Пирамиды неж пела та мемфийски,[138]

2 ... Дивного труда стены ассирийски,[139]

3 ... Нежели царя томб высок Мавзола,[140]

От эфесска честь также богомола

4 ... Диане,[141] чей храм чудно был приправный;

5 ........ По Фарос светящий,[142]

Неж вéрьхом горящий;

6 ... Делск иль про кумир, что Аммонов,[143] славный;

Неж огромность, сверьх, Родского ужасну

7 ........ Колосса,[144] и красну.

Но чтобы воспеть, коль велика Анна,

В монархиню нам богом что избранна,

И пречудна коль вся ее держава,

Света но всего[145] разве может слава.

ЭПИГРАММА
HА ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ, ВЫШЕД В ЧЕСТЬ, ТАК НАЧАЛ ВЫ
ГОРДИТЬСЯ, ЧТО ПРЕЖНИХ СВОИХ РАВНЫХ ДРУГОЕ ПРЕНЕБРЕГАЛ ВЫ

О! сударь мой свет! как уж ты спесив стал!

Сколь ни заходил, я не мог тя видеть:

То спишь, то нельзя, я лишь, ходя, устал.

Ты изволил сим мя весьма обидеть.

Нужды, будь вин жаль,[146] нет мне в красовулях;

Буде ж знаться ты с низкими престал,

Как к высоким всё уже лицам пристал,

Ин к себе прийти позволь на ходулях.

ЭПИГРАММА
НА ЧЕЛОВЕКА САМОХВАЛА, КОТОРЫЙ БЫ УГОЩЕВАЛ ПРИЗВАННЫХ К СЕБЕ БЕЗДЕЛЬНЫМ ПИТЬЕМ, ПОДНОСЯ ТО ЗА САМОЕ ЛУЧШЕЕ ВИНО

Вишневый морс сколько раз ты мне ни подносишь,

Рюмку досуха всегда выпить меня просишь.

Эх! нудишь напрасно

Пить всё пойло красно:

Правда, что это вино (меж тем пива пошарь)

Цóсно, да благослови выплюнуть то, сударь.

ЭПИГРАММА
НА ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫ ТОЛЬ БЫЛ ЗОЛ, ЧТО И ВСЯ Б ФАМИЛИЯ ЕГО ТЕМ ЖЕ ЗЛОНРАВИЕМ ПОВРЕДИЛАСЬ

Зол ты, друг! зла и жена, дети злы, зла сватья;

Правда, игумен каков, такова и братья.

ЭПИГРАММА
НА ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫ ТАК БЫЛ В СРЕДНЕМ ВЕКЕ СВОЕЯ ЖИЗНИ,
ЧТО НИ МОЛОД, НИ СИР НЕ МОГ БЫ НАЗВАТЬСЯ, И СВЕРЬХ БЫ СЕГО
СОВСЕМ БЫЛ НИ К ЧЕМУ ГОДНЫЙ

При младых стар, да шалун;

При старых млад, да всё врун.

При обоих был бы что?

Иль не знаете? — Ничто.

Ежели б я здесь предлагал о целой пиитической науке, а не об одном сложении стихов, то бы упомянул я и о правилах эпической поэзии, которая есть наиблаго роднейшая и наибольшая из всех поэм, о лирической также, драматической, буколической, а пространнее элегиаческой и эпистоларной, также о сатирической и наконец эпиграмматической; однако любопытным охотникам российским объявляю здесь авторов наиславнейших, которым надлежит подражать во всех сих родах выше помянутых поэзии.

В эпической поэзии

На греческом языке славен Гомер.

На латинском: Вергилий.

На французском: Вольтер.

На италиянском: Тасс.

На аглинском: Мильтон.

Эпических остроумных, удивительных, а иногда Гомера и Вергилия превосходящих вымышлений прозою написанных, не надеюсь, чтоб больше было на другом каком языке, нежели сколько их есть на французском, которые у них романами называются. Однако все таковые романы насилу могут ли перевесить хорошство i одну Барклаиеву Аргениду, латинским языком хитро написанную.

