|
«ПОСТМОДЕРНИСТСКОЕ СОСТОЯНИЕ: ДОКЛАД О ЗНАНИИ» — программная работа Лиотара («La condition postmoderne.
Rapport sur le savoir», 1979), посвященная анализу
«состояния знания в наиболее развитых обществах». Лиотар, характеризуя такое
состояние культуры как «постмодерн», основывается на концепции «языковых игр»
(см.), избирая ее в качестве метода, и понятиях «дискурсивность» (см.) и «власть
— знание» (см.) Фуко. Социальность, полагает Лиотар, нельзя мыслить в категориях
функционального единства (Т.Парсонс) или диалектических противоположностей
(Маркс), она носит характер дискурсивной разнородности, в основании которой
лежат языковые игры — «минимальные отношения для существования общества»,
ограничивающие возможности его дезинтеграции. Языковые игры обозначают то,
что «каждый из различных видов высказываний может быть определен посредством
правил, определяющих их характеристики и возможные употребления», и обладают
следующими чертами: 1) правила игры не являются ее легитимацией, 2) изменение
правил означает изменение игры и 3) каждое высказывание — это ход в игре.
Таким образом, знание в своей основе имеет языковые игры, каждой из которых
соответствует свой критерий компетенции — истина, технологическая эффективность,
справедливость, красота. Нарратив (повествование, рассказ) — «атрибутивная
форма обыденного знания» — (1) содержит в себе позитивные или негативные образцы
поведения и вырабатывает консенсус относительно критерия компетенции, посредством
которого участники языковых игр могут оценить свои действия; (2) сочетает
в себе плюрализм языковых игр (денотативных, прескриптивных, перформативных
и т.д.), которые (3) в свою очередь подчинены правилам, задающим «нарративные
должности» участникам; наконец, (4) нарратив структурирует время — «является
синтезом метра, разбивающего время на равные периоды, и акцента, который изменяет
долготу или интенсивность некоторых из них». Нарратив тем самым строится на
«необходимости забывать». Научное знание, напротив, основано лишь на одной
денотативной игре; лишь опосредованно порождает социальные связи, а именно:
только в той степени, в какой становится профессией и дает начало социальным
институциям; не требует специальной компетенции адресата (т.е. предписанной
«нарративной должности»), а только компетенции производящего высказывание;
и наконец, строится на диахронности и кумулятивности, предполагающих память
и проект. Различая легитимность «гражданского закона», основанную на идее
справедливости, и легитимность научного высказывания, которое, в свою очередь,
чтобы восприниматься как таковое и в конечном итоге как истинное, должно удовлетворять
совокупности условий (например, экспериментальной проверке), Лиотар, тем не
менее, отмечает свойственную западной культуре «родственность» языка науки
и языка этики и политики. С позиции власти легитимация представляет собой
процесс, наделяющий законодателя правом провозглашать данный закон в качестве
нормы. Тогда как с позиций знания она есть «процесс, по которому законодателю,
трактующему научный дискурс, разрешено предписывать указанные условия [...]
для того, чтобы некое высказывание составило часть этого дискурса и могло
быть принято к вниманию научным сообществом». В силу этого речь должна вестись
о проблеме «двойной легитимации»: «кто решает, что есть знание, и кто знает,
что нужно решать?». Характеризуя состояние современной науки как кризисное,
Лиотар связывает его появление с ситуацией постмодерна и общей делегитимации
языковых игр. Возникновение ситуации модерна в науке связывается Лиотаром
с возникновением дискурса легитимации вокруг ее статуса, т.е. философии Модернистская
наука, не обладая собственными средствами легитимации, за обоснованием знания
обращалась к спекулятивному философскому или политическому «большому повествованию
— как, например, диалектика духа, герменевтика смысла, освобождение человека
разумного или трудящегося, или увеличение благосостояния». В общем виде «Большое
Повествование», или» метанарратив», представляет собой эпистемологический
конструкт, легитимирующий способы мышления, социальные институции и всю социальную
систему и создающий тем самым возможность тотального мировоззрения. «Постмодернизм»
определяется Лиотарем как «недоверие к метаповествованиям», в результате которого
они «теряют своих «действующих лиц», «великих героев», свои «опасности», «великие
приключения» и «великую цель», рассыпаются на множества локальных языковых
элементов и утрачивают свою легитимирующую мощь. Катализатором данного процесса
оказалась постнеклассическая наука с ее неопределенностью, неполнотой, неверифицируемостью,
катастрофичностью, парадоксальностью. Темы энтропии, разногласия, плюрализма,
прагматизма, языковой игры вытеснили «великие рассказы» о диалектике и просвещении,
антропологии, истине, свободе и справедливости, основанные на духовном единстве,
консенсусе между говорящими. Прогресс современной науки превратил цель, функции
героев классической философии истории в языковые элементы, прагматичные ценности
антииерархичной, дробной постмодернистской культуры с ее чувствительностью
к дифференциации и несоизмеримости различных объектов. Попытки технократии
управлять социумом с помощью компьютера породили страх перед «технологическим
террором». Соотнесение многих научных открытий в различных областях с вопросами
морали и политики акцентировали возможность превращения нового знания в информационный
товар, служащий узкому кругу людей источником наживы и являющийся одним из
инструментов власти. Движущей силой делегитимации, по Лиотару, выступает сам
процесс легитимации, обращаемый на самого себя, иными словами: как доказать
доказательство? Как легитимировать легитимацию? (Ср. у Ницше: «европейский
нигилизм» исходит из самоприложения научного требования истинности к самому
этому требованию.) Постмодернизм, проистекающий из развития техники и прогресса
наук, «сместил акценты с результатов действия на его средства» и привел к
своеобразной «эрозии знания» и распаду «энциклопедической структуры» науки,
где каждая ее отрасль занимала строго отведенную ей территорию. Главной чертой
постмодернистского научного знания является «эксплицитная имманентность самому
себе» дискурса о правилах, которые его узаконивают. Постмодернистская наука,
интердисциплинарная по своему характеру, играет в собственную языковую игру,
не нуждается больше в легитимирующих метанарративах и довольствуется малыми
повествованиями — «атрибутивной формой творческих открытий». Постмодернистский
тип языковой игры отличается от ненаучного (традиционного) и классического
научного типов языковых игр. Традиционное знание исходит из плюрализма языковых
игр. Повествовательный характер данного знания отливается в форму рассказа,
легенды, сказки, мифа. Это знание, имеющее множество слоев, в котором можно
найти «денотативные высказывания относящиеся... к небу, ко временам года,
к флоре и фауне...», это знание также передает слушателю посредством героя
и его поступков свод прагматических правил, образующих общественные связи.
Традиционное знание синхронично, оно не нуждается в поддержке прошлого, не
нуждается в легитимации, так как имманентно повествованию. Классическое знание
делает ставку на один тип языковой игры, главная задача которой — истина.
Такое знание добровольно изолировано от всех других языковых игр, в том числе
и социальных. Связь знания и общества носит внешний характер и требует с необходимостью
легитимации и институализации. Философия выступает легитимирующим дискурсом
классической науки, примером могут служить «великие легитимирующие рассказы»:
диалектика Духа, герменевтика смысла и т.д. Главным достижением считается
консенсус между отправителем и получателем ценностного высказывания об истине,
если оно вписывается в перспективу единодушия научного сообщества по какому-либо
вопросу (эпоха Просвещения, где герой работает ради великой энциклопедической
цели). В процессе передачи знания преподаватель выступает носителем истины,
одновременно являясь экспертом в данной проблематике. Классическое знание
характеризуется диахроничностью, верифицируемостью и фальсифицируемостью.
Специфика постмодернистской ситуации в том, что отсутствует как универсальный
метаязык, на поиск которого была ориентирована вся классическая наука, так
и традиционная легитимация знания. Это не отрицает самой возможности повествовательности:
например, диктор, рассказывающий что-либо по телевидению. Ведущей фигурой
становится не профессор, а экспериментатор. В современных условиях, когда
новые науки открываются на стыках дисциплин, отвергаются любые формы регламентации.
Происходит разрыв социальной связи и переход социальных групп в состояние
некой массы, состоящей из атомов. «Самость» оказывается встроенной в сложную
и мобильную ткань социальных отношений. Человек оказывается расположенным
на углах линий коммуникаций, какими бы малыми они не были. Прагматика постмодернистского
знания имеет мало общего с поиском результативности. Работать над доказательством
значит искать конкретный пример; разрабатывать аргументацию значит искать
«парадокс» и легитимировать его с помощью новых правил игры. Эффективность
не является самоцелью, она появляется в дополнение и иногда с опозданием.
Основная черта постмодернистского знания — имманентность самому себе дискурсов
о правилах, которые они узаконивают. Расчету поддается, таким образом, только
вероятность, что это высказывание будет скорее о том-то, а не о том-то. Вопрос
состоит не в том, чтобы знать, кто является противником, а в том, чтобы знать,
в какую игру из множества возможных игр он играет. Постмодернистская наука
не препятствует появлению большого количества малых нарративов. Место мобилизующих
повествований с их легитимирующей функцией занимают малые нарративы, законные
в рамках локальных коммуникативных сообществ и не претендующие на тотализацию.
Наука является нестабильной и открытой системой, а поэтому, по Лиотару, для
обоснования знания к ней неприменим ни критерий производительности, ни предлагаемый
Хабермасом критерий консенсуса. Производительность, во-первых, не подходит
для суждения об истинности или ложности, во-вторых, она основывается на представлении
о стабильной системе и детерминизме: причина должна стабильно определять следствие,
наука же «продуцирует не известное, а неизвестное», продукт науки никогда
не может быть задан заранее. С другой стороны, применение критерия производительности
означает террор системы по отношению к языковым играм: «будьте операциональны,
так сказать, технологичны, или вы исчезнете». Полемизируя с Хабермасом, Лиотар
отмечает, что его концепция проистекает из метанарратива освобождения человечества.
По его словам, Хабермас исходит из «веры» в то, что «человечество как коллективный
субъект желает своего общего освобождения посредством урегулирования «ударов»,
допускаемых во всех языковых играх, и что легитимность некоторых высказываний
состоит во вкладе в это освобождение». Достижение консенсуса посредством «диалога
аргументаций» предполагает редукцию разнородных языковых игр к универсальному
метаязыку предписаний, описывающего правила всех игр, т.е. к новому метанарративу.
Помимо этого, консенсус у Хабермаса означает окончание диалога, хотя скорее
должен представлять его временное состояние. С другой стороны, «консенсус
служит элементом системы, которая манипулирует им в целях поддержать и повысить
свою производительность». В конечном итоге он является инструментом легитимации
системы и власти. «Консенсус стал устаревшей и подозрительной ценностью. Вот
уж что не является им, так это справедливость». Лиотар в качестве легитимации
знания предлагает паралогию, которая изоморфна понятию «differance»
Деррида и предполагает «открытую систематику»,
локальность, «антиметод». Паралогия легитимирует высказывания науки (как «антимодели
стабильной системы») в той мере, в какой они разрушают прежние высказывания
и правила игр и генерируют новые. Работа Лиотара, развивая идеи интертекстуальности
и диалоговости, формирует методологию «новой непрозрачности», переориентирующую
науку на поиск различий, нестабильностей, случайностей и противоборствующих
стратегий со стороны ее объекта.
Н.Л. Кацук, И.А. Белоус
|
