|
«ГОЛОС И ФЕНОМЕН:
введение в проблему знаков в феноменологии Гуссерля» — работа Деррида («La
voix et le phénomène». Paris, 1967).
В начале книги Деррида формулирует «предписание для самой общей формы нашего
вопрошания: не утаивают ли все же феноменологическая необходимость, строгость
и проницательность гуссерлевского анализа, нужды, на которые он отвечает и
которые мы прежде всего должны распознать, — метафизические предпосылки».
Согласно автору, «сознание обязано своим привилегированным статусом (о котором
Гуссерль в конечном счете никогда не спрашивал, что это было, несмотря
на превосходные, извечные и во многих отношениях революционные размышления,
которые он ему посвящал) возможности живого голосового посредника. Так как
самосознание появляется только в своем отношении к объекту, чье присутствие
оно может хранить и повторять, оно никогда не является совершенно чуждым или
предшествующим возможности языка. [...] Возможность конституирующих идеальных
объектов принадлежит сущности сознания, и так как эти идеальные объекты являются
историческими продуктами, появляясь только благодаря актам творчества или
интендирования, элемент сознания и элемент языка будут все более трудны для
различения. Не вводит ли их неразличимость в сердце само-присутствия неприсутствие
и различие (посредничество, знаки, обращение назад и т.д.)? Эта трудность
требует ответа. Этот ответ — голос». Проблематика «Г.иФ.» находится,
по Деррида, в «точке ... юридически решающей; это вопрос о привилегии голоса
и фонетического письма в их отношениях ко всей истории Запада, каковою она
поддается представлению в истории метафизики, причем в ее самой новейшей,
самой критической, самой бдительной форме: в трансцендентальной феноменологии
Гуссерля. Что такое «хотеть сказать», каковы его исторические связи с тем,
что мы надеемся идентифицировать под именем «голоса» и как значимость присутствия,
присутствия объекта, присутствия смысла для сознания, присутствия для самого
себя в так называемом живом слове и в самосознании?». Оценивая философский
статус учения Э.Гуссерля, Деррида отмечает: «Феноменология, метафизика присутствия
в форме идеальности является также и философией жизни. [...] Это философия
жизни не только потому, что смерть в ее средоточии, исключая эмпирическое
и внешнее значение, признается как мирской случай, но потому, что исток смысла
вообще всегда определяется как акт живого, как акт живого бытия». По
мысли Деррида, «Гуссерль укореняет необходимую привилегию phone,
которая подразумевается всей историей метафизики, и использует все ее ресурсы
с величайшей критической утонченностью. Ибо phone
не в звуковой субстанции или в физическом голосе, не в теле речи в мире, которую
Гуссерль признает как подлинную родственность логосу воообще, но в голосе,
феноменологически взятом, в речи в ее трансцендентальной плоти, в дыхании,
интенциональном оживлении, которое превращает тело мира в плоть, создает из
корпуса плоть, духовную телесность. Феноменологический голос и был этой духовной
плотью, что продолжает говорить и быть для себя настоящей — слушать себя
— в отсутствии мира». Причем значимым, согласно идеям «Г.иФ.», выступает
то, «что привилегия присутствия как сознания может быть установлена — т.е.
исторически конституирована и демонстрирована — только силой превосходства
голоса», а это выступает «трюизмом, который никогда не занимал переднего края
феноменологической сцены». Деррида далее продолжает: «...Что делает историю
phone совершенно загадочной, так это тот факт, что она неотделима
от истории идеализации, т.е. от «истории разума», или от истории как таковой.
Для того, чтобы действительно понять, где же лежит власть голоса и каким образом
метафизика, философия и определение бытия как присутствия конституируют эпоху
речи как техническое господство объективного бытия, чтобы правильно
понять единство techne и phone, мы должны
продумать объективность объекта. Идеальный объект — самый объективный из объектов
независимо от актов здесь-и-теперь и событий эмпирической субъективности,
которая его интендирует, он может бесконечно повторяться, оставаясь. Тем же
самым». Продолжая линию рассуждений, Деррида констатирует: «Будучи ничем
за пределами мира, это идеальное бытие должно конституироваться, повторяться
и выражаться в посреднике, который не уменьшает присутствия и самоприсутствия
в тех актах, которые на него направлены, в посреднике, который сохраняет и
присутствие объекта перед интуицией, и самоприсутствие, абсолютную
близость актов самим себе. Идеальность объекта, которая является лишь его
бытием-для неэмпирического сознания, может иметь выражение только в таком
элементе, чья феноменальность не имеет мирской формы. Имя этого элемента
— голос. Голос слышим. Фонические знаки... слышатся субъектом, который
предлагает их в абсолютной близости их настоящего». Обозначая в указанном
контексте тематизм «следа» (см.), Деррида пишет: «Живое настоящее исходит
из неидентичности самому себе и из возможности ретенционального следа. След
не является атрибутом, мы не можем сказать, что само живое настоящее им «изначально
является». Бытие-первичное должно быть помыслено на основании следа, а не
наоборот. Это архиписьмо действует в источнике смысла. Смысл, будучи по природе
темпоральным, как признает Гуссерль, никогда не есть просто присутствующее,
он всегда уже вовлечен в «движение» следа, т.е. на уровень «значения»... Так
как след является интимным отношением живого настоящего к своему внешнему,
открытостью внешнему вообще, сфере не «своего собственного» и т.д., то
темпорализация смысла с самого начала является «пространственной». Как
только мы допускаем пространственность и в качестве «интервала» или различия,
и в качестве открытости внешнему, то никакого абсолютно внутреннего уже не
может быть, ибо само «внешнее» проникло в то движение, посредством которого
возникает внутреннее непространственного, которое называется «временем», которое
конституируется, «представляется». По мысли Деррида, феноменология оказывается
не в состоянии взломать метафизический горизонт: «Мы рассмотрели систематическую
взаимозависимость понятий смысла, идеальности, объективности, истины, интуиции,
восприятия и выражения. Их общая матрица — бытие как присутствие: абсолютная
близость самоидентичности, бытие-перед объектом, доступное повторению, сохранение
темпорального настоящего, чьей идеальной формой является самоприсутствие трансцендентальной
жизни... Живое настоящее, понятие, которое не могло быть расчленено на субъект
и атрибут, является поэтому концептуальным основанием феноменологии метафизики.
[...] В метафизике присутствия, в философии как познании присутствия объекта,
как бытия-перед-собой знания в сознании мы верим просто-напросто в абсолютное
знание как закрытие, если не конец истории. И мы верим, что такое
закрытие произошло. История бытия как присутствия, как самоприсутствия
в абсолютном знании... эта история закрывается. История присутствия закрывается,
ибо история никогда не означала ни чего иного, как презентации Бытия, произведения
и воспоминания бытия в присутствии, как познания и господства. Так как абсолютное
само-присутствие в со-знании есть бесконечное призвание полного присутствия,
то достижение абсолютного знания есть конец бесконечного, которое могло быть
лишь единством понятия logos... Следовательно,
история метафизики может быть выражена как развертывание структуры или схемы
абсолютной воли-слышать-свою-речь... Голос без различия, голос без письма,
является сразу и абсолютно живым и абсолютно мертвым». Позже, в сборнике собственных интервью «Позиции» (1972)
Деррида отметит: «все эти тексты /книги последних лет — А.Г./, годящиеся,
наверное, быть предисловием, бесконечным, к другому тексту, который я очень
хотел бы однажды иметь силы написать, или еще эпиграфом к какому-то другому,
на который у меня никогда не наберется смелости, только то по сути и делают,
что комментируют фразу о лабиринте шифров, выделенную в Голосе и феномене».
Деррида имел в виду следующие рассуждения: «... мы должны найти другие
имена взамен знака и репрезентации. Мы действительно сможем пользоваться новыми
именами, если поймем как «нормальное» и предизначальное то, что Гуссерлю,
как он верил, надо было изолировать как частный и случайный опыт, как что-то
зависимое и вторичное — т.е. неопределенный дрейф знаков, как блуждание и
перемену декораций, — сцепляющее репрезентации между собой без начала или
конца. Никогда не существовало никакого «восприятия», а «презентация» — это
репрезентация репрезентации, которая стремится к себе, а следовательно, к
своему собственному рождению или к своей смерти. Все, несомненно, имеет начало
в следующем смысле: Упомянутое имя напоминает нам о Дрезденской галерее...
мы бродим по комнатам... картина Теньера... изображает картинную галерею...
Картины этой галереи могли бы, в свою очередь, изобразить другие картины,
которые, в свою очередь, выставили читаемые подписи и т.д. /фрагмент из
«Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии» Гуссерля — А.Г./.
Конечно, ничто не предшествует этой ситуации. Несомненно, ничто ее не
прекратит. Она не охватывается, как бы Гуссерль этого ни хотел, интуициями
и презентациями... Галерея — это лабиринт, который содержит в себе свои собственные
выходы».
A.A. Грицанов
|