В лирической

На греческом: Пиндар и Анакреон.

На латинском: Гораций.

На французском: Малгерб и последователь Анакреону господин де ла Гранж.

В драматической

На греческом: Эврипид, Софокл — трагики. Аристофан, Менандр — комики.

На латинском: Сенека — трагик. Теренций, Плавт — комики.

На французском: два Корнелия, Рацин, Вольтер — трагики. Молиер — комик.

В буколической

На греческом: Феокрит.

На латинском: Вергилий.

На французском: Фонтенель — исправитель эклоги.

В элегиаческой

На греческом: Филетас.

На латинском: Овидий, Тибулл, Проперций, Корнелий Галл.

На французском: графиня де ла Сюз.

В эпистоларной

На латинском: Гораций и Овидий.

На французском: Боало Депро.

В сатирической

На латинском: Ювенал, Персии, Гораций.

На французском: Боало Депро, Реньние.

На российском: князь Антиох Димитриевич Кантемир, которого первый стих, из первой его сатиры, часто предлагаем был в правилах моих примером нашего эксаметра. Однако оный стих несколько я переменил, не переменив нимало содержащегося в нем разума, и почти теми же самыми словами, из которых оный прежде был составлен, его сочинил, ибо и самый подлинный идет тако:

Уме слабый, плод трудов не долгой науки!

А перемененный:

Ум толь слабый, плод трудов краткия науки!

За сие дерзновение у остроумного и глубоко мною всегда почитаемого автора покорно прошу прощения. Причина, которая меня привела к тому, есть сия: намерился я полагать первый оный стих, сего первейшего нашего и высокого сатирописца, из первой его сатиры к «Уму своему» надписанной, в пример нового моего эксаметра. И ежели б я оный подлинный положил, то бы по моим правилам имел он две вольности, да и по старому бы обычаю писания две ж, для того что по моим правилам звательный падеж уме есть вольность, и родительный не долгая, вместо не долгой, также, а по старинному обычаю писания звательный падеж плод долженствовал быть написан плоде, равно также и родительный не долгой — не долгая.

Но понеже всякий пример и образец долженствует предлагаться совершенный, дабы прочим, смотря на оный, перенимать и, перенимая, недостаткам бы не научиться, то для сего дерзнул я из оного как новые две, так и старые две ж вольности вычернить и всеми числами его несколько совершеннейший предложить.

При том же и сие мне к тому дало повод, то есть дабы чрез сию перемену объявить оному благородному и никогда между нашими, нынешними и будущими, пиитами в памяти умереть не имеющему автору,[147] что коль чрез малую перемену и легкий способ можно из старых наших стихов новые сделать, буде он благоволяет еще когда забаву иметь, для препровождения своего времени, в сложении стихов, и буде высокие, к тому ж и важные упражнения и дела (которые острой его прозорливости и бодрому попечению, при дворе великобританском[148] в характере полномочного министра ныне вверены) к тому его допускают.

В эпиграмматической

На греческом: Филетас.

На латинском: Марциал, Овен.

На французском: многие, а особливо Русо и Бурсо.

Напоследок, тем я за потребно рассудил окончить сей мой «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», что господин Боало Депро, лучший стихотворец и славный сатирик французский, написал, сердяся на слагателей стихов своего народа, которые не знали в том ни складу ни ладу и которые думали (буде в конце одной строки напишут, например, лавку, а в конце другой приведут счастливо булавку), что стихи слагали, в оной речи, которую он стихами сочинил к государю своему Людовику XIV, королю французскому:

Mais je ne puis souffrir, qu'un esprit de travers,

qui pour rimer des mots, pense faire des vers.

To есть:

He могу сего терпеть, кто, еще не кстати,

в рифму строки приводя, мнит стихи слагати.

<1735>

Источник: Тредиаковский В. К. Избранные произведения / Вст. ст. и подг. текста Л. И. Тимофеева. М.-Л.: Сов. писатель, 1963. (Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание.) С. 365-420, прим. 530-536.

Примечания:Впервые — отдельное издание, СПб., 1735. Вошло в переработанном виде в изд. 1752 г., под заглавием «Способ к сложению российских стихов, против выданного в 1735 годе исправленный и дополненный».

[1] Поэма о потерянии рая — «Потерянный рай» (1667) Д. Мильтона.
[2] Максимовская — грамматика Мелетия Смотрицкого. В издании грамматики 1648 г. имя автора не упоминается, но в предисловии многократно повторяется имя Максима Грека, что и дало повод назвать грамматику Максимовской.
[3] Количественную. Мелетий Смотрицкий утверждал, будто славянским языкам свойственно различие гласных по долготе (одни гласные он называл долгими, другие краткими) и на этом основании пытался строить русский стих по закономерностям античного стихосложения.
[4] Смеющимся Демокритом. Так называли древнегреческого философа Демокрита из Абдеры (ок. 460 — ок. 370 до н. э.) в противоположность якобы пессимистическому, «вечно плачущему» Гераклиту из Эфеса (ок. 530—470 до н. э.).
[5] Меры и падения — т. е. стихотворного размера. Звание — т. е. термин. Двугласный. Тредиаковский считал йотированные буквы дифтонгами (двугласными). Звон — здесь: звучание.
[6] Разум — здесь: мысль (предложения).
[7] Стопа за стопу вяжется — т. е. после одной стопы начинается в том же слове другая стопа.
[8] Нечётку — нечетное количество.
[9] Речение, в котором находится пресечение и т. д. Речь идет о том, что цезура не должна искусственно разрывать смысл и грамматические связи в предложении.
[10] Ни в своем знаменовании, ни за возносительные — т. е. ни в качестве союза, ни в качестве относительного местоимения.
[11] Стиха, в сапфической строфе обще адоническим называемого. Адонический пятисложный стих состоит из дактиля и хорея (или спондея), обычно употребляется как последний стих в сапфической разностопной строфе (названа так по имени греческой поэтессы Сапфо, VII — VI в. до н. э.). В русское стихосложение эту строфу вводил Симеон Полоцкий.
[12] В тот образ — ввиду того.
[13] Некоторых правила — правила некоторых (господ).
[14] Нежно мудруя — скудно рассуждая (польск. nędznie — скудно, бедно).
[15] Смешенная рифма — соединение в строфе мужских и женских рифм (перекрестных или опоясанных).
[16] Фенелон — Франсуа де Салиньяк де ла Мот Фенелон (1651—1715) был одним из предшественников французского Просвещения.
[17] Новым эксаметром — т.е. шестистопным хореем (в соответствии с новым силлабо-тоническим принципом стихосложения).
[18] Прóста сéрдца быть тебя речь и всё б казало — т. е. пусть речь и все остальное показывает тебя простым, чистосердечным.
[19] Страждет... напасть — переживает беду.
[20] Барро Жак Балле (1602 — 1673) — французский писатель.
[21] Тем фениксом назваться и т. д. Буало в своем «Поэтическом искусстве» говорит, что сонет чрезвычайно труден, и поэтому никому из поэтов не удалось еще создать в этом жанре феникса, т. е. нетленного произведения.
[22] Вошло в переработанном виде в изд. 1752 г., под названием «Сонет с славного французского де Барова «Grand Dieu! que tes jugements».
[23] Тако... человек зол дольны — т. е. такой грешный человек. Довольны — здесь: велики, многочисленны.
[24] Tu славно — послужит твоей славе.
[25] Рази... противна противный — т. е. рази непокорного как врага.
[26] Христова кровь щедро покрывает. По Евангелию, муки и смерть Христа были искуплением человеческих грехов.
[27] Рифмы... непрерывные — смежные рифмы.
[28] В особливом разуме — в особом, другом смысле.
[29] Воатюр — Венсан Вуатюр (1598 — 1648), французский поэт, представитель салонной, прециозной литературы.
[30] Просто поздравлять тебя и т. д. — т. е. думаю, что лучше просто, но от сердца и души поздравлять тебя, несравненная Анна, с днем рождения, так как я не умею сочинять пышных речей.
[31] Что ж те больше говорят, здравствуй, как, рожденна? — т. е. что те могут сказать больше, чем: «Здравствуй (процветай), рожденная» (т. е. та, чей день рождения празднуется).
[32] Не без закрышек и не без отверниц — т. е. полуприкрыто, иносказательно.
[33] Аполлинствование — здесь: возвышенный поэтический слог.
[34] Projicit ampullas et sesquipedalia verba — цитата из «Науки поэтики» Горация. Дедикация (в изд. 1735 г. опечатка «декация») — посвящение.
[35] У Овидия в эпистолах от героинь. Книга древнеримского поэта Овидия Назона (43 до н. э.— 17 н. э.) «Героиды» написана в форме элегических посланий, в которых женщины рассказывают о несчастной или утраченной любви.
[36] Аполлин — Аполлон.
[37] Девяти парнасских сестр — девяти муз.
[38] Геликон—гора в Греции, посвященная Аполлону и музам.
[39] Пермесска звона — т. е. поэзии. Река Пермесс, текущая с горы Геликон, посвящена была Аполлону и музам.
[40] Улиссов... поход — странствия Одиссея.
[41] Цирцеса — волшебница Цирцея, пленившая Одиссея и препятствовавшая его возвращению на родину.
[42] Эней — герой поэмы Вергилия «Энеида».
[43] Галл, Проперций и Тибулл — римские поэты I века до н. э., так называемого «золотого века» римской литературы.
[44] Теренций, Плавт (III—II в. до н. э.) — древнеримские комедиографы.
[45] В сокке — т. е. в комедии; у древних римлян сокк (soccus) — обувь комических актеров.
[46] Сенека — древнеримский драматург (между 6 и 3 до н. э. — 65 н. э.) — автор трагедий «Федра», «Медея» и др.
[47] В котурне — т. е. в трагедии; котурны — обувь трагических актеров.
[48] Марциал — древнеримский поэт (ок. 40 — ок. 102) — выдающийся мастер эпиграммы.
[49] С тевтом, ибером — с германцем и испанцем. Имеется в виду Франция, расположенная между Германией и Испанией.
[50] Варвары звалися. Юлий Цезарь в «Записках о Галльской войне» называет варварами галлов, живших на территории теперешней Франции и враждовавших с Римом.
[51] Два Корнелия — Пьер Корнель (1606—1684), один из создателей французского классицизма, «отец французской трагедии», как его тогда называли, и его брат Тома Корнель (1625—1709), автор многих трагедий и комедий; оба члены французской Академии.
[52] Рацин — Расин.
[53] Реньние — Матюрен Ренье (1573—1613), французский поэт-сатирик.
[54] Молиер — Мольер.
[55] Был Виргилия Скарон осмеять шутливый. Поль Скарон (1610—1660) — французский писатель; написал бурлескную поэму «Вергилий наизнанку».
[56] Молодой... Волтер — Вольтер; в его раннем творчестве (трагедия «Эдип», поэма «Генриада» и др.) были еще сильны традиции классицизма.
[57] Де ла Фонтен — Лафонтен.
[58] Малгерб — Франсуа де Малерб (1555—1628), французский поэт, прославился как автор панегирических произведений.
[59] Фонтенель Бернар ле Бовье (1657—1757) — французский поэт и ученый, с 1699 г. непременный секретарь Академии наук.
[60] Воатюр — Венсан Вуатюр (1598 — 1648), французский поэт, представитель салонной, прециозной литературы.
[61] В рондé — в жанре рондо.
[62] Русо — Жан Батист Руссо (1670—1741), французский поэт-классицист.
[63] Филиппики — обличительные речи. Название происходит от выступлений древнегреческого оратора Демосфена против Филиппа II.
[64] Были, в том исправны — т. е. были усердны, смелы в поэзии.
[65] Сапфо — греческая поэтесса, VII — VI век до н.э..
[66] Девица Скудерú — мадемаузель Мадлен де Скюдери (1607—1701), французская писательница, хозяйка известного литературного салона, где ее называли «новой Сафо».
[67] Де ла Сюза — де ла Сюз (1618—1673), французская поэтесса.
[68] Воды... касталийски (греч. миф.) — т. е. воды из Кастальского источника на Парнасе, источника вдохновения.
