Суббота
Уехали они, уехали друзья души моей в одиннадцать часов поутру...
Я в след за отдаляющеюся каретою устремлял падающие против воли
моей к земле взоры. Быстро вертящиеся колеса тащили меня своим вихрем
в след за собою, — для чего, для чего я с ними не поехал?..
По обыкновению моему, пошел я к отправлению моей должности. В
суете и заботе, не помышляя о себе самом, я пребыл в забвении, и
отсутствие друзей моих мне было нечувствительно. Второй уже час;
я возвращаюсь домой; сердце бьется от радости: облобызаю возлюбленных.
Двери отворяются, — никто навстречу ко мне не выходит. О, возлюбленные
мои! вы меня оставили. — Везде пусто — усладительная тишина! вожделенное
уединение! у вас я некогда искал убежища; в печали и унынии вы были
сопутники, когда разум преследовать тщился истине; вы мне теперь
несносны! —
Не мог я быть один, побежал стремглав из дома и, скитаясь долго
по городу без всякого намерения, наконец, возвратился домой в поту
и усталости. — Я поспешно лег в постелю и — о блаженная бесчувственность!
едва сон сомкнул мои очи, — друзья мои представились моим взорам
и, хотя спящ, я счастлив был во всю ночь: ибо беседовал с вами.
Воскресение
Утро прошло в обыкновенной суете.
Я еду со двора, еду в дом, где обыкновенно бываю с друзьями моими.
Но — и тут я один. Грусть моя, преследуя меня безотлучно, отнимала
у меня даже нужное приветствие благопристойности, делала меня почти
глухим и немым. С тягостию несказанною себе самому и тем, с коими
беседовал, препроводил я время обеда; спешу домой. — Домой? Ты паки
один будешь, — пускай один, но сердце мое не пусто, и я живу не
одною жизнию, живу в душе друзей моих, живу стократно.
Мысль сия меня ободрила, и я возвращался домой с веселым духом.
Но я один, — блаженство мое, воспоминание друзей моих было мгновенно,
блаженство мое было мечта. Друзей моих нет со мною, где они? Почто
отъехали? Конечно, жар дружбы их и любови столь мал был, что могли
меня оставить! — Несчастной! что ты произрек? Страшись! Се глагол
грома, се смерть благоденствия твоего, се смерть твоей надежды!
— Я убоялся сам себя — и пошел искать мгновенного хотя спокойствия
вне моего существа.
Понедельник
День ото дня беспокойствие мое усугубляется. На одном часе сто
родится предприятий в голове, сто желаний в сердце, и все исчезают
мгновенно. — Ужели человек толико раб своея чувствительности, что
и разум его едва сверкает, когда она сильно востревожится? О гордое
насекомое! дотронись до себя и познай, что ты и рассуждать можешь
для того только, что чувствуешь, что разум твой начало свое имеет
в. твоих пальцах и твоей наготе. Гордись своим рассудком, но прежде
воспряни, чтобы острие тебя не язвило и сладость тебе не была приятна.
Но где искать мне утоления хотя мгновенного моей скорби? Где?
Рассудок вещает: в тебе самом. Нет, нет, тут—то я и нахожу пагубу,
тут скорбь, тут ад; пойдем. — Стопы мои становятся тише, шествие
плавнее, — войдем в сад, общее гульбище, — беги, беги, несчастный,
все скорбь твою на челе твоем узрят. — Пускай; — но какая в том
польза? Они соболезновать с тобою не будут. Те, коих сердца сочувствуют
твоему, от тебя отсутственны. — Пойдем мимо. —
Собрание карет — позорище, играют Беверлея, — войдем. Пролием
слезы над несчастным. Может быть моя скорбь умалится. — Зачем я
здесь?.. Но представление привлекло мое внимание и прервало нить
моих мыслей.
Беверлей[1] в темнице — о! колико тяжко быть обмануту теми, в которых
полагаем всю надежду! — он пьет яд — что тебе до того? — Но он сам
причина своему бедствию, — кто же поручится мне, что и я сам себе
злодей не буду?* Исчислил ли кто,
сколько в мире западней? Измерил ли кто пропасти хитрости и пронырства?..
