|
ДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ,
дисциплина (лат. disciplina
— учение) — совокупность процессов и
результатов организации, структурации, социализации, институционализации теоретических
знаниевых практик как предустанавливающих нормированный, санкционированный
и легитимный порядок мышления и вытекающих из этого порядка действий (деятельности)
в конкретных предметно-проблемных областях (отраслях) познания. Как особая
форма организации знания в культуре Д. впервые оформляется в античности (Древняя
Греция) в виде целостности (совокупности) философских дискурсов и характеризует
в последующем познавательные практики европейской культуры: как «нетрадиционные»
по отношению к иным типам социальности, как автономные от непосредственной
профессионально-практической деятельности по усвоенному образцу и традиционно
передаваемым нормам («правилам») ее осуществления, как «понятийно-универсальные»,
исходящие из приоритета слова-логоса-номоса (закона) над «делом». Статусом
Д. обладают европейский тип философии, теология и наука (внутри которой явно
выделяются собственные дисциплины). В философии и социологии науки сложилась
тенденция ограничивать понятие Д. только совокупностью научных способов познания
и рассматривать отдельные науки как самостоятельные дисциплины. Как реализацию
знаниевого компонента в социальной жизни можно истолковать и иное употребление
термина «Д.» как фиксирующего обязательность подчинения «всех» (социум, социальные
общности и группы, индивиды) установленному порядку (нормам, правилам и т.д.),
обеспечивающему организованность, структурированность, согласованность и ожидаемость
взаимодействий внутри социальной целостности (как в ее статике, так и в ее
динамике, процессуальности), что обеспечивается как «внешними» (принуждение),
так и «внутренними» (интеоризация норм и т.д.) механизмами поддержания Д.
в обществе. В этом своем понимании Д. может истолковываться как в том числе
и компонент теоретических познавательных практик. Однако по сути это разные
употребления термина. В качестве теоретической, Д. выступает как принцип,
способ и механизм: 1) поддержания (воспроизводства и трансляции во времени)
выработанного в культуре необходимо-избыточного массива знания; 2) его фрагментации
на программы, подлежащие реализации в тех или иных социальных деятельностях
(т.е. обеспечения перевода знания из знаково-культурной в социокультурную
плоскость общественной жизни, из познавательно-коммуникационного — в деятельностное
пространство, из «внеличностной» формы существования знания — в личностную
и наоборот) с удержанием общей целостности знания внутри культуры; 3) обеспечения
прироста нового знания (инноватика трансмутационного режима существования
знания, «провоцируемого» нестандартностью и многообразием социокультурных
ситуаций его «употребления»), постоянного наращивания его «фрагментов», требующих
своей институционализации и социализации в уже существующем знании. Во многом
именно неспособность традиционных культур и социальностей (обществ «восточного»
типа) справится с проблемой трансмутации (экспонентного приращения) знания
и породила феномен Д. Дисциплинарная организация и структурация знания позволила
снять ряд ограничений на продуцирование новых когнитивных содержаний, связанных
с «вместимостью» памяти субъекта и ограниченностью возможностей существовавших
каналов трансляции знания, акцентированных на его непосредственную передачу
«из рук в руки» (от учителя к конкретному ученику), а также с запретом на
нарушение «нормы», традиции (этот запрет в Д. сменяется прямо противоположным
запретом на повтор-плагиат, обеспечиваемый соблюдением принципа приоритета).
Фактически Д. реализует (воплощает в себе) универсально-понятийный социокультурный
код работы со знаковой реальностью (через воплощение знания в тексты или акты
речи как конечные фрагменты, формализующие смысл), теоретически «сжимая» информацию-знание
благодаря его облечению в абстрактные формы (понятия, категории и т.д.) и
обоснованию его отсылкой ко всеобщему, абсолютному (генерирующему, порождающему)
началу-принципу (в качестве которого могут выступать Бог, природа, гипер —
или интертекст, истина или догма, авторитет и т.д.). Это исходно предполагает
отделение знаниевых практик от ситуации здесь-и-сейчас-деятельности (слитность
которых характерна для основных практик «классических» традиционных социумов-культур).
