|
СЕКСУАЛЬНОСТЬ в
постмодернизме — понятие постмодернистской философии, фиксирующее в своем
содержании характеристику человеческой телесности, открывающую возможность
конституирования вариабельных культурно артикулированных практик (секс), организующих
тем или иным образом процессуально понятую эротическую сферу человеческого
бытия (см. Телесность). Содержание понятия «С.» конституируется в постмодернистской
философии под воздействием следующих парадигмально значимых векторов. Во-первых,
содержание данного понятия формируется в общем контексте характерного для
«постмодернистской чувствительности» постметафизического стиля мышления, ориентированного
на отказ от усмотрения за наличной феноменальной сферой неизменной ноуменальной
основы: трактовка секса как тотально физиологически детерминированного и потому
константного феномена в классической культурной традиции сменяется в постмодерне
интенцией на усмотрение в исторически конкретных конфигурациях сексуальных
практик («сексе»), характерных для той или иной культуры, семиотические артикуляции
С. как таковой, — по оценке Фуко, «нет ... в случае плоти и сексуальности
... одной какой-то области, которая объединяла бы ... всех (см. Метафизика,
Постметафизическое мышление, Постмодернистская чувствительность). Во-вторых.
С. интерпретируется постмодернистской философией в контексте общей концепции
проблематизации, согласно которой отсутствие жестко однозначной легитимации
той или иной культурной сферы приводит к ее конституированию в качестве предмета
рефлексивного осмысления и рационального анализа (см. Проблематизация). Согласно
постмодернистскому видению ситуации, важнейшим фактором проблематизации того
или иного феномена в соответствующем культурном контексте выступает не многочисленность
и сила ограничивающих его запретов, но, напротив, «свобода» его спонтанного
развития: так, к примеру, по оценке Фуко, «именно там, где сексуальность была
наиболее свободна, античные моралисты задавали себе вопросы с наибольшей настойчивостью
и формулировали наиболее строгие положения. ... Статус замужних женщин запрещал
им любые сексуальные отношения вне брака, однако по поводу этой «монополии»
почти не встречается ни философских размышлений, ни теоретической заинтересованности.
Напротив, любовь к мальчикам была свободной (в определенных пределах), и именно
по ее поводу была выработана целая теория сдержанности, воздержания и несексуальной
связи». Соответственно, Фуко делает вывод о том, что «вовсе не запрет» выступает
тем культурным инструментом, посредством изучения которого возможно эксплицировать
и «понять ... формы проблематизации». В ментальном пространстве современной
культуры как культуры «заката больших нарраций» сфера эротики оказывается
выведенной из-под тоталитарного диктата пенитенциарных моральных и религиозных
кодексов, конституируясь благодаря этому в качестве одного из центральных
предметов постмодернистских философско-культурологических аналитик (см. Закат
метанарраций). Как писал Фуко применительно к своей «Истории сексуальности»,
«я занимаюсь не историей нравов и поведений, не социальной историей сексуальной
практики, но историей тех способов, посредством которых удовольствия, желания
и сексуальные поведения были в античности проблематизированы, отрефлексированы
и продуманы в их отношении к определенному искусству жить». В обрисованном
парадигмальном пространстве современные философские аналитики существенно
смещают методологические акценты исследования феномена С.: от когнитивного
движения в парадигме панфизиологизма (классический психоанализ и неофрейдизм,
Плеснер и др.) до исследования семиотических (в частности, языковых) механизмов
конституирования и функционирования С. в параонтологических культурных контекстах
(анализ «символической природы желания» в структурном психоанализе Лакана,
проблематика «мышления соблазна» Бодрийяра и др.). В-третьих, семантика
понятия «С.» конституируется в постмодернизме под семантико-аксиологическим
влиянием фундаментальной для постмодернизма концепции симуляции, фундированной
презумпцией тотальной семиотизации бытия (см. Симуляция). В противоположность
модернизму с его пафосом операциональности (по оценке Бодрийяра, «сексуальное
стало исключительно актуализацией желания в удовольствии, все прочее — «литература»),
постмодернизм — в зеркальном оборачивании психоаналитического «принципа реальности»
— конституирует «симуляцию С.». В ситуации «разочарованной симуляции» возможно,
по оценке Бодрийяра, «порнография и существует только для того, чтобы воскресить
это утраченное референциальное, чтобы — от противного — доказать своим гротескным
гиперреализмом, что где-то все-таки существует реальный секс». Безусловно,
указанные семантические вектора конституирования понятия «С.» во многом смыкаются
между собой: так, и вектор проблематизации С., и вектор ее моделирования в
контексте концепции симуляции приходят к анализу семиотических аспектов проявления
С. в культуре; симуляционная концепция С., как и «постмодернистская чувствительность»
ориентирована на постметафизическое рассмотрение С. (по Бодрийяру, например,
«порнография — прямое продолжение метафизики, чьей единственной пищей всегда
был фантазм потаенной истины и ее откровения) и т.п. В-четвертых, содержание
понятия «С.» оформляется в контексте конституируемого в постмодернизме нового
понимания детерминизма, в рамках которого любое состояние исследуемого феномена
мыслится не как продукт каузального воздействия (причинения) извне, но как
результат автохтонного и автономного самоорганизационного процесса (см. Неодетерминизм).
Данный вектор постмодернистского осмысления феномена С. связан с пониманием
ее в качестве исходно хаотичной и неравновесной («необузданной») среды — «хюбрис»:
по оценке Фуко, «необузданность /l'hubris — M.M./ здесь
предстает как нечто фундаментальное» (см. Хюбрис). В противоположность характерным
для классической культуры трактовкам С., согласно которым последняя рассматривается
в качестве производной по отношению к определенным моральным кодексам и социальным
институтам (как, например, в психоанализе), постмодернистская философия интерпретирует
С. как продукт сугубо индивидуального усилия самоорганизации, — с этой точки
зрения С. есть не что иное, как результат самоконституирования субъектом себя
в качестве субъекта сексуальных отношений, т.е. «некоторый стиль ..., который
есть овладение собой» (Фуко). Механизмом конституирования С. выступают в этом
контексте своего рода «практики существования» или «техники себя», позволяющие
индивиду конституировать свою С. в качестве адаптированной в той или иной
социокультурной среде. Подобные «самотехники» принципиально идиографичны:
они сугубо индивидуальны — как по форме, так и по содержанию: «практики себя
приобретают форму искусства себя, относительно независимого от моральных законов»
и не имеют, по оценке Фуко, ничего общего с дедуктивным подчинением наличному
ценностно-нормативному канону: «владение собой ... принимает ... различные
формы, и нет ... одной какой-то области, которая объединила бы их». В рамках
такого подхода к С. оказывается в принципе не конституируемой (даже концептуально)
проблема свободы С. — последняя мыслится не только как свободная, по определению,
но и как продукт реализации свободного самотворчества: «необходимо создавать
/выделено мною — M.M./ себе правила поведения, благодаря которым можно обеспечить
... владение собой» (Фуко), — и только в этом усилии может быть конституирована
С. как операциональная. Таким образом, «вопрос о сексуальном освобождении
оказывается лишенным смысла» (Ф.Эвальд). В-пятых, в контексте постмодернистская
номадология С. мыслится как потенциально и актуально плюральная. Номадологический
подход, интерпретирующий свой предмет как ризоморфный (принципиально нелинейный
в своей процессуальности), трактует наличные версии его актуализации как принципиально
частные и обладающие лишь ситуативной значимостью, не претендующей на исчерпывающую
презентацию самого феномена (см. Ризома, Номадология). Указанные версии актуализации
нелинейного феномена мыслятся как принципиально плюральные, причем ни одна
из них не обладает статусом онтологической укорененности (и в силу этого социокультурной
аксиологической предпочтительности). Таковы, например, плато как одна из сиюминутно
значимых, фиксируемых мгновенной фотографией и уже в момент съемки утрачивающих
актуальность конфигураций ризоморфной среды (см. Плато); конкретная версия
означивания децентрированного текста в плюральной процессуальности деконструкции
(см. Означивание, Ацентризм, Деконструкция); наррация как имеющая статус содержательно-аксиологической
необязательности в контексте культуры «заката больших нарраций» (см. Нарратив,
Закат метанарраций); одна из возможных, но при этом не претендующих на правильность
или адекватность версий прочтения текста, понятого в постмодернизме как «текст-наслаждение»
(см. Комфортабельное чтение, Текст-удовольствие, Текст-наслаждение); определенный
в социокультурном отношении дискурс как лишь один из возможных векторов разворачивания
(реализации, актуализации, объективации) дискурсивности (см. Дискурс, Дискурсивность);
«Эон» как линейная причинно-следственная событийная цепочка, протянутая из
прошлого, через настоящее, в будущее — лишь один из возможных вариантов актуализации
«Хроноса» как перманентной тотальной темпоральности «настоящего» (см. Настоящее,
Хронос, Эон); конкретная конфигурация организма (органа) как единичная версия
бытия «тела без органов» — одна из возможных (см. Тело без органов) — примеры
можно множить до бесконечности, ибо любое проблемное поле номадологии моделирует
процессуальность рассматриваемых феноменов как принципиально нелинейную (см.
Нелинейных динамик теория). В этом контексте С. интерпретируется как принципиально
ризоморфная и в этом отношении нелинейная — в отличие от секса, который всегда
телеологически линеен. Таким образом, согласно постмодернистскому видению,
С. объективируется в перманентной процессуальности: по словам Делеза и Гваттари,
«что в ризоме вызывает вопросы, так это ее отношения с сексуальностью,...
с ... природным и искусственным, которые абсолютно не похожи на древесные
/т.е. линейные — M.M./ связи: все виды становления» (см. Дерево). Именно
в области секса как наличного (не С. как таковой — в ее безгранично версифицированной
потенциальности) культура западного образца испытала, с точки зрения номадологии,
наиболее травмирующее воздействие со стороны линейного («древовидного») образа
мышления: «у нас дерево вонзилось в тело, оно стратифицировало и очерствило
даже пол» (Делез, Гваттари). В противоположность этому, С. как таковая конституируется,
согласно постмодернистскому видению принципиально иным — нелинейным, а потому
плюральным — образом. Наиболее адекватное (точнее — наименее неадекватное)
приближение конкретно-исторического социокультурно артикулированного секса
к С. как таковой Делез и Гваттари усматривают в восточных культурах секса,
т.е. в тех традициях, которые наиболее далеки от линейной логики древовидных
структур («зерновые растения, объединяя два пола, подчиняют сексуальность
модели размножения; ризома же освобождает сексуальность не только в отношении
размножения, но и самой способности к половому размножению» — в метафорике
Делеза и Гваттари). Согласно номадологическому видению, «быть ризоморфным
— значит порождать стебли и волокна, которые кажутся корнями /выделено
мною — M.M./ или соединяются с ними, проникая в ствол с риском быть
задействованными в новых странных формах» (см. Корень). В этом контексте С.
мыслится как актуальная бесконечность перманентно порождающая конкретные формы
секса (подобно плато ризомы или Эонам Хроноса), каждая из которых является
конечной. Таким образом, любые версии секса — конкретные, определенные, а
потому пресекающие тенденции дальнейшего становления, варьирования обретают
в постмодернистском контексте семантику финала, тупика, исчерпывающего себя
замыкания процесса самоосуществления С., полагания границы С. как безграничной
по определению. С. же как таковая, понятая постмодернизмом как перманентное
«становление», артикулируется в номадологии как на нон-финальная, ибо центрирована
понятием не «удовольствия», в котором угасает процесс как утративший свою
цель, но «наслаждения» как принципиально незамкнутого. В этом отношении, если
секс реализует себя в оргазме, то С. — в «соблазне» (см. Соблазн, Оргазм).
(См. также Эротика текста, Желание, Текст-наслаждение, Трансгрессия.)
М.А. Можейко
|
