|
ВТОРИЧНЫЙ ЯЗЫК
— полифункциональное понятие философии постмодернизма, употребляемое в следующих
значениях: 1) В.Я. как метаязык, который в качестве «вторичного языка...
накладывается на язык первичный (язык-объект)» (Р.Барт) (см. Метаязык,
Язык-объект); 2) В.Я. как продукт деконструкции (см. Деконструкция) текста,
когда субъект «расщепляет смыслы» и в процессуальности означивания (см. Означивание)
«над первичным языком произведения он надстраивает вторичный язык, то есть
внутренне организованную систему знаков» (Р.Барт); и, наконец, 3) В.Я. как
понятие, в содержании которого фиксируется феномен неоднозначности и глубины
языковой семантики, позволяющий открывать за словарным значением слова (система
которых задает в своей однозначности «первичный язык») иные, плюрально-вариативные
пласты смысла. По оценке Рикера, «символ имеет место там,
где язык создает сложно организованные знаки и где смысл, не довольствуясь
указанием на предмет, одновременно указывает и на другой смысл, способный
раскрыться только внутри и через посредство первого смысла», и в этом парадигмальном
пространстве постмодернизм может позволить себе определение: «символ — ...
это сама множественность смыслов» (Р.Барт). Как пишет Р.Барт, «всякий читатель — если только он не позволяет цезуре
буквы запугать себя — знает об этом: разве не чувствует он, как вступает в
контакт с неким запредельным по отношению к тексту миром — так, словно
первичный язык произведения взращивает в нем какие-то другие слова и учит
говорить на неком вторичном языке?». Собственно, язык как таковой всегда
атрибутивно таит в себе возможность В.Я., ибо «представляет собой излишество...
умение человека производить несколько смыслов с помощью одного и того же слова»
(Р.Барт). Согласно постмодернистскому видению ситуации, современная лингвистика
«как раз и начинает заниматься» тем феноменом, что даже так называемый «первичный
язык» (или «язык в собственном смысле слова») реально обладает предрасположенностью
к неопределенности, «содержит гораздо больше неопределенности, чем принято
думать», хотя, разумеется, «неоднозначность практического языка — ничто по
сравнению с многосмысленностью языка литературного». Собственно, согласно
постмодернистской оценке, «если бы у слов был только один смысл — тот, который
указан в словаре, если бы вторичный язык не оказывал возмущающего, раскрепощающего
воздействия на «достоверные факты языка», не было бы и литературы» как таковой
(Р.Барт). Литературное произведение понимается постмодернизмом исключительно
в качестве открытого (см. Конструкция, Текст), и именно В.Я. является тем
механизмом, который обеспечивает эту открытость, ибо его пространство абсолютно
вариативно и плюрально, каждый раз заново конституируясь
на основе необязательных и ситуативных аллюзий: «любая эпоха может воображать,
будто владеет каноническим смыслом произведения, однако достаточно немного
раздвинуть границы истории, чтобы этот единственный смысл превратился во множественный, а закрытое произведение в открытое» (Эко). Собственно,
в этом контексте произведение «превращается в вопрос, заданный языку, чью
глубину мы стремимся промерить, а рубежи — прощупать» (Р.Барт). Именно в силу
наличия за первичным языком произведения В.Я. произведение как феномен языковой
реальности «вечно не потому, что навязывает различным людям некий единый смысл.
А потому, что внушает различные смыслы некоему единому человеку, который всегда,
в самые различные эпохи, говорит на одном и том же символическом языке: произведение
предлагает, человек располагает» (Р.Барт). Практически именно благодаря В.Я.
конституируется открывающееся в процессе постмодернистски понятого чтения
(см. Чтение) семантическое (точнее — чреватое возможностью различных семантик)
поле, которое делает возможной процедуру означивания (см. Означивание): именно
в нем «проложены... маршруты, которые расстилает перед словом вторичный язык
произведения» (Р.Барт). Разумеется, в этой ситуации «правила чтения произведения
— это не правила, диктуемые буквой, а правила, диктуемые аллюзией» (Р.Барт).
(В этом контексте постмодернизм конституирует специфичное для него дистанцирование
между филологией, понятой в качестве классической филологии, и лингвистикой,
отсчет развития которой начинается с Соссюра: правила прочтения произведения,
учитывающие феномен В.Я., — «это не филологические, а лингвистические правила»
— см. Лингвистика.) Следует отметить, что применительно к понятию «В.Я.» постмодернизм
рефлексивно отмечает наличие определенного противоречия между его формой и
содержанием: с одной стороны, в содержании понятия «В.Я.» отражена пафосно
принятая постмодернизмом идея о неисчерпаемой семантической глубине и бесконечной
вариативности смысла языковых единиц, с другой стороны — формальные характеристики
этого понятия таят в себе интенцию на ограничение семантической глубины языка
лишь «вторичным» его уровнем. В силу этого наряду с понятием «В.Я.»
постмодернизм использует также понятие «множественный язык»: «символический
язык, на котором пишутся литературные произведения, по самой своей структуре
является языком множественным, то есть языком, код которого построен таким
образом, что любая порождаемая им речь (произведение) обладает множеством
смыслов».
М.А. Можейко
|