Он умирает... но он бы мог быть счастлив; — о! беги, беги. — По
счастию моему запутавшиеся лошади среди улицы принудили меня оставить
тропину, по которой я шел, разбили мои мысли. — Возвратился домой;
жаркой день, утомив меня до чрезвычайности, произвел во мне крепкой
сон.
Вторник
Спал я очень долго, — здоровье мое почти расстроилось. Насилу
мог встать с постели, — лег опять, — заснул, спал почти до половины
дня, — пробудился, едва голову мог приподнять, — должность требует
моего выезда, — невозможно, но от оного зависит успех или неудача
в делопроизводстве, зависит благосостояние или вред твоих сограждан,
— напрасно. Я в такой почти был бесчувственности, что если бы мне
пришли возвестить, что комната, в которой я лежал, скоро возгорится,
то я бы не шевельнулся. — Пора обедать, — нечаянной приехал гость.
— Присутствие его меня выводило почти из терпения. Он просидел у
меня вплоть до вечера... и, подивитесь, скука разогнала несколько
мою грусть, — сбылася со мною сей день пословица Русская: выбивать
клин клином.
Среда
Волнение в крови моей уменшилось, — я целое утро просидел дома.
Был весел, читал, — какая нечаянная перемена! что тому причиною?
О, возлюбленные мои! я читал живое изображение того, что ежечасно,
ежемгновенно происходит, когда вы со мною. — О мечта, о очарование!
почто ты не продолжительно? — Зовут обедать — мне обедать? С кем?
одному! — нет — оставь меня чувствовать всю тяжесть разлуки — оставь
меня. Я хочу поститься. Я им принесу в жертву... почто ты лжешь
сам себе? Нет никакого в том достоинства. Желудок твой ослабел с
твоими силами и пищи не требует, — пойдем, — едва в целой день мог
я совершить столько пути, сколько в другое время совершаю один час,
— возвратимся, — я лежу в постеле, — бьет полночь. О, успокоитель
сокрушений человеческих! где ты? Почто я казнюся? Почто лишен тебя?
— Едва заснул на рассвете.
Четверток
Благая мысль, — исполним ее, — зашел в лавочку, купил два апельсина
и крендель, — пойдем: куда, несчастной? В Волкову деревню.[2]
— —
На месте сем, где царствует вечное молчание, где разум затей больше
не имеет, ни душа желаний, поучимся заранее взирать на скончание
дней наших равнодушно, — я сел на надгробном камне, вынул свой запасной
обед и ел с совершенным души спокойствием; — приучим заранее зрение
наше к тленности и разрушению, воззрим на смерть, — нечаянный хлад
объемлет мои члены, взоры тупеют. — Се конец страданию, — готов...
мне умирать? — Да не ты ли хотел приучать себя заблаговременно к
кончине? Не ты ли сие мгновение хотел ознакомиться?.. мне умирать?
Мне, когда тысячи побуждений существуют, чтобы желать жизни!.. Друзья
мои! вы, может быть, уже возвратилися, вы меня ждете; вы сетуете
о моем отсутствии, — и мне желать смерти? Нет, обманчивое чувствие,
ты лжешь, я жить хочу, я счастлив. — Спешу домой, — бегу, — но нет
никого, никто меня не ждет. Лучше бы я там остался, там бы препроводил
ночь...
Пятница
Велел себя возить, — обедал безо вкуса. —
Ничто не помогает, — уныние, беспокойствие, скорбь, о как близко
отчаяние! но на что толико грустить? еще два дни, — и они, они будут
со мною, — два дни, — о ты, что можешь разлуку с друзьями души моей
исчислить временем, о ты, злодей, варвар, змий лютый! Прочь толикое
хладнокровие, — во мне сердце чувствует, а ты рассуждаешь. –
Едва я уснул... О возлюбленные мои! я вас вижу, — вы все со мною,
сомневаться мне в том не должно, прижмите меня к своему сердцу,
почувствуйте, как мое бьется, — но что! вы меня отталкиваете! вы
удаляетесь, отворачивая взорываши! о пагуба, о гибель! се смерть
жизни, се смерть души. — Куда идете, куда спешите? или не узнаете
меня, меня, друга вашего? друга... Постойте... мучители удалились,
— пробудился. Вон беги, удаляйся, — се разверста пропасть, — они,
они меня в нее ввергают, — оставили, — оставь их, будь мужествен.
— Кого? друзей моих? Оставить? Несчастной! они в твоей душе.
Суббота
Утро прекрасное, — кажется, природа обновилась, — все твари веселее,
— да веселье возраждается в душе моей. Возлюбленные мои возвратятся
завтра, — завтра! год целой. Изготовим для них обед, — тут они сядут.
Я сяду с ними, о веселие! о надежда! — но их еще здесь нет. Завтра
будут они, завтра сердце мое не одно будет биться, — а если не возвратятся
— вся кровь остановляется, — какое сомнение! Прочь, прочь, я счастлив
быть хочу, я хочу быть блажен, о нетерпение! о колико солнце путь
свой лениво совершает, — ускорим его шествие, осмеем его завистливость,
уснем, — я лег в постелю до заката, заснул, и пробудился.
Воскресение
До восхождения солнца, — о вожделенной день, о день блаженный!
скончалося заранее мое терзание. Настлал приятный час. Друзья мои!
сегодня, сегодня я вас облобызаю.
Пообедал я немного, — ускорим свидание наше, — ускорим, — о если
им толико же скучно, как мне? О если бы они могли иметь отзвон моего
терзания в душах своих, колико приятно будет для них зреть меня
несколько часов прежде, — поедем им навстречу, — чем скорее поеду,
тем скорее их увижу; в сей льстящей надежде не видал я, как доехал
до почтового стана. —
Девятый час, — они еще не едут, может быть какое препятствие,
— подождем. Никто не едет. — Чьим верить словам возможно, когда
возлюбленные мои мне данного слова не сдержали? Кому верить на свете?
Все миновалось, ниспал обаятельный покров утех и веселий; — оставлен.
Кем? Друзьями моими, друзьями души моей! Жестокие, ужели толико
лет сряду приветствие ваше, ласка, дружба, любовь были обман? —
Что изрек? несчастной! А если какая непреоборимая причина положила
на сей день препятствие свиданию вашему? Какое хуление! страшись,
чтобы не исполнилось! о горесть! о разлука! почто, почто я с ними
расстался? Если они меня забыли, забыли друга своего, — о смерть!
приди, вожделенная, — как можно человеку быть одному, быть пустыннику
в природе!
Но они не едут, — оставим их, — пускай приезжают когда хотят!
приму сие равнодушно, за холодность их заплачу холодностию, за отсутствие
отсутствием, — возвратимся в город; — несчастной, ты будешь один;
— пускай один; — но кто за мною едет вослед? Они, — нет, их окаменелые
сердца чувствительность потеряли; забыли они свое обещание сегодня
возвратиться; забыли, что я им поеду во сретение; забыли меня. —
Пускай забывают; я их забуду...
Понедельник
Их нет, и я один! кого нет? Друзей... друзей моих? Нет друзей
на свете более, коли они друзьями моими быть не захотели; чего их
ждать? — Уедем в другой город — пускай они меня ждут; — но сегодня
поздно, — исполним завтра.
Вторник
Простите; вероломные, простите, бесчувственные, — простите...
Куда едешь, несчастный? Где может быть блаженство, если в своем
доме его не обретаешь? — Но я оставлен, — но я один, один — один!..
Карета остановилась, — выходят, — о радость! О блаженство! друзья
мои возлюбленные!.. Они!.. Они!..
Источник: А. Н. Радищев. Полное собрание
сочинений в 3-х тт. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938. Т. 1. С. 139-144,
460-462 (автор примечаний к «Дневнику одной недели» Г.А.Гуковский)
Примечания (Г.А.Гуковского):
Напечатано впервые в «Собрании оставшихся сочинений покойного Александра Николаевича
Радищева», том IV, 1811 г. Мы исправили в этом тексте одну ошибку: в главе
«Понедельник» (стр. 140) в изд. 1811 г. напечатано «Карают Беверлея»; очевидно,
что это ошибка чтения автографа вместо «играют»; и смысл и стилистический
характер текста указывают на это. «Дневник» относится к раннему периоду творчества
Радищева. Об этом, кроме общего стилистического характера и содержания повести,
говорят следующие соображения. В главе «Понедельник», к тому месту, где Радищев
говорит — «кто же поручится мне, что и я сам себе злодей не буду» кто-то,
может быть сам Радищев, сделал примечание: «Сие сбылось чрез несколько лет».
