|
«ПОЗИЦИИ» — книга,
включающая записи («Positions». Paris, 1972) ранее публиковавшихся
бесед Деррида с А.Ронсом (первая публикация данного фрагмента в 1967), Кристевой
(первая публикация в 1968), Ж.-Л.Удбином и Г.Скарпетта (первая публикация
в 1971). Согласно «уведомлению» самого «интервьюируемого», являя собой в качестве
бесед обоюдный «акт активной интерпретации», данный текст — как «приуроченный»
и «датированный» — суть промысел, в который Деррида позволил некогда себя
«втянуть». Посему данный сборник, по мысли Деррида, «не в большей мере мне
собственный, чем здесь — остановившийся на покой» /речь идет о ситуации, когда
вольное течение бесед, некогда осуществившихся как свободное мыслеизъявление
в диа — и полилоге, жестко фиксируется рамками опубликованного текста: если
угодно попадает в состояние «вечного покоя» — А.Г./. ПЕРВАЯ
БЕСЕДА: тематизмы письма (см.), грамматологии (см.), Differance (См.) и мн.др. По мысли Деррида,
его книги /по ситуации начала 1970-х — А.Г./ образуют «единую
систему», хотя и принципиально «открытую». Можно рассуждать, согласно Деррида,
«о некоторой текстуальной «операции» ...единой и дифференцированной, чье незавершенное
движение не назначает себе никакого абсолютного начала и, будучи полностью
растрачено на чтение других текстов, все же ни к чему, кроме как к собственному
письму, известным образом не отсылает [...] надо прежде всего читать и перечитывать
тех, в след кому я пишу, те «книги», где на полях и между строк я прорисовываю
и разгадываю некий текст, который одновременно очень похож и совсем другой...».
С точки зрения Деррида, «все эти тексты, годящиеся, наверное, быть предисловием,
бесконечным, к другому тексту, который я очень хотел бы однажды иметь силы
написать, или еще эпиграфом к какому-то другому, на который у меня никогда
не наберется смелости, только то по сути и делают, что комментируют фразу
о лабиринте шифров, выделенную в «Голосе и феномене». (Речь идет о рассуждениях
Деррида, согласно которым «...мы должны найти другие имена взамен знака и
репрезентации. Мы действительно сможем пользоваться новыми именами, если поймем
как «нормальное» и предизначальное то, что Гуссерлю, как он верил, надо было
изолировать как частный и случайный опыт, как что-то зависимое и вторичное
— т.е. неопределенный дрейф знаков, как блуждание и перемену декораций, —
сцепляющее репрезентации между собой без начала или конца. Никогда не существовало
никакого «восприятия», а «презентация» — это репрезентация репрезентации,
которая стремится к себе, а следовательно, к своему собственному рождению
или к своей смерти. Все, несомненно, имеет начало в следующем смысле: Упомянутое
имя напоминает нам о Дрезденской галерее... мы бродим по комнатам... картина
Теньера... изображает картинную галерею... Картины этой галереи могли бы,
в свою очередь, изобразить другие картины, которые, в свою очередь, выставили
читаемые подписи и т.д. /фрагмент из «Идей к чистой феноменологии и феноменологической
философии» Гуссерля — А.Г./. Конечно, ничто не предшествует
этой ситуации. Несомненно, ничто ее не прекратит. Она не охватывается, как
бы Гуссерль этого ни хотел, интуициями и презентациями... Галерея — это лабиринт,
который содержит в себе свои собственные выходы».) Согласно Деррида, «граница,
отталкиваясь от которой философия сделалась возможной, определилась как...
наука, функционирующая внутри системы основополагающих ограничений, концептуальных
оппозиций, вне которых она становится неосуществимой». «Деконструировать»
философию — это... «продумать структурированную генеалогию ее концептов самым
последовательным, самым вдумчивым образом, но в то же время глядя от некоторого
извне, для нее неустановимого, не поддающегося именованию выявить то, что
эта история могла скрывать или воспрещать, делая себя историей через это вытеснение,
иногда корыстное». Как отметил Деррида, все тексты и философемы, принадлежащие
культуре Запада, оказываются в таком контексте симптомами «чего-то
такого, что не смогло присутствовать в истории философии, что и нигде
не присутствует, поскольку дело во всем этом предприятии идет о постановке
под вопрос этого заглавного определения смысла бытия как присутствия, определения,
в котором Хайдеггер умел распознать судьбу философии». По мысли Деррида, осуществляя
деструкцию (см.) метафизики, Хайдеггер тем не менее остается в плену «онто-теологии»,
он продолжает отдавать предпочтение фонологизму, голосу как «субстанции выражения».
Деррида не считает необходимой замену логоцентризма «графоцентризмом»: любой
пункт дистанцирования от метафизики окажется не более чем «прежде всего пунктом
языка или письма». Грамматология дает начало «не-желающей-ничего-сказать-мысли»,
которая выходит, ставя их под вопрос, «за пределы желания-сказать и желания-слышать-себя-говорящей».
Эта мысль провозглашает «как раз отсутствие всякой уверенности между внешним
и внутренним». Согласно Деррида, речь не может идти о замене одного «центра»
другим «центром» либо о «первородстве» письма. «О грамматологии» — «название
определенного вопроса: о необходимости науки письма, об условиях его возможности,
о критической работе, призванной снять... гносеологические преграды; но вопроса
также и о границах данной науки. И эти границы, на которых я настаивал не
в меньшей мере, суть в равной мере границы классического понятия науки, чьи
проекты, концепты, нормы фундаментально и систематически связаны с метафизикой».
ВТОРАЯ БЕСЕДА: тематизмы означивания (см.), «трансцендентального означаемого»
(см.), фонологизма (см.), Differance (см.), следа (см.) и
мн.др. По мысли Деррида, концепт знака, «в своем корне и в своих импликациях...
целиком и полностью метафизический, систематически сплавленный со стоической
и средневековой теологиями», тем не менее, «в ходе его проработки и сдвигов,
которым он был подвержен — и инструментом которых странным образом он сам
же и был» выступил в двух ипостасях. С его помощью был осуществлен «раз-граничивающий»
эффект: была проведена критика «метафизической принадлежности концепта знака»
и одновременно удалось «очертить и расшатать пределы системы,
внутри которой этот концепт родился и начал служить». Анализируя философские
ходы Соссюра, Деррида отмечает, что тот сумел осмыслить то, что, во-первых,
«означаемое неотделимо от означающего, что означаемое и означающее суть две
стороны одного и того же продуцирования», и, во-вторых, что «невозможно, чтобы
звук, материальный элемент, сам по себе принадлежал языку» и что «в своем
существе лингвистическое означающее никоим образом не фонично». Но при этом,
по Деррида: 1) поддержание строгого различения, оппозиции — по существу и
по форме — между «означающим» и «означаемым» (это и есть «принцип знака»);
знак равенства между «означаемым» и «умопостигаемым»=концептом оставляет формально
открытой возможность помыслить означаемый концепт в нем самом, в его простом
присутствии для мысли, в его независимости... относительно системы означающих».
Иными словами, Соссюр «отдал долг классической потребности в «трансцендентальном
означающем», которое не отсылает в себе, в своем существе, ни к какому означающему,
не вписывается в знаковую цепочку и само в определенный момент уже не функционирует
как означающее». По мысли Деррида, необходимо признать, что «всякое означаемое
есть также нечто стоящее в положении означающего» и тогда «различение между
означаемым и означающим — самый знак — становится проблематичным в его корне».
2) Соссюр традиционно отдает предпочтение всему тому, что связывает знак со
звуком, хотя и признает: «Не языковая речь присуща природе человека, но способность
создавать язык, т.е. систему различных знаков...». Тем самым, по Деррида,
остается за скобками возможность кода и артикуляции независимо
от субстанции (например, звуковой). 3) Концепт знака (означающее/означаемое)
несет в себе необходимость... возвысить лингвистику до «патрона» семиологии.
Звук есть, по сути дела, означающая субстанция, которая предстает сознанию
как интимнейше связанная с мыслью изначаемого концепта. Голос с этой точки
зрения оказывается самим сознанием... Опыт этот — обман, но обман, на необходимости
которого сложилась целая структура и целая эпоха... От Платона до Гуссерля,
проходя через Аристотеля, Руссо, Гегеля и т.д. 4) Только привилегия, врученная
фонетическому и языковому знаку, способна санкционировать идею Соссюра о том,
что «лингвистический знак есть психическая величина, имеющая две стороны».
Деррида критикует сам порожденный в таком контексте «семиологический» проект,
включающий концепт коммуникации, который предполагает передачу,
призванную переправить от одного субъекта к другому тождественность некоего
обозначенного объекта, некоего смысла или некоего концепта,
формально позволяющего отделить себя от процесса этой передачи и от операции
означивания. Коммуникация, трактуемая подобным образом, предполагает субъектов
(чья идентичность и присутствие конституируются до операции означивания) и
объекты (обозначаемые концепты, некий по-мысленный смысл, не подлежащий ни
формированию... ни трансформированию при передаче сообщения). Преодоление
«старой ткани» метафизики недостижимо единожды осуществленной «гносеологической
отсечкой»: по Деррида, «нескончаемость» процедуры деконструкции суть «существенная,
систематическая и теоретическая». Рассуждая о фонологизме, Деррида отмечает,
что он есть «в меньшей мере следствие применения алфавита в данной культуре,
чем результат известной репрезентации, известного этического или аксиологического
опыта этого применения». «Принцип различительности» требует, согласно
Деррида, не только отказа от приоритета субстанции фонетической (или временной)
и субстанции графической (или пространственной), но и велит трактовать «весь
процесс означивания как формальную игру различений. То есть следов» (см. След).
ТРЕТЬЯ БЕСЕДА: тематизмы Differance (см.), «общей стратегии» деконструкции (см.), рассеивания
(см.), «партийности философии», «материи» (см. «Скандал в философии») и мн.др.
(Часть проблем, обсуждавшихся в границах данного диалога, была инициирована
своеобычным ренессансом в конце 1960-х в среде западных интеллектуалов левого
толка предметных полей марксизма-ленинизма.) Согласно Деррида, идея Differance
как специфическая тематика в собственной
интеллектуальной перспективе должна «поддаваться сама по себе если не своей
замене, то по крайней мере своему втягиванию в такую цепочку, которой она
никогда не сможет управлять» (лекция, прочитанная 27 января 1968; была включена
в программный сборник школы «Тель Кель» «Теория множеств»). Деконструкция,
имея первой фазой стадию «переворота иерархии», отнюдь не должна выступать
процедурой введения в традиционную бинарную оппозицию некого третьего компонента
с целью осуществить «снятие» в гегелевском смысле. Деррида подчеркивает: «...никогда
текст Маркса, Энгельса или Ленина не представал передо мной в виде некоей
гомогенной критики. В их отношении к Гегелю, например. И манера, в какой сами
они осознавали и формулировали дифференцированную или противоречивую структуру
своего отношения к Гегелю, не показалась мне, обоснованно или нет, удовлетворительной».
По мысли Деррида, «вовсе не всегда в материалистическом тексте вообще (существует
ли что-то подобное, материалистический текст вообще) и не во всяком
материалистическом тексте концепт материи определяется как абсолютная
внеположность или радикальная гетерогенность. Я не уверен даже, что можно
сформулировать «концепт» абсолютной внеположенности». И далее — «...означаемое
материя представляется мне проблематичным только в тот момент, когда
его новое включение оказывается отягощено превращением его в новый основополагающий
принцип, так что в порядке теоретической регрессии оно снова возводится в
трансцендентальное означаемое». Последнее же, по Деррида, становится
тогда «последним референдом, согласно классической логике, имплицируемой этим
значением референда, или «объективной реальностью», абсолютно «предшествующей»
всякой работе означивания, семантическим содержанием или формой присутствия,
гарантирующей извне движение общего текста». Деррида отметил: «Мои тексты
не принадлежат ни к регистру «философских», ни к регистру «литературных»,
ибо отвечают на вопросы: почему мы называем стратегической операцию,
которая отказывается в конечном счете подчиниться телео-эсхатологическому
горизонту? до какой степени отказ этот возможен и как он выговаривает себе
условия своей действенности? почему он их обязан себе выговаривать, вплоть
до вопроса о самом этом почему? почему стратегия склонна отсылать
скорее к игре стратагемы, чем к иерархической организации средств и целей?»
И в наиболее общем развороте: «В чем стратегическая необходимость, велящая
иногда сохранить старое имя, чтобы пустить в ход новый концепт? /речь
идет о метаморфозах понятия «письмо» в контексте судеб неологизмов «рассеивание»
и «differance» — А.Г. /. С точки зрения Деррида, «истина — оторванная
от знания — постоянно определяется как откровение, не-сокрытость, т.е. неизбежно
как присутствие, презентация присутствующего, «бытие сущего» ...или, в еще
более буквальной хайдеггеровской манере, как единство сокровенности или раскрытия.
[...] То, что конечное означаемое этого речения или этого логоса выступает
как лакуна (несуществующее, отсутствующее и т.д.), ничего не меняет в этом
континууме...». Деррида особо акцентирует следующее: «Я никогда не говорил,
что «субъекта письма» не существует (ср. «Субъект письма не существует,
если под ним понимать некое суверенное одиночество писателя. Субъект письма
— это система отношений между слоями: массива магии, психического, общества,
мира. Внутри этой сцены классического субъекта с его точечной простотой обнаружить
не удается» — «Письмо и различие»)... Нужно единственно только пересмотреть
проблему эффекта субъективности, как он производится структурой текста. Того,
что я только что обозначил как генеральный текст — его «массив», — а не только
лингвистического текста. Эффект этот явно неотделим от определенной связи
между сублимацией и влечением к смерти, от движения интериоризации — идеализации
— снятия — сублимации и т.д., т.е. от определенного вытеснения». Характеризуя
нынешнее состояние дел в философии языка, Деррида зафиксировал: «Что происходит
в нынешнем котле, так это переоценка отношения между общим текстом и тем,
что считалось — под формой реальности (исторической, политической, экономической,
сексуальной и т.д.) — простой внеположенностью, с которой соотносится язык
или письмо, будь эта внеположность в простой позиции первопричины или в простой
позиции акциденции».
A.A. Грицанов
|
