|
ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ, постколониальные штудии — совокупность методологически и дисциплинарно
гетерогенных, но тематически взаимосвязанных концептуальных дискурсов, осознающих
себя в единой рамке (сети) критических проектов и программ, направленных на
преодоление последствий экономической, политической, но прежде всего культурной
и интеллектуальной зависимости «незападного мира» от «западных» образцов и
прототипов. В странах Западной Европы и Северной Америки П.И. локализированы
пo-преимуществу в академических и университетских
границах и принимают форму научной теории — «постколониальные штудии». В «незападном
мире» они реализуются прежде всего через литературное творчество и эссеистскую
критику. Исследовательские группы, ориентирующиеся на постколониальные типы
дискурсов, существуют и в «постсоветском пространстве» — в Беларуси и Украине.
Принято считать, что «взрыв постколониальности» произошел в 1979, после выхода
в свет книги Э.Сайда «Ориентализм». Дискурс ориентализма, согласно Сайду,
представляет собой сложный комплекс знания-власти, выработанный на протяжении
нескольких веков в европейской традиции («Западом») относительно «Востока»
и тесно связанный с (нео)колониальными практиками, синхронизированными, в
конечном итоге, с ним. Контролируя процессы производства знания, страны «Запада»
смогли выработать и навязать «Востоку» такой образ его идентичности, в которой
ему изначально отводилось зависимое и подчиненное положение. Несмотря на чуть
ли не всеобщее возмущение и развернутую критику книги Сайда учеными-ориенталистами,
она сразу же заняла место «культового текста» в П.И. Тем самым был задан основной
вектор концептуального развития последних — объединение «высокой западной
теории» (в случае Сайда — идеи знания-власти Фуко) и незападной реальности,
причем такое объединение, которое давало бы возможность оборачивать теории
«Запада» против его же властно-знаниевых стратегий. «Запад» превращается в
П.И. в объект рассмотрения, анализа и деконструкции. Другим основателем П.И.
считается Г.Спивак, которая в 1985 адресовала западным интеллектуалам радикальный
вопрос «Can the subaltern
speak?» — «Может ли угнетенный (подчиненный) говорить?» —
в одноименном тексте, который также стал постколониальной классикой. Этот
вопрос вызревал с начала 1980-х в небольшой исследовательской группе, которая
обозначила себя как Subaltern
Studies group — группа исследований угнетения
(подчинения). Ответ Спивак был абсолютно прозрачен: угнетенный (подчиненный)
говорить не в состоянии, он не имеет возможности «пробиться», «возвысить»
свой голос до уровня репрезентации. В силу этого, за него и от его имени всегда
говорят-репрезентируют Другие. Третьим основателем П.И. стал Г.Бгабха. В своих
работах, собранных в книге «Локализации культуры», он сформулировал несколько
идей, которые оказались стержневыми для понимания «постколониальности». Это
идеи гибридности и различия (различности) — разнообразия. Являясь методологически
и дисциплинарно гетерогенным, дискурс постколониальности объединен тематизацией
и актуализацией разнообразных различаемых Инаковых (Иных), которым в западной
традиции отказано в праве голоса, анализом опыта подчинения (угнетения), а
тем самым и колонизации (которая и есть по сути подчинение-угнетение), а также
признанием современного интеллектуального состояния «постколониальным». Формально
слово «постколониальный» означает временной период — период «после колониализма»,
что обычно интерпретируется как «период после получения независимости той
или иной страной или территорией». Это достижение независимости, как отмечала
Л.Гандги, часто сопровождается «волей к забыванию» колониального прошлого,
попыткой вместо истории подчинения (угнетения) выдвинуть на авансцену историю
героического сопротивления или даже самодостаточный, замкнутый нарратив национального,
в котором колонизатор или занимает маргинальное место, или вообще не существует.
В этом контексте П.И. можно рассматривать как теоретическое сопротивление
такого рода амнезии, как проект «вспоминания» («припоминания») и переосмысливания
колониального прошлого, как реконструкцию всей амбивалентности взаимоотношений
колонизатора и колонизированного, которые включают не только опыт подчинения
(угнетения) и сопротивления, но и опыт взаимозависимости и симбиоза. Термин
«постколониальность» представляется временным маркером, который обозначает
период и (или) процесс деколонизации, дискурс, который сопровождает этот процесс.
Таким образом «пост-» в П.И. ориентирует вовсе не во времени: «пост-» означает
определенную позицию, определенный ракурс видения, из которого опознаются
и анализируются разноаспектные проблемы: протоколониальные, колониальные и
после-колониальные. Приставка «пост-» играет роль жеста, с помощью которого
очищается («опустошается» в смысле деконструктивистски очищается) пространство
для методологической рефлексии и теоретической критики, — пространство, до
сих пор донельзя заполненное колониальными доминациями и номинациями, как
и антиколониальной борьбой. Рядом с двумя привычными фигурантами — колонизатором
и колонизированным — появляется еще один персонаж — постколониальный критик.
И именно ему мы обязаны появлением постколониального дискурса. В связи с этим
под постколониальностью обычно понимается определенное пространство субъектных
позиций, в которых и из которых развертываются разноаспектные рефлексивно-критические
проекты и программы, принципиально отличные как от направленных на колонизацию,
так и продуцируемых с позиций уже колонизированных. Таким образом, в П.И.
органически включены: 1) проект деконструкции «Запада» как субъекта имперского
дискурса, программа демаскирования его претензий на универсальность, фундированная
критика исторической и культурной ограниченности «западных» моделей; «Запад»
рассматривается при этом как Великий Колонизатор; 2) проект легитимации противо-дискурсов,
программа выработки и рефлексии различных антиколониальных стратегий; здесь
тематически выделяется проблематика антиколониального национализма, который
вписывается в общую картину асинхронной модернизации; 3) проект метаязыка
для постколониальной ситуации. Практики постколониального письма породили
то, что может быть названо постколониальной литературой. Задача «нового» интеллектуала
в этом контексте выглядит достаточно утопичной — выработка «неподеленного»
языка или дискурса, который не базировался бы на трагическом разломе между
колонизатором и колонизированным, но и не игнорировал бы этот разлом. Чтобы
реализовать эту задачу, постколониальный критик вынужден перемещаться (скользить)
по краям как колониальных, так и антиколониальных текстов, читать их не «против»,
а навстречу. Он обнаруживает себя в «пограничье», «между». Его субъектность
зачастую не совпадает с институциональной позицией, а географическая локализация
противоречит и первому и второму. Этот интеллектуальный протеизм, везде-себя-нахождение,
полифоничность, полидискурсивность постколониального критика имеет на другом
полюсе — уже не интеллектуальном, а социокультурном — ситуацию укорененности
в конкретный культурный контекст, ситуацию конкретного выбора: страны, идентичности,
культурной традиции. В сферу адаптированных и использованых в П.И. методологий
входили в разное время экзистенциализм, (нео)марксизм, психоанализ, структурализм
и постструктурализм. В свою очередь, идеи и проблемы П.И. «проникли» в пограничные
дисциплины и дискурсы и существуют там на правах «собственной проблематики».
П.И. считаются одним из базовых критических дискурсов современности (постсовременности),
наряду с постмодернизмом и феминизмом. В Украине в центре постколониального
анализа находятся практики культурного колониализма. Последний понимается
при этом как «комплекс идеологий, практик, риторических стратегий (обеспечиваемых
соответствующей институционализацией), направленных на поддержку политической
и экономической власти-гегемонии (термин Грамши) через создание и «натурализацию»
оппозиций: универсальное — местное (как локальное), общечеловеческое — частное
(этнографическое), модерновое (перспективное) — отсталое (вне-историческое),
ответственное (взрослое) — несамостоятельное (подростковое), в которых первый
термин каждой пары оценивается позитивно и является атрибутом метрополии,
а второй — негативно — как принадлежащий колонии. Метрополия стремится при
этом присвоить себе то, что высоко ценится по мировой шкале культурных ценностей,
в том числе и мифы про «первородство». В то же время культурный колониализм
свойственен культуре колонизированного не менее, чем культуре колонизатора
(М.Павлышин). В Беларуси соответствующие исследования акцентированы на проблематике
маргинальности, репрессированной идентичности, транскультурности и «войны
культур».
И.М. Бобков
|
