|
ПЕРЕОТКРЫТИЕ ВРЕМЕНИ
— феномен современной культуры, связанный с актуализацией — как в естествознании,
так и в гуманитаристике — проблемы темпоральности. Термин «П.В.» предложен
И.Пригожиным в контексте синергетической модели времени как процессуальной
конструкции. Именно факт П.В. синергетика фиксирует в качестве важнейшего
результата своих исследовательских усилий (И.Пригожин, М.Маркус, Б.Мизра,
Г.Николис, Д.Н.Паркс, Дж.Трифт, Б.Хесс, С.Хокинс и др.). С точки зрения современной
научной рефлексии, традиционное естествознание было фундировано в своих концептуальных
построениях весьма сильной посылкой: предполагалось, что «основное свойство
детального равновесия является не чем иным, как процессом обратимости во времени
элементарных процессов в системе» (Г.Николис, И.Пригожин). Фактически это
означало, что всякая динамическая траектория мыслилась в качестве обратимой,
т.е. определяла будущее и прошлое как эквивалентные по своему статусу по отношению
к настоящему, т.е. равно выводимые из него, — из этого следует, что «если
мы мгновенно поменяем направление всех скоростей системы движущихся тел, эта
система побежит в обратном направлении последовательно через все состояния,
через которые она пришла к точке инверсии» (И.Пригожин). С точки зрения синергетики,
естествознание 20 в. во многом сохраняло эту тенденцию: по оценке И.Пригожина,
«обратимость законов, равно как и законов обеих фундаментальных наук, созданных
в XX столетии — квантовой механики и теории относительности,
— выражает такое радикальное отрицание времени, какого никогда не могли вообразить
никакая культура, никакое коллективное знание». В противоположность этому,
синергетическая парадигма видения динамических процессов с необходимостью
включает в себя презумпцию необратимости времени. Согласно И.Пригожину, может
быть выделено, по меньшей мере, три минимальных условия, «которым отвечает
любая история: необратимость, вероятность, возможность появления новых связей».
В этом отношении важнейшим пафосом разворачивания синергетической исследовательской
традиции является, по ее самооценке, то обстоятельство, что «наука вновь открывает
для себя время» (И.Пригожин, И.Стенгерс). Так, в частности, процессы самоорганизации
как основной предмет исследовательского интереса синергетики вновь и вновь
убедительно свидетельствуют, что именно необратимость как таковая выступает
источником порядка «на всех уровнях»: не что иное, как «необратимость есть
тот механизм, который создает «порядок из хаоса» (И.Пригожин, И.Стенгерс).
Синергетические исследования (М.Маркус, Б.Мизра, Д.Н.Паркс, Дж.Трифт, Б.Хесс,
С.Хокинс и др.) показали, что фактор времени оказывается содержательно значимым
и в плане специфики образующихся в ходе самоорганизации системы макроструктур.
— Качественные характеристики диссипативных структур всецело «зависят от предыстории
системы», и, в целом, «основное свойство хаотической динамики» — это, по оценке
Г.Николиса и И.Пригожина, — «существенная зависимость от начальных условий».
Синергетикой зафиксированы такие явления, как «память химической реакции»
(А.Баблоянц), выявлено, что «у биологических систем есть прошлое» (И.Пригожин,
И.Стенгерс), сформулирован интегральный тезис о том, что «материя как объект
современных физических законов не есть данность, но продукт истории» (И.Пригожин).
