|
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ
— понятие постмодернистской текстологии, артикулирующее феномен взаимодействия
текста с семиотической культурной средой в качестве интериоризации внешнего.
Термин «И.» был введен Кристевой (в 1967) на основе анализа концепции «полифонического
романа» М.М.Бахтина, зафиксировавшего феномен диалога текста с текстами (и
жанрами), предшествующими и параллельными ему во времени. В целом, концепция
И. восходит к фундаментальной идее неклассической философии об активной роли
социокультурной среды в процессе смыслопонимания и смыслопорождения. Так,
у Гадамера, «все сказанное обладает истиной не просто в себе самой, но указывает
на уже и еще не сказанное... И только когда несказанное совмещается со сказанным,
все высказывание становится понятным». В настоящее время понятие И. является
общеупотребительным для текстологической теории постмодернизма, дополняясь
близкими по значению и уточняющими терминами (например, понятие «прививки»
у Дерриды). В постмодернистской системе отсчета взаимодействие текста со знаковым
фоном выступает в качестве фундаментального условия смыслообразования: «всякое
слово (текст) есть... пересечение других слов (текстов)», «диалог различных
видов письма — письма самого писателя, письма получателя (или персонажа) и,
наконец, письма, образованного нынешним или предшествующим культурным контекстом»
(Кристева). По оценке Р.Барта, «основу текста составляет... его выход в другие
тексты, другие коды, другие знаки», и, собственно, текст — как в процессе
письма, так и в процессе чтения — «есть воплощение множества других текстов,
бесконечных или, точнее, утраченных (утративших следы собственного происхождения)
кодов». Таким образом, «каждый текст является интертекстом; другие тексты
присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах:
тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст
представляет собою новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки старых
культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом
и т.д. — все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до
текста и вокруг него существует язык» (Р.Барт). Смысл возникает именно и только
как результат связывания между собой этих семантических векторов, выводящих
в широкий культурный контекст, выступающий по отношению к любому тексту как
внешняя семиотическая среда. Это дает основание для оценки постмодернистского
стиля мышления как «цитатного мышления», а постмодернистских текстов — как
«цитатной литературы» (Б.Морриссетт). Феномен цитирования становится основополагающим
для постмодернистской трактовки текстуальности. Речь идет, однако, не о непосредственном
соединении в общем контексте сколов предшествующих текстов. — Такое явление
уже встречалось в античной культуре в виде «лоскутной поэзии» позднего Рима
(центоны Авсония; поэма Геты «Медея», составленная из отрывков Вергилия, и
т.п.). Однако само понятие центона (лат. cento — лоскутные одеяло или одежда) предполагает построение
текста как мозаики из рядоположенных цитат с достигаемым системным эффектом,
причем каждая из цитат представлена своей непосредственной денотативной семантикой;
коннотативные оттенки значения, связанные с автохтонным для цитаты контекстом,
как правило, уходят в тень. Базовым понятием постмодернистской концепции И.
выступает понятие палимпсеста, переосмысленное Ж.Женеттом в расширительном
плане: текст, понятый как палимпсест, интерпретируется как пишущийся поверх
иных текстов, неизбежно проступающих сквозь его семантику. Письмо принципиально
невозможно вне наслаивающихся интертекстуальных семантик, — понятие «чистого
листа» теряет свой смысл. Реально носитель культуры всегда «имеет дело с неразборчивыми,
полустертыми, много раз переписанными пергаментами» (Фуко). Текст в принципе
не может быть автохтонным: наличие заимствований и влияний — это то, чей статус
по отношению к любому тексту Деррида определяет как «всегда уже». Таким образом,
«требуется, чтобы отдельные слова-единицы не звучали подобно словесным обрывкам,
но наглядно представляли логику и специфические возможности того или иного
используемого языка. Только тогда выполняется постмодернистский критерий многоязычия»
(В.Вельш). — Внутри текста осуществляется своего рода коннотация, которая
«представляет собой связь, соотнесенность, метку, способную отсылать к иным
— предшествующим, последующим или вовсе ... внеположным контекстам, к другим
местам того же самого (или другого) текста» (Р.Барт). Специфицируя механизм
«межтекстовых отношений», Эко вводит понятие «интертекстуального диалога»,
который определяется как «феномен, при котором в данном тексте эхом отзываются
предшествующие тексты». Р.Барт определяет текст как «эхокамеру», создающую
стереофонию из внешних отзвуков. Важнейшим моментом подобного синтетизма является
имманентная интериоризация текстом внешнего. По формулировке Дерриды, в той
мере, «в какой уже имеет место текст», имеет место и «сетка текстуальных отсылок
к другим текстам», т.е. смысл «всегда уже выносит себя вовне себя». Несмотря
на расхожую фразу о том, что символом культуры постмодерна становятся кавычки,
постмодернизм основан на презумпции отказа от жестко фиксированных границ
между имманентным (внутренним) и заимствованным (внешним). В отличие от предшествующей
традиции, постмодерн ориентирован на подразумевающиеся (графически не заданные)
кавычки: «текст... образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже
читанных цитат — из цитат без кавычек» (Р.Барт). Само их узнавание — процедура,
требующая определенной культурной компетенции: цитата «будет понята лишь в
том случае, если зритель догадывается о существовании кое-где кавычек. Отсутствующие
в типографском смысле кавычки могут быть обнаружены лишь благодаря «внетекстовому
знанию» (Эко). Постмодернистская литература, в связи с этим, оценивается Джеймисоном
как «паралитература», в рамках которой «материал более не цитируется... но
вводится в саму... субстанцию текста». Текст, собственно, и представляет собой
игру смысла, осуществляющуюся посредством игры цитатами и игры цитат: «цитаты...
заигрывают с интертекстуальностью» (Эко). Подобный текст с подвижной игровой
(«карнавальной») структурой «реализуется внутри языка. Именно с этого момента...
встает проблема интертекстуальности» (Кристева). Цитата, таким образом, не
выступает в качестве инородного по отношению к якобы наличному материковому
тексту включения, но, напротив, исходно инородный текст («внешнее») становится
имманентным компонентом («внутренним») данного текста. Интериоризируя внешнее,
текст, собственно, и представляет собой не что иное, как результат этой интериоризации:
Р.Барт в данном контексте сравнивает его с «королевским бифштексом» Людовика
XVIII, известного в качестве тонкого
гурмана (способ приготовления этого блюда предполагал его пропитку соком других
таких же бифштексов): текст вбирает «в себя сок всех предшествующих, пропущенный...
сквозь фильтр из того же самого вещества, которое нужно профильтровать; чтобы
фильтрующее было фильтруемым, так же, как означающее является и означаемым».
Применительно к палимпсесту, собственно, невозможно отделить внешнее от внутреннего,
разграничить привнесенные семантические блики и автохтонный материковый смысл,
поскольку последний именно и только из них и состоит. Исходя из этого, текст
не может рассматриваться иначе, нежели в качестве включенного в перманентный
процесс смыслообмена с широкой культурной средой, и именно в этом обмене реализует
себя «безличная продуктивность» текста (Кристева). В данной системе отсчета
само «понятие текста, продуманное во всех его импликациях, несовместимо с
однозначным понятием выражения» (Деррида). Постмодернистское прочтение текста
«сплошь соткано из цитат, отсылок, отзвуков; все это языки культуры... старые
и новые, которые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию», игра
цитат фактически является игрой культурных «языков», в которой «ни один язык
не имеет преимущества перед другим» (Р.Барт). — Текстовое значение в этой
системе отсчета в принципе не может быть воспринято и оценено как линейное:
методология текстового анализа Р.Барта эксплицитно «требует, чтобы мы представляли
себе текст как... переплетение разных голосов, многочисленных кодов, одновременно
перепутанных и незавершенных. Повествование — это не плоскость, не таблица;
повествование — это объем». В целом, с точки зрения постмодернизма, текст
существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу И., и в этом отношении
И. выступает как «необходимое предварительное условие для любого текста» (Р.Барт).
— В рамках постмодернизма сама идея текстуальности мыслится как неотделимая
от И. и основанная на ней, — текст, собственно, и есть не что иное, как «ансамбль
суперпозиций других текстов» (М.Риффатер). Понятый таким образом текст фактически
обретает прошлое, «приобретает память» (Лотман), однако постмодернизм отвергает
понимание И. сугубо в плане генетического возведения текста к его так называемым
источникам. Во-первых, по оценке Р.Барта, «в явление, которое принято называть
интертекстуальностью, следует включить тексты, возникающие позже произведения:
источники текста существуют не только до текста, но и после него». Собственно,
в постмодернистской системе отсчета корректно говорить не о процессе смыслообмена
текста с культурной средой, но о процессуальности конституирования смысла
как его движения в культурной среде — сквозь тексты, каждый из которых представляет
собой конкретную семантическую конфигурацию многих смысловых потоков, но ни
один не может рассматриваться в качестве источника (детерминанты) другого,
ибо ни один из них не существует до и помимо этой всеохватной интертекстуальной
игры, вне которой нет и не может быть конституировано текста как такового:
«нет текста, кроме интертекста» (Ш.Гривель). Во-вторых (и это главное), феномен
И. значим для постмодернизма в плане не столько генетического, сколько функционального
своего аспекта, — «интертекстуальность не следует понимать так, что у текста
есть какое-то происхождение; всякие поиски «источников» и «влияний» соответствуют
мифу о филиации произведений» (Р.Барт). Под цитатой понимается заимствование
не только (и не столько) непосредственно текстового фрагмента, но главным
образом функционально-стилистического кода, репрезентирующего стоящий за ним
образ мышления либо традицию: как отмечает Деррида, осуществляемая текстовая
деконструкция «должна искать новые способы исследования тех кодов, которые
были восприняты». В постмодернистской парадигме под цитатой понимается не
только вкрапление текстов друг в друга, но и потоки кодов, жанровые связи,
тонкие парафразы, ассоциативные отсылки, едва уловимые аллюзии и мн.др. Согласно
предложенной Ж.Женеттом классификации типов взаимодействия текстов, могут
быть выделены: 1) собственно И. как соприсутствие в одном тексте двух и более
различных текстов (цитата, плагиат, аллюзия и др.); 2) паратекстуальность
как отношение текста к своей части (эпиграфу, заглавию, вставной новелле);
3) метатекстуальность как соотношение текста со своими предтекстами; 4) гипертекстуальность
как пародийное соотношение текста с профанируемыми им иными текстами; 5) архитекстуальность
как жанровые связи текстов. Именно в процессуальности соприкосновения с интертекстом
для современной культуры открывается возможность реактуализации в культурном
восприятии смыслов, чья ценность была девальвирована, а исходные коннотации
— утрачены, т.е. «переоткрытие утраченных значений» (М.Готдинер). Для субъекта
восприятия текста это предполагает обязательную и исчерпывающую подключенность
к мировой культуре, знакомство с различными (как в предметном, так и в этно-национальном
смысле) традициями, что должно обеспечить читателю так называемую «интертекстуальную
компетенцию», позволяющую ему узнавать цитаты не только в смысле формальной
констатации их наличия, но и в смысле содержательной их идентификации. Для
формирования ассоциаций, без которых тот или иной текст не может быть означен,
может понадобиться актуализация любого (самого неожиданного) набора культурных
кодов: «мы имеем дело с текстами, которые включают в себя цитаты из других
текстов, и знание о предшествующих текстах является необходимым условием для
восприятия нового текста», т.е. потенциальный читатель должен быть носителем
своего рода «интертекстуальной энциклопедии» (Эко). В этом контексте постмодернизм
вырабатывает ряд близких по смыслу понятий, фиксирующих указанные требования
к читателю: «образцовый читатель» Эко, «аристократический читатель» Р.Барта,
«архичитатель» М.Риффатера, «воображаемый читатель» Э.Вулфа и т.п. В связи
с этим, в системе отсчета читателя И. определяется как «взаимозависимость
между порождением или рецепцией одного данного текста и знанием участником
других текстов» (Р.-А.Багранд, И.Дресслер). Собственно «интертекстуальная
энциклопедия» читателя и является, в конечном счете, тем аттрактором, к которому
тяготеет интерпретация текста как процедура смыслообразования. Именно в ориентации
на читателя (т.е. в «предназначении» текста), а не в его отнесенности к определенному
автору («происхождении») и реализуется возникновение смысла: по Р.Барту, интертекстуальная
«множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор,
как утверждали до сих пор, а читатель. Читатель — это то пространство, где
запечатляются все до единой цитаты, из которых слагается письмо; текст обретает
единство не в происхождении, а в предназначении... Читатель — ...некто, сводящий
воедино все те штрихи, что образуют... текст». Однако ни одному, даже самому
«образцовому», читателю уловить все смыслы текста «было бы невозможно, поскольку
текст бесконечно открыт в бесконечность» (Р.Барт). Внетекстовые аналитики
постмодернизма демонстрируют столь же сильно выраженную презумпцию понимания
отношения к внешнему в качестве интериоризации, — одним из наиболее ярких
примеров этого ряда может служить концепция складки, предполагающая трактовку
внутреннего как возникающего в процессе складывания внешнего (см. Складка,
Складывание, Deja-vu).
М.А. Можейко
|