В начале повести говорится о службе автора-героя ее. В.В. Каллаш, редактор
полного собр. соч. Радищева (1907) относит «Дневник» на этих основаниях к
80-м годам, вероятно, понимая выражение радищевского примечания «чрез несколько
лет», в том смысле, какой это выражение имеет в языке XX в., т.е. через весьма
немного лет, примерно, менее десятка. Однако в языке XVIII в. слово «несколько»
понималось более широко и без сомнения могло обозначать и большее число. С
другой стороны, то место главы «Понедельник», в котором идет речь о театре,
наводит на мысль о более раннем написании повести. Постановка «Беверлея» в
Петербурге относится к 1773 г. О постановке этой пьесы в 80-х годах мы имеем
сведения, относящиеся лишь к Москве: повидимому, вне Москвы она в это время
уже не шла (см. ниже). Между тем, действие «Дневника» протекает в Петербурге.
Да и вообще, скорей всего Радищев говорил в повести о литературном и театральном
явлении, еще новом, вызывавшем споры и интерес в обществе. Таким образом мы
считаем возможным предположить, что «Дневник одной недели» мог быть написан
в 70-е годы, начиная с 1773 г. (тот факт, что Радищев женился лишь в 1775
г. не противоречит этому, так как «друзья», о которых говорится в «Дневнике»,
— вовсе не обязательно жена или дети героя, а тем более — автора). Во всяком
случае «Дневник» может быть датирован в пределах от 1773 г. до середины 80-х
годов.
«Дневник одной недели», конечно,
представляет собою не подлинный дневник Радищева, а являетея художественным
произведением, повестью, характерной для литературной позиции Радищева. «Дневник»
— одно из наиболее ярких и наиболее ранних проявлений сентиментализма в русской
литературе.
Источник: А. Н. Радищев. Полное
собрание сочинений в 3-х тт. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938. Т. 1. С. 139-144,
460-462 (автор примечаний к «Дневнику одной недели» Г.А.Гуковский)
[*] Сие сбылося чрез несколько лет.
[1]
«Беверлей» — «Буржуазная трагедия в пяти действиях... в стихах» французского
драматурга Сорена (Saurin) была поставлена в первый рая в Париже в 1768 г.
Она представляет собой переделку английской драмы Эдуарда Мура «Игрок». На
русский язык «Беверлей» был переведен И.А. Дмитревским в прозе и издан в 1773
г. в СПб. («Беверлей, Мещанская трагедия») «Обществом, старающимся о напечатании
книг», организованным Н.И. Новиковым. Общество работало в ближайшем контакте
с «Собранием, старающимся о переводе иностранных книг», для которого исполнял
литературные работы и Радищев. «Беверлей» был представлен в первый
раз в Петербурге 11 мая 1773 г. Это был один из первых опытов перенесения
на русскую сцену буржуазной драмы. «Беверлей» имел успех. Составитель «Драматического
словаря» 1787 г. пишет: «Сия трагедия часто играется на московском театре
с похвалою». Здесь же, в Москве, Новиков переиздал ее в 1787 г. В
трагедии представлен человек, подпавший под влияние ложного друга, стремящегося
к его разорению и гибели и совращающего его при помощи карт. Страсть к игре
заглушает в Беверлее все добрые наклонности. Ни жена, ни истинный друг не
могут спасти его. Он попадает в ловушку, приготовленную злодеем, он разорен,
он — в тюрьме за долги; он раскаивается; ему сообщают, что плутни злодея разоблачены
и деньги будут возвращены ему, Беверлею: но уже поздно; он принял яд и умирает,
завещая своему сыну ненависть к игре.
[2] «Внутри пределов города находится еще русская деревня
Волково на Черной речке, а близь оной большое кладбище... «(ныне Волково кладбище).
«Описание... Санктпетербурга... сочинение И.Г. Георги», пер. П. Безака, СПб.,
1794, стр. 131.
|