|
«ФУКО» — сочинение
Делеза («Foucault», 1986). Книга состоит из двух
частей. В первой — «От архива к диаграмме» — размещены две статьи («Новый
архивариус», «Новый картограф»), написанные Делезом еще при жизни Фуко и явившиеся,
соответственно, откликами на работы «Археология знания» (1969) и «Надзирать
и наказывать» (1975). Вторая часть, в рамках которой идеи Фуко служат лишь
отправной точкой собственным размышлениям Делеза, — «Топология: мыслить по-иному»
— включает статьи: «Страты, или Исторические формации: видимое и высказываемое
(знание)», «Стратегии, или Нестратифицируемое: мысли извне (власть)», «Складки,
или Внутренняя сторона мысли (субъективация)». Приложение книги имеет название
«О смерти человека и о сверхчеловеке». Книга «Ф.» создана в жанре «поэтического
мышления» или «метафорической эссеистики и поэтому в ней акцентированно отсутствует
стремление любой ценой достичь терминологической четкости и однозначности.
Желание логически отстроить понятийные ряды не является для Делеза самоцелью.
Предельно жесткой выступает лишь его установка на необходимость принципиально
иного взгляда на природу субъектности и знания, о чем рассуждает и Фуко. Согласно
Делезу (статья «Новый архивариус»), работы Фуко «Слова и вещи» и «Археология
знания» произвели эффект, сравнимый с тем, как если бы в город был «назначен
новый архивариус». Его появление не осталось незамеченным: был даже осуществлен
компаративный психоанализ между первым из этих сочинений и «Mein Kampf А.Гитлера: тезис Фуко о «смерти человека» оказался неприемлемым
для многих философствующих ортодоксов. По мысли Делеза, Фуко осознанно отказался
от рассмотрения того, что являлось предметом размышлений предшественников:
анализ предложений с точки зрения их истинности/ложности либо как объектов
веры был вынесен им за скобки философского интереса. С точки зрения Фуко,
«высказывания» (его обозначение «предложений») и де-факто и де-юре встречаются
крайне редко: они неотделимы от закона и от «эффекта редкости». Фуко утверждает:
«Клавиатура пишущей машинки — не высказывание, тогда как последовательность
букв A, Z, E, R, Т,
приведенная в учебнике машинописи, является высказыванием о порядке букв,
принятом для французских пишущих машинок». Как отмечает Делез, «такие множества
не имеют правильной языковой структуры, и тем не менее это высказывания».
Особо значимым для понимания сути проблемы является, по мысли Делеза, то обстоятельство,
что «редкость де-факто» того, «что сказано на самом деле» обусловлено тем,
«что одна фраза уже своим наличием отрицает другие, мешает им, противоречит
другим фразам, вытесняет их; в итоге получается, что каждая фраза, вдобавок,
чревата еще и всем тем, чего в ней не сказано: виртуальным или латентным содержанием,
приумножающим ее смысл и предлагающим такую ее интерпретацию, при которой
образуется «скрытый дискурс» со всем его богатством де-юре. Диалектика фраз
всегда несет в себе противоречие, существующее по крайней мере для того, чтобы
его можно было устранить или углубить; типология же пропозиций /инвариантная
семантическая структура, охватывающая коммуникативную и модальную парадигмы
предложения, задает значение истинности или ложности последнего, либо исполняет
в этом же контексте роль объекта веры — А.Г./ предполагает абстрагирование,
которое на каждом уровне находит определенный тип, стоящий выше его элементов.
Однако и противоречие и абстрагирование являются способами приумножения фраз
и пропозиций, поскольку дают возможность противопоставить одну фразу другой
или сформулировать пропозицию о пропозиции». В конечном счете, по мысли Фуко,
вообще «мало, что может быть сказано»; высказывания «редки, редки по
самой своей сути», высказывание «всегда представляет собой излучение единичностей,
сингулярностей, единичных точек, распределяющихся в соответствующем пространстве»
(см. Событийность). Делез обращает внимание на то обстоятельство, что применительно
к «высказываниям» неправомерен вопрос об их «происхождении» либо «оригинальности».
Как отмечал Фуко, «противопоставление «оригинальность — банальность» иррелевантно:
между первоначальной формулировкой и фразой, которая повторяет ее спустя годы,
а то и столетия, с большей или меньшей точностью [археологическое описание]
не устанавливает никакой ценностной иерархии; между ними нет радикального
различия. Оно лишь стремится к установлению регулярности высказываний». Делез
отмечает, что вокруг каждого высказывания мы должны различать «три круга,
как бы три пространственных среза»: 1) пространство коллатеральное, прилегающее
или смежное: его образуют прочие высказывания, относящиеся к той же группе;
2) коррелятивное пространство, вмещающее взаимосвязи высказвания с
его собственными субъектами, объектами и понятиями; 3) дополнительное пространство,
или нескурсивные формации («политические институты и события, экономические
методы и процессы»): любой общественный институт включает в себя высказывания,
такие, например, как конституция, хартия, договоры, регистрационные и протокольные
записи. Дискурсивные отношения с недискурсивными средами образуют границу,
«определенный горизонт, без которого те или иные объекты высказываний не могли
бы появиться, равно как не определились бы и места высказываний. Согласно
Фуко, «разумеется, нельзя сказать, что политическая практика навязала медицине
с начала XIX века такие новые объекты, как повреждения тканей или
анатомо-патологические корреляции; однако она открыла новые поля выявления
медицинских объектов (...массы населения, включенные в административные рамки
и находящиеся под надзором... огромные народные армии... институты, выполняющие
больничные функции применительно к экономическим потребностям эпохи и социально-классовым
взаимоотношениям). Эту связь политической практики с медицинской в равной
степени можно обнаружить и в статусе врача...». Особое значение Делез придает
тому обстоятельству, что «как целая группа высказываний, так и каждое единичное
высказывание представляют собой множества... Существуют лишь редкие множества
с единичными точками, с пустыми местами для тех, кому случается некоторое
время выполнять в них функцию субъекта: накапливающиеся, повторяющиеся и сохраняющиеся
в самих себе регулярности. Множество — это понятие не аксиоматическое или
типологическое, а топологическое. Книга Фуко представляет собой решающий шаг
в развитии теории-практики множеств». Фуко (наряду с Бланшо) продемонстрировал,
что современные философские дискуссии ведутся не столько по поводу структурализма
как такового, не только по поводу существования или отсутствия моделей и реалий,
которые принято называть структурами, сколько «по поводу места и статуса субъекта
в тех измерениях, которые выглядят не полностью структурированными» (Делез).
И далее у Делеза: субъект суть «субъект речи, он диалектичен, ему присущ характер
первого лица, которым начинается дискурс, тогда как высказывание является
первичной анонимной функцией, которая позволяет субъекту существовать только
в третьем лице, причем лишь в виде производной функции». Анализируя новаторство
«археологического» подхода Фуко, Делез отмечает его противопоставленность
«формализации» и «интерпретации», которые, как правило, смешивались в предшествующей
традиции анализа смысла текстов. Речь идет о поиске либо «сверхсказанного»
во фразе, либо «невысказанного» в ней: действительно, методологически очень
трудно придерживаться того, что говорится на самом деле, придерживаясь одной
лишь записи сказанного. Это, по мысли Делеза, не получается даже у лингвистики
(и в первую очередь у лингвистики), единицы членения которой никогда не находятся
на том же уровне, что и сказанное. Фуко ставит своей целью достичь уровня,
где фигурирует сказанное, через позитивность высказывания. По мысли Фуко,
археология «не пытается очертить, обойти словесные речевые употребления, чтобы
открыть за ними и под их видимой поверхностью скрытый элемент, скрывающийся
в них или возникающий подспудно тайный смысл; однако высказывание не видимо
непосредственно; оно не проявляется столь же явным образом, как грамматическая
или логическая структуры (даже если последняя не полностью ясна, даже если
ее крайне сложно разъяснить). Высказывание одновременно и невидимо и несокрыто». Как отмечает Делез, на «самых важных» страницах «Археологии знания» Фуко
доказывает, что никакое высказывание не может обладать латентным существованием,
поскольку оно касается действительно сказанного; встречающиеся в высказываниях
«пропуски» или пробелы не следует путать с «потайными» значениями, ибо они
обозначают лишь присутствие высказывания в пространстве рассеивания, где образуется
его «семейство». Так трудно добраться до записи того же уровня, что и сказанное,
то происходит это потому, что высказывание не дано непосредственно, а всегда
прикрыто фразами и пропозициями. Следует обнаружить или даже придумать «цоколь»
высказывания, вычленить упоминавшиеся выше три пространственных среза; и только
в множестве, которое предстоит воссоздать, мы сможем обнаружить высказывание
как простую запись того, что говорится. По Фуко, «для того, чтобы язык
можно было исследовать как объект, разделенный на различные уровни, описываемый
и анализируемый, необходимо, чтобы существовало некое высказывательное данное,
которое всегда будет определенным и небесконечным: анализ языка всегда осуществляется
на материале слов и текстов; интерпретация и упорядочивание имплицитных значений
всегда основываются на ограниченной группе фраз; логический анализ системы
включает в повторную запись, в формальный язык данную совокупность пропозиций».
Оригинальность Фуко, по мнению Делеза, состоит в способе, которым он определяет
для себя свод слов или текстов: не из функции их частотности; не из личных
заслуг тех, кто говорит или пишет (неважно, кто их «субъект-автор»). Имеет
значение та простая функция, которую базовые слова, фразы и пропозиции исполняют
в своем «семействе» (например, на основе правил помещения в психиатрическую
больницу). Одним из выводов, вытекающих из размышлений Фуко, является следующий:
знание — это не наука и даже не познание; его объект составляют ранее уже
определенные множества или четкое множество со своими единичными точками,
местами и функциями, которые и описывает само знание. По мнению Фуко, «дискурсивная
практика не совпадает с научным развитием, которому она может дать место;
знание, которое она образует, не является ни необработанным наброском, ни
побочным продуктом повседневной жизни, образованным наукой». Как пишет Делез,
Фуко «удалось преодолеть научно-поэтическую двойственность, еще обременявшую
труды Башляра»: главное достоинство «Археологии знания» состоит «в открытии
и размежевании тех новых сфер, где и литературная форма, и научная теорема,
и повседневная фраза, и шизофреническая бессмыслица, и многое другое являются
в равной мере высказываниями, хотя и несравнимыми, несводимыми друг к другу
и не обладающими дискурсивной эквивалентностью... И наука, и поэзия являются
в равной степени знанием». Как несколько позже («Новый картограф») отмечал
Делез, «Археология знания» предложила «новый взгляд на все предшествующие
книги»: Фуко ввел различие между двумя типами «практических формаций» — «дискурсивными»,
или высказываниями, и «недискурсивными», или средами. (Медицина конца 18 в.
была дискурсивной, но как таковая взаимодействовала с группами населения,
зависевшими от иного типа формации и предполагавшими тем самым существование
недискурсивных сред: «общественные институты, политические события, экономические
практики и процессы».) По мысли Фуко, эти две формации различны, хотя и пронизывают
друг друга: между ними нет ни соответствий, ни изоморфизма, ни прямой причинно-следственной
связи, ни символизации. В статье «Новый картограф» Делез делает вывод, что
Фуко «стал автором той новой концепции власти, которую искали многие, но не
смогли ни обнаружить, ни сформулировать». Ранее власть считалась «собственностью»
того класса, который ее завоевал. Фуко доказывает, что власть является не
столько собственностью, сколько стратегией, «она — не столько владение, сколько
действие, и представляет собой не приобретенную или сохраненную привилегию
господствующего класса, а следствие совокупности ее стратегических позиций».
Этот «новый функционализм», по Делезу, рисует нам нетрадиционную картину природы
власти: «неисчислимые пункты противостояния, очаги нестабильности, каждый
из которых по своему чреват конфликтами, борьбой и, по меньшей мере, временной
инверсией соотношения сил»; власть «не обладает гомогенностью». Власть не
является централизованной властью государства. По мысли Фуко, само Государство
возникает как результат совместного действия множества механизмов и очагов,
расположенных на ином уровне и самостоятельно образующих «микрофизику власти».
Современные общества можно определить как общества «дисциплинарные», «дисциплина»
представляет собой тип власти, технологию, которая пронизывает все возможные
аппараты и институты, связывая их между собой, продлевая их существование,
побуждая их к конвергенции и проявлению в новом режиме. Как отмечает Делез,
«функционализму Фуко соответствует современная топология, которая не указывает
на привилегированное место в качестве источника власти и не допускает точечной
локализации». Пирамидальному образу власти функциональный микроанализ противопоставляет
строгую имманентность, где очаги власти и дисциплинарные технологии образуют
соответствующее количество неразрывно связанных друг с другом сегментов, через
которые проходят либо пребывают в них душой и телом (в семье, в школе, а по
необходимости и в тюрьме) принадлежащие к массе индивиды. Для власти характерны
имманентность ее поля без трансцендентной унификации, непрерывность ее линии
без какой-либо глобальной централизации, смежность сегментов без отчетливой
тотализации: то есть серийное пространство. Власть является не свойством,
а отношением: «власть проникает в подвластные силы, проходит через них и сквозь
них, опирается на них, так же как и они в борьбе с нею в свою очередь опираются
на все «точки опоры», которые она образует среди них» (Фуко). Власть не осуществляется
посредством идеологии даже в тех случаях, когда она направлена на души, а
в тот момент, когда власть оказывает давление на тело, она не обязательно
действует путем насилия и репрессий. Прежде чем подавлять, власть «порождает
действительность». И она также порождает истину, прежде чем начинает идеологизировать,
абстрагировать или маскировать. По словам Делеза, «одной из наиболее глубоких
тем» в рассматриваемой книге Фуко стала замена... чересчур грубой оппозиции
«закон — беззаконие» более тонкой корреляцией «незаконности — законы». Закон
всегда представляет собой сочетание незаконностей, которые он, формализуя,
дифференцирует. Закон — это способ управления незаконностями, теми, которые
он допускает, делает возможными или же придумывает в качестве привилегий для
господствующего класса, и другими, которые он терпит как своего рода компенсацию
для подавляемых классов, в то же время используя их в интересах господствующего
класса; наконец, по Фуко, это способ управления такими незаконностями, которые
он запрещает, изолирует и пользуется ими, как объектом, но одновременно и
как средством господства. В «Надзирать и наказывать» Фуко совершенствует собственную
модель и уже не ограничивается негативным определением одной из форм (формаций)
как «недискурсивной». Согласно Фуко, тюрьма, например, представляет собой
формацию среды («карцеральной» среды) и одновременно выступает «формой содержания»
(содержимым является узник). Но эта форма отсылает не к «слову», которое могло
бы ее обозначать, равно как и не к означающему, для которого она была бы означаемым.
Она отсылает к словам «преступная деятельность» или «правонарушитель», в которых
выражается новый способ высказывания (новая форма выражения) о нарушениях
законности, наказаниях и их субъектах. Две эти формы, возникшие в одно время,
кардинально различаются. Уголовное право формулирует высказывания в контексте
«защиты общества», задавая код ассоциации идей между правонарушением и наказанием.
Это некий строй языка, классифицирующий правонарушения, привлекающий
правонарушителей к судебной ответственности и «отмеряющий» наказания; это
одно из семейств высказываний, а также еще и порог. Тюрьма же становится новой
формой воздействия на тело, имеет дело со зримым, не только делает наглядно
видимым преступление и преступника, но и сама образует некую видимость. Тюрьма,
до того как стать образом камня, формирует «режим света», специфический «паноптизм»
(центральная башня, камеры по кругу, надзиратель видит все без риска быть
увиденным). Итак, согласно Фуко, «строй языка» и «режим света» не обладают
одной и той же «формой» и относятся к разным формациям. «Недискурсивные среды»
(см. «Археология знания») обретают позитивную форму: зримая форма в ее противопоставлении
форме высказывания (см. «Надзирать и наказывать»). Как подчеркнул Делез, в
таком контексте книга «Надзирать и наказывать» выдвигает «две проблемы, которые
не могла сформулировать «Археология», так как она основывалась на Знании и
на примате высказывания в знании. С одной стороны, существует ли вообще в
социальном поле какое-либо общее основание, независимое от форм? С другой
стороны, насколько взаимодействие, подгонка двух форм и их взаимное проникновение
гарантированы в каждом конкретном случае?» По мысли Делеза, схема размышлений
Фуко такова: форма заявляет о себе в двух направлениях: она образует или организует
разные виды материи; она формирует функции или ставит перед ними цели. К оформленным
видам материи относятся не только тюрьма, но и больница, школа и т.д. Наказание
является формализованной функцией, равно, как лечение и воспитание. Фуко определяет
паноптизм либо конкретно как световую организацию, характеризующую тюрьму,
либо абстрактно, как некую машину, которая способна пронизывать вообще все
высказываемые функции. Абстрактной формулой Паноптизма будет уже не «видеть,
не будучи видимым», а навязывать какой-либо тип поведения любому человеческому
множеству. Множество при этом должно быть уменьшено, помещено в ограниченное
пространство; навязывание определенного типа поведения осуществляется путем
перераспределения в пространстве, расположения и классификации во времени,
компоновки в пространстве-времени. Такое неформальное измерение Фуко обозначает
термином «диаграмма» — «функционирование, абстрагированное от любого препятствия
или трения... от всякого конкретного использования». Диаграмма — это уже не
архив, это карта, картография, равнообъемная любому социальному полю; это
некая абстрактная машина (см. Машины желания). Любая диаграмма интерсоциальна
и находится в становлении, она производит новый тип реальности, новую модель
истины. Она не является ни субъектом истории, ни чем-то находящимся над историей.
Она удваивает историю становлением. Диаграмма у Фуко суть выражение соотношений
сил, образующих власть согласно ранее проанализированным признакам; «паноптический
аппарат — ...это способ заставить функционировать отношения власти в рамках
функции и функцию — через отношения власти». Диаграмма действует как имманентная
и неунифицирующая причина: абстрактная машина выступает в роли причины внутренней
организации конкретных взаимодействий, осуществляющих с ее помощью эти соотношения...
в самой ткани формируемых ими схем взаимодействия. Согласно Делезу, «Надзирать
и наказывать» — это книга, где Фуко явным образом преодолевает очевидный дуализм
предшествовавших книг: если знание состоит в переплетении зримого и высказываемого,
то власть выступает как его предполагаемая причина, и наоборот. По мысли Фуко,
«не существует отношения власти без коррелятивного формирования поля знания,
как знания, которое не предполагало бы и не конституировало бы одновременно
отношений власти... Не существует такой модели истины, которая не отсылала
бы к какому-нибудь типу власти; нет ни знания, ни даже науки, которые не выражают
или не вмешивают в свою практику какую-либо осуществляющую свои функции власть».
Неформальная диаграмма выступает как абстрактная машина. Делез особо подчеркивает:
«машины бывают социальными прежде, чем стать техническими. Или точнее, прежде,
чем появляется технология материальная, существует некая человеческая технология».
Инструменты и материальные машины должны быть отобраны диаграммой и приняты
в схемы взаимодействия: например, «развитие от палки-копалки к мотыге, а затем
к плугу не выстраивается линейным образом, а «отсылает» к соответствующим
коллективным машинам, видоизменяющимся в зависимости от плотности населения
и времени распашки пара». Винтовка как инструмент, по Фуко, существует только
в рамках «совокупности устройств, принципом которых является уже не подвижная
или неподвижная масса, а геометрия отделяемых и составляемых сегментов». Технология
представляет собой явление прежде всего социальное, и только потом — техническое.
Тюрьма может существовать в самодержавных обществах как явление маргинальное
(письма с королевской печатью о заточении без суда и следствия); как аппарат
она начинает существовать лишь с того момента, когда новая диаграмма, диаграмма
дисциплинарная, дает ей возможность переступить «технологический порог». Как
ниже отмечает Делез, резюмируя ход рассуждений Фуко, «это общеметодический
вопрос: вместо того, чтобы идти от видимого внешнего к какому-либо существенному
«ядру внутреннего», следует предотвратить иллюзорность внутреннего, чтобы
вернуть слова и вещи к конститутивности внешнего». В статье «Страты, или Исторические
формации: видимое и высказываемое (знание)» Делез анализирует представления
Фуко об «исторических формациях» — специфических проявлениях функционирования
культурного бессознательного в конкретную историческую эпоху в виде различных
дискурсивных практик, характерных для каждого времени. Как отмечает Делез,
никакая «эпоха» не предшествует ни выражающим ее высказываниям, ни заполняющим
ее видимостям. Таковы два самых важных аспекта: с одной стороны, каждая страта,
каждая историческая формация подразумевает перераспределение зримого и высказываемого,
которое совершается по отношению к ней самой; с другой стороны, существуют
различные варианты перераспределения, потому что от одной страты к другой
сама видимость меняет форму, а сами высказывания меняют строй. (Высказывания
17 в. регистрируют безумие как крайнюю степень неразумия, психиатрическая
больница или тюремное заключение включают его в ансамбль представлений, в
котором душевнобольные объединяются с бродягами, с разного рода извращенцами.)
Каждая страта состоит из сочетания двух элементов: способа говорить и способа
видеть, дискурсивностей и очевидностей. Соответственно, знание, по «совершенно
новой» модели Фуко, определяется присущими каждой страте и каждой исторической
формации комбинациями зримого и высказываемого. Знание — это схема практического
взаимодействия, «устройство», состоящее из дискурсивных практик высказываний
и недискурсивных практик видимостей. Знание не является наукой и неотделимо
от тех или иных порогов, с которых оно начинается, даже если оно представляет
собой перцептивный опыт или ценности воображаемого, идеи эпохи или данные
общественного мнения. Согласно Фуко, высказывания никогда не бывают скрытыми,
но и никогда не прочитываются или даже не выражаются. Сравнивая викторианскую
эпоху с ситуацией сегодняшних дней, Фуко отмечал: «Под прикрытием заботы о
языке, который старались очистить так, чтобы секс в нем больше не назывался
прямо, секс был как бы взят под опеку дискурсом, который, третируя его, одновременно
претендовал на то, чтобы лишить его какой бы то ни было неясности, равно как
и какого бы то ни было подобия воли... Что же касается современных обществ,
то они дали себе обет не то чтобы держать секс в тени, а, напротив, говорить
о нем, но постоянно делая из него тайну». Высказывание остается скрытым, но
только в тех случаях, когда не удается подняться до условий, допускающих его
извлечение. С точки зрения Делеза, «все всегда, в любую эпоху проговаривается
— это, возможно, наиболее важный исторический принцип Фуко: за занавесом нет
ничего интересного». Существование скрытых высказываний означает лишь то,
что в зависимости от политического режима или условий существования бывают
разные говорящие и разные адресаты сообщений. Предельно общим условием построения
высказываний или дискурсивных формаций, по Фуко, выступала бессубъектность:
субъект трактуется им как «ансамбль переменных высказываний». Субъект представляет
собой место или позицию, которые сильно меняются в зависимости от типа высказывания,
да и сам «автор» в некоторых случаях является не более, чем одной из таких
возможных позиций. На первом плане оказывается некое «ГОВОРЯТ», безымянное
бормотание, в котором размещаются позиции для возможных субъектов: «громкое,
непрерывное и беспорядочное жужжание дискурса». Язык либо дан весь целиком,
либо его нет вообще. У каждой эпохи свой способ сборки языка, зависящий от
корпуса ее высказываний. Делез отмечает, что немаловажна и мысль Фуко о том,
что существуют «игры истины», или процедуры обнаружения истины. Истина неотделима
от устанавливающей ее процедуры. В книге «Использование удовольствий» Фуко,
согласно Делезу, «подведет итог всех предшествующих книг, когда продемонстрирует,
что истина дается знанию только через «проблематизации» и что эти проблематизации
складываются только лишь из «практик», практик видения и практик говорения.
Эти практики (процесс и метод) образуют процедуры обнаружения истины, «историю
истины». Статья «Стратегии, или Нестратифицируемое: мысли извне (власть)»
начинается рассуждениями Делеза о содержании понятия «власть» у Фуко. Делез
подчеркивает, что всякие взаимоотношения сил являются «властными взаимоотношениями».
Власть не является формой (например, формой-государством), всякая сила уже
является отношением, то есть властью: у силы нет ни другого объекта, ни другого
субъекта, кроме силы. Насилие представляет собой один из сопутствующих моментов
или одно из следствий силы, но никак не одну из ее составляющих. Насилие разрушает
или деформирует определенные тела или объекты; у силы нет других объектов,
кроме других сил, нет иного бытия, кроме взаимоотношений: «это действие, направленное
на действие, на возможные или актуальные действия в настоящем или в будущем»,
это совокупность действий, направленных на возможные действия». Согласно Фуко,
1) власть не является чем-то сугубо репрессивным (она «побуждает, вызывает,
производит»; 2) она осуществляется в действии прежде, чем ею овладевают (ею
владеют лишь в детерминируемой форме, как, например, класс, и в детерминирующей
форме, как, например, Государство); 3) она проходит через тех, кто находится
под властью не в меньшей степени, чем через властвующих (она проходит через
все силы, участвующие во взаимоотношениях). По Фуко, главный вопрос в том,
как осуществляется Власть. В книге «Воля к знанию» он отмечает, что в конце
18 в. в обществе конституируется функция управлять и распоряжаться жизнью
в рамках какого угодно множества при условии, что это множество будет многочисленным
(население), а пространство — протяженным или открытым. Двумя чистыми функциями
в новом обществе станут «анатомо-политическая» и «биополитическая», а двумя
видами голой материи — любое тело и любое население. Власть и знание в таком
контексте гетерогенны, но с элементами взаимодопущения и даже примата одного
над другим (по удачному замечанию современника, «власть как осуществление,
знание как упорядочение»). Науки о человеке неотделимы от делающих их возможными
отношений власти, которые к тому же поощряют знания, более или менее способные
к преодолению эпистемологического порога или к формированию познания. По мысли
Фуко, «между техниками знания и стратегиями власти не существует никакой экстериорности,
даже они играют свою специфическую роль и сочленяются друг с другом, исходя
из различия между ними»: «власть — знание» выступает как некий комплекс. Если
мы попытаемся, в соответствии с комментируемой Делезом мысли Фуко, определить
«свод фраз и текстов с тем, чтобы извлечь из него высказывания, то это можно
сделать не иначе, как определив очаги власти (и сопротивления), от которых
этот свод зависит... вступая во взаимоотношения со знанием, власть порождает
какую-то истину, поскольку показывает и заставляет говорить». Анализируя идею
Фуко о «смерти человека», Делез пишет: «речь не идет о человеке, как о чем-то
составном, будь то концептуальном, существующем, воспринимаемом или выразимом.
Речь идет о составляющих силах человека: с какими другими силами они сочетаются
и какое соединение из этого получается? В классическую эпоху все силы человека
соотносились с одной-единственной силой, силой «репрезентации», которая притязала
на то, чтобы извлечь из человека все, что в нем есть позитивного или же возвышаемого
до бесконечности. В результате получалось, что совокупность таких сил образует
Бога, а не человека, и человек мог предстать только между порядками бесконечного...
Для того, чтобы человек предстал как специфическое составное явление, нужно,
чтобы составляющие его силы вступили во взаимоотношения с новыми силами, которые
уклоняются от контакта с силой репрезентации и даже устраняют ее. Эти новые
силы являются силами жизни, труда и языка в той мере, в какой жизнь обнаруживает
«организацию», труд — «производство», а язык — «филиацию», которые ставят
эти силы за пределы репрезентации. Эти смутные силы, порожденные конечностью,
изначально не являются человеческими, но они входят в контакт с силами
человека, чтобы вернуть его к его собственной конечности и наделить его историей,
чтобы он делал собственную историю как бы во второй раз... В новой исторической
формации XIX века именно человек оказывается сформированным из множества
составляющих его «растиражированных» сил. Если... силы человека войдут в контакт
еще с какими-нибудь силами... на этот раз получится «нечто иное», что уже
не будет ни Богом, ни человеком: похоже, что смерть человека следует за смертью
Бога в интересах новых составляющих... То, что человек представляет собой
фигуру из песка между морским отливом и приливом, следует понимать буквально:
такая композиция может появиться между двумя другими — композицией из классического
прошлого, которое не знало человека, и композицией из будущего, которое уже
не будет его знать». Цитируя последнее предложение (заключительную фразу книги
Фуко «Слова и вещи»), Делез вопрошает: силы человека, вступившие во взаимоотношения
с силами информации и образовавшие совместно с ними неделимые системы «человек-машина»,
— может это «союз человека уже не с углеродом, а с кремнием»? Анализируя «самые
блестящие страницы» «Воли к знанию», Делез отмечает: «Когда диаграмма власти
уходит от модели автократии, чтобы предложить дисциплинарную модель, когда
она становится «биовластью» и «биополитикой» населения, становится заботой
о жизни и управлением жизнью, то новым объектом власти вдруг становится жизнь,
И тогда право постепенно отказывается от того, что составляло привилегию суверена,
от права на умерщвление (смертная казнь), но при этом позволяет творить тем
больше гекатомб и геноцидов: не ради возвращения к стародавнему праву на убийство,
а, наоборот, во имя расы, во имя жизненного пространства, ради улучшения условий
жизни, ради выживания нации... Однако когда власть таким образом избирает
своим объектом или целью жизнь, сопротивление власти тоже начинает ссылаться
на жизнь и обращает ее против власти». Или словами Фуко: «жизнь как политический
объект оказалась некоторым образом пойманной на слове и обращенной против
системы, которая пыталась ее контролировать». Спиноза писал: «Неизвестно,
на что способно человеческое тело, когда оно освобождается от навязанной ему
человеком дисциплины». Фуко добавил: неизвестно, на что способен человек,
«пока он жив» как совокупность «сопротивляющихся сил». Рассматривая в заключительных
разделах работы идеи «складки» у Фуко и его интерпретации концепции «сверхчеловека»
(см. Складка, Сверхчеловек), Делез видит «печаль» мыслителя в проблеме: «если
власть учреждает истину, то как можно помыслить «власть истины», которая уже
не была бы истиной власти, истиной, исходящей от трансверсальных линий сопротивления,
а отнюдь не от интегральных линий власти?». Фуко оперирует тремя измерениями:
а) отношения, наделенные формой, формализованные в стратах (Знание); б) взаимоотношения
сил на уровне диаграммы (Власть); в) отношение («не-отношение») к внешнему
(Мысль). Возникает проблема: «глубже ли внутреннее любого внутреннего мира»,
подобно тому, как внешнее более отдаленно, чем весь внешний мир? Внешнее
— это не застывший предел, это движущаяся материя... это не нечто иное, отличное
от внешнего, это как раз и есть внутреннее внешнего. По мысли Фуко,
немыслимое находится не снаружи мысли, а в самой ее сердцевине, как невозможность
мыслить, которая удваивает или углубляет внешнее... Начиная с XIX века наличные измерения конечного
стали как бы стягивать внешнее в складки, сокращая его, образуя некую «глубину»,
