Человеколюбие, без сомнения, заставило Цицерона хвалить старость: однако ж не думаю, чтобы трактат его в самом деле утешил старцев: остроумию легко пленить разум, но трудно победить в душе естественное чувство.

Можно ли хвалить болезнь? а старость сестра ее. Перестанем обманывать себя и других; перестанем доказывать, что все действия натуры и все феномены ее для нас благотворны, - в общем плане, может быть; но как он известен одному богу, то человеку и нельзя рассуждать о вещах в сем отношении. Оптимизм есть не философия, а игра ума: философия занимается только ясными истинами, хотя и печальными; отвергает ложь, хотя и приятную. Творец не хотел для человека снять завесы с дел своих, и догадки наши никогда не будут иметь силы удовлетворения. - Вопреки Жан-Жаку Руссо, младенчество, сие всегдашнее борение слабой жизни с алчною смертию, должно казаться нам жалким; вопреки Цицерону, старость печальна; вопреки Лейбницу и Попу, здешний мир остается училищем терпения. Недаром все народы имели древнее предание, что земное состояние человека есть его падение или наказание: сие предание основано на чувстве сердца. Болезнь ожидает нас здесь при входе и выходе; а в середине, под розами здоровья, кроется змея сердечных горестей. Живейшее чувство удовольствия имеет в себе какой-то недостаток; возможное на земле счастье, столь редкое, омрачается мыслию, что или мы оставим его, или оно оставит нас.

Одним словом, везде и во всем окружают нас недостатки. Однако ж слова благо и счастие справедливо занимают место свое в лексиконе здешнего света. Сравнение определяет цену всего: одно лучше другого - вот благо! одному лучше, нежели другому - вот счастие!
Какую же эпоху жизни можно назвать счастливейшею по сравнению? Не ту, в которую мы достигаем до физического совершенства в бытии (ибо человек не есть только животное), но - последнюю степень физической зрелости - время, когда все душевные способности действуют в полноте своей, а телесные силы еще не слабеют приметно; когда мы уже знаем свет и людей, их отношения к нам, игру страстей, цену удовольствий и закон природы, для них установленный; когда разум наш, богатый идеями, сравнениями, опытами, находит истинную меру вещей, соглашает с ней желания сердца и дает жизни общий характер благоразумия. Как плод дерева, так и жизнь бывает всего сладостнее перед началом увядания.
Сия истина доказывает мне благородство человека. Если бы умная нравственность была случайною принадлежностию существа нашего (как некоторые утверждали) и только следствием общественных связей, в которые мы зашли, уклонясь от путей натуры, то она не могла бы своими удовольствиями заменить для нас живости и пылкости цветущих дней молодости; не только заменять их, но и несравненно возвышать цену жизни: ибо человек за тридцать пять лет, без сомнения, не пылает уже так страстями, как юноша, а в самом деле может быть гораздо его счастливее.

В сие время люди по большей части бывают уже супругами, отцами и наслаждаются в жизни самыми вернейшими радостями: семейственными. Мы ограничиваем сферу бытия своего, чтобы не бегать вдаль за удовольствиями; перестаем странствовать по туманным областям мечтания; живем дома, живем более в самих себе, требуем менее от людей и света; менее огорчаемся неудачами, ибо менее ожидаем благоприятных случайностей. Жребий брошен: состояние избрано, утверждено; стараемся возвеличить его достоинство пользою для общества; хотим оставить в мире благодетельные следы бытия своего; воспитание детей, хозяйство, государственные должности обращаются для нас в душевное удовольствие, а дружба и приязнь в сладкое отдохновение... Поля, нашими трудами обогащенные, садик, нами обработанный, земледельцы, нас благодарящие, лица домашних спокойные, сердца их, к нам привязанные, радуют мирную душу опытного человека более, нежели сии шумные забавы, сии признаки воображения и страстей, которые обольщают молодость. Здоровье, столь мало уважаемое в юных летах, делается в летах зрелости истинным благом; самое чувство жизни бывает гораздо милее тогда, когда уже пролетела ее быстрая половина... так остатки ясных осенних дней располагают нас живее чувствовать прелесть натуры; думая, что скоро все увянет, боимся пропустить минуту без наслаждения!.. Юноша неблагодарен: волнуемый темными желаниями, беспокойный от самого избытка сил своих, с небрежением ступает он на цветы, которыми природа и судьба украшают стезю его в мире; человек, искушенный опытами, в самых горестях любит благодарить небо со слезами за малейшую отраду.

В сие же время действует и торжествует гений... Ясный взор на мир открывает истину, воображение сильное представляет ее черты живо и разительно, вкус зрелый украшает ее простотою, и творения ума человеческого являются в совершенстве, и творец дерзает наконец простирать руку к потомству, быть современником веков и гражданином вселенной. Молодость любит в славе только шум, а душа зрелая - справедливое, основательное признание ее полезной для света деятельности. Истинное славолюбие не волнует, не терзает, но сладостно покоит душу среди монументов тления и смерти, открывая ей путь бессмертия талантов и разума: мысль утешительная для существа, которое столько любит жить и действовать, но столь недолговечно своим бытием физическим!

Дни цветущей юности и пылких желаний! не могу жалеть о вас. Помню восторги, но помню и тоску свою; помню восторги, но не помню счастия; его не было в сей бурной стремительности чувств к беспрестанным наслаждениям, которые бывают мукою; его нет и теперь для меня в свете - но не в летах кипения страстей, а в полном действии ума, в мирных трудах его, в тихих удовольствиях жизни единообразной, успокоенной, хотел бы я сказать солнцу: остановися! если бы в то же время мог сказать и мертвым: восстаньте из гроба!