Теоретическое «сжатие» противопоставляется традиционным механизмам «вытеснения»
и «забывания» ненужного и избыточного для социокультурных практик знания,
что позволило освободить «место» (в «головах» субъектов и каналах трансляции)
для вводимого через ритуал нового знания. Оно переносит операции такого рода
в принципиально иное (знаковое, языковое, коммуникационное, текстовое) пространство,
в котором организуются две взаимосвязанные новые познавательные практики:
а) историческая практика, простраивающая взаимосвязь «содержаний» в модусах
прошлого-настоящего-будущего, осуществляя их селекцию, интерпретацию и универсализацию
через организацию системы отсылок на эти «содержания» (сеть цитирования, «переживающая»
владельцев «текста»); б) ревизирующая и перестраивающая (через деконструкцию)
по какому-либо структурирующему основанию сеть цитирования концептуально-теоретическая
деятельность, различающая индивидуальные «вклады» («творческие вставки») конкретных
субъектов, определяя их «удельный вес» в массиве накопленного знания. Тем
самым дисциплина порождает и поддерживает внутри себя (через историческую
и концептуально-теоретическую номотетику) собственный тип рациональности,
служащий основанием структурно-организационных построений той или иной дисциплины
на основе собственных критериев целостности, полноты, непротиворечивости,
простоты, определяющих, в конечном итоге, какие различения могут быть утрачены
в исторической перспективе и по каким основаниям будут генерироваться различения
в перспективе концептуально-теоретической (что в свою очередь делает некоторые
различения несущественными для временной трансляции). Таким образом, далеко
не все внутри дисциплинарных «видений» и «горизонтов» подлежит социализации
и, соответственно, институционализации. В методологии и социологии науки в
качестве инвариантных компонентов любой дисциплины рассматривают: 1) массив
накопленного в ней знания, понимаемый как сделанные в нее «вклады» — результаты
(вектор в прошлое дисциплины); 2) существующее дисциплинарное сообщество,
дифференцированное (статусно и организационно) внутри себя (настоящее дисциплины);
3) предметно-проблемное поле поисков дисциплинарных результатов, или предмет
(вектор в будущее дисциплины); 4) механизм социализации (и институционализации)
добытых «вкладов», их признания и ввода в массив накопленного знания (их перевод
в область «решенных вопросов»); 5) институционализированные механизмы подготовки
кадров через приобщение неофитов к наличному массиву знания и принятым в дисциплине
правилам деятельности (система университетского образования, например); 6)
систему ценностей, традиций, правил деятельности — этос дисциплины; 7) сложившуюся
сеть цитирования, постоянно деконструируемую и вновь конструируемую через
вписываемые новые «вклады», систему вновь делаемых отсылок, а наиболее радикально
— через изменение структурирующих критериев внутри массива знания; фактически
она является пространством координат, ориентиров, шкал измерения, векторов
наибольшего приложения усилий; 8) собственно дисциплинарную деятельность по
воспроизводству, сохранению, наращиванию, переструктурации дисциплинарной
целостности; в значительной степени это не деятельность как таковая, а коммуникация,
частично «мимикрирующая» и институционализированная как деятельность (именно
коммуникация прежде всего и есть «место» операций со знанием). Внутри дисциплинарной
деятельности (как коммуникации) формируются обязательные (Исследователь, Теоретик,
Историк, Учитель...) и факультативные (Эксперт, Оппонент, Рецензент, Редактор,
Референт, Популяризатор...) институционализируемые внутри сообщества фигуры-субъекты.
