|
БЕРГСОН (Bergson)
Анри (1859 — 1941) — французский философ, возродивший традиции классической
метафизики, один из основоположников гуманитарно-антропологического направления
западной философии. Представитель интуитивизма, эволюционистского спиритуализма
и «философии жизни». Испытал влияние идей неоплатонизма, христианского мистицизма,
Б.Спинозы и Г.Гегеля (см. Творческая эволюция), психоанализа и психоаналитически
ориентированных учений. Образование получил в лицее Кондорсе в Париже, затем
в 1878 — 1881 в Высшем педагогическом институте. Преподавал в различных лицеях
в Арье и Клермон-Ферране. Доктор философии (1889) — две диссертации: «Опыт
о непосредственных данных сознания», «Идея места у Аристотеля» (на лат. языке).
С 1897 — профессор философии Высшей педагогической школы. Профессор Коллеж
де Франс (1900 — 1914). Член Академии моральных и политических наук (1901),
ее президент (с 1914). Член Французской Академии наук (1914), лауреат Нобелевской
премии по литературе (1927). В 1911 — 1915 читал курсы лекций в США, Англии
и Испании. Первый президент (с 1922) Комиссии Лиги наций по интеллектуальному
сотрудничеству (будущая ЮНЕСКО). Во время Второй мировой войны правительство
Виши предложило Б. не проходить обязательную для евреев процедуру регистрации,
он ответил отказом. Умер в оккупированном нацистами Париже. Основные работы:
«Опыт о непосредственных данных сознания» (1889), «Материя и память» (1896),
«Смех. Очерки о значении комического» (1900), «Введение в метафизику» (1903),
«Творческая эволюция» (1907), «Восприятие изменчивости» (1911), «Сновидения»
(1914), «Духовная энергия» (сборник выступлений, 1919), «Длительность и одновременность.
По поводу теории относительности Эйнштейна» (1922), «Два источника морали
и религии» (1932), «Мысль и движущееся» (сборник выступлений, 1934) и др.
Все труды Б. вносились католической церковью в Индекс запрещенных книг. Характеризуя
правила философского метода, в роли которого у него выступала интуиция,
Б. подчеркивает: проверка на истинность либо ложность должна относиться
к самим проблемам. Ложные проблемы подлежат элиминированию из сферы размышлений
— соответствие истины и творчества должно достигаться на уровне постановки
проблем. По Б., «правда в том, что для философии, да и не только для нее,
речь идет скорее о нахождении проблемы и, следовательно, о ее формулировке,
чем о решении. Ибо спекулятивная проблема разрешается, как только она
соответствующим образом поставлена. Под этим я имею ввиду, что тогда ее решение
существует, хотя и может оставаться спрятанным или, так сказать, скрытым:
единственное, что остается сделать, так это открыть его. Но постановка проблемы
— не просто открытие, это — изобретение. Открытие должно иметь дело с тем,
что уже существует — актуально или виртуально; значит, рано или поздно оно
определенным образом должно произойти. Изобретение же наделяет бытием то,
чего на самом деле не существует; оно могло бы никогда не произойти. Уже в
математике, а еще более в метафизике, изобретательское усилие чаще всего состоит
в порождении проблемы, в созидании терминов, в каких она будет ставиться.
Итак, постановка и решение проблемы весьма близки к тому, чтобы уравняться:
подлинно великие проблемы выдвигаются только тогда, когда они разрешимы».
Естественно, истина и ложь трудно разводимы в ходе собственно постановки проблем,
поэтому, как позднее отметил Делез, «крупное достижение Бергсона состоит в
попытке изнутри определить, что такое ложь в выражении ложная проблема».
Согласно Б., «ложные проблемы» бывают двух видов: 1) «несуществующие проблемы»,
в самих терминах которых содержится путаница между «большим» и «меньшим»;
2) «плохо поставленные проблемы», термины которых являют собой плохо проанализированные
«композиты» (пакетные понятия, являющие собой качественно разнородные
«смеси»). В первом случае, например, игнорируется то, что идея беспорядка
больше идеи порядка, ибо в ней присутствует идея порядка плюс ее отрицание,
плюс мотив такого отрицания (когда мы сталкиваемся с порядком, не являющимся
тем порядком, какого ожидаем). По мысли Б., бытие, порядок или существующее
истинны сами по себе; но в ложной проблеме присутствует фундаментальная иллюзия,
некое «движение истины вспять», согласно которому предполагается, что бытие,
порядок и существующее предшествуют сами себе или же предшествуют полагающему
их творческому акту, проецируя образ самих себя назад в возможность, в беспорядок
и в небытие, считающиеся изначальными. Для иллюстрации «несуществующих проблем»
Б. приводит пример проблемы небытия, беспорядка и возможного (проблемы знания
и бытия): по его мысли, содержание идеи небытия не меньше, а больше
содержания идеи бытия, содержание идеи беспорядка не меньше, а
больше содержания идеи порядка, содержание возможного не меньше,
а больше содержания реального. Мотивирует данный пример Б. тем, что в
идее небытия фактически содержится идея бытия, плюс логическая операция обобщенного
отрицания, плюс особый психологический мотив для такой операции (когда, в
частности, бытие не соответствует нашему ожиданию, и мы постигаем его только
как нехватку, как отсутствие того, что нас интересует). Идея же возможного
больше, нежели идея реального, ибо, по Б., возможное — это только реальное
с добавлением действия разума, который отбрасывает в прошлое образ реального
сразу, лишь только тот имел место, а также мотив такого действия (когда возникновение
реального во Вселенной мы смешиваем с последовательностью состояний в закрытой
системе). Кроме ситуаций, в каких большее принимается за меньшее,
Б. анализирует и обратные случаи. Так, по его мысли, сомнение относительно
действия лишь внешним образом добавляется к этому действию, в действительности
же речь может идти о половинчатости воли: отрицание не добавляется к тому,
что оно отрицает, а лишь свидетельствует о слабости того, кто отрицает.
Согласно Б., «мы чувствуем, что божественно сотворенные воля и мысль слишком
полны в себе, полны в безмерности собственной реальности, чтобы нести даже
намек на идею нехватки порядка или нехватки бытия. Вообразить возможность
абсолютного беспорядка, а еще более, повод для небытия, было бы для таких
воли и мысли все равно, что сказать себе, будто они могли бы вовсе не существовать,
и это было бы слабостью несовместимой с их природой, которая есть сила...
Это — не что-то большее, а что-то меньшее; это — дефицит воли». По мысли Б.,
«плохо поставленные проблемы» (2) характеризуются тем, что в их рамках произвольно
группируются различные по природе своей вещи. (Так, Б. не считает корректным
вопрос «сводимо ли счастье к удовольствию?», полагая, что термин «удовольствие»
вполне может соотноситься с крайне разнообразными и несводимыми друг к другу
состояниями, являющими собой лишь нечто подобное на идею счастья.) В данном
контексте существенно то, как позднее отмечал Делез [см. «Бергсонизм» (Делез)],
что Бергсон осуждает в «несуществующих» проблемах навязчивое стремление (во
всех его проявлениях) мыслить в терминах большего и меньшего. Эта «иллюзия»
нашего разума — вслед за И.Кантом — принимается Б. за неустранимую: по его
мысли, интеллект — это способность ставить проблемы вообще (инстинкт же —
это, скорее, способность отыскивать решения). Но только интуиция у Б. осуществляет
выбор между истинным и ложным в возникающих проблемах, даже если в итоге интеллект
вынуждается обернуться против самого себя. С точки зрения Б., не менее важным
правилом философского метода выступает также необходимость переоткрыватъ
истинные «различия по природе», или «сочленения реального». По мысли Б.,
интуиция и призвана разделять элементы, различающиеся по природе (ибо реальный
опыт ничего кроме композитов нам предложить не в состоянии). Так, если
время превращается в представление, пронизанное пространством, то возникает
вопрос, как в подобной ре-презентации разграничить две ее составляющие,
различные по природе, — два чистых наличия (презентации): протяженности
и времени. По Б., «мы усматриваем лишь различия в степени там, где наличествуют
различия по природе». Так, традиционная метафизика, согласно Б., видит только
различия в степени между опространствленным временем и вечностью, которую
она полагает изначальной (время в таком контексте есть вырождение или деградация
бытия): соответственно, все существа иерархизируются по шкале интенсивности
— между полюсами ничто и совершенства. Осмысливая, в частности, в границах
этого подхода сущность человеческого восприятия, Б. формулирует следующее:
«если живые существа образуют во вселенной «центры индетерминации» и если
степень этой индетерминации измеряется числом и совершенством их функций,
то вполне вероятно, что уже одно наличие этих живых существ может быть равносильно
исключению, или затемнению, тех сторон предметов, которые к этим функциям
не имеют отношения». Иными словами, восприятие не есть «объект плюс нечто»,
восприятие — это «объект минус все, что нас на самом деле не интересует»;
с точки зрения Б., мы воспринимаем вещи там, где они находятся, восприятие
сразу помещает нас в материю, восприятие безлично и совпадает с воспринимаемым
объектом. Бергсоновская интуиция, таким образом, направлена на постижение
условий реального опыта: необходимо «взять опыт в его истоках или, скорее,
выше того решающего поворота, где, отклоняясь в направлении нашей пользы,
он становится чисто человеческим опытом». (Согласно Б., «философии
следовало бы совершить усилие, чтобы выйти за пределы человеческих условий»:
ибо «наши условия» и сами являют собой плохо отрефлексированные композиты,
и вынуждают жить в окружении последних.) Также крайне важным полагал Б.
то, что «вопросы, касающиеся субъекта и объекта, их различия и их соединения,
должны быть поставлены скорее в зависимости от времени, чем от пространства».
Б. объясняет это так: «длительность» вмещает в себя «различия по природе»
и несет их все (ибо наделена способностью сама по себе качественно изменяться):
в ее аспекте вещь отлична по природе от всех других и от самой себя
(изменение); пространство же не представляет ничего кроме «различий в степени»
(ибо количественно однородно): в его аспекте вещь отлична лишь по степени
от других вещей и от самой себя (увеличение, уменьшение). Посредством
длительности, с которой я имею дело (формула Б.: «я должен ждать пока сахар
не растворится»), обнаруживаются и иные длительности, пульсирующие в принципиально
иных ритмах и отличные по природе от моей длительности. Именно посредством
осмысления того, как вещи качественно варьируются во времени, оказывается
возможным уяснение их подлинной сущности. Интуиция как метод вырастает из
«длительности»: согласно Б. («Мысль и движущееся»), «размышления относительно
длительности, как мне кажется, стали решающими. Шаг за шагом они вынуждали
меня возводить интуицию до уровня философского метода». Как в ином фрагменте
(«Разум и материя») Б. отмечает: «Лишь обсуждаемый нами метод позволяет выйти
за пределы как идеализма, так и реализма, утвердить существование объектов
как подчиненных нам, так и верховодящих нами /т.е. «различных по природе»
— А.Г./, но тем не менее, в определенном смысле, внутренних
для нас... Мы воспринимаем любое число длительностей, и все они крайне отличаются
друг от друга». Как полагал Б., хотя идея однородного пространства предполагает
нечто искусственное, отделяющее человека от реальности, именно в этом смысле
материя и протяженность оказываются реальностями, предзадающими порядок пространства.
Последнее укоренено, по Б., не только в человеческой природе, но и в природе
вещей: материя суть «аспект», посредством которого вещи стремятся представлять
друг в друге и в нас только «различия в степени». Такая ситуация означает
конституирование такого положения вещей, когда «различия по природе» в принципе
не могут быть зафиксированы. Как позже отмечал Делез, у Б. «попятное движение
истины — не только иллюзия относительно истины, но оно принадлежит
самой истине... Иллюзия берет свое начало не в одной только нашей природе,
но и в мире, где мы живем, на той стороне бытия, которая в первую очередь
указывает на себя». В зрелый период философского творчества («Мышление и движущееся»)
Б. пришел к выводу, что Абсолют имеет две стороны: дух, пронизанный метафизикой,
и материю, познаваемую наукой. Наука, по Б., оказывается одной из двух компонентов
онтологии. В работе «Опыт о непосредственных данных сознания» Б. объясняет
различие между сознанием и протяженностью. Физическая наука (например, у Декарта)
есть познание бытия как пространственного протяжения, в котором мы можем определить
отношения частей мира друг к другу — в геометрическом смысле и в соответствии
с фиксированными причинными законами. Материя, — которая, по мысли Б., вполне
реальна, — лучше всего описывается физикой. Однако жизнь отлична от материи,
и человек сознает это непосредственно, в самом себе. Согласно Б., «сознание
есть неделимый процесс», его «части взаимно пронизывают друг друга». Сам человек
— существо, обладающее памятью, и поэтому он не находится во власти действующего
в данный момент сиюминутного импульса. Прошлое не предопределяет настоящее,
ибо человек самопроизвольно меняется в настоящем и потому свободен. Человеческий
опыт Б. полагал применимым ко всему живому. Разделяя посылки философского
спиритуализма о том, что человек есть дух, что духовность — единственный подлинно
человеческий вид активности людей, в ходе которой они продуцируют смысл вещей,
Б. отстаивал идею безусловного наличия физического тела и материального универсума.
(По Б., создание позитивной метафизики достижимо на фундаменте чистой психологии.)
Духовное у Б. нематериально лишь в том понимании, что оно — перманентно воспроизводимая
творческая энергия, генерирующаяся при этом в реальных условиях. Полемизируя
с эволюционизмом Спенсера, Б. подчеркивал, что материальным вещам приложимо
свойство пространственности, временная же длительность — удел сознания. Вне
последнего не может быть ни прошлого, ни будущего, ни скрепляющего их настоящего.
(В отличие от Канта, для Б. время — не априорная форма внутреннего созерцания,
но само содержание внутреннего чувства, созерцания «я»; непосредственный факт
сознания, постигаемый внутренним опытом.) По Б., «...в сознании случаются
события неразделимые, в пространстве одновременные события различимы, но без
последовательности в том смысле, что одно не существует после появления другого.
Вне нас есть взаиморасположенность без преемственности, внутри нас есть преемственность
без внешней рядоположенности». Именно этим тезисом Б., в частности, обосновывает
собственный взгляд на сознание, оказывающийся противопоставленным установкам
детерминизма. Жизнь сознания, согласно Б., неразложима на дискретные составляющие.
Предсказания невозможны в той области, где явления могут быть тождественны
исключительно сами себе. Репертуары нашей активности обусловливаются только
нами самими, какими мы являемся, какими мы осуществились. Свобода людей —
модус совпадения их поступков с их персональностью, с их личным началом. Сознание,
по мнению Б., не может трактоваться как вещь в ряду вещей: « нерушимо,
когда чувствует себя свободным в непосредственно данном... Доказать собственную
свободу оно не может иначе чем посредством пространственных рефракций... Механистический
символизм не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть принцип свободной
воли». Анализируя взаимосвязи и взаимопереходы двух видов реальности (духа
и материи) в контексте проблемы рассмотрения мысли как функции мозга, а сознания
— в качестве эпифеномена церебральной деятельности, Б. отвергал обе традиционалистские
крайности трактовки данного вопроса. Мозговые функции, по Б., не в состоянии
объяснить значимую совокупность феноменов сознания человека. Память у Б. идентична
сознанию, но последнее включает в себя мириады того, чего никогда не будет
в состоянии адаптировать и постичь наш мозг. Травмы мозга разрушают не столько
сознание, сколько механизмы его сцепления с реальностью. Тело действует на
предметы внешнего мира, опираясь на прошлый опыт, на «образы объектов» (этот
процесс Б. обозначает понятием «перцепция»). В любое действие в настоящем
времени вплавлено определенное прошлое. (По убеждению Б., «... мысль, приносящая
в мир нечто новое, вынуждена проявляться через посредство уже готовых идей,
которые она встречает и вовлекает в свое движение; потому и кажется, что она
связана с эпохой, в которую жил философ. Но часто это всего лишь видимость.
Философ мог явиться многими веками раньше; он имел бы дело с иной философией
и иной наукой; он поставил бы другие проблемы; он иначе формулировал бы свои
мысли; возможно, ни одна глава из книг, которые он написал, не была бы той
же; и все-таки он сказал бы то же самое».) Память, трансформируясь, «схватывает»
прошлую жизнь человека в ее тотальности, «перцепция» выступает как процесс
постоянного выбора и отбора, укорененного в его настоящем, сегодняшнем бытии.
Так перцепция очерчивает границы сознанию, одновременно вытесняясь в его резервуары.
В границах такого подхода Б. исследовал проблемы динамической природы времени,
«длительности» восприятия, «подпочвы сознания», сознания, «сверхсознания»,
бессознательного, памяти, интуиции, сновидений, сопереживания, развития, познания,
творчества, свободы и др. Решая одну из базовых для 20 в. интеллектуальных
проблем об истинном соотношении философии и науки, Б. опирался на ряд спекулятивных
несущих конструкций: концепцию «творческой эволюции» (см.), идею «жизненного
порыва» (см.), а также на трактовку интуиции как инструмента прямого контакта
с вещами и сущностью жизни как длительности. Существенным вкладом Б. в философию
была его концепция познания. Интеллектуальные способности человека представляют
собой, по Б., успешную адаптацию к миру в той степени