|
ИНТЕЛЛЕКТУАЛ (в
постмодернизме) — субъект критического дискурса (см. Kritik, Дискурс), интенционального ориентированного на поиск
истины, процессуальность которого не результируется в истине обретенной (см.
Забота об истине). Понятие «И.», столь значимое в классической западной традиции
(и во многом созвучное понятию «интеллигента» в традиции русскоязычной), существенным
образом переосмысливается философией постмодернизма (наиболее подробно — в
работах Фуко): постмодернистски артикулированная фигура И. диаметрально противоположна
классическому идеалу «греческого мудреца, еврейского пророка или римского
законодателя» как признанных носителей универсально значимой истины. Как пишет
Фуко, в рамках классической культурной традиции И. «долгое время... брал слово
— и право на это за ним признавалось — как тот, кто распоряжается истиной
и справедливостью. Его слушали — или он претендовал на то, чтобы его слушали,
— как того, кто представляет универсальное / универсальный логос, универсальную
истину — М.М.; см. Метафизика, Логоцентризм/». Иными словами,
в рамках классической традиции «быть интеллектуалом — это означало быть немного
сознанием всех», ибо интеллектуал, говоря от имени логоса, «выступает... индивидуализированной
фигурой... самой универсальности» (Фуко). Что же касается постнеклассической
культуры, то в ее пространстве «между теорией и практикой установился новый
способ связи»: И. не только не работает более «в сфере универсального, выступающего-образцом,
справедливого-и-истинного-для-всех», но и выступает «разрушителем очевидностей
и универсальностей» (Фуко). По оценке Фуко, в рамках культуры постмодерна
«роль интеллектуала состоит не в том, чтобы говорить другим, что им делать.
По какому праву он стал бы это делать? Вспомните, пожалуйста, обо всех пророчествах,
обещаниях, предписаниях и программах, которые были сформулированы интеллектуалами
за последних два века и последствия которых нам теперь известны. Работа интеллектуала
не в том, чтобы формировать политическую волю других, а в том, чтобы с помощью
анализа, который он производит в своих областях, заново вопрошать очевидности
и постулаты...» (Фуко). Фигура И. переосмыслена в постмодернистском контексте,
прежде всего, в когнитивном плане. Отодвигая проблему социально-политического
статуса социальной группы И. на второй план (ср. с идеей «культуры критического
дискурса» в концепции экспертократии — см. Автономия), постмодернизм сосредоточивает
внимание на социокультурном статусе И. как субъекта дискурсивного мышления
и носителя языка. Критериальным основанием отнесения (или не отнесения) того
или иного субъекта к И. выступает для постмодернизма его способность (или,
соответственно, неспособность) к отказу от сложившихся стереотипов мышления,
парадигмальных матриц видения объекта, санкционированных в данном культурном
контексте интерпретационных стратегий (см. Интерпретация, Легитимация), устоявшихся
аксиологических шкал и т.п. Иными словами, в рамках постмодернистской концепции
И. последний фактически совпадает с субъектом культурной
критики. В целом, статус И. в культурной традиции определяется тем, что он
выступает не только субъектом рефлексии над глубинными ее основаниями, но
и субъектом их проблематизации (см. Проблематизация). В задачу И. входит подвергать
сомнению сложившиеся, устоявшиеся, а потому внерефлексивно реализуемые в данной
культуре матрицы познавательного процесса, т.е., по оценке Фуко, «заново вопрошать
очевидности»: «сотрясать привычки и способы действия и мысли, рассеивать /см.
Рассеивание — M.M./ то, что принято
в качестве известного, заново переоценивать правила и установления» (Фуко).
И., таким образом, — это тот, «кто выводит себя из состояния устойчивости,
кто двигается, кто ищет вне привычных словарей и структур» (Фуко). В этом
отношении жизненную стратегию И. Фуко обозначает как «мораль дискомфорта».
В контексте фундирующего культуру постмодерна постметафизического
мышления (см. Постметафизическое мышление), в пространстве которого оказываются
нелигитимными любые попытки построения завершенных систем знания, «чем еще
может быть этика интеллектуала... если не этим: постоянно быть в состоянии
отделять себя от самого себя /не только в смысле рефлексии над собственными
основаниями мышления, но и в смысле аксиологического дистанцирования — М.М./?» (Фуко). В противоположность этому в неклассической философии, основанной
на традиции метафизики (см. Метафизика), дело обстояло в значительной степени
иначе: так, например, согласно постмодернистской оценке, «от Сартра... скорее
складывалось впечатление интеллектуала, который провел свою жизнь в развертывании
некой фундаментальной интуиции» (Ф.Эвальд). Таким образом, критерием И. выступает
в постмодернизме способность (или воля) «отделить себя /как субъекта критики
сложившегося канона мышления — M.M./ от
самого себя /как субъекта мышления, мыслящего в соответствии с этим каноном
— ММ./» — еще один параметр позиции И.
как позиции «дискомфорта». Более того, постмодернизм резко
выступает против интерпретации этой «воли отделить себя от самого себя» как
в качестве своего рода спонтанного и «внезапного озарения, которое «раскрывает
глаза», так и в качестве социально ангажированной «проницаемости для всех
движений конъюнктуры», — по оценке Фуко, осуществляемая И. «ре-проблематизация»
всех значимых семантических узлов культурного пространства трактуется постмодернизмом
как сознательно целеположенная, «усердная трансформация, медленное и требующее
усилий изменение посредством постоянной заботы об истине» (см. Забота
об истине), которая в итоге оборачивается — как для истины, так и для И. —
«выработкой себя собою» (Фуко). Социальный статус И. по
отношению к власти, по определению, не может быть иным, нежели статус маргинала
(см. формулировку Фуко: «интеллектуалы перестали быть марксистами в тот момент,
когда коммунисты пришли к власти». Вместе с тем, в контексте постмодернистской
трактовки феноменов знания и власти как увязанных в единый социокультурный
комплекс — см. Власть, Диспозитив семиотический — естественно, что с социокультурными
характеристиками И. тесно связаны и его социально-политические характеристики.
Однако социально-политические функции И. в этой системе
отсчета оказываются вторичными по отношению к обрисованным социокультурным
его функциям: именно основываясь на рефлексивном критическом переосмыслении
и ре-проблематизации культурного канона, собственно, «исходя из этой ре-проблематизации
(где он отправляет свое специфическое ремесло интеллектуала)», И. и может
участвовать в формировании определенной «политической воли (где он выполняет
свою роль гражданина)» (Фуко). Важнейшую роль в постмодернистской трактовке
социальной позиции И. играет понятие «настоящего», под которым понимается
наличная истина, устоявшаяся культурная традиция, норматив сложившегося стиля
мышления, принятый ментальный канон, санкционируемая культурной средой интерпретационная
стратегия и т.п. Согласно постмодернистскому видению, И. как раз «выявляет
и указывает в инертностях и принудительностях настоящего /наличной истины
— M.M./ точки уязвимости, проходы, силовые линии» (Фуко). Однако в постмодернистском парадигмальном пространстве критика «настоящего»
не результируется и не должна результироваться в некой позитивной программе
(в традиционной системе отсчета эта критика не могла бы быть признана конструктивной),
поскольку каждая вновь сформулированная истина, как и каждая вновь предложенная
стратегия самим актом своей презентации переводятся в статус наличного («настоящего»),
становясь тем самым для И. объектом ре-проблематизации. В этом отношении
И. «бесконечно перемещается, не зная в точности ни где он будет, ни о чем он будет думать завтра,
поскольку он очень внимателен к настоящему» (Фуко). Это «настоящее», собственно,
и является предметом ре-проблематизации для И., главной задачей которого в
этом контексте выступает должное «диагностирование настоящего» (Фуко). Это
диагностирование, по определению Фуко, должно быть реализовано отнюдь не в
дескриптивном, но в сугубо критическом ключе, заключаясь не только в «выделении
характерных черт того, что мы такое есть», но в том, чтобы «следуя сегодняшним
линиям надлома, стараться ухватить, через что и каким образом то, что есть,
могло бы не быть больше тем, что есть. И именно в этом смысле описание
должно делаться всегда соответственно своего рода виртуальному разлому, который
открывает пространство свободы, понимаемой как пространство конкретной свободы
— то есть возможного изменения». В задачу И., тем самым, входит если не своего
рода «культурная революция», то уж во всяком случае — «культурная мобилизация»,
которая, вместе с тем, ни в коем случае «не может быть сведена к политике»,
ибо «ясно, что суть проблем ... никак не изменилась бы при любом изменении
правительства» (Фуко). Таким образом, главный объект ре-проблематизации для
И. — «не отчужденное сознание и не идеология, но самое истина» (Фуко) — см.
также Истина, Игры истины. В соответствии с этим главной стоящей перед И.
проблемой выступает следующая: «проблема не в том, чтобы изменить сознание
людей, или то, что у них в головах, но — самый политический, экономический
или институциональный режим производства истины» (Фуко). Понятого таким образом
И. постмодернизм противопоставляет носителю линейного типа мышления, который
нередко связывается в авторских текстах французских постмодернистов с определением
«университетский»: эхо исходного неприятия постмодернистской парадигмы академической
философской средой — см. «Порядок дискурса» (Фуко). Так,
Р.Барт обозначает позитивистско-эмпирическую разновидность литературной критики
в качестве «университетской», противопоставляя ее «интерпретационной», т.е.
постмодернистской (см. Kritik); аналогично
— Фуко вводит в свои тексты фигуру «преподавателя университета», персонифицирующую
собою линейный тип мышления: по его словам, «если бы я хотел быть только преподавателем
университета, было бы, конечно, куда более благоразумным выбрать какую-то
одну область, внутри которой я развернул бы свою деятельность, принимая уже
заданную проблематику и пытаясь либо как-то разрабатывать ее, либо изменить
ее в некоторых точках. Тогда я смог бы написать книги... наперед
зная, что я хочу сделать и куда пойти /подчеркнуто мною — М.М./». И., в отличие от «преподавателя университета», выступает носителем не
линейной «воли к истине» (см. Воля к истине), но номадически (см. Номадология)
разворачивающей свою процессуальность «заботы об
истине», которая не результируется в полученном результате и потому не имеет
завершения (см. Забота об истине). Носитель нелинейного
рефлексивно-критического мышления и носитель мышления линейного, т.е., соответственно,
И. и «преподаватель университета» выступают такими ипостасями субъекта, которые
аксиологически не могут быть совмещены, — они так же несовместимы друг с другом,
как несовместимы постмодернистски понятое чтение как означивание (см. Чтение,
Означивание) и традиционное (так называемое «комфортабельное») чтение (см.
Комфортабельное чтение), как не могут быть совмещены у Р.Барта «текст-наслаждение»
(см. Текст-наслаждение) и «текст-удовольствие» (см. Текст-удовольствие),
как «не-совозможны» у Делеза два подхода к историческому времени, которое
реально может быть рассмотрено либо как «Хронос», либо как «Эон» (см. Эон,
Событийность) и т.д. Однако в режиме функционального
расщепления субъекта такое совмещение не только возможно, но и оказывается
единственно возможным способом бытия И.: «быть одновременно и преподавателем
университета и интеллектуалом — это пытаться заставить играть тот тип знания
и анализа, который преподается и принимается в университете, таким образом,
чтобы изменять не только мысль других, но и свою собственную», — именно эта
«работа по изменению своей собственной мысли и мысли других и представляется...
смыслом существования интеллектуала» (Фуко).
М.А. Можейко
|