Фигура Теоретика в зависимости от типа Д. конкретизируется и институциализируется
как Философ, Теолог или Ученый. Взаимозависимость и взаимообусловленность
этих персонажей и символизируемых ими дисциплинарных дискурсов впервые достаточно
четко была артикулирована Контом в его «законе трех стадий», в котором социальная
история трактуется как интеллектуально-дисциплинарная история прогрессирующей
смены религии (теология) метафизикой (философия), на смену которой в свою
очередь приходит позитивизм как система «позитивного, неспекулятивного знания»
о мире (наука). Тем самым наука провозглашалась высшим типом Д., что в сциентистски
ориентированной традиции и привело, в конечном итоге, к ее пониманию как единственно
возможной дисциплины (соответственно, вырабатываемое внутри науки представление
о рациональности отождествлялось с рациональностью как таковой). Этот тезис
оппонировался как со стороны теологии (в том числе и в своеобразном «деизме
наоборот»: когда различение науки и теологии осуществлялось не для «выгораживания»
места для науки, а в ракурсе совместимости научных дискурсов с теологическими),
так и в философии (разведение неокантианцами частных научных дисциплин с философией
как предельной самореференцией культуры). Но уже в абсолютном идеализме и
неогегельянстве философия выступила с критикой науки как ограниченного типа
знания и утверждением недостаточности сциентистского типа Д. для описания
современной культуры. Линия критики науки как дисциплины в традиции философии
жизни привела, с одной стороны, к отрицанию примата знания над жизненными
практиками в целом, а с другой (у Шпенглера), к тезису о различии типов рациональности
в различных цивилизациях и постановке под вопрос исключительности и универсальности
европейских дисциплинарных практик. Первую программу синтеза разных дисциплинарных
дискурсов (научного, философского и теологического) как условие целостного
описания человека и понимания его места в мире выдвинула философская антропология
(первая формулировка — у Шелера). К осознанию «неуниверсальности» дисциплинарных
дискурсов, их «неавтономности» и тотальной «идеологизированности» пришел в
своей социологии знания Манхейм (для социологии знания проблематика Д. вообще
стала одной из конституирующих ее саму как специфическую область мета-теоретических
познавательных практик). С необходимостью пересмотра представлений о науке
(а следовательно, о природе Д. как таковой) столкнулась и сама аналитическая
философия. Это породило манифестирование ряда новых программ понимания научных
теоретических практик в постпозитивизме, а в лице А.Койре — к концепции единства
науки, философии и религии (теологии) внутри культурного целого, их различном
конфигурировании, адекватном интеллектуальным и духовным контекстам эпохи.
В истории российской философии и социологии науки аналогичный круг идей развивал
Петров, создавший свою концепцию происхождения разных типов дисциплинарного
знания и роли каждого из них в культурном развитии Европы. В качестве различающих
критериев Петров рассматривал прежде всего специфику верификационных (и аналогичных
им) процедур в разных дисциплинах. Так, согласно его концепции, философия
в отличие от теологии и науки не имеет своих собственных механизмов верификации,
прибегая иногда к заимствованиям или в науке, или в теологии. Кроме того,
отсутствие процедур верификации не позволяет провести внутри философии иерархическую
структурацию наличного знания (позже качество «сопротивления» иерархизации
было осмыслено как принципиальная поливариантность в гуманитарном знании,
которое в целом (особенно в постклассической фазе) обнаружило тенденцию скорее
к концептуальному (паттерному), чем собственно теоретико-научному оформлению).
Далее, философия периодически обнаруживает внутри себя импульсы к «выходу»
за пределы собственной Д., с одной стороны, а с другой — вырабатывает практики,
оспаривающие продуцируемую ею рациональность — традиция так называемого иррационализма,
мистицизм и интуитивизм как «познавательные» стратегии. (В теологии противоречащие
ее рациональности тенденции табуируются догматикой или «изгоняются» за пределы
ее Д. как «ересь»). И хотя и в науке, и в теологии собственно метатеоретические
уровни знаниевых практик также не имеют непосредственных верификационных механизмов,
отсутствие таковых в философии позволяет классифицировать ее как «незавершенную»
или «нестрогую» Д. В то же время структуры и характер верификации в теологии
и в науке, согласно М.Петрову, принципиально отличны друг от друга. Верификация
в теологии является одновременно и объяснением, она обращена в прошлое и оформлена
как ссылка на текст (например, Библию), который выступает как первопричина
всего простраиваемого знаниевого дискурса и полностью им освящается. В теологии
нет запрета на повтор в верификации (можно ссылаться на одно и то же место
текста (без учета всех прошлых обращений к нему) для обоснования самых разных
«содержаний»). В науке же процедуры объяснения (вектор в прошлое дисциплины)
и процедуры верификации (вектор в будущее дисциплины) принципиально разведены,
при этом верификация оформляется как ссылка на предмет (природу) как источник
истинности и адекватности знания. В науке имеет место так называемый эффект
ретроспективы: верификация в ней предшествует объяснению» т.е. будущее предшествует
прошлому. В том числе и благодаря этому в европейской культуре оказалось возможным
конституировать как ряд «практических» профессиональных дискурсов, связанных
с просчетом будущих рисков (предприниматель, банкир, менеджер и т.д.), так
и специфические культурные технологии проектирования и программирования (а
также прогнозирования и планирования) как отличающие именно европейские типы
социальности. Важно отметить, что различные типы дисциплин не только комплексируются
друг с другом, но и конфигурируют разные свои сочетания и способны «перетекать»
друг в друга. Так, философия содержит в себе возможности «ходов» и в теологию,
и в науку. Теология оказалась способной в свое время взять философию к себе
«служанкой». В теологии содержался (выработался внутри нее) импульс к порождению
опытного естествознания. В этой связи Петров, в частности, исследует Никейский
символ веры, разработку Уильямом Оккамом субъект-объектной схемы, разные решения,
дававшиеся в схоластике взаимоотношениям и самому пониманию составляющих триад
«Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой», «до вещей — в вещах — после вещей» (в
частности, два познавательных ряда Фомы Аквинского: божественный «до вещей»:
интеллект-образец-вещь; человеческий «после вещей»: вещь-образец-интеллект),
«духовный-душевный-плотский», онтологическое доказательство бытия Бога (конституировавшееся
от Иоанна Скота Эриугены до Ансельма Кентерберийского) и т.д. Особое значение
для возникновения опытного естествознания имело, согласно Петрову, исходное
выведение Бога (как непосредственного источника) за скобку текста Библии и
последующее возникновение метафоры аналогии «природы как книги» (как поэтический
штамп выражение «книга природы» было употреблено Аланом Лилльским в 12 в.),
а также разделение теологии на «теологию откровения» и «естественную теологию»
как непосредственный праобраз («тренажер») естествознания. Во взаимопроникновении
Д. друг в друга во многом «повинна» лишь по-разному стратегически оформляемая
общая для них исходная установка «творения мира по слову» (варьируемая
как: «не из деятельности сказанное», «должное есть основание для сущего»,
«не от себя сказанное»), подкрепляемая Абсолютом Логоса (Космоса), Библии
(Бога), Эксперимента (Природы), реализуемая в отчуждении личного «вклада»
в качестве публикации, диссертации, диспута и т.д. и отыскании ему места в
массиве знания, замкнутого на Абсолют. Однако анализ типов дисциплин (особенно
научных) выявил и иную тенденцию в их развитии — тенденцию к «замыканию» их
дискурсов на себя внутри дисциплинарных массивов. В этом отношении дисциплину
можно трактовать как практики «вычленения» идеального и его редукции к мышлению,
оформляемому определенным образом в языке, логике, предметности, парадигмальности
[наиболее хорошо эти процессы прослежены в стратегиях оформления науки в виде
генерализируемых в мере своей абстрактности (универсальности) теорий]. Как
продуцируемые в рамках этих стратегий тексты, так и само «правильно организованное»
мышление имеют тенденцию к автономизации и автоматизации, начиная функционировать
для поддержания все возрастающей собственной сложности в режиме «машинерии»,
утрачивая первоначально породившие их импульсы и смыслы (ср. с формально-рационализированной
системой бюрократии, «бюрократической машиной»). Отсюда стремление в постклассической
методологии к поиску «деблокирующих», «размыкающих», «открывающих» дисциплинарные
дискурсы механизмов как за счет «размывания» границ между Д. (в частности,
посредством релятивизации жесткого «принципа демаркации» научного и ненаучного
знания, сформулированного Поппером), так и изменения представлений о самой
природе Д. Тем самым, во-первых, конституируется установка на синтетичность
современных систем знания в противоположность прежней установке на аналитическое
расчленение дисциплин, влекущей за собой операционализацию мышления (и деятельности)
и его «замыкание на себя». В этой связи возникли многочисленные проекты как
внутринаучных синтезов дисциплин, так и акцентирование роли философии в качестве
«предельной саморефлексии культуры», способной: 1) работать не только с «организованным
мышлением», но и с сознанием и бессознательным, блокируя, тем самым, редукцию
идеального к процедурам мышления; 2) играть роль механизма «открывания» дисциплин
друг в друга (во многом именно за счет своей «недостроенности» как дисциплины,
что ранее рассматривалось в сциентистской традиции как ее «родовой» недостаток).
Во-вторых, важную роль сыграла экспансия разработок методологии науки в сопредельные
области. Так, специальному анализу были подвергнуты как субструктурные (концепция
личностного знания Полани), так и суперструктурные (концепция научных парадигм
Т.Куна) подуровни теоретических (первоначально научных) познавательных практик.
С.Тулмином была предложена программа, снявшая редукцию рационального к логическому,
в которой рациональное стало пониматься как исторически обусловленные, социокультурно
нормированные, санкционированные и допустимые (легитимные) способы и методы
переоценки принятых внутри той или иной дисциплины интеллектуальных стандартов
и позиций. Дж.Холтоном были сформулированы принципы тематического анализа
дисциплин как выявления их «сквозных» тем, а И.Лакатосом — идея научно-исследовательских
программ, переформулированная Д.Блуром в идее «сильных» программ, усилившей
отсылки к социокультурной и событийной обусловленности познавательных стратегий.
Важное значение в этом отношении имела разработка предложенного Полани термина
«научное сообщество». Так, Кун в этом ключе переосмыслил понятие парадигмы
как управляющей «не областью исследования, а группой исследователей», что
способствовало конституционализации понятия «дисциплинарной матрицы» как упорядочивающей
дисциплину структуры, включающей в себя: 1) символические обобщения (логика
и язык), 2) метафизические допущения (концептуальные модели), 3) ценности,
4) образцы (парадигма в узком смысле слова). Все эти изменения в понимании
характера дисциплины вели к отказу от ее трактовки как стремящейся в идеале
воплотиться в форму научной теории, к признанию адекватности ей форм концепции
(паттерна), к трактовке ее как способов описания культуры. Последующий шаг
в направлении универсализации понятия «дисциплина» был сделан в постструктурализме.
Дисциплины стали пониматься как механизмы генерации различных взаимосвязанных
внутри целого (гипер — или интертекстов) дискурсивных стратегий, к которым
фактически редуцируется вся социальная жизнь; как предустановленный порядок
мышления и деятельности вообще (включая и «практический» уровень ее реализации)
как целостность «дисциплины знания» и «дисциплины тела», что фундировалось
постструктуралистской установкой на преодоление редукции подлежащей исследованию
проблематики только к «содержаниям» сознания. Аналогичную установку на «возвращение
тела» развивала и философская антропология, но если благодаря этому она восстанавливала
в правах целостность субъекта, человека как исходную точку синтетического
мира, то постструктуралистская перспектива привела прямо к противоположному
результату — утрате субъекта как такового и признанию организующей (учреждающей)
власти анонимных дисциплинарных дискурсов. Наиболее всесторонне этот комплекс
вопросов в связи с понятием «дисциплина» обсуждался в работах Фуко. Исходным
для движения в этом направлении у него явилось понятие эпистемы как предельной
для каждой конкретной эпохи рамки, общего пространства производства дисциплинарных
дискурсов знания, задающего способы «бытия порядка» как такового, организованного
в соответствии с определенными взаимосоотносимыми кодами восприятия и конструирования,
собственно и задающими «человеческую размерность» миру. Конституирующим принципом
эпистем, основанием производства социальных и познавательных практик выступает
соотношение между «словами» и «вещами», которое принципиально сокрыто от непосредственного
наблюдателя и может быть реконструировано лишь в ретроспективе методами «археологии
знания». Однако окончательная радикализация проблематики была осуществлена
в работах позднего Фуко (периода «генеалогии власти») и связана с понятием
«комплекса власти-знания», который в редуцированном виде воспроизводится в
каждой из дисциплин, во всех дисциплинарных дискурсах. Являясь проявлением
анонимной, диффузной и дисперсной власти «культурного бессознательного», Д.
учреждает и организует телесную и ментальную индивидуальность. При этом «дисциплина
тела» понимается как «метод, который делает возможным детальнейший контроль
над действиями тела, обеспечивает постоянное подчинение его сил и навязывает
ему отношения послушания-полезности»; а «дисциплина знания» как «принцип контроля
над производством дискурса», поддерживающий его идентичность и ограничивающий
случайность его события посредством «постоянной реактуализации правил». Следовательно,
дисциплина имеет амбивалентный характер: не только негативный (подчинение,
ограничение, контроль), но и позитивный, побуждая действовать (мыслить) в
определенных рамках, позволяя «конструировать, но с рядом ограничений». Возникновение
Д. и основанных на ней «дисциплинарных обществ» происходит, согласно Фуко,
в «классическую эпоху», в которую «родился человек современного гуманизма»
и «произошло открытие тела как объекта и мишени власти». При этом может быть
простроена схема последовательной смены разных типов обществ (аналогичная
схеме исторического развития: традиционное общество — индустриальное — постиндустриальное),
где «властительное общество» (власть над смертью, сбор налогов, тело как собственность,
простейшие механизмы, такие как рычаг, тяги, часы) сменяется дисциплинарным
(построенным по принципам дискретности, индивидуальности и универсального
образца и использующим энергию), которое, в свою очередь, предшествует «обществу
контроля» (отличающемуся хаотизацией, континуальностью, фрагментированием
(«дивид», а не «индивид», «целостность» которого поддерживается только цифровым
кодом доступа и личным номером), а также работающим со знаками. Отличаясь
от рабства, вассалитета и монастырского аскетизма, Д. ориентирована на «экономическую
эффективность», «администрирование жизни», на детальную и непрерывную организацию
своих объектов. Как механизм формирования индивидуальности (клеточной, органической,
генетической и комбинированной) дисциплина осуществляется (воплощается) посредством
соответствующих механизмов — структурирования пространства (1), кодировки
деятельностей (2), организации генезисов (3) и сложения сил (4). В частности,
«игра пространственного распределения», отвечающая за формирование аналитической
«клеточной индивидуальности» (1), использует метод таблицы, присущий как сугубо
научным дискурсам, так и совокупности политических, военных, школьных и больничных
уставов. Таблица в таком случае является механизмом «обработки множественности
как таковой, извлекая из нее максимум полезных сведений». Дисциплина табулирует
пространство «отгораживанием», результатом чего являются территории, пространства-заключения,
такие как тюрьма, школа, завод, больница и т.д. Внутри отгороженных территорий
осуществляется распределение индивидов по клеткам-камерам — рабочее место,
больничная палата, класс. Кроме того, такая локализация (нуклеаризация) индивидов
должна быть максимально специализированной и функциональной, что обеспечивает
эффективность действий тела и делает возможным постоянный надзор за ним. Наконец,
дисциплина помещает тела в сеть отношений, приписывая каждому телу определенный
ранг, включая его в определенную иерархию. Механизм кодирования деятельностей
формирует органическую индивидуальность (2), помещая тело в рамки анатомо-хронологической
схемы поведения. Формируется тело как организм (ср. концепцию «тела без органов»
Делеза и Гваттари — см. Тело без органов). Время делится на повторяющиеся
циклы (например, расписание занятий, распорядок дня) и все более детализируется,
разбиваясь на все более короткие отрезки. Время проникает в тело — происходит
так называемая корреляция тела и жеста, телу приписывается определенная длительность
и последовательность действий. Действия строго регламентированы, что обеспечивает
принудительную связь тела с производством вообще и (или) с манипулируемым
объектом — продолжением тела, его органом, в частности. В итоге, дисциплина
ориентирована на исчерпывающее использование тела, т.е. действует принцип
анти-праздности. Генетическая (историческая) индивидуальность (3), учреждаемая
«аналитической педагогикой», сопряжена с концепцией линейного дискретного
времени индивида. Длительность (также становление, взросление, образование)
распределяется на ряд последовательных отрезков (этапов, серий), в каждом
из которых тело принуждается к постоянным упражнениям, которые формируют определенные
навыки, необходимые для перехода на следующий этап. Серии организованы по
аналитической схеме от простого к сложному таким образом, чтобы сохранялась
возможность постоянного контроля и вмешательства в формах исключения, разделения,
наказания и т.д. Завершение каждого из отрезков знаменуется экзаменом, определяющим,
во-первых, способности индивида (меру тренированности его тела) и, во-вторых,
соответствие этих способностей требуемой норме и уровню обученности других.
Техника экзамена связывает дисциплинарное знание (знание как дисциплину) с
той или иной формой отправления власти. Являясь проявлением анонимной и дисперсной
власти, экзамен делает видимым индивида, превращая его в объект знания и объект
власти. «Экзамен — своеобразная церемония объективации». Кроме того, экзамен
помещает индивида в детализированный документальный архив, своеобразную хронологическую
классификацию, что привязывает индивида к истории. Наконец, комбинированная
индивидуальность (4), образованная сложением множества сил, представляет собой
не что иное, как эффективную социальную машину. Единичное (сингулярное) становится
деталью и хронологической программой, которую необходимо соединить с другими
деталями и программами. Функционирование социальных аппаратов, построенных
на принципах дисциплинарной власти, с необходимостью требует четкой системы
командования и как следствие порождает кибернетические системы. Как принцип
контроля над производством дискурса, Д. отличается как от принципа автора,
который воспроизводит авторскую идентичность, так и от принципа комментария,
заново открывающего первоначальный смысл. Это совокупность правил и положений,
образующих анонимную систему знания и позволяющих конструировать новые высказывания.
Дисциплина относится к определенному плану объектов реальности, выраженных
в определенном языке (с помощью концептуальных и технических средств), и помимо
этого вписывается в определенный теоретический горизонт, актуальную и проблемную
область познания. Подобно «дисциплине тела», «дисциплина знания» (соотносясь
с ней в рамках общей дисциплинарной целостности) отграничивает особое теоретическое
пространство, которое наделяется значением «истинного» в противовес «ложному»,
тератологическому пространству незнания и (или) анти-знания (т.е. пространству
«сна разума», порождающему «теоретических» и «методологических» бестий, чудовищ
и химер — например, в ересях и «лженауках»). Дисциплинарное высказывание может
быть ошибочным (флогистон, теплород и т.п.), но в соответствующей исторической
ситуации необходимо противопоставляется высказываниям недисциплинарных пространств.
Тем самым и осуществляется контроль над производством дискурса: дисциплина
делает видными только те дискурсивные события, которые произведены по правилам
Д., т.е.: 1) соответствуют правилам дискурса; 2) подчиняются дискурсивным
ритуалам (квалификация, коммуникативная позиция, жесты и поведение, задающие
«предполагаемую или вменяемую силу слов — их действие на тех, к кому они обращены,
и границы их принудительной силы»); 3) принадлежат дискурсивным сообществам,
в которых обеспечивается циркуляция дискурсов в «закрытых пространствах» и
осуществляется их распределение таким образом, «чтобы их владельцы не оказались
лишены своей собственности самим этим распределением»; и 4) социально присваиваются
и закрепляются на макроуровне общества посредством главным образом системы
образования, которое «является политическим способом поддержания или изменения
форм присвоения дискурсов — со всеми знаниями и силами, которые они за собой
влекут». Таким образом, в перспективе постструктурализма Д. была переистолкована
не просто как специфически европейская по происхождению структурная организованность
познавательных теоретических практик, но как универсальный конституирующий
механизм культуры как таковой (ее археология и генеалогия), «надзирающий»
и «наказывающий» (Фуко) механизм производства социальности. В частном случае
это сделало несущественным и классическое раздельное применение термина «дисциплина»,
в котором Д. противостояло понимание дисциплины как необходимости подчинения
всех определенному социальному порядку.
В.Л. Абушенко,
Н.Л. Кацук
|