своего рода «втянутую в себя толщину». Понимание древними греками того, что
отношение к самому себе как самообладание есть «власть, которую осуществляют
над самим собой в рамках власти, которую осуществляют над другими», по мысли
Фуко, явилось сгибанием внешнего на практике. Было осознано то, что господство
над другими необходимо удваивать господством над собой, что обязательные правила
власти необходимо дублировать факультативными правилами пользующегося ими
свободного человека. Греки «согнули силу, которая при этом не перестала быть
силой. Они соотнесли силу с ней самой». Согласно Делезу, «основополагающая
идея Фуко состоит в том, что измерение субъективности является производным
от власти и от знания, но не зависит от них». Фуко формулирует несущую конструкцию
нового проекта: субъективация свободного человека обернулась подчиненностью:
с одной стороны, это «подчинение другому через подконтрольность и зависимость»
со всеми вводимыми властью процедурами индивидуализации и модуляции, направленными
на повседневную жизнь и интериорность тех субъектов, кого власть назовет своими
подданными; с другой стороны, это «привязка (каждого) к своей собственной
идентичности через сознание и самосознание», со всеми техниками моральных
и гуманитарных наук, которые образуют знание субъекта. Субъективация, отношение
к себе формируются непрерывно, путем — в интерпретации Делеза — образования
«четырех складок субъективации»: 1) складка, охватывающая материальный компонент
нас самих (у древних греков — тело и его удовольствия); 2) складка, посредством
которой соотношения сил превращаются в отношение к себе; 3) складка знания,
или складка истины, которая «образует отношение истинного к нашей сущности
и нашей сущности к истине, которая представляет собой формальное условие для
всякого знания, для любого познания»; 4) складка самого внешнего: от этого
внешнего субъект в своих разных модусах ожидает бессмертия или вечности, спасения
или свободы, а то и смерти, отрешенности. Четыре складки подобны конечной,
формальной, действующей, материальной причинам, субъективности или интериорности
как отношению к себе. По Делезу, субъект каждый раз «творится заново, как
очаг сопротивления, сообразно ориентации складок, субъективирующих знание
и изгибающих власть». Борьба за современную субъективность происходит через
сопротивление двум современным формам подчинения: 1) нашей индивидуализации
согласно требованиям власти; 2) закреплении за каждым индивидуумом раз и навсегда
всеми определенной, известной и познанной самотождественности. В этом случае
борьба за субъективность принимает вид права на несходство и вариативность,
права на преображение. Как отмечает Делез, «основной принцип» Фуко заключается
в следующем: «всякая форма есть соотношение сил». Речь идет о том, чтобы узнать,
с какими иными силами вступают во взаимодействие силы в человеке при той или
иной исторической формации и какая форма получается из этого соотношения сил...
Силы в человеке не обязательно участвуют в образовании формы-Человека, но
могут участвовать в ином составе, в иной форме... Для того, чтобы форма-Человек
возникла или обрисовалась, необходимо, чтобы силы в человеке вступили во взаимоотношения
с весьма специфическими силами внешнего. В случае взаимоотношения сил в человеке
с «силами возвышения до бесконечного» (модель «классической» исторической
формации) происходит, по мысли Фуко, образование формы-Бога, мира бесконечной
репрезентации. В 19 в. из внешнего приходят новые, при этом конечные силы:
Жизнь, Труд и Язык. Когда сила в человеке начинает схватку с силами конечности
как с внешними силами, она неизбежно сталкивается с конечностью за пределами
самой себя. Сила в человеке творит из последней конечность собственную, одновременно
осознавая ее как собственную конечность. Так начинается человек, обрисовывается
форма-Человека: по Фуко, «бытие существует лишь потому, что существует жизнь...
Таким образом, именно опыт жизни выступает как самый общий закон живых существ...
однако онтология эта обнаруживает вовсе не то, что лежит в основе всех этих
существ, но скорее то, что облекает их на мгновение в столь хрупкую форму».
Делез завершает следующими словами: «Как сказал бы Фуко, сверхчеловек — это
нечто гораздо меньшее, чем исчезновение существующих людей, и нечто гораздо
большее, чем изменение понятия: это пришествие новой формы, не Бога и не человека,
и можно надеяться, что она не будет хуже двух предыдущих».
A.A. Грицанов
|