[69] Тасс — Торквато Тассо (1544—1595), итальянский поэт, автор поэмы «Освобожденный Иерусалим».
[70] Милтон — Джон Мильтон (1608—1674), английский поэт, автор поэм «Потерянный рай», «Возвращенный рай».
[71] Лопе — Лопе де Вега.
[72] Юнкер Готлоб-Фридрих-Вильгельм (1702—1746) — академик, профессор по кафедре поэзии, сочинитель стихов (на немецком языке) по случаю придворных праздников и т. п. Ода Тредиаковского на взятие Гданьска (1734), поднесенная Бирону, была напечатана на русском и немецком языках. Немецкий перевод был сделан Юнкером. В «Рассуждении об оде вообще», приложенном к оде о взятии Гданьска, Тредиаковский писал: «Оду, которую я сочинил... преискуснейший из лирических пиит немецкого народа, то есть господин Юнкер, в Санктпетербургскои императорской Академии наук публичный профессор, благоволил перевесть на немецкий язык... Я не сомневаюся, чтоб перевод немецкий по всему краснее и осанковатее, ведая искусство, через пять-шесть од, господина Юнкера, не был моего подлинного сочинения…». Перепечатывая оду в изд. 1752 г, Тредиаковский изъял эти отзывы.
[73] Кениг Иоганн Ульрих (1688—1744] — придворный поэт в Дрездене.
[74] Амфионской — т. е. поэзии Амфиона. Амфион фивийский (греч. миф.) — строитель Фив. Камни сами укладывались в городскую стену под действием волшебной игры и пения Амфиона.
[75] Каниц Фридрих-Людвиг (1654 — 1699) — немецкий лирический поэт.
[76] Бессер Иоганн (1654—1729) — немецкий дипломат и придворный поэт.
[77] Неймейстер Эрман (1671 — 1756) — немецкий пастор и религиозный поэт.
[78] Шмолк — Веньямин Шмольк (1672—1737), немецкий писатель, автор духовных песен и проповедей.
[79] Брокс — Бартольд-Генрих Брокес (1680—1747), немецкий поэт.
[80] Триллер Даниэль-Гильом (1695—1782) — немецкий писатель.
[81] Гинтер — Иоганн-Христиан Гюнтер (1695—1723), немецкий поэт.
[82] Нейкирх Вениамин (1665—1729) — немецкий поэт.
[83] Опиц, Мартин (1597—1639) — немецкий придворный поэт и теоретик классицизма. Опиц обосновал переход немецкой поэзии от силлабического стиха к тоническому, за что Тредиаковский и называет его обновителем и отцом стиха. Роль Опица особенно импонировала Тредиаковскому, автору «Нового и краткого способа…».
[84] Не числ. В основе силлабического стихосложения лежит количество слогов в стихе.
[85] Новых! поистине так. Здесь и далее Тредиаковский утверждает силлабо-тоническую систему стихосложения.
[86] Падение… звон — безударные и ударные слоги.
* Пресечение (примечание В.Тредиаковского).
[87] Обегая в них трудность всю афинску и т. д. Древнегреческая поэзия опиралась в своей метрике на различие долгих и кратких слогов, что русскому языку несвойственно.
[88] Выгнав мерзкий перенос. Перенос, или enjambement, характерная черта силлабического стиха, в силлабо-тоническом стихе употребляется сравнительно редко.
[89] Точно — здесь: свойственно по природе.
[90] Известный — здесь: извещенный, осведомленный.
[91] В сильнейший... пременится — станет еще сильнее.
[92] Менится... в преславно — становится еще более славным.
[93] Об Августе — об императрице. Здесь Тредиаковский, упоминая о поэме Вергилия, сравнивает Анну с римским императором Августом, воспетым Вергилием.
[94] Flebilis indignos Elegeia — цитата из «Песен любви» Овидия (кн. 3, элегия 9, ст. 3—4).
[95] Элегий Филетасовых. Филетас (ум. ок 290 до н. э.) — греческий поэт и критик.
[96] Элегия развивает содержание более раннего стихотворения «Плач одного любовника, разлучившегося со своей милой, которую он видел во сне».
[97] Слезны... течи — потоки слез.
[98] Оныя о той — т. е. памяти об Илидаре.
[99] Любви в туке — здесь: в избытке любви.
[100] И связав в пучки пестря складны чрез затеи — связывая в затейливо пестрые и красивые букеты.
[101] Линточку — возможно, опечатка, вместо: ленточку.
