|
«РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ
ИЗ ДУХА МУЗЫКИ» («Die Geburt der Tragöedie aus dem geiste der Musik», 1872)
— главная работа раннего, романтического этапа творчества Ницше, в период
которого он находился под влиянием идей А.Шопенгауэра и Р.Вагнера. При написании
работы Ницше использовал два доклада, прочитанных им в Базельском музее зимой
1870 — «Греческая музыкальная драма» и «Сократ и трагедия». Он долго размышлял
над названием книги — «Греческая веселость», «Опера и греческая трагедия»,
«Происхождение и стиль трагедии» и т.д. В апреле 1871 он решает включить в
книгу разделы, в которых прослеживается связь греческой трагедии с драмой
Вагнера, музыка которого стала для Ницше единственным адекватным выражением
«мировой воли» Шопенгауэра. Хотя через 15 лет Ницше будет полагать, что тот
«вообще испортил себе грандиозную греческую проблему... примесью современнейших
вещей». Книга была издана зимой 1872 под заглавием «Р.Т.изД.М.». В 1886 Ницше
подготовит ее новое издание, несколько переформулировав при этом заголовок
книги, назвав ее «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм». В «Р.Т.изД.М.»
Ницше демонстрирует высочайшего класса филологический и философский профессионализм.
Так, в письме к Э.Роде в январе 1870 он напишет: «Наука, искусство и философия
столь тесно переплелись во мне, что мне в любом случае придется однажды родить
кентавра». Однако филология является здесь скорее идеальным средством, с помощью
которого автор идет от истолкования классических текстов к пониманию современной
ему эпохи. Отвечая на вопрос о том, как возможна античная Греция, Ницше идет
в противовес всей немецкой эстетической традиции, восходящей, в частности,
к Ф.Шиллеру, оптимистически трактовавшей древнегреческое искусство с его светлым,
аполлоническим в своей основе началом. Он впервые говорит о другой Греции
— трагической, опьяненной мифологией, дионисической, открывая в ней истоки
будущих судеб Европы. Именно такая Греция, по Ницше, и есть настоящая, сильная,
жестокая и здоровая во всей ее юности, ибо дионисическое начало более раннее,
чем аполлоническое, и именно оно принесло Элладе наибольшее благословление.
Лишь во времена распада и слабости, по Ницше, греки стали оптимистичнее и
устремились к научному познанию и логизированию мира. Эти радость и ясность
ассоциируются у Ницше с симптомами последующего упадка страны. Он пишет: «...назло
всем предрассудкам демократического вкуса все эти оптимизм, господство разумности,
утилитаризм, да и сама демократия — симптом никнущей силы и старости, а не
здоровья», символом которого и было как раз безвозвратно утерянное дионисийство.
Эта противоположность аполлонического и дионисического начал и становится
у Ницше главной внешней канвой «Р.Т.изД.М.». Именно через нее он и пытается
проследить всю последующую историю, в том числе и современной ему Германии.
Призывая читателя обновить свои представления об эллинизме, он предлагает
в то же время «сделать выбор между двумя Грециями». Следует акцентировать,
что есть в книге и то, что является ее другим, может быть даже главным, ракурсом,
то, что сам философ назвал «проблемой рогатой» — это проблема науки, разума.
По вопросу Ницше, что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом
жизни? Не есть ли она только страх и увертка от пессимизма, тонкая самооборона
против истины; нечто вроде трусости, лживости, хитрости и т.п.? Так, в конце
жизни, в своей скандально известной работе «Ессе Homo» он признает несомненную заслугу и новшество «Р.Т.изД.М.»
в постановке и решении именно этой проблемы — «толкования сократизма как орудия
греческого разложения» или проблемы разумности — этой опасной, подрывающей
жизнь силы; в то же время Ницше назовет книгу «невозможной» из-за столь неподходящей
для юности задачи. Это не вызовет просто досаду зрелого автора на недостатки
его юношеской работы: Ницше будет крайне недоволен вплетением канто-шопенгауэро-вагнеровской
линии в текст книги, что, по его мнению, помешает «Р.Т.изД.М.» стать первым
по счету «Несвоевременным размышлением». И тем не менее, впервые поставленные
в этой дерзкой юношеской работе задачи не станут ему чужды и в глубоко зрелом
возрасте, что позволяет назвать «Р.Т.изД.М.» своеобразным ключом к расшифровке
всего его творчества, этой «сплошной родовой муки». Опять же в «Ессе Номо»
Ницше отметит, что «из этого сочинения говорит чудовищная надежда», а само
«Р.Т.изД.М.» он сравнит с покушением на два тысячелетия противоестественности
и человеческого позора. Свое произведение Ницше начинает с идеи о единстве
и постоянной борьбе в древнегреческой культуре двух начал — аполлонического
и дионисического. Эти же два начала, две силы, как считает он, живут и борются
в человеке-творце, художнике. Отсюда и два вида искусств — пластическое (архитектура,
скульптура, танец, поэзия) и непластическое, в котором наиболее органично
проявляет себя человеческая воля, которая, в свою очередь, полнее всего раскрывается
именно в музыке. Эти два начала всегда действовали вместе и лишь для того,
чтобы лучше уяснить суть каждого из них, Ницше как бы разъединяет и рассматривает
их в отдельности, ассоциируя дионисическое начало по преимуществу с опьянением,
а аполлоническое со сновидением. В дионисическом начале, пишет он, все отдельное,
субъективное исчезает до полного самозабвения. Под чарами Диониса — бога виноделия
и плодородия, символизирующего пробуждение природных сил, получают «да» все
проявления жизни. Ницше приводит исторические свидетельства многочисленных
дионисических празднеств с их крайней половой разнузданностью, смесью сладострастия
и жестокости, не осуждая и не считая их, однако, некой «народной болезнью»,
а, наоборот, называя мертвецами всех порицателей Диониса. В отличие от многих
народов, греки, как считает Ницше, были защищены от этих вакханалий богом
Аполлоном, символизировавшим спокойный артистизм, гармонию, прекрасные, обворожительные
иллюзии и сновидения, отгораживавшие греков от всего безобразного в их бытии,
и, подобно дионисическому мужеству, позволявшие более или менее сносно переносить
жизнь. Аполлоническое начало противостоит дионисическому подобно тому, как
искусственное противостоит естественному, жизни, осуждая все чрезмерное, непропорциональное.
Ницше полагает, что после многочисленных этапов противоборства эти два начала
слились в древнегреческой трагедии, ибо и то и другое оказались одинаково
необходимы греку: этическое начало Аполлона стало как бы своеобразной защитой
от ужасов бытия, как его дополнение и ограничение; в то же время силы Диониса
олицетворяли преклонение перед неисчерпаемой со всей ее чрезмерностью мощью
самой жизни. Именно в «Р.Т.изД.М.» Ницше формулирует ставшую сакраментальной
фразу о том, что «только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в
вечности». Иначе говоря, будучи стихийной и иррациональной силой, жизнь изливается
в инстинкте художника, и только тот мир, который он творит и с помощью которого
он отгораживается от действительности, и есть единственно реальный. Так и
в аттической (древнегреческой) трагедии само действие никогда не являлось
только портретированием действительности, оно и было самой этой действительностью,
