|
ПЕРЕЛЬМАН (Perelman) Хаим (1912 — 1984) — бельгийский философ, логик, профессор.
Родился в Варшаве. Окончил Свободный университет в Брюсселе. Возглавлял Брюссельскую
школу «новой риторики» (неориторики), сложившуюся в 1950-х. Труды П. «Философия
и риторика» (1952), «Новая риторика: Трактат по аргументации» (1958), созданные
в соавторстве с Л.Ольбрехт-Тытекой, ознаменовали начало риторического ренессанса
во второй половине 20 ст., ставшее истоком нового периода в развитии риторики
(«новая риторика») и базисом нового направления в неориторике — аргументативной
риторики. Книга «Новая риторика: Трактат по аргументации» обострила интерес
к теории аргументации. Преобразующая сила идей П. в области философских основ
риторики, предполагавших существенные изменения в области философии, логики
и непосредственно самой риторики, позволила современникам назвать его Новым
Аристотелем. Постмодернистские мотивы философского проекта П. предопределили
тотальную ревизию методологического базиса риторики как теории коммуникативного
воздействия. В контексте коммуникативного поворота от философии субъективности
к философии интерсубъективности, от философии долингвистического сознания
(cogito) к философии языка не мог не обостриться интерес к риторике
— единственному разделу знания, который постоянно был обеспокоен проблемой
передачи информации от одной субъективности к другой. В качестве одной из
производных данного процесса можно рассматривать атрибуты постмодернистского
мышления, релевантные новым риторическим концепциям, — иррационализм, метаформа
вместо формальной логики, игра вместо науки, риторика вместо классической
(двузначной) логической аргументации. Гносеологический релятивизм деконструктивистов
инспирировал поиск П. «риторической формы» аргументации, имманентной языку
как инструменту коммуникативных технологий в персуазивных, т.е. воздействующих
на аудиторию, контекстах. Полифония классической рациональности и истины заменена
в ней интенцией дискурсных практик и доксы (мнения). Ксенофановский тезис
о том, что истина и мнение не одно и то же позволил не только провести дистинкции
между ними, но и надолго элиминировать последнее из когнитивной сферы. Постулат
Аристотеля о доступности человеческому разуму истины и о доказательстве как
единственно приемлемой форме ее обоснования стал методологическим принципом
классической философии и ее базиса — классической логики. Дедуктивные силлогистические
умозаключения рассматривались в качестве адекватных логических способов доказательства,
обеспечивающих тотализирующую активность разума. Вся логическая аргументация
была редуцирована к данной проблематике. П. в духе критического переосмысления
классической методологии трансцендирует когитальное сознание и акцентирует
проблему неформальной аргументации как элемента интерсубъективности, диалогического
дискурсного поля с участием «других». Актуализируя проблему общения через
призму риторической модели коммуникации, П. тематизировал две значимые для
философии 20 ст. проблемы — проблему времени и проблему языка. Классическая
философия и классическая логика стремились освободиться от времени и языка
как источников изменений, множественности интерпретаций, как помех для однозначности,
ясности, четкости, детерминирующих идеал абсолютного знания, представления
о котором окончательно оформились в рамках проекта Р.Декарта, И.Канта и др.
Стремление классической логики к формализации языка как единственному способу
утвердить свой предмет означало освобождение от «живого» языка общения с его
двусмысленностью, традициями и постоянной эволюцией. П. рассматривает аргументацию
как элемент риторической коммуникации в темпоральном модусе. В его концепции
вневременные истины с атрибутами конечности и нереверсивности (необратимости)
уступили место аргументации с релевантной ей темпоральностью. Классическое
доказательство и его гносеологическая трансцендентальность «ускользали от
времени» посредством изоляции от любого контекста, что достигалось либо искусственной
формализацией (как в формальной логике), либо тотальным охватом всего мира,
т.е. божественной мистифицикацией: «Бог видит вечность, а человек видит то,
что видит Бог», и тем самым блокировали любые дискурсные трансформации. «Время,
— указывает П., — изменяет условия рассуждения: оно инспирирует иерархизацию
понятий, их перестройку для адаптации к конкретной ситуации», допускает эффект
временного согласия в коммуникации, проявления настойчивости со стороны коммуникантов,
информационные повторения, изменение контекста, регламент, «кредит» внимания
и доверия реципиента и т. д., не релевантные доказательству. Конечность (окончательность)
и неопровержимость результата доказательства в аргументативной риторике П.
заменены бесконечностью и опровержимостью, означающих возможность в будущем
поиска и выбора лучшего решения. Автор решения представляет собой исполнителя
в рамках ролевой картины мира, субъекта выбора в рамках императивной картины
мира и субъекта частной инициативы в рамках окказиональной картины мира. П.
игнорировал трансцендентальность непротиворечивого сознания с его вневременной
интенцией к истине, открыв сферу трансцендентного, «иного» как «громадного
поля рассуждений, связанных с противоречивостью, критицизмом и обоснованием
любого типа», или как дискурса диалектики. Ментальные фигуры трансцендентального
сознания составляют структуры аналитических рассуждений. Они были узурпированы
научными приоритетами формальной логики. Диалектические рассуждения апеллируют
к аргументам, диапазон оценок которых лежит вне шкалы «истина — ложь». Они
могут быть сильными или слабыми, релевантными или нерелевантными, реферирующими
к эксплицитному или имплицитному смыслу и т.д. Диалектические рассуждения
рассматривались в классической риторике, но отсутствие необходимого методологического
базиса и средств анализа не позволяли в необходимой мере реализовать программу
их исследования. П., разграничивая сферы формальной логики и риторики, указывает
дистинкции между ними: дискурсный фон риторики, аргументация вместо доказательства
в качестве процедуры обоснования, оценка вместо истины, релятивизм убеждения
вместо его абсолютности. Преодолевая «дилетантизм» классической риторики,
он включил в философию риторики базисные элементы феноменологического восприятия
мира: интенциональность как направленность сознания на объекты действительного
или возможных миров (и, соответственно, интенциональные состояния мнения,
желания, веры, надежды и др.), интенсиональность как отнесенность интенциональных
состояний к определенным фрагментам концептуальной системы носителя интенциональных
состояний и индексальность как зависимость содержания интерпретации от определенной
концептуальной системы. Это позволило П. тематизировать риторическую коммуникацию
как персуазивную форму общения, основанную на взаимосвязи информационного
воздействия, аргументации и компетенции ее участников. Несмотря на то, что
структуры убеждений как производные аргументационных фигур носят эгоцентрический
характер, они формируются в результате конструктивного взаимодействия с внешней
информационной средой. Следовательно, состав, характер и способ организации
аргументации детерминируются принципами коммуникативного сотрудничества, его
конфигурациями, контекстами и конситуациями. В теории аргументации П. как
новом, неклассическом, неформальном направлении в области теоретических основ
интерактивного мышления и коммуникации указано на различие между доказательством
как строгой формально-логической процедурой и обоснованием как риторическим
приемом убеждения, а также сформулированы основания современной теории аргументации.
Положив в основу теории аргументации идею о необходимости разработки логики
гуманитарного знания, П. провозгласил основной целью аргументации присоединение
аудитории к положениям оратора посредством убеждения. Продолжением наметившейся
тенденции стал XIII Международный философский конгресс в Мехико в 1963,
в рамках которого Парижский Институт философии организовал симпозиум по проблемам
философской аргументации с участием П. П. исследовал проблемы аргументации
в юриспруденции, философии, политике и журналистике. В первую очередь, его
интересовал вопрос об использовании ценностно-оценочных суждений (мнений)
(le jugement de valeur) в решении ряда юридических проблем, а также их функционирование
в структуре «эйдоса — логоса — этоса» аксиологического и/или агонального (политического,
судебного, публицистического, рекламного) дискурсов. Идеал непротиворечивости
в обосновании нестрогих (недвузначных) конструкций заменяется процедурой «оценивать»
(«mettre en valeur»), позволяющей извлечь какую-либо пользу из оценки. Целесообразность
создания теории аргументации П. обосновывал необходимостью разработки логики
гуманитарного знания на основе обобщения реальных приемов изложения философских,
исторических, юридических текстов. Из гуманитарно проблематизированных текстов-моделей
аргументации П. попытался экстрагировать средства рассуждения, которые можно
считать убедительными. Несмотря на то, что данные модели аргументации не обладают
принудительной силой подобной моделям доказательства в математике, все они
обладают доказательным характером и не исключают наличие средств, позволяющих
«различить весомость аргументов хорошего и плохого изложения, трактат первоклассного
философа и диссертацию новичка». Подобно тому, как Фреге и др. логики разработали
разноуровневые исчисленческие модели дедуктивного, а впоследствии и других
фрагментов мышления, П. поставил целью построение аналогичной модели фрагмента
мышления, связанного с установлением ценностных отношений, и исследование
возможностей построения неклассической логики оценочных высказываний. Именно
оценка [прагматическая, эмоциональная, этическая, эстетическая, нормативная,
абсолютная, относительная, позитивная, негативная, критическая (рационально
обоснованная), некритическая (рационально не обоснованная)] отображает факт
установления ценности, значимости какого-либо события, явления. Для анализа
процесса аргументации в философской и парламентской полемике П. и Ольбрехт-Тытека
пытались применить формально-логические процедуры (экстрагирование и селекцию
приемов научной демонстрации), а также методы экспериментальной психологии
и социологии (изучение мотивов поведения, потенциальных стимулов и т.д.),
но это не позволило объяснить сущность и раскрыть состав аргументации. Все
обнаруженные приемы «были в большинстве приемами «Риторики» Аристотеля; во
всяком случае, его заботы были до странности близки нашим собственным». Но,
по утверждению П., Аристотель оправдывал право риторики на существование тем,
что ритор не всегда может выразиться технично и определенно или неспособностью
аудитории следовать за его рассуждениями и адекватно воспринимать сказанное.
Это означает, что Аристотель основывал риторику на невежестве и неспособности,
на необходимости поиска оптимального пути к истине и определенности, не учитывая
при этом важности оценочного суждения (мнения), которое индивидуально и базируется
на системе ценностей. П. и Ольбрехт-Тытека отождествляют риторику, теорию
аргументации, эристику и логику оценочных суждений на основании их общей направленности
не на поиск истины, а на выбор предпочтительного, «когда усвоение идей человеком
базируется не на подчинении, а на решении, добровольном принятии довода».
Концепция П. основывается на убеждении, что риторика в современных условиях
не должна строиться на ее противопоставлении философии и подчинении формальной
логике, так как предмет риторики необходимо соотносить с мнением (Аристотель
относит его к сфере правдоподобного знания), а не с истиной. Ценность, как
и истина, является не свойством, а отношением между действительностью и выражающей
ее мыслью. Истинностный и ценностный подходы к внекогитальной сфере не тождественны
друг другу, но и не являются взаимоисключающими. Замена интенции истины аристотелевской
риторики интенцией мнения позволяет изменить характер предмета риторики и
сместить акценты с гносеологического уровня поиска истины на проблемы аргументации.
Структурирование аргументативной риторики П. позволяет выделить ее ключевые
понятия, принципы и проблемы: методологическое обоснование концепции, аргументация
и ее специфика; оратор и аудитория с определением их возможностей и объемов
компетенции; исходный базис (посылки) аргументации; выбор, критерий выбора
и презентация аргумента; семиотика аргументации; риторическая техника аргументации.
Композиция и содержание неориторической концепции аргументативной риторики
П. определяются соответствующим методологическим базисом. В любой философской
системе, согласно П., имплицитно функционирует дисциплинарная матрица в виде
пары «логика/риторика», которая детерминирует закрытую систему, обслуживаемую
правилами, либо «риторика/логика», формально репрезентирующая открытую систему,
обслуживаемую стратегиями. Приоритетность элемента пары определяется ролью
понятия времени в данной философии. Пара «логика/риторика/», характеризующая
классическую философию, по сравнению с парой «риторика/логика», менее всего
обременяет себя проблемой времени. Эксплицируя отношение теории аргументации
к философским традициям, П. выделяет два типа философских учений: 1) «первую
философию» (в аристотелевском смысле); 2) «регрессивную» философию (прежде
всего, позитивизм). «Первая философия», включающая онтологию, гносеологию
и аксиологию, представляет собой систематизированное учение о мире и человеке,
основанное, по его мнению, на концепции «разума одновременно индивидуального
и всеобщего, преходящего инструмента вечного познания», разума, располагающего
в акте рефлексии «другим», умеющим «схватить» ускользающую «инаковость» или,
по крайней мере, пребывающем в стратегическом движении к постижению «иного».
Согласно П., метафизическая точка зрения на предмет философии «первой философии»,
стремящейся охватить «всеобщность знания» на основе «всеобщих принципов»,
отвергается и подвергается критике «регрессивной» философией с антиметафизической
интенцией, стремящейся к тотальной унификации взглядов, не допускающей плюрализм,
интерпретирующей разум как «самодостаточную самоопределенность». Принцип переосмысления
в «регрессивной» философии предусматривает повторное обращение к собственным
посылкам, их переоценку или опровержение в рамках знаковых комбинаций (уровень
синтаксиса) и в пределах трансцендентальной языковой комбинаторики (уровень
семантики). Неориторическая концепция П. является оппозиционной позитивистской
логике, лингвистической философии и логическому универсализму. В частности,
П. выступил против скептицизма позитивистов относительно присущности когнитивности
оценочным суждениям. Оценочные суждения, даже формулируемые в рамках первичных
ценностей, например, нравственности, могут стать предметом рациональной философии.
Идейная программа П. стала антиподом «картезианской лингвистики». Картезианская
философия и ее наследник позитивизм, принимая постулат об универсальных свойствах
человеческого разума, предполагают в качестве реципиента науки универсальную
аудиторию как абстракцию отдельных человеческих качеств (интеллект, интуиция,
воля, толерантность, желание и т.д.). Сформировалось представление об абсолютном
разуме («абсолютной человеческой разумности»), который, при полном отсутствии
склонности к полемике, готов согласиться с любым выводом или решением в пределах
логического детерминизма. В модели бескомпромиссного cogito определены формально-логические правила, обеспечивающие
неизбежность принятия данного, а не иного, хода мысли. П. критически переосмысливает
статику такого рода универсальной модели. Исходя из перманентности трансформационных
процессов, происходящих в системе знаний и убеждений людей, и считая статику
модусом (т.е. не считая ее атрибутивной) универсальной модели, он утверждает
идею динамики как неотъемлемый атрибут аудитории: «у каждой эпохи, у каждой
культуры, у каждой науки и даже личности своя универсальная аудитория» (П.).
П. стремится специфицировать понятие аудитории, отойти от классической традиции
в понимании частной, или особой, (particulier) аудитории как конвенциальной аудитории, т.е. собрания
людей, в котором произносится речь. Для такой аудитории релевантны темпоральные
характеристики (изменчивость, неустойчивость и т.д.). Базисный аргумент универсальной
аудитории и классического идеала познания ad rem («по существу») заменяется аргументом ad hominem («к человеку»), апеллирующим к мнению и чувствам человека,
который П., тем не менее, дистанцирует от аргумента ad personam, направленного на дискредитацию оппонента (который в дальнейшем
был назван Бартом элементом «черной риторики»). Заменяя универсальную аудиторию
частной, П. определяет ее как «единое целое» людей, на которых «оратор стремится
повлиять своей аргументацией». Данное уточнение связано с изменившимися условиями,
в которых реальная аудитория, являющаяся адресантом аргументации, не совпадает
с непосредственным реципиентом-слушателем или реципиентом-читателем. Член
парламента, например, обращаясь к спикеру и к коллегам, адресует свои аргументы
также и к общественности. П. различает логическую и риторическую модели аудитории.
Логическим он называет универсальный тип модели аудитории, ориентированный
на говорящего, риторическим — частный тип, ориентированный на получателя информации
(«речи»). В логической модели аудитории аргументация осуществляется в закрытой
системе категорий, риторическая модель аргументации остается открытой. В ней
сохраняется возможность включения новых категорий, допускаются модификации
правил рассуждения, пересмотр ранее принятых решений. П. элиминировал идею
демонстрации (логической формы доказательства) из теории аргументации. Согласно
его точке зрения, доказательства не обязательно полагаются на формальную логику
и способны быть убедительными, не будучи при этом чисто логическими. Процесс
демонстрации П. связывал с формальной логикой, включающей «четко определенные
закрытые формальные системы, подобные математическим». Применение демонстрации,
по мнению П., предполагает наличие универсальной аудитории. Допускается, что
в мире существуют неоспоримые факты, с которыми, по предположению ритора,
аудитория знакома. Даже если фактической универсальной аудитории нет, оратор
при использовании демонстрации должен иметь ее в виду. В ситуации демонстрации
ритор должен принимать во внимание знания, интеллект аудитории, но не обязан
учитывать любой из других аспектов его аудитории, таких, например, как физический
или моральный, так как он говорит с универсальной аудиторией. Эти аспекты
не имеют значения и не влияют на способы репрезентации материала ритором.
В системе аргументации наиболее значимым из трех, согласно античной традиции,
ораторских жанров — совещательного (политического), судебного и эпидейктического
(торжественного) — является эпидейктический жанр, проецируемый не на сферу
действительного или возможного, а на область оценочных суждений. «Стратегия
эпидейктического оратора — это стратегия против будущих возражений» (П.).
В эпидейктической речи представлены стратифицированные иерархические оценочные
суждения. Они в большей степени, чем другие ораторские жанры, зависят от субъективного
фактора, в них реализуется «персонифицированное действие» путем рассуждений
о счастье, добре, справедливости и др. нравственных понятиях и ценностных
категориях. Логика «чистого разума», рациональности замещается в эпидейктической
речи «фигуральной», «метафорической» логикой, логикой «тропологических процессов».
Эпидейктическая аргументация, согласно П., является не ораторикой, а теорией
перманентно развертывающейся речи в неинституализированной аудитории — речи
без «великих нарраций», т.е. любых идеологий, претендующих на общезначимость.
Понятия «оратор» и «аудитория» в риторике П. трактуются иначе, чем в традиционной
риторике. Оратор — это «личность, использующая язык», «чувствительная» к «другому»,
автор устно-письменного текста; аудитория — гипотетико-теоретический конструкт,
прогнозируемый оратором. «Развертывание» аудитории в процессе аргументации
находится в функциональной зависимости от свойств человека, учитываемых в
ходе прогноза. Основная цель аргументации — установление связи аудитории с
положениями (присоединение к положениям) оратора, основой которой является
согласие. Предметом согласия могут выступать презумпции (например, презумпция
невиновности), ценности (например, справедливость), иерархии (например, превосходство
справедливого над полезным), а также истины, факты. Тематизация согласия оратора
и аудитории определяет характер высказываемого оратором общеизвестного либо
предположительного факта (сфера истины или презумпции), либо мнения, разделяемого
аудиторией (сфера предпочтений, т.е. иерархия культурных, нравственных и др.
ценностей) и в любой форме коммуникации предполагает наличие посылок, принятых
и одобряемых большинством аудитории, что составляет когнитивный и аксиологический
базис согласия. Возникновение проблемы полисемичности выражений требует уточнения
их смысла, сопровождающегося имплицитным соотнесением замысла (цели) говорящего
с оценкой слушающего для установления и последующего сохранения согласия,
для обеспечения параллельности движения мысли говорящего и слушающего. Каждый
прецедент согласия базируется на топосе («общем месте»). Топосы согласия представляют
собой общие посылки (актуализируемые или подразумеваемые), имплицитно присущие
обоснованию большей части предпочтений и выборов. В неориторической концепции
П. различает топосы количества, качества, порядка, существования, сущности,
лица и ценности, формирующих оценки, а также абстрактные и конкретные топосы.
Наиболее значимыми П. считает топосы количества и качества, которые дефинируют
соответственно два основных стиля аргументации — классический и романтический.
Топосы количества утверждают преимущества некоторого предмета на основании
количественного превосходства (например, согласно мнению Исократа, заслуга
измеряется числом людей, которым она принесла пользу). Количественные топосы
применяются в основном в классическом стиле аргументации для обоснования преимущества
существующего положения вещей консервативного порядка, для чего они сочетаются
с конкретными ценностями и иерархиями. Деонтические рассуждения о нормах поведения
также предполагают количественные топосы вследствие общепринятой нормы и детерминируемостью
нормы ограниченным числом признаков, с которыми соотносится деятельность.
Качественные топосы определяют романтический стиль аргументации, связанный
с идеями модификации и основанный на противопоставлении нового как уникального
(идеала) и массового (узуса, лат. usus — обычай). Этическому идеалу классической риторической
традиции П. противопоставляет концепцию идеальной личности: риторика должна
формировать скорее судью, чем истца. Приоритет судьи по отношению к истцу
определяется открытостью первого и закрытостью второго для аргументов оппонирующей
стороны. Истец открыт для аргументов противника только в случае их самостоятельного
опровержения. В большинстве случаев истец заранее знает выводы, и его задача
сводится лишь к тому, чтобы отыскать подтверждающие их доводы. Но истец принципиально
не элиминируем из собственного контекста — защитника противоположной стороны,
зависим от него. Смысл ответственности и свободы в человеческих деяниях и
поступках редуцируется к непрерывному созиданию новых аргументативных дискурсов,
в которых отсутствуют независимые «за» и «против», но непрерывно созидаются
новые системы, объединяющие эти «за» и «против». Отсутствие возможности выбора,
альтернативы не позволяет реализовать свободу. «Именно совещательность отличает
человека от автоматического устройства, — утверждает П. — ее тематика касается
таких творений человека как ценности и нормы, которые стимулируют дискуссии.
Изучение приемов таких дискуссий есть путь к осознанию интеллектуальной техники
аргументации». Риторическая техника аргументации раскрывается П. посредством
экспликации сущности аргумента, выявления целевых схем аргументации и классификации
аргументов. Аргумент он определяет как речевую конструкцию, способную изменить
ход мысли реципиента речи, распознаваемую и выделяемую реципиентом и не исключающую
рационально-критическую оценку. Например, выбор квалификации факта в ситуации,
предложенной Аристотелем: «Орест — убийца матери» или «Орест — мститель за
смерть отца», может иметь значение аргумента. Аргумент, сохраняя значимость,
не может существовать автономно, так как является неотъемлемым элементом системы
аргументации. Речевая форма аргумента определяется выбором слов и их синтаксической
организацией. Для понимания аргументативного дискурса важно осознать цель
выбора употребляемых слов, выяснить мотивы предпочтений одних слов другим.
Синтаксическая структура аргументации проявляется в модальности высказываний
(побудительной, желательной, вопросительной, утвердительной) и в конструировании
перехода от обычного, привычного (в рамках узуса) к новому, к иной перспективе
рассмотрения предмета (идеалу). Фигуры речи становятся структурными элементами
речевой техники аргументации, если и только если изменяют перспективу взгляда
на предмет. П. различает фигуры выбора, присутствия и объединения. Фигура
выбора конституируется при условии, когда говорящий направляет мысль слушающего
на определенный аспект предмета при наличии многих аспектов (например, дефиниция,
предложенная оратором, реприза или повторение, метафора). Фигура присутствия
позволяет конкретизировать предмет в сознании слушающего [например, ономатопея
(греч. onoma — имя, onomatopoiia — производство имен, называние,
звукоподражание), амплификация (лат. amplificatio — распространение, увеличение) как использование синонимических
определений, сравнений, образных выражений для усиления выразительности высказываний,
повтор, градация, интерпретация и др.]. Фигура соединения обеспечивает установление
общего взгляда оратора и аудитории на предмет речи [например, диалог, эналлага
(греч. enallage — поворот, перестановка) признака, времени или лица
(эналлага признака: «неопровержимая сила доказательств» вместо «сила неопровержимых
доказательств»), обращение, риторический вопрос]. На основании наличия или
отсутствия связи между элементами, П. разделил аргументацию на ассоциативную
(соединяющую) и диссоциативную (разделяющую). Ассоциативная аргументация строится
на семантическом единстве или близости понятий, их систематизации по таксономическому
принципу, согласно которому значимость (ценность) одного элемента влияет на
значимость (ценность) других. Например, в высказывании «Сильнее тот, кто может
поднять больший вес» посредством количественного топоса устанавливается связь
между силой и способностью к поднятию тяжестей. Диссоциативная аргументация,
напротив, строится на разнородности, несвязанности элементов. Например, в
высказывании «Способность поднимать тяжести свидетельствует о силе отдельных
мышц» посредством качественного топоса констатируется отсутствие связи между
элементами аргументации «способность поднимать тяжести» и «сила отдельных
мышц». Диссоциативная аргументация, являющаяся фундаментальным приемом рассуждений
преимущественно философского характера, должна, по мнению П., стать центром
исследовательского интереса по причине ее неразработанности в классической
риторике. Функционально-технический, а не гносеологический, как в аристотелевской
риторике, подход позволил П. выделить три типа аргументов: 1) квазилогические
аргументы; 2) реальные аргументы (основанные на структуре реального); 3) «технологические»
аргументы (образующие структуру реальности). Квазилогическими называются аргументы,
связанные с формальными процедурами вывода. Структура квазилогического аргумента
состоит из трех элементов: 1.1) «общего места» (топоса); 1.2) формальной схемы;
1.3) редукции — операции, позволяющей включить в схему данные, сделать их
однородными и сопоставимыми. Различаемые П. виды квазилогических аргументов
— несовместимость («несоответствие»), дефиниция (определение), тавтология,
правило взаимности, подобие, транзитивность, включение («часть и целое»),
разделение («целое и часть»), сравнение, переходность, вероятность и некоторые
др., практически совпадают с составом «внутренних общих мест» традиционной
риторики, восходящих к топосам Аристотеля. Например, «в неформальных дискуссиях»
квазиаргумент «тавтология» очевиден и желателен как в выражениях «закон есть
закон», «дети есть дети», «работать так работать, отдыхать так отдыхать»,
где он должен рассматриваться как схема рассуждения. Квазилогический аргумент
«разделения» представляет собой вывод о целом, которому предшествуют размышления
о каждой его части («если обвиняемый действовал не по причине ревности, не
по причине ненависти, не по причине корысти, то он не имел мотива убийства»).
Аргументы, основанные на структуре реального, на связях между элементами действительности,
направлены на «установление солидарности между принятыми суждениями и другими,
выдвигаемыми». Они подразделяются П. на: 2.1) аргументы, основанные на связи
преемственности (последовательности); 2.2) аргументы, основанные на сосуществовании.
К аргументам, основанным на связи преемственности, относятся: 2.1.1) прагматический
аргумент (к следствию как к задаче), основанный на причинной связи между фактом
и следствием, средством и целью; 2.1.2) аргумент расточительности («нельзя
прерывать начатое дело»); 2.1.3) аргумент направления (разделение пути к цели
на этапы и изучение возможных изменений ситуации: «к чему это приведет?»);
2.1.4) аргумент превышения, обратный аргументу направления (о бесконечном
развитии в избранном направлении). К аргументам сосуществования П. относит:
2.2.1) технику связи и разъединения личности и деяния; 2.2.2) аргумент авторитета
(«современная наука утверждает...»); 2.2.3) действие и сущность; 2.2.4) символическую
связь; 2.2.5) взаимодействие «лицо — речевой акт» и др. Квазилогические аргументы,
образующие структуру реальности, являются формой обоснования посредством частного
случая (прецедента): 3.1) примера; 3.2) иллюстрации; 3.3) аналогии; 3.4) модели
(или антимодели). В рамках аргументативной риторики П. разработал концепцию
риторической коммуникации. Интерпретация основных факторов риторической коммуникации
и изложение ее основных концептов трансцендируют обычные переформулировки
классической риторики в терминах семиотики, теории коммуникации, современной
лингвистики и т.п. Композиция аргументации изучается П. в двух аспектах: 1)
взаимодействия (interaction)
и уместности; 2) полноты и избыточности,
которые являются основными формальными свойствами аргументативной риторики
П. Оценивая проект П., можно утверждать, что в его понимании постмодернистская
стратегия гетерореференции (отсылки к другому) является основной при структурировании
патетического контекста аргументативного дискурса, «деконструкции» традиционной
риторической системы в целом. Исчисление знаний Другого, построение гипотез
по поводу проблем Другого, обостренная «чувствительность» к чужому — это не
только преодоление эпистемической структуры эго, это фундирование интерсубъективности
на персуазивном уровне, включающем множество субуровней, не тотализируемых
разумом вследствие их релятивизма.
C.B. Воробьева
|