— Имеется в виду, что в зависимости от того, изменяя какие параметры (и в
какой именно последовательности), мы приводим систему к определенному состоянию,
зависит ее поведение в этом состоянии. В целом, для природных систем справедлив
вывод о том, что образующие их молекулы — итог предшествующей эволюции. Космология
в синергетической ее аранжировке (С.Хокинс и др.) интерпретирует историю мироздания
«от большого взрыва до черных дыр» в качестве «истории времени». В специально
посвященной данному вопросу работе «Переоткрытие времени» И.Пригожин отмечает,
что «ныне физика обрела точку опоры не в отрицании времени, а в открытии времени
во всех областях реальности», — «в каждой области физики мы вновь и вновь
находим связанное со становлением материи необратимое время». Необратимость,
таким образом, отражает сущностные характеристики мира (а не понимается, как
это было в традиционном естествознании, в качестве преодолеваемой посредством
коррекции концептуальных средств). Фундаментальный вывод из синергетических
исследований формулируется Г.Николисом и И.Пригожиным следующим образом: «мы
живем в мире, где симметрия между прошлым и будущим нарушена, в мире, где
необратимые процессы ведут к равновесию в нашем будущем». Но если существование
двух конфронтирующих миров, которые И.Пригожин и И.Стенгерс называют «миром
траекторий» и «миром процессов», не вызывает сомнений, то успехи синергетики
позволяют констатировать, что «мы... вступаем... в мир становящегося, возникающего»,
т.е. принципиально процессуальный. Однако важнейшим парадигмальным следствием
из этого обстоятельства является не только (и не столько) переориентация «от
бытия к становлению» (И.Пригожин, И.Стенгерс), сколько эксплицитно сформулированный
отказ от противопоставления и изолированного исследования указанных двух «миров».
Речь идет не ! об аксиологической дискредитации концептуальных средств и парадигмальных
установок, ориентированных на фиксацию и исследование «мира траекторий», не
о приоритетном исследовании «мира становления» по отношению к «миру бытия»,
— это было бы лишь зеркальным оборачиванием, но не преодолением ситуации традиционного
естествознания. — Речь идет о радикальном переходе на позиции интегрального
синтетизма. Согласно синергетической самооценке, «мы считаем, что бытие и
становление должны рассматриваться не как противоположности, противоречащие
друг другу, а как два соотносимых аспекта реальности» (И.Пригожин, И.Стенгерс).
Очевидно, что такая установка не может не привести к выводу о том, что на
сегодняшний день «возникла настоятельная необходимость в новом синтезе» —
синтезе наук о наличном бытии и наук «о становлении», основанных на идее времени
и необратимости изменений. В контексте сложившейся культурной традиции данная
ориентация означает для европейского сознания и установку на междисциплинарный
синтез. Это связано с тем, что для гуманитарной сферы (даже в сугубо традиционной
ее артикуляции) обрисованная выше установка на исключение идеи необходимости
из когнитивного арсенала науки никогда не была характерна. Социо-гуманитарное
познание (в силу специфики самого своего предмета) основывалось на идее темпоральности
как анизотропной и было фундировано презумпцией необратимости времени (равно
как и включало в себя признание двух других — по И.Пригожину — оснований истории:
случайности и образования новых качеств). Собственно, само противостояние
«двух культур», характерное для западной традиции (Ч.Сноу), обусловлено, согласно
синергетическому видению проблемы, «конфликтом между вневременным подходом
классической науки и ориентированным во времени подходом, доминировавшим в
подавляющем большинстве социальных и гуманитарных наук» (И.Пригожин, И.Стенгерс).
Более того, именно рассмотрение гуманитарным познанием своей предметности
как укорененной во времени и в силу этого принципиально изменчивой как раз
и служило для сциентистски ориентированного естествознания поводом отказа
гуманитаристике в статусе строгой науки. По оценке И.Пригожина, «современная
физика, в той мере, в какой она осознает себя наукой о физико-химическом становлении,
а не наукой о вневременных законах... обнаруживает в своей собственной области
ряд проблем, которые в прошлом побуждали некоторых сомневаться в «научности»
гуманитарных наук». В этом контексте ориентация на синтез «наук о бытии» и
«наук о становлении» не могла не инспирировать в синергетике установку на
преодоление противостояния «наук о природе» и «наук о духе»: возникает «необходимость
преодоления противопоставления «человеческой», исторической сферы материальному
миру, понимаемому как атемпоральный... по мере того, как будут создаваться
средства описания внутренне эволюционной Вселенной, неотъемлемой частью которой
являемся и мы сами» (И.Пригожин). Парадигмально конгруэнтные трансформации
могут быть обнаружены в современной философии постмодернизма. Безусловно,
очевидная гуманитарная ориентация последней предполагает изначальное и имманентное
включение идеи темпоральности в ее фундаментальные основания. Поэтому эксплицитно
выраженный и программно артикулированный новаторский пафос постмодернизма
направлен как раз на включение в сферу рассмотрения гуманитаристики феномена
пространства (концепция плоскости, концепция складки и т.п.). — Как пишет
Джеймисон, наличная «диахронность» современности — причина того, что «в нашей
повседневной жизни, нашем психологическом опыте, наших культурных языках сегодня
доминируют скорее категории пространства, чем времени, как это было в предшествующий
период модернизма». Тем не менее, несколько моментов обращают на себя внимание.
Прежде всего, постмодернизм преемственно продолжает не художественную традицию
модернизма, с ее программным отказом от идеи прошлого, от идеи преемственности,
а вместе с ними — и от идеи времени как такового (см. Deja-vu), но традицию неклассической философии, глубинным образом
ориентированной на осмысление феномена времени. П.В., совершенное в неклассическом
естествознании синергетикой, в неклассической философии было осуществлено
Хайдеггером, показавшим, что глубинная проблематика всякой онтологии коренится
в феномене Времени. Содержательно «Бытие и Время» Хайдеггера (конституирование
События как введение Времени в Бытие) есть не что иное, как поворот философского
мышления «от бытия к становлению» (в пригожинской терминологии). — Именно
этой традиции наследует философский постмодернизм, впитывая в свое содержание
наряду с хайдеггеровской идеей «поэтического мышления» (см. Поэтическое мышление)
и презумпцию времени. (По собственному признанию Деррида, его концепция была
бы в принципе не возможна «без внимания к тому, что Хайдеггер называет разницей
между бытием и сущим».) Собственно, неклассическая философия и отличается,
по оценке Турена, тем, что современность мыслится как эпоха радикального отказа
от самой идеи общества как некой вневременной константы и замены ее идеей
«перманентной социальной трансформации», фундированной презумпциями транзитивности
и темпоральности. Практически вся неклассическая философия имманентно включает
в себя проблематику времени, и для тех авторов, которые выступили по отношению
к постмодернизму в качестве предтечей, это особенно характерно. Например,
по оценке П.Рикера, для Аренд, моделировавшей «нетоталитарную вселенную» (не
только в узкополитическом смысле, но и в широком смысле отказа от принудительной
каузальности), «наиболее отвечавшим новому исследованию критерием была оценка
различных человеческих активностей с точки зрения их продолжительности во
времени». Важнейшую конституирующую роль играет фактор времени в сартровских
аналитиках субъективности, оказавших серьезное влияние на постмодернистское
истолкование проблемы субъекта (см. «Воскрешение субъекта», Другой). Так,
Сартр отмечает, что «время — это... связь, и Я имеет временной характер даже
в самом своем бытии. Это значит, что Я не просто не боится времени, оно нуждается
в нем для самоосуществления». Что же касается непосредственно философии постмодернизма,
то проблема времени конституируется ею непосредственно в контексте теоретических
моделей самоорганизационных процессов, — так, например, в рамках номадологического
проекта (см. Номадология) в качестве одного из центральных формулируется вопрос:
«не дан ли тут уже способ иного прочтения времени» (Делез). Аналогично в контексте
генеалогии Фуко «речь идет о том, чтобы превратить историю в противоположность
памяти и, как следствие, развернуть в ней иную форму времени» (см. Генеалогия).
Речь идет именно об отказе от линейного осознания времени, предполагающего
понятия минувшего и грядущего, и от основанного на нем линейного прочтения
истории как необратимо развернутой из прошлого через настоящее в будущее.
Культура постмодерна мыслит любую идеологию в качестве «ложного сознания»,
по оценке Джеймисона, «отвергаемого в современной теории» и, коль скоро любая
идеология фундирована идеей прогресса (а именно, прогрессивности фундирующего
ее социального идеала), то, выталкивая идеологию за границы культурной легитимности,
постмодернизм отторгает идею линейного прогресса, линейной истории, линейной
развертки темпоральности (см. Событийность, Эон). — Постмодерн осознает себя
как пост-современность, процессуальность, который разворачивается «после времени».
Разворачивая процессуальность своего бытия в ситуации «постистории» (см. Постистория),
современность тем самым «переписывает время», разворачивая линейный лектор
истории и ломая его (Л.Рубинштейн). Таким — парадоксальным — образом постмодернистская
презумпция «конца истории» фактически имеет смысл П.В. В общем контексте ориентации
современной культуры на идею нелинейности (см. Неодетерминизм) способ артикуляции
феномена времени в постмодернизме педалирует именно те его аспекты, которые
выступают центральными и для синергетики. Прежде всего, речь идет об идее
необратимости времени. Если для синергетической парадигмы идея необратимости
времени выступает в качестве фундаментальной, то и постмодернизм — применительно
к текстовому анализу — формулирует «принцип необратимости», согласно которому
фабульное построение нарратива (сюжетный «код загадки», ведущий фабулу «от
вопроса к ответу») задает фундаментальную и неизбежную «необратимость рассказа»
(Р.Барт). Кроме того, как базисная для постмодернизма презумпция интертекстуальности
(см. Интертекстуальность), так и более частные (авторские) концептуальные
фигуры («след», «отсрочка» и «замещение» у Деррида, «память знака» у Р.Барта
и т.п.) фактически фиксируют ту же идею зависимости наличного состояния системы
от специфики протекания ее предшествующей эволюции, что и столь значимые для
синергетики фигуры «памяти химической реакции» или «обретения системой прошлого».
— В контексте «цитатного письма» (Б.Морриссет) текст обретает смысл лишь в
том плане, что отсылает к иным (уже известным, а потому принадлежащим прошлому)
текстам и смыслам. Текстовая семантика фундаментально зависит от происхождения
(как литературного, так и общекультурного) каждой из слагающих ее цитат, от
истории всех ее предшествующих контекстов, от сложившейся в отношении ее интерпретационной
традиции, — т.е. от того, что на языке синергетики именуется «предысторией
системы». Постмодернистские формулировки иногда непосредственно совпадают
в данном аспекте с используемыми синергетикой, как совпадают подчас даже названия
базовых концептуальных работ («From Being to Becoming»
— у И.Пригожина, «Just Coming» — у Лиотара и Ж.-Д.Тебо).
Так, например, Лотман пишет о тексте, что «обнаруживая способность конденсировать
информацию, он /текст — M.M./ приобретает память». Семиозис текста предполагает наличие
в нем множества различных кодов, которые Р.Барт определяет как «определенные
типы уже виденного, уже читанного, уже деланного; код есть конкретная форма
этого «уже», конституирующего всякое письмо». В свою очередь, каждый конкретный
знак являет собой продукт определенного семиотического процесса, что не только
не является безразличным для его настоящего функционирования, но и определяет
его специфику посредством того, что Р.Барт называет «памятью знака»: так,
например, у Деррида: «расстановка — концепт, включающий также значение продуктивной,
позитивной, порождающей силы. Как рассеивание он несет в себе генетический
мотив; тут не просто интервал, пространство, образующееся между элементами...
но расстановка, т.е. операция или во всяком случае движение отдаления. Это
движение неотделимо от временения-овременивания /подчеркнуто мной —
M.M./... Оно
метит то, что расходится с собой, прерывает всякую самотождественность, всякую
точечную собранность на самом себе, всякую принадлежность своей собственной
интериорности». Феномены времени и смысла в контексте постмодернистской философской
парадигмы оказываются теснейшим образом связанными, причем эта связь выступает
как содержательная и двусторонняя. С одной стороны, как это показано Кристевой,
смысл как таковой обретает свою определенность именно в контексте темпоральности
(известная конъюнкция Кристевой «время и смысл»), с другой же стороны — процедуры
смыслопорождения не являются безразличными для осуществления процессуальности
времени. Так, по наблюдению Лиотара, важнейшим «аспектом нарративного знания,
заслуживающим внимательного рассмотрения, является его воздействие на время.
Нарративная форма подчиняется ритму, она является синтезом метра, разрывающего
время на равные периоды, и акцента, который изменяет долготу и интенсивность
некоторых из них». Время, таким образом, так же, как и в синергетике, мыслится
в постмодернизме в качестве конструкции. (Небезынтересно, что именно эта дескрипция
времени встречается и у П.Валери, к анализу творчества которого охотно обращается
постмодернистская рефлексия.) Таким образом, высказанный в свое время Уайтхедом
тезис о том, что «выяснение смысла высказывания «все течет» снова есть одна
из главнейших задач», не только обретает ныне новый пафос, но и является равно
актуальным как для естественнонаучной, так и для гуманитарной сфер современной
культуры. Важнейшим моментом является в данном контексте то обстоятельство,
что подобно синергетике, постулировав свою ориентацию как поворот от аналитики
бытия к исследованию становления, философия постмодернизма — опять же, подобно
естествознанию, — не останавливается на этом, также выдвигая идею о необходимости
синтетического видения двух указанных аспектов видения реальности. Хотя данная
установка и не сформулирована в философии постмодернизма в эксплицитной форме,
тем не менее на уровне предметных аналитических разверток она присутствует
в концепциях практически всех классиков постмодернизма — от предметно и эмпирико-исторически
конкретных аналитик (типа аналитики человеческой сексуальности как процессуального
феномена самоорганизации хюбрис — см. Хюбрис) — до абстрактных концептуальных
моделей (типа модели исторического времени Делеза — см. Событийность, Эон).
Идея неразрывности бытия и становления, их фундаментального единства может
быть обнаружена и в постмодернистской нарратологии (см. Нарратив). Так, Лиотар
специально останавливается на этом вопросе: согласно его модели, темпоральность
нарратива не развернута в линейную структуру от прошлого к будущему, но спрессована
в актуальную презентативность: «именно рассказывание в настоящем разворачивает
каждый раз призрачную временность, простирающуюся между «я слышал» и «вы услышите».
Аналогичную ориентацию демонстрирует и текстологический вектор постмодернизма:
как пишет Деррида, «размещение есть овременение, обход, откладывание, из-за
которого... отношение... к сущему всегда разнесено. Разнесено в соответствии
с тем же принципом различения, который гласит, что никакой элемент не функционирует,
не приобретает и не придает «смысл» иначе, как отсылая к какому-то другому
элементу, прошлому или будущему, внутри экономии следов-отпечатков», — «субъект,
и прежде всего, сознательный и говорящий субъект, зависит от системы различений
и от движения разнесения; ...он... не конституируется иначе как разделяя себя,
размещая себя, «овременяясь», разнося себя». В целом, постмодернизм рефлексивно
осмысливает себя как осуществивший «паракритику спекуляции времени» (И.Хассан).
Важнейшим следствием интерпретации времени в качестве конструкции выступает
— как для современного естествознания, так и для философии — возможность нравственной
его артикуляции: как для постмодернизма время артикулируется в категориях
нравственной ответственности (по Делезу, «нет больше Адама-грешника, а есть
мир, где Адам согрешил»), так и для синергетики время — «это некоторая конструкция
и, следовательно, несет некую этическую ответственность» (И.Пригожин, И.Стенгерс).
Таким образом, П.В. оказывается равно значимым парадигмальным сдвигом как
естественнонаучной, так и философской составляющих современной культуры.
М.А. Можейко
|
