Максим Горький Песня о Соколе

     Море - огромное, лениво вздыхающее у берега, - уснуло и неподвижно в 
дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с 
синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых 
облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что 
небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут 
неугомонные волны, сонно всползая на берег.
    Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими 
взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их 
округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.
    Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали 
черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, 
заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены - все звуки, которые нарушают 
тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще 
скрытой за горными вершинами.
    - А-ала-ах-а-акбар!.. - тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский 
чабан, высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.
    Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, 
одетого тенью, поросшего мхом, - у камня печального, хмурого. На тот бок его, 
который обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими 
камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. 
Пламя нашего костра освещает его со стороны, обращенной к горе, оно 
вздрагивает, и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, 
бегают тени.
    Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в 
том настроении, когда все кажется прозрачным, одухотворенным, позволяющим 
проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме 
желания думать.
    А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят 
пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более 
повышенная и шаловливая нота - это одна из волн, посмелее, подползла ближе к 
нам.
    Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную 
даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка 
съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в 
мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он 
говорит с морем:
    - Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? 
Может, он - вот в этой пене... И те серебряные пятна на воде, может, он же... 
кто знает?
    Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются 
небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и 
теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу, на 
берег и камень, у которого мы лежим.
    - Рагим!.. Расскажи сказку... - прошу я старика.
    - Зачем? - спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.
    - Так! Я люблю твои сказки.
    - Я тебе всё уж рассказал... Больше не знаю... - Это он хочет, чтобы я 
попросил его. Я прошу.
    - Хочешь, я расскажу тебе песню? - соглашается Рагим.
    Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить 
своеобразную мелодию песни, он рассказывает.


    I

    "Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и 
глядя в море.
    Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны 
внизу о камень...
    А по ущелью, во тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя 
камнями...
    Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито 
воя.
    Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, 
в крови на перьях...
    С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о 
твердый камень...
    Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три 
минуты...
    Подполз он ближе к разбитой птице, и прошипел он ей прямо в очи:
    - Что, умираешь?
    - Да, умираю! - ответил Сокол, вздохнув глубоко. - Я славно пожил!.. Я 
знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так 
близко!.. Эх ты, бедняга!
    - Ну что же - небо? - пустое место... Как мне там ползать? Мне здесь 
прекрасно... тепло и сыро!
    Так Уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.
    И так подумал: "Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все 
прахом будет..."
    Но Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел 
очами...
    Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло 
гнилью.
    И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:
    - О, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам 
груди и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..
    А Уж подумал: "Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он 
так стонет!.."
    И предожил он свободной птице: "А ты подвинься на край ущелья и вниз 
бросайся. Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей 
стихии".
    И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по 
слизи камня.
    И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и - 
вниз скатился.
    И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, 
теряя перья...
    Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
    А волны моря с печальным ревом о камень бились... И трупа птицы не видно 
было в морском пространстве...


    II

    В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.
    И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.
    - А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем 
такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им 
там ясно? А я ведь мог бы узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.
    Сказал и - сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой 
лентой блеснул на солнце.
    Рожденный ползать - летать не может!.. Забыв об этом, он пал на камни, но 
не убился, а рассмеялся...
    - Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она - в паденье!.. Смешные 
птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни 
в пустыне знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет 
опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть 
безумство своих желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? 
Смешные птицы!.. Но не обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! 
Я - видел небо... Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не 
разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, 
живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье - 
землей живу я.
    И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.
    Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.
    В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их 
ударов, дрожало небо от грозной песни:
    "Безумству храбрых поем мы славу!
    Безумство храбрых - вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами 
истек ты кровью... Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, 
вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, 
света!
    Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь 
живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
    Безумству храбрых поем мы песню!.."


    ... Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, 
глядя в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей... Наш 
котелок тихо закипает.
    Одна из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к 
голове Рагима.
    - Куда идешь?.. Пшла! - машет на нее Рагим рукой, и она покорно 
скатывается обратно в море.
    Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. 
Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно 
спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от 
дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу 
золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее 
ум сладким ожиданием какого-то откровения.
    Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую 
секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких 
звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят 
его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю 
бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной 
музыкой откровения...

Нет комментариев. Оставить комментарий: Ваше Имя: Email: Антибот: *   Ваш комментарий: