|
«ГУМАНИЗМ ДРУГОГО
ЧЕЛОВЕКА» — книга Левинаса («Humanisme de l’autre homme», 1973), в которую включены три его автономные работы:
«Значение и смысл», «Гуманизм и безначалие», «За пределами самоидентичности».
Основным мотивом данной работы выступает желание автора осмыслить кризис гуманизма,
четко обозначившийся в 1960-х и проистекающий, с одной стороны, из условий
техногенной цивилизации, обеспечивающей изобилие средств деятельности, с другой
— из размаха человеческих притязаний. Первый очерк представляет собой отредактированный
текст публичных лекций, прочитанных в философском колледже в 1961 — 1963 и
в Брюссельском университете в январе 1963. В нем тематизируется проблема соотношения
реальности и значения, конструируемого воспринимающей способностью. Левинас
разграничивает воспринимаемую на эмпирическом уровне реальность, и метафорически,
т.е. путем переноса свойств и признаков, продуцируемый уровень значений, автономных
содержаний, фигуративно аллюзивных, трансцендентных феноменологическому уровню
данности. Значение данности интегрируется отсутствующими содержаниями, аллюзиями
как фигурами умолчания. Возможности восприятия небеспредельны (конечны). Реальное
и постижимое совпадают по своим экстенсионалам. «Для Платона, Юма и всех логических
позитивистов, — указывает Левинас, — значение сводится к содержаниям, непосредственно
данным сознанию. Интуиция, созерцающая их на уровне сознания, остается источником
всякого значения, так что эти непосредственно данные сознанию содержания будто
бы происходят из идей». Значения, транслируемые посредством языка, должны
рефлексироваться. Любая конструируемая в языке метафора должна быть адресована
к данности, так как переносный смысл, согласно Левинасу, должен быть оправдан
буквальным смыслом, доступным интуиции как феноменологическому созерцанию.
Автор «Г.Д.Ч.» элиминирует гуссерлевское понимание значения как «возвращение
к данности». Смысл дан в самой «прямоте (droiture), характеризующей связь ноэзиса (или ноэзы) и ноэмы». Значение
располагается в пространстве культуры и языковой практики. Экстрагируемых
значений нет даже у слов, несмотря на то, что они обретают автономный статус
в толковых словарях. Слова соотносятся не с содержаниями, которые фиксируются
с их помощью, а в латеральном (боковом) направлении, т.е. с другими словами.
«Вопреки недоверию, которое проявляет Платон к письменному языку... он утверждает
в «Кратиле», что даже имена, данные божествам, — имена собственные, привязанные,
условно, как знаки, обозначающие индивидов, — возвращают (отсылают) обратно,
посредством собственной этимологии, к другим словам, которые не являются именами
собственными», — поясняет Левинас. Метафоричность, как аллюзия к отсутствующему,
экстраполируется философом на темпоральные модусы будущего и прошлого. Если
отсутствующее, к которому адресует метафоричность, непосредственно не дано
(не настоящее), то оно или будущее или уже прошлое. Данность репрезентируется
в качестве значения. Переживание, опыт есть прочтение, постижение смысла,
отождествляемое с экзегезой, герменевтикой, но не с интуицией в феноменологическом
толковании. «Значащими объекты становятся благодаря языку, но не наоборот»,
— утверждает Левинас. Языковая деятельность не может быть производной от объектов,
фиксируемых знаками и данных (предоставленных) мысли. Тематизируемая Левинасом
проблема значения в культуре инспирируется ощущением изжитости основных принципов
(метанарративов), составлявших методологический базис европейского фундаментализма
с его интенцией к вечным и тотально интеллигибельным истинам, с приоритетом
идеального мира над миром реальным. Символичность значения как неотъемлемого
элемента языковой деятельности и языковой культуры не демонстрирует «немощь
созерцания». Символ не является упрощенной редукцией предшествующего ему реального
присутствия. И если означаемое находится вне данности, рассуждает Левинас,
это не свидетельствует о нашей неспособности ее «схватить», это реферирует
означаемое другого порядка. Множественности значений, атрибутивных реальности,
противопоставляется, согласно Левинасу, выделенное значение, которое «обретает
мир» вследствие человеческих потребностей. Вещам со статусом данности придают
статус ценности. Многообразие возможных значений редуцируется к единственному
способу удовлетворения потребности. Но потребности не детерминируют направление
и смысл бытия. Материалистический идеал единства, базирующийся на потребности,
не в состоянии эксплицировать значение бытия, так как бытию имманентна не
одна целостность, а их множество, которые никаким образом окончательно не
могут составить тотальность. Рефлексия проблемы значения в культуре привела
Левинаса к признанию множественности без единой смыслонаправленности. Взаимопроницаемость
культур, о которой много говорят, не аргументирует «момент единства бытия».
Формальная возможность языка-посредника, который мог бы выступить в роли объединяющего
фактора, предполагает направленность выбора, заключающегося в том, чтобы «предпочесть
речь войне». Абсурдность разобщенности бесконечного множества значений, отсутствие
единой смыслонаправленности, смысла смыслов Левинас называет «кризисом смысла,
который переживается современниками как кризис монотеизма». Бог на правах
бесспорно верховной силы, не доступной зрительной перцепции и не доказуемый
разумом, вмешивается в человеческую историю. Вмешательство Трансценденции
нашло отражение в системе взаимосвязей и обменов, которая устраивалась исходя
из нужд озабоченного самим собою человека. Трансцендентный миру бог был элементом
мира вследствие его связи с миром в хозяйственном единстве. Формой воздействия
такого бога-творца было чудо. У такого бога можно было просить. Элиминируя
«хозяйственное» представление о боге, Левинас утверждает идею деконструкции
смысла, что должно привести к понятию о Боге. Смысл невозможен, если в качестве
исходной точки принять Я. Отсутствие единой смыслонаправленности не ликвидируется
экономикой и техникой, которые, при первом приближении, снимают множественность,
эскизно очерчивая единство. Интенция классической философии заключалась в
ассимиляции Другого тождественностью и дедуцировании «другости» к ничто. Литургия
как невознаграждаемое дело, результат которого не предопределен во времени,
есть этика и смыслонаправленность. «Отношение с Другим, — утверждает Левинас,
— ставит передо мной проблемы, изымая меня (Я) из меня самого (Самости), раскрывая
во мне новые дарования». Феномен Желания Другого, инспирируемый обыденным
опытом общения, есть метадвижение как метанарратив для будущих нарраций. Изживший
себя модернистский метанарративный способ обоснования, как иерархическая система
экспликаций в онтологии, существенно переосмысливается Левинасом. Данный способ
привлекает его нереверсивностью отношений между дискурсами, которые имеют
разный статус по отношению к другим дискурсам, т.е. их асимметричность. Другой
не есть культурное значение, не есть простая данность. Он есть смысл как первоисток:
придает смысл выражению, имплантирует в бытие значение. Это составляет смысл
«эпифании Другого», репрезентации Лица (Visage) как темы. «Явленность лица» реферирует феномен «лицо
говорит». «Первая связная речь» демонстрирует фатическую (не фактическую)
функцию языка, не связанную с передачей информации. Присутствие лица проблематизирует
сознание: самоотождествление как идентификация себя, как возвращение к самому
себе исчезает. Я изгоняется из состояния покоя, самодовольствования и «погружается»
в этическое движение. Философская рефлексия литургии как невознаграждаемого
дела приобщения к этике приводит Левинаса к понятию Бесконечного, или Бога.
Автор «Г.Д.Ч.» постулирует этику как предпосылку и возможность любой культуры,
любой эстетической системы, любого значения, любой структурной целостности.
Этическая смыслонаправленность предшествует культурологическим знакам. Она
детерминирует всякое значение и позволяет судить о культурах. Последний раздел
очерка «Значение и смысл» является составной частью ранней работы Левинаса
«Открывая существование вместе с Гуссерлем и Хайдеггером». Под названием «След
Другого» («La trace de l’autre») опубликован в виде отдельной статьи. След как феномен
коммуникативного пространства детерминируется косвенным отношением означаемого
и значения. Он трактуется Левинасом как Третье Лицо. Значимость следа, который
концентрируется за пределами бытия, заключается в том, чтобы «означать, но
при этом не проявлять себя». Лицо «само в себе является вдохновением и трансцендентностью»,
«следом оности (illeite)». «Оность» в трактовке Левинаса
отождествляется с той спецификацией бытия, в которой «объективность «в себе»
принимает участие и которая эту объективность обнаруживает». Значение следа
интенсифицирует посредством аллюзии значение знака, появляющегося с целью
известить о чем-то. Более того, сам «знак идет этим следом». Левинас подтверждает
свою мысль на примере письма как личного послания. Истинное значение письма,
по его убеждению, «заключается в характере почерка и стиля текста, во всем
том, что оно вызывает как сообщение, полученное от кого-то посредством языка
письма», с помощью чего «некто открыто проникает в нас». След авторского присутствия
может быть принят в качестве знака. Графолог и психоаналитик стремятся сделать
«своеобразное значение этого следа предметом интерпретации для извлечения
скрытого и неизвестного, что представляют собой намерения автора сообщения».
Однако то, что в характере почерка и стиля письма остается специфическим следом,
не означает ни одного из этих намерений. Левинас трактует это как «концентрацию»
в следе того, что, с одной стороны, никак не проявляет себя, с другой — ни
от кого не скрывается. След вобрал в себя «абсолютно совершенное прошлое»,
которое всегда отсутствует, но всегда беспокоит. Конечной точки у данной устремленности
к Другому нет, как нет конца в потребности быть счастливым. Второй очерк «Гуманизм
и безначалие» был опубликован в виде статьи в 1967. Цель его заключалась в
исследовании процессов и анализе перемен в философии на фоне нарастающего
кризиса гуманизма. В условиях расширяющейся научными усилиями топографии пространства
перцепции и практики, расширения размаха человеческих притязаний актуальной
становится ренессанс проблемы ценности трансцендентного, Единого как порождающей
матрицы сущего. Безуспешность человеческой деятельности подорвала авторитет
понятия «человек». Для возрождения субъективности Левинас реконструирует понятие
свободы, для реализации которой первоочередным становится восхождение к трансцендентному
первоначалу: «Другой вменяет Я ответственность», от которой невозможно уклониться,
укрывшись «в себя». Человек наделяется не свободой, способной сделать его
господином вещей, а «праизначальной затрагиваемостью», посредством которой
субъект принимает ответственность даже за свою ответственность. Поэтому, утверждает
Левинас, ответственность субъекта предшествует интенциональности. Но субъект,
«изгнанный из себя и загнанный в ответственность», свободен в силу господства
Блага как господства этики, предельно «переворачивающей» его возможности,
в то время как одна лишь свобода, не обремененная Благом, должна была бы обладать
властью или ограничивать ответственность за других. Третий очерк «За пределами
самоидентичности» был впервые опубликован в 1968. В нем Левинас в контексте
апокалиптических идей о конце гуманизма, конце метафизики, смерти человека
и смерти Бога, что отразилось на состоянии дел в гуманитарных научных исследованиях,
выразил обеспокоенность тем, что «европейский гуманизм занимается в исключительно
неясной среде изящной словесности устроением «прекрасных душ» и не проявляет
интерес к реалиям насилия и эксплуатации». Субъект оказался выведенным за
пределы оснований наук как досадная помеха рационализму с его атрибутами —
логическим формализмом, математическими структурами, архетипами числа и меры.
«Если техника, предназначенная для облегчения деятельности и повышения ее
эффективности, в реальности только затрудняет ее; если наука, созданная для
того, чтобы объяснять мир, обрекает его на распад; если руководствующиеся
гуманистическим идеалом политика и властные структуры увековечивают эксплуатацию
человека человеком и войну, то очевидно, — констатирует Левинас, — что вполне
разумные начинания оборачиваются изнаночной стороной, что лишает доверия человеческую
инициативу, а тем самым, и трансцендентальную субъективность». Через призму
собственной категориальной модели данный процесс представляется философу как
ситуация, в которой Я, т.е. тождество, уклонялось бы от встречи с самим
собой и не справлялось бы с задачей самоидентификации, следовательно, «не
вверило бы себя субъективности, определяемой как ответственность». Искренность,
отсутствие насилия, безответственности в действиях, озабоченность ближним
являются параметрами устремления за пределы собственной идентичности и «означивают
гуманизм».
В. Воробьева
|