своего рода утешением эллина. Вызываемое трагическим хором состояние разрушало
привычные границы человеческого существования, погружая все личное в летаргический
сон и избавляя тем самым людей от мыслей об ужасе и отвратительной нелепости
их существования. Именно искусство, и только оно одно, по мысли Ницше, было
способно сделать жизнь достойной существования. Основой такого рода философско-эстетических
умонастроений философа выступает своеобразно интерпретированная им идея о
единстве жизни и искусства, согласно которой сама жизнь рассматривается в
качестве бессознательной творческой силы; что же касается искусства, то оно
становится стихийным, ничем не детерминированным кроме воли и инстинкта художника,
процессом жизнеизлияния — как единственным подлинным проявлением жизни. Тем
самым искусство способно преобразить жизнь, представив ее в более привлекательном
свете. Подлинная жизнь — это и есть искусство, причем главным образом искусство
трагическое. Отсюда и ранний эстетизм или романтизм молодого Ницше как определенный
способ его жизнепонимания, отсюда же и его выводы о высочайшей миссии художника,
который в борьбе с неисчерпаемой и таинственной жизнью создает свои шедевры
— как единственно подлинные лики последней. Описывая древнегреческое искусство,
и в частности аттическую трагедию, Ницше четко акцентирует наступление того
момента, когда эта трагедия вдруг «покончила самоубийством» в лице Еврипида,
превратившего ее в комедию и поставившего под сомнение само существование
дионисического начала. Дионис был изгнан с греческой сцены демонической силой,
говорившей через Еврипида, однако последний был, по словам Ницше, лишь только
маской; подлинным божеством, говорившим его устами, был Сократ, с появлением
которого возникает новая дилемма: дионисического и сократического начал. Именно
в этом пункте работы и начинается плавный переход от проблем по преимуществу
эстетическо-филологического уровня к проблемам собственно философским, центральными
среди которых являются следующие: в чем суть сократической тенденции? что
такое теоретический тип человека? какова его роль во всемирной истории? За
всеми этими вопросами стоит убеждение Ницше-философа в том, что современная
культура (он называет ее сократической или александрийской) с ее ориентацией
на науку, оказалась глубоко враждебной жизни, так как наука опирается на искусственный
по своей природе, все умертвляющий и схематизирущий разум, противоестественный
и чуждый инстинктивной по ее сути жизни. Особенно много места в работе Ницше
уделяет характеристике сократической тенденции. Следует заметить, что предлагаемые
им образ Сократа и толкование его места и роли в европейской философии резко
диссонируют со всей историко-философской традицией, которая всегда высоко
и положительно оценивала его вклад в развитие философской мысли и, более того,
возводила его в ранг философских святых и мучеников. Главной чертой сократической
тенденции, оказавшей, как считает Ницше, крайне отрицательное влияние на греков,
является дерзкая рассудочность. Под влиянием этой тенденции на смену старой
несокрушимой марафонской крепости тела и духа пришло сомнительное просвещение
«при постоянно растущем захирении телесных и душевных сил». Тот, кто сумел
в одиночку сокрушить прекрасный греческий мир в лице Гомера, Эсхилла, Фидия,
Перикла и Диониса, был человеком с чрезмерно развитой логической природой.
Запущенное им огромное маховое колесо сократизма вращается, как считает Ницше,
и по сей день, продолжая разлагать жизненные инстинкты, подчиняя искусство
диалектической философии и лишая его прекрасного безумия художественного вдохновения.
Сократ «изгнал музыку из трагедии» — таков приговор Ницше, который приводит
здесь одно из древнегреческих преданий, согласно которому этот деспотический
логик испытывал временами нечто вроде полуукора в отношении музыки (некогда
в тюрьме ему явилось видение, повторявшее: «Сократ, займись музыкой!»). Ницше
увидел в этом событии своего рода предостережение, первый симптом-сомнение
относительно границ логической природы: может быть непонятное мне не есть
тем самым непременно и нечто неосмысленное? Быть может существует область
музыки, из которой логик изгнан? Быть может искусство — необходимый коррелят
и дополнение науки? Такого рода умонастроения, выражающие резкий протест против
панлогического усечения мироздания, гипертрофированной рассудочности и абстрактного
рационализма, получат затем целостную реализацию и приведут к оформлению философского
движения под названием «философия жизни» (см. Философия жизни), идеи которой
получат колоссальное распространение в 20 ст. Именно Сократ, по Ницше, утвердил
неслыханный ранее тип теоретического человека, тайну которого и пытается разгадать
автор «Р.Т.изД.М.». Он приводит слова Г.Э.Лессинга, который, по его мнению,
и выдал эту тайну, сказав, что науку и человека науки «более занимает искание
истины, нежели она сама». Так, в лице Сократа впервые появляется несокрушимая
вера в то, что мышление способно проникнуть в глубочайшие бездны бытия и не
только познать, но даже исправить последнее. Поэтому именно в Сократе Ницше
увидел поворотную точку всемирной истории, которая пошла вслед за этим греком
по пути теоретического и гносеологического оптимизма, сделав главным, если
не единственным, предназначением человека стремление к познанию. Ницше считает,
что, реализуя эту свою претензию на систематическую целостность и завершенность,
наука, тем не менее, потерпит крушение. Он говорит о необходимости возрождения
трагедии, трагического миропонимания и трагического типа человека, для которых
главным является ориентация на искусство, а не науку. Этой довольно символической
формулой — «возрождение трагедии» — философ обозначит отнюдь не только поэтическую
задачу, но и по сути главную цель всей своей жизни и философии, которую он
затем разовьет в «Так говорил Заратустра» (см.) и ряде других работ. Речь
шла о следующем: как, каким путем создать такую культуру, как совокупность
традиций, правил и верований, чтобы, подчиняясь ей, человек мог облагородить
свой внутренний мир, стремясь «воспитывать себя, воскрешать красоту, добродетель,
сильные, благородные страсти». Другое дело, что в «Р.Т.изД.М.» — этой ранней,
проникнутой романтизмом и поклонением искусству работе, данная задача оказывается
облечена именно в поэтическую форму. Так, новый тип человека (читай: сверхчеловек)
для него здесь — это трагический тип, идеал культуры — трагическая культура
и т.д. В соответствии с этим стилем и на его языке Ницше формулирует для себя
в качестве первостепенного вопрос о том, может ли сила, погубившая греческую
трагедию /т.е. теоретический дух — T.P./, помешать и сегодня пробуждению трагического миропонимания?
Он считает, что когда дух науки «дойдет до своих границ и его притязание на
универсальное значение будет опровергнуто указанием на наличность этих границ,
можно будет надеяться на возрождение трагедии». Большое место в тексте работы
уделяется характеристике философом ряда обнадеживающих моментов в рамках современной
культуры, которые, на его взгляд, свидетельствуют о ростках пробуждающегося
нового трагического миропонимания. Речь идет прежде всего о том, что современный
человек уже начинает осознавать границы теоретического познания. Ницше убежден
в том, что недалек тот час, когда наука попытается из «этого широкого пустынного
моря знания пробиться к берегу». Более того, он пророчески предрекает те времена,
когда европейское человечество в полной мере ощутит и пожнет плоды своего
оптимизма. Это место работы удивительным образом перекликается с поздними
текстами Ницше, особенно с «По ту сторону добра и зла» (см.), ибо уже здесь
он удивительным образом угадывает многие страшные события 20 в., которые будут
тематизированы затем его многочисленными последователями — Шпенглером, Ортега-и-Гассет,
поздним Гуссерлем, Хайдеггером и т.д. Именно здесь Ницше предрекает движение
европейской культуры к ее гибели, которая станет результатом ее прекрасных
речей о достоинстве человека и труда и обещаний земного счастья для всех.
Формулируемый им в связи с этим вывод звучит поистине ужасающе; он говорит,
что «культура в своем триумфальном шествии одаряет только ничтожное меньшинство;
для развития ее необходимо, чтобы массы оставались рабами». При этом он ссылается
на греков, которые не стыдились считать труд унизительным, полагая невозможным,
чтобы занятый добыванием хлеба стал когда-нибудь артистом. Отсюда и следующий
вывод «Р.Т.изД.М.»: рабство необходимо для развития культуры. Современная
же культура, по мысли Ницше, отрицает в своем оптимистическом взгляде необходимость
такого сословия: «нет ничего страшнее варварского сословия рабов, научившегося
смотреть на свое будущее существование как на некоторую несправедливость и
принимающего меры к тому, чтобы отомстить не только за себя, но и за все предшествовавшие
поколения». В этом — вполне конкретные предсказания многих событий истории
20 в. Тем не менее Ницше счел возможным выявить и обнадеживающие ростки пробуждающегося
уже в условиях современной ему культуры нового трагического миропонимания.
