|
НИЦШЕ (Nietzsche)
Фридрих (1844 — 1900) — немецкий мыслитель, который дал
пролог к новой культурно-философской ориентации, заложив фундамент «философии
жизни». В творчестве и личной судьбе Н. наиболее драматично отразился кризисный
характер переходной эпохи на рубеже 19 — начала 20 ст., выразившийся в тотальной
утрате веры в разум, разочаровании и пессимизме. В философской эволюции Н.
можно выделить следующие основные этапы: 1. Романтизм молодого Н., когда он
целиком находится под влиянием идей Шопенгауэра и Г.Вагнера; 2. Этап так называемого
позитивизма, связанный с разочарованием в Вагнере и резким разрывом с идеалом
художника: Н. обращается к «положительным» наукам — естествознанию, математике,
химии, истории, экономике; 3. Период зрелого Н., или собственно ницшеанский,
проникнутый пафосной идеей «воли к власти». В свою очередь, творчество зрелого
Н. с точки зрения топики и порядка рассматриваемых им проблем может быть представлено
следующим образом: а) создание утверждающей части учения путем разработки
культурно-этического идеала в виде идеи о «сверхчеловеке» и о «вечном возвращении»;
б) негативная часть учения, выразившаяся в идее «переоценки всех ценностей».
Главной работой раннего Н. является его первая книга под названием «Рождение
трагедии, или Эллинство и пессимизм» (1872), продемонстрировавшая высшего
класса филологический профессионализм, эрудицию и мастерство работы с классическими
источниками. Однако филологические достижения автора целесообразно рассматривать
только как идеальное средство, с помощью которого он идет от истолкования
классических текстов к герменевтике современной ему эпохи. Внешней канвой
работы становится противоположность аполлонического (как оптимистически радостного,
логически членящего, прекрасного) и дионисического (как трагически-оргиастического,
жизнеопьяняющего) начал, через развитие которой прослеживается вся история
человечества, в том числе и современной для Н. Германии. Есть в книге, однако,
и второй ракурс: то, что сам Н. назвал «проблемой рогатой» — это проблема
науки, разума (который уже здесь, в этой ранней работе, рассматривается как
опасная, подрывающая и подменяющая жизнь сила). Только искусство, которое
на ранних этапах человеческой цивилизации играло, по Н., первостепенную по
сравнению с наукой роль в жизни общества, является полнокровным воплощением
и проявлением подлинной жизни, стихийным, ничем не детерминируемым, кроме
воли и инстинктов художника, процессом жизнеизлияния. Отсюда сакраментальная
фраза Н., ставшая своеобразным девизом его раннего эстетизма, — «...только
как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности». Что же касается
современной культуры с ее ориентацией на науку (истоки которой он прослеживает,
начиная с Сократа), она оказалась глубоко враждебной жизни, так как опиралась
на искусственный, все схематизирующий разум, глубоко чуждый инстинктивной
в ее основе жизни. Исходя из такого понимания генезиса культуры, Н. строит
затем всю свою последующую культурологию. В этом смысле «Рождение трагедии»
можно было бы без преувеличения назвать своеобразным ключом к расшифровке
всего его последующего творчества — этого «покушения на два тысячелетия противоестественности
и человеческого позора». Завершает труд «чудовищная надежда» философа на возрождение
трагического века с его дионисическим искусством, ставшим своеобразным символом
жизненности. Здесь же Н. формулирует главную проблему всей его жизни и философии,
которая найдет затем наиболее полное воплощение в работе «Так говорил Заратустра...»,
— как, каким путем создать такую культуру, подчиняясь которой человек мог
бы облагородить свой внутренний мир и воспитать себя самого. Но пока, на данном
этапе его творчества эта проблема формулируется им в поэтически-символическом
требовании «возрождения трагедии», идеи трагического познания и трагического
человека, воплощающих, по Н., переизбыток жизни. Непризнание работы, крах
прежних идеалов, резкое обострение болезни и т.п. — все это заставит его мужественно
отказаться от надежды «облагородить когда-либо человечество». Н. отказывается
от роли мессии, отдавая все свои силы изучению наук о человеке («Человеческое,
слишком человеческое», 1874; «Утренняя заря», 1881). Пройдет несколько лет,
прежде чем Н. вновь решит «возвратить людям ясность духа, простоту и величие»
и сформулирует главную положительную задачу своей философии. Она виделась
ему в утверждении верховной ценности культурного совершенствования человека,
в результате которого должен появиться новый тип человека, превосходящий современных
людей по своим морально-интеллектуальным качествам. В роли такого культурно-этического
идеала Н. выдвигает эстетизированный им и заключенный в художественно законченную
форму образ сверхчеловека. Можно говорить по крайней мере о двух противоречивых
ракурсах, или о двух его измерениях: а) сверхчеловек — как возможный и достижимый
в перспективах реального будущего идеал всего человечества; б) сверхчеловек
— как лирическая фантазия, которую ее создатель творит, пренебрегая каким-либо
точным изложением своей мысли, и которой он всего лишь как бы забавляется,
возбуждая «низшие слои человечества». Однако и в первом случае Н. иногда употребляет
это понятие не совсем в избранном им самим же ракурсе, используя его для характеристики
отдельных личностей «высшего типа», уже существовавших в истории, хотя «лишь
как случайность», как исключение, «непреднамеренно» и наиболее полно (хотя
акцентированно далеко не в полном объеме) воплотивших в себе идеал сверхчеловека.
Речь идет о так называемом «историческом сверхчеловеке» — Александр Великий,
Цезарь, Август, Цезарь Борджиа, Наполеон. Хотя, как правило, свой идеал Н.
апплицирует не на отдельную человеческую единицу, а на человеческий вид в
целом, облекая его в биологическую оболочку и представляя как зоологический
тип, на порядок более высокий, чем Homo sapiens. Такой человек будущего
должен быть достигнут, согласно Н., путем усовершенствования, строгого отбора
и сознательного воспитания новой породы людей. По мере развития этой идеи,
точка зрения философа несколько видоизменяется; Н. четко осознает тот факт,
что каждый существующий вид имеет свои, строго определенные границы, которые
он просто не в силах переступить. Он пишет: «Моя проблема не в том, как завершает
собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек — это
конец)». Однако при этом он все же удерживает так полюбившийся ему термин
«сверхчеловека», переводя проблему в плоскость поисков наиболее желательного,
ценного и достойного жизни человеческого типа. Как и любой идеал, сверхчеловек
Н. возникает в качестве антипода современному культурному человеку, «от нечистого
дыхания которого» философ просто задыхался. Созданный им образ отличает гармония
и синтез двух начал — дионисического с его радостным утверждением инстинктивной
жажды жизни, и аполлоновского, придающего этой бьющей через край жизни одухотворяющую
стройность и цельность идеала. Вся эта громадная сила должна, по Н., быть
направлена в творческое неустанное стремление к новому. Его сверхчеловек —
это прежде всего творец, обладающий сильной, стремительной, «длинной волей»,
творец самого себя как автономной и свободной личности. К числу направленных
вовне составляющих его идеала Н. относит умение жертвовать собой; «дарящую
добродетель»; великодушие и безграничную жажду деятельной любви; честность,
неустрашимость; твердость; героизм и т.п. — все, что, по его мысли, позволит
сверхчеловеку придать свой, истинно человеческий смысл всему на этой земле.
Ряд внешних обстоятельств, и прежде всего резкое неприятие первой книги «Так
говорил Заратустра...» (1883), в которой Н. сформулировал все качества своего
идеала, убедили мыслителя в полной тщетности его предприятия по осчастливливанию
людей. Отсюда совсем иная тональность второй книги «Заратустры» и всех следующих
за ней работ, в которых Н. самым серьезным образом переосмысливает свою идею
(«Ессе Номо», 1888; «Антихрист», 1895 и др.). Так постепенно в романтическом
идеале человека будущего на первый план выдвигается культ сильной личности,
с крайней жестокостью преодолевающей все моральные нормы современного общества.
Более того, подключение идеи о «вечном возвращении», которую Н. вводит в уста
своему идеалу и которая должна «унизить всех слабых и укрепить сильных», ибо
только последние, любящие жизнь и видящие ее ценность, способны вынести ее
«вечную повторяемость», вносит определенный диссонанс в первоначальный образ
сверхчеловека. Эта горькая истина вечной повторяемости всего и вся, которая,
по Н., придает высший смысл жизни как таковой, налагает огромную, почти непосильную
ответственность на человека и почти лишает его веры в будущее сверхчеловечество.
Поэтическая мощь его языка передаст это отчаяние следующими словами: «Это
возбуждает ужасную жажду и, в конце концов, нечего пить». Вслед за выполнением
утверждающей части его задачи наступает очередь негативной ее компоненты,
которая оказывается самым непосредственным образом связана с предыдущей. На
пути творения новых ценностей («Новое хочет творить благородный — новую добродетель»)
Н. столкнулся с могучим противником в лице всей морали современной ему философии,
поэтому он решает «радикальным сомнением в ценностях ниспровергнуть все оценки,
чтобы очистить дорогу». Так начинается великая война Н. за освобождение людей
от власти духов и социальных авторитетов, вошедшая в историю культуры под
броским лозунгом «переоценки бывших до сего времени ценностей». Именно эта
борьба и сделала Н. одним из наиболее ярких певцов «европейского нигилизма»,
который стал не просто делом всей его жизни, но и личной судьбой. Все работы,
написанные им после «Заратустры», являют собой такую «переоценку», хотя наибольший
интерес в этом ряду представляют два его крупных произведения, в которых ревизия
прошлого удивительно сочетается с провидением будущего («По ту сторону добра
и зла. Прелюдия к философии будущего», 1886 и замысленное в качестве приложения
и ставшее затем своего рода пролегоменами к ней — «К генеалогии морали», 1887).
Исследование философии, христианской религии и аскетической морали приводит
Н. к выводу о том, что они отрывают человека от истоков подлинного существования,
от самой жизни. Тот путь, по которому в результате пошло европейское человечество,
оказывается поэтому чреват целым рядом чудовищных последствий, которые Н.
пророчески предвещает своим современникам, приоткрывая завесу европейского
будущего: распад европейской духовности и девальвация ее ценностей, «восстание
масс», тоталитаризм и воцарение «грядущего хама» с его нивелировкой человека
под флагом всеобщего равенства людей. Более того, именно в этих, по его словам
«ужасных, проистекающих из его души — очень черных книгах» Н. по сути дела
задает топику всех философских направлений 20 в. — и самой философии жизни
с ее пророчествами о «Закате Европы», и идей таких мыслителей, как X.Ортега-и-Гассет, Э.Гуссерль, Хайдеггер, К.Ясперс и т.п.,
пролагая тем самым дорогу как качественно новому типу философствования, так
и нестандартным нормам европейской ментальности. Им закладываются оригинальные
методологические и языковые парадигмы, которые получат затем колоссальную
развертку в феноменологических, герменевтических и поструктуралистских изысках
20 в., воплотивших в себе основы дескриптивно-деструктивной феноменологии
Н. В этом плане можно говорить об огромном воздействии его культурных идеологем,
а также стилистики его языка на западное самосознание эпохи модерна и постмодерна.
Завершающим аккордом зрелого ницшеанства и в то же время своеобразным его
метафизическим стержнем стала концепция волюнтаризма, сделавшая главным принципом
бытия и объяснения мироздания «волю к власти». Антисистематичность и антиметафизизм
как характерные черты мировоззрения Н. не сводятся у него, однако, к простому
отказу от притязаний на целостность и полноту теоретического охвата реальности;
они предполагают, скорее, формирование очень своеобразного типа метафизики,
носящего во многом нетрадиционный и по преимуществу прикладной характер. Такой
ее статус можно объяснить тем, что, во-первых, на место хрестоматийного понятия
«бытие» как основы и сущности всего существующего Н. выдвигает термин «жизнь»,
с ее вечным движением и становлением, лишенную традиционной атрибутики бытия.
А во-вторых, в основе процесса создания этой метафизики лежит все та же, титаническая
интенция к утверждению жизни и жажда «мощных людей», которая пронизывает все
разделы его творчества и которая обусловливает плавный переход онтолого-гносеологической
части его философии в моральное творчество с целью основательно фундировать
его идеал сильного и целостного человека. Это обоснование не станет, однако,
органически связанным с его идеалом, более того, оно даже деформирует последний
в сторону худшего. «Воля к власти», по Н., — это не только основной, но и
единственный принцип всего совершающегося, то единое, что лежит в основе всего
многообразного. Все процессы, как физические, так и духовные, Н. стремится
представить как различные модификации этой идеи. Поэтому все существующее
он представляет как распадающееся на некоторые своеобразные центры силы органической
и неорганической жизни, постоянно соперничающие между собой. Сама жизнь приобретает
в трактовке Н. значение некой части мирового процесса, особого вида мировой
энергии, а потому только одного из проявлений воли к власти. Полемизируя с
Дарвиным, утверждавшим в качестве основного двигателя жизни борьбу за существование,
Н. провозглашает новый лозунг: «Жизнь есть воля к власти». Данную тенденцию
Н. обнаруживает на всех ступенях органической жизни, она постепенно приобретает
(в границах экстраполяции на жизнь человека) вполне определенный, виталистического
характера морально-социальный пафос. Опираясь на этот принцип, Н. разрабатывает
основы новой гносеологии как перспективного учения об аффектах, которое органически
вытекает из его онтологии. Будучи только частью универсальной жизненной силы
и выражением единого жизненного принципа, человек, как и любой сложный механизм,
представляет собой множество «воль к власти» и множество способов и форм их
выражения, среди которых самой первой и наиболее естественной компонентой
является совокупность его аффектов. Именно под влиянием этих стремлений, из
которых наиболее сильным является стремление к счастью, человек, по Н., определенным
образом истолковывает окружающий его мир, стремясь навязать свою перспективу,
как норму, всем другим влечениям. Что касается мышления, познания, то Н. рассматривает
их только как «выражение скрытых за ними аффектов», как своеобразное орудие
власти, служащее как можно большему усовершенствованию животных функций или
повышению жизненности. Этой же цели оказываются подчинены и само сознание,
и все наивысшие продукты его деятельности: разум, логика и т.п., служащие
лишь схематизации и упрощению этого сложного мира, но отнюдь не его познанию
или поиску истины. Н. и здесь осуществляет переоценку традиционных представлений
об истине и заблуждении, не видя принципиальной разницы между ними, т.к. и
то, и другое носит, по его мнению, чисто служебный характер, способствуя исключительно
жизнеутверждению. Это же касается и любого рода рациональной аргументации,
обращаемой к разуму, суждения которого о мире являются не более чем «интерпретациями
особого рода перспективы» — т.е. своеобразными точками зрения, своеобычными
видениями этого мира, вечно меняющимися, как и он сам. Как и все философы
жизни, Н. — иррационалист, в силу того, что разум чужд жизни, он деформирует
и умерщвляет ее, более того, он искажает показания органов чувств, которые,
как считает Н., «никогда не лгут». Только в инстинкте, по Н., непосредственно
выражен принцип всего существующего — воля к власти. Н. считал, что физическое
начало в человеке гораздо выше, чем духовное, ибо последнее, по его мнению,
является только надстройкой над истинным фундаментом — жизнью тела, как непосредственным
воплощением природной воли. Своеобразным отзвуком жесточайших и непрекращающихся
физических недугов Н. стало его убеждение, что «существуют только физические
состояния, духовные — только следствия и символика». Н. воспевает инстинкт
как ближайший руководитель и выразитель всех потребностей человеческого тела.
Многие из его идей о несовершенстве человеческого организма, о человеке как
«не установившемся животном», биологически ущербном существе и т.п., послужили
исходной основой для построения многих концептуальных моделей в философской
антропологии, особенно ее биологической ветви (Плеснер, Гелен и др.). [См.
также «Антихрист. Проклятие христианству» (Ницше), «К генеалогии морали» (Ницше),
«О пользе и вреде истории для жизни» (Ницше), «Так говорил Заратустра...»
(Ницше), «Рождение трагедии из духа музыки» (Ницше), Воля к власти, «Веселая
наука», Вечное возвращение, Сверхчеловек, Плоскость, «По ту сторону добра
и зла» (Ницше), «Ницше» (Делез).]
Т.Г. Румянцева
|
