|
ИНВЕКТИВА (англ.
invective —
обличительная речь, брань) — культурный феномен социальной дискредитации субъекта
посредством адресованного ему текста, а также устойчивый языковой оборот,
воспринимающийся в той иной культурной традиции в качестве оскорбительного
для своего адресата. Механизмом И., как правило, выступает моделирование ситуации
нарушения культурных требований со стороны адресата И., выхода его индивидуального
поступка за границы очерчиваемой конкретно-национальной культурой поведенческой
нормы, — независимо от степени реальности и в целом реалистичности обвинения
(усеченным вариантом И. является векторно направленная на адресата артикуляция
терминов, обозначающих физиологические отправления или части тела, фиксированные
в данной традиции в качестве непристойных). Соответственно этому, сила И.
прямо пропорциональна силе культурного запрета на нарушение той или иной нормы;
максимально инвективный смысл обретают, таким образом, вербальные конструкции,
моделирующие табуированное поведение. Это обстоятельство обусловливает широкий
спектр семантического варьирования И. в зависимости от наличия и аксиологической
наполненности в конкретных культурах различных нормативных требований и запретов:
для архаических культур, аксиологически акцентирующих ролевую состоятельность
и трудовые навыки, характерны И., моделирующие формы поведения с низким адаптационным
потенциалом (И. со значением «неумеха» у эскимосов или «безрукий» на Таити);
для культур, акцентирующих пищевые запреты и предписания, типичными являются
И., связанные с моделированием ситуаций поедания табуированной пищи, несъедобных
предметов, экскрементов (например, И. «ты ешь зеленых китайских тараканов»
на Самоа); для культур, жестко регламентирующих сексуальную жизнь, присущи
И., моделирующие ненормативное поведение в данной сфере: инцестуозные И. (типа
инвективного совета вступить в интимные отношения с собственной старшей сестрой
или матерью в индийском механизме издевательского отказа жениху) и оскорбления,
относящие инвектируемого субъекта к противоположному полу или предполагающие
его перверсивность (адресованные мужчине синонимы лат. clitor
на суахили; русская идиома, эвфемически
замененная «оборотом на три буквы», и др.); в культурах, высоко ценящих чистоплотность,
в качестве И. воспринимаются вербальные модели несоблюдения гигиенических
требований [И. со значением «грязный», «немытый» в немецкой и японской традициях,
— ср. также выражения «грязные ругательства» в русском и dirty
dozen («грязная дюжина») в аналогичном значении в английском
языках]; для культур, высоко ценящих родственные узы, максимальными являются
И., ставящие адресата вне семейных связей [bastard в итальянской культуре, psa krev («песья кровь») в польской, «сукин
сын» в русской]; для культур с остро артикулированной религиозной, в частности
— христианской, составляющей наиболее типичны И., выводящие своего адресата
из сферы божественного покровительства (англ. God damn — «будь ты проклят Богом»)
или связывающие его с нечистой силой (русское «иди к черту») и т.п. Нарушения
(выход за пределы культурной нормы) могут моделироваться в И. как в программно-технологическом,
сценарном (И. со значением «неспособный» в большинстве архаических культур),
так и в ценностном (например, «рогоносец»у большинства европейских народов)
их проявлениях. При переходе культурного запрета в разряд рудиментарных соответствующие
И. утрачивают свой культурный статус, при смягчении запрета снижается их экспрессивность
(см. стертую семантику современного общеевропейского «черт возьми» в сравнении
с медиевальным: в средневековой Испании девушка, произнесшая эту И., считалась
морально падшей; аналогично, многочисленные табу, связанные с животными, делали
зоонимы мощными И. в архаичных культурах, однако в современной культуре И.
типа «зеленая черепаха» у китайцев или «конь» у сербов теряют свою экспрессивность,
— между тем, И. «свинья» или «собака» сохраняют свой статус в контексте мусульманской
культуры). В экстремальном варианте частое употребление утратившей свой исходный
смысл И. приводит к полной утрате ею инвективного значения («девальвации»),
— в вербальной практике массового сознания такие И. выступают в качестве своего
рода «детонирующих запятых» (Дж.Х.Джексон). С точки зрения своего адресования
И. дифференцируются на: 1) направленные непосредственно на инвектируемого
субъекта, т.е. моделирующие в качестве девиантного именно его поведение (все,
приведенные выше); 2) ориентированные не на самого адресата И., а на тех его
родственников, чей статус мыслится в соответствующей культуре как приоритетный:
так, при доминировании статуса отца И. направляются именно на последнего (индийская
и кавказские культуры), в культурах, где доминирует почитание матери — на
нее (русский и китайский мат); направленность И. на жену оскорбляемого подразумевает
его неспособность защитить женщину или сексуальную несостоятельность (культуры
Азии); 3) адресованные максимально сакрализованному в той или иной традиции
мифологическому субъекту (от поношений Зевса в античной до оскорбления Мадонны
в католической культурах). — И. в данном случае выражает досаду на себя или
судьбу (и семантически замещает наказание, как бы инициируя его со стороны
означенного субъекта) или выражает вызов року (ср. немецкое Donnerwetter — буквально: «грозовая погода» — и русское «разрази меня
гром»). Иногда в качестве ненормативного и нарушающего культурный канон моделируется
поведение самого инвектанта, если это ставит в унизительное положение адресата
И. (см. угрозу утопить врага в semen в ряде кавказских культур). Семантическим ядром И. является
сам гипотетический факт нарушения нормативного запрета (вербальная модель
которого в контексте соответствующей культуры обладает предельной экспрессивностью),
выступающий на передний план по отношению к непосредственному содержанию И.
В силу этого И. как культурный феномен практически не совпадает со своим денотативным
смыслом, центрируясь вокруг смысла эмоционального: возможность адресации И.
не требует ни малейшего реального соответствия поведения индивида предъявляемым
ему в И. обвинениям (южно-европейские синонимы слова «гомосексуалист» или
славянские синонимы слова «дурак», адресуемые оскорбляемым и просто неприятным
инвектанту людям — вне какой бы то ни было зависимости от их сексуальных ориентации
и умственных способностей). Кроме того, произнесение И. само по себе есть
нарушение запрета, вербальная артикуляция табуированных реалий и действий,
что погружает инвектанта в ситуацию, фактически аналогичную ситуации карнавала,
позволяющей безнаказанно нарушать жесткие и безусловные в нормативно-стандартной,
штатной ситуации запреты (Бахтин): от прямого пренебрежения запретом на сквернословие
до моделирования для себя табуированных и кощунственных действий. Катартический
эффект, создаваемый ситуацией И. для инвектанта, рассматривается в философской
и культурологической традиции как фактор предотвращения и снятия возможной
агрессии: «тот, кто первым... обругал своего соплеменника вместо того, чтобы,
не говоря худого слова, раскроить ему череп, тем самым заложил основы нашей
цивилизации» (Дж.Х.Джексон). Отмечено, что в культурах, где мало инвективных
идиом (как, например, в японской), оформляется мощный слой этикетных правил
и формул вежливости (P.M.Адамс), а рост вандализма и беспричинных преступлений
связывается со стиранием экспрессивности И. в современной культуре (В.И.Жельвис).
Таким образом, И. рассматривается как один из механизмов замещения реального
насилия вербальной моделью агрессии. В философии культуры сложилась устойчивая
традиция исследования И. в коммуникативном и общекультурном процессах (Дж.Х.Джексон,
Р.Грэйвз, А.В.Рид, Х.Э.Росс, С.С.Фелдмен, К.Митчел-Кернан, К.Т. Кернан, Дж.Брюкмен,
Р.М.Адамс, В.И.Жельвис и др.). Всемирный словарь нецензурных слов и выражений
(Интернет) дает материал для сравнительного (в количественном отношении) анализа
статуса И. в различных национальных культурах: так, максимально объем-дом
комплектом ненормативной лексики и фразеологии (418 словарных гнезд) представлены
И. английского языка, минимальным (2 словарных гнезда) — И. латышского (для
сравнения: испанского — 310, голландского — 203, русского — 146, шведского
— 120).
М.А. Можейко
|