Прежде всего он обращается к немецкой философии, показывая, что наиболее «великие,
широко одаренные натуры сумели... уяснить и представить нам границы и условность
познавания и тем решительно отвергнуть притязание науки на универсальное значение
и универсальные цели...». Ницше говорит о гениальных победах И.Канта и А.Шопенгауэра
над «скрыто лежащим в существе логики» современной культуры «оптимизмом»,
верившим в «познаваемость и разрешимость всех мировых загадок». Этим прозрением,
как считает Ницше, и было положено начало трагической культуры, не опирающейся
более целиком и полностью только на науку. Современная сократическая культура
уже потрясена, говорит он; она уже догадывается в страхе о тех последствиях,
к которым ведет, она потеряла наивное доверие в свои основы, она надломлена
и уже не верит ни во что. Другого рода предзнаменование постепенного пробуждения
дионисического, трагедийного духа становится, по Ницше, немецкая музыка, «...могучий
солнечный бег от Баха к Бетховену и от Бетховена к Вагнеру». «...Среди всей
нашей культуры именно она есть тот единственный непорочный, чистый и очистительный
дух огня, из которого и в котором, как в учении великого Гераклита Эфесского,
движутся все вещи, пробегая двойной круговой путь...». Это таинственное, по
словам Ницше, единство немецкой музыки и немецкой философии является свидетельством
новой формы существования, с которым мы можем познакомиться благодаря эллинским
аналогиям, — так, по сравнению с Грецией, современный мир идет, по Ницше,
в обратном порядке, т.е. из александрийского периода назад, — к эпохе
трагедии. Философ убежден, что для немецкого духа это будет не более чем возвращением
к самому себе после того, как чужеродные силы держали его под ярмом собственных
сил. Теперь этот дух может вернуться к первоисточникам своего существа и без
помочей романской цивилизации; он может выступить свободно вперед, если только
будет способен учиться у древних греков и извлекать уроки из их прошлого.
Ницше возвещает о возрождении трагедии, полагая, что именно в такой ответственный
момент, когда мы подвержены опасности, нужно хорошо знать, откуда она может
явиться и куда она стремится. Его призыв уверовать в возрождение трагедии
равносилен призыву к возрождению жизни — дионисийской, роскошной и радостной.
Время сократического человека миновало, констатирует он: «имейте только мужество
стать теперь трагическими людьми!». В трех завершающих главах «Р.Т.изД.М.»
Ницше предлагает своеобразный тест для проверки на сократичность, в котором
роль основного критерия выполняет способность человека понимать миф. Ницше
противопоставляет его в качестве так называемой новой истины традиционным
истинам науки, считая, что хотя он и является заблуждением, это очень важное
и значимое заблуждение, которое позволяет человеку выработать необходимую
ему стратегию жизненного выживания. Современный человек, полагает он, потерял
и трагедию, и миф, что по сути одно и то же, отсюда необходимость возрождения
немецкого мифа, который придаст здоровую, первобытную силу немецкому народу.
Ницше еще любит свой народ и верит в возможность возрождения в нем дионисического
начала с помощью немецкой музыки и мифа. Заканчивается текст книги словами
вымышленного грека, вызывающего дух бога Аполлона и призывающего его преодолеть
своей просветляющей силой дионисическое подполье мира, вернув тем самым гармонию
двух начал — так, как это было у греков: «Последуй за мной к трагедии и принеси
со мной вместе жертву в храме обоих божеств».
Т.Г. Румянцева
|