[102] Чинит — здесь: представляет.
[103] Нет, чтоб ею возмогло всех в вещах быть власно — невозможно, чтобы она сама была во всех вещах.
[104] Думав правдою то быть — Думая, что это правда, явь.
[105] Учинило... пробужденна — пробудило.
[106] Мягкосердныя... сын богини — Купидон (Купидин), сын Венеры.
[107] Всяка без урону — без всякого урона; т. е.: ничего не упустив.
[108] Вошло в переработанном виде в изд. 1752 г., под заглавием: «Ода II. Похвалы цветку розе».
[109] Тщалась искусить — т е. хотела попробовать (живопись).
[110] Чрез свои кармины — т. е. своими алыми красками.
[111] Оку токмо в вид одному приметна — т. е. воспринимается одним зрением (речь идет о живописи в противоположность розе).
[112] Весь особный — совсем не тот, другой.
[113] Коль разный — насколько различен.
[114] Злат железна коль есть металл дражайший — насколько золотой металл дороже железного.
[115] Вошло в переработанном виде в изд. 1752 г., где силлабический стих заменен силлабо-тоническим (четырехстопным ямбом).
[116] Чудовище свирепо, мерзко и т. д. Здесь ложь изображена в виде адского пса Цербера (греч. миф.).
[117] Тоя сильняе — т. е. сильнее той (правды).
[118] Рáза — т. е. рана, от «разить», поражать; раз — удар. (В изд. 1752 г.: «О! язва, раз благополучный»).
[119] Восклицаниями сипеют — от восклицаний хрипнут.
[120] Только одну имеет рифму — отличается от прозы лишь рифмой (и не имеет стоп).
[121] Дух, человеческий. Речь идет о дыхании при произношении стихов.
[122] Стопа наша не может состоять, как токмо из двух слогов. Впоследствии Тредиаковский признал возможность трехсложной стопы в русском стихосложении, в частности, его «Тилемахида» написана дактило-хореическим гекзаметром.
[123] Гиперкаталектичеством — т. е. наличием лишнего слога или слогов в конце последней стопы.
[124] Вошло в переработанном виде в изд. 1752 г., где силлабический стих заменен силлаботоническим (четырехстопным хореем), произведены сокращения и дано новое заглавие: «Песнь на Новый 1732 год». Пекарский отмечает, что дата «Новый 1732 год» Тредиаковским была указана ошибочно, так как «только в половине января этого года императрица Анна и двор переехали из Москвы в Петербург» (т. 2, стр. 38). Очевидно, следует считать правильным другое указание Тредиаковского. В отдельном издании «Оды торжественной о сдаче города Гданска» (1734 г.) Тредиаковский сообщал: «„Строфы”, песнию от меня названные, сочинил я поздравительные новым годом, на голос положенные и петые пред ее императорским величеством Анною Иоанновною, самодержицею всероссийскою, всемилостивейшею нашею государынею, в самый первый день 1733 года, которые начинаются чрез: „Новый год начинаем, Радость все ощущаем”».
[125] Богом данны — данной богом.
[126] В первых здравие цело и т. д. — т е. желаем прежде всего здоровья на много лет.
[127] Худо явится грубо — т. е. зло, порок станут всем явны.
[128] Жить имеет в нас тая — т. е. в нас будет жить любовь.
[129] Трона... одесную — справа от трона.
[130] Смыслу... подсудна — подчиняющаяся разуму.
[131] Тверда церковь — ортодоксальная православная церковь.
[132] Министры советны — т. е. кабинет-министры. При Петре I верховным государственным учреждением был Сенат, после смерти Петра I — Верховный тайный совет. Вступив на престол на условиях, предложенных «верховниками», Анна Иоанновна разорвала кондиции (условия) «верховников» и уничтожила Верховный тайный совет. Слова Тредиаковского «министры советны» надо понимать в смысле «советники». После дворцового переворота 1741 г. Сенату были возвращены все права, установленные при Петре I. Поэтому в издании 1752 г. Тредиаковский заменил строки о министрах следующими неопределенными словами:

И синклита тверд совет,

Дивен чрез великий свет...
[133] Дело чище, неж в Хинах. Богатые подарки, полученные императрицей Анной из Китая в 1731 г. и 1732 г., поразили всех тонкостью и искусностью работы. В ответ были посланы в Китай русские дары.
[134] Американски роды. Речь идет о начале торговли России с Америкой.
[135] Счастие будет вечно Счастливей непресечно — т. е. счастье будет вечно и непрерывно возрастать.
[136] Короткая поэма — короткое стихотворение.
[137] Воспевая новую императорскую аудиенц-залу, Тредиаковский сравнивает ее с прославленными сооружениями древности. Цифры 1—7, поставленные Тредиаковским, напоминают, что это и есть «семь чудес света». М. В. Ломоносов, уезжая за границу, взял с собою книгу Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» и, как показывают пометки на полях книги, внимательно изучил ее (об этом свидетельствует и знаменитое «Письмо о правилах российского стихотворства», присланное Ломоносовым из Фрейбурга в 1739 г.). Относительно «Мадригала» Ломоносов заметил на полях: «Переведен из Марцияла, только персона и вещь переменена. Martialis Lib. 1, ер. 1». (M В. Ломоносов. Соч., т. 3. М., 1895, примеч., стр. 10).
[138] Мемфийски — египетские.
[139] Стены ассирийски — т. е. «висячие сады Семирамиды» в Вавилоне.
[140] Царя томб высок Мавзола — гробница царя Мавзола в г. Галикарнасе (Малая Азия), разрушенная землетрясением и средневековыми завоевателями. Позже название «мавзолей» стало нарицательным. Томб (франц. tombe) — надгробный камень, могила.
[141] Честь… Диане. Имеется в виду знаменитый храм Артемиды (Дианы) в Эфесе.
[142] Фарос светящий — Александрийский маяк на о. Фаросе около устья Нила.
[143] Делск... кумир... Аммонов — статуя Зевса в Олимпии работы Фидия (V в. до н. э.). Делск — т. е. относящийся к периоду Делосского союза, который объединял в V в. до н. э. большинство греческих городов под руководством Афин. Аммон — верховное божество в Египте, отождествленное греками с Зевсом.
[144] Родского... Колосса — Колосса Родосского, гигантской статуи бога солнца Гелиоса на о. Родосе.
[145] Света но всего — но всего света, т. е. всемирная. Эпиграмма на человека, который, вышед в честь, так начал бы гордиться, что прежних своих равных другое пренебрегал бы.
[146] Будь вин жаль — если (тебе) жалко вина.
[147] Умереть не имеющему автору. Тредиаковский называет здесь бессмертным поэта А. Д. Кантемира.
[148] При дворе великобританском. Кантемир был в это время русским послом в Лондоне.

Главная страница

Нет комментариев.

Оставить комментарий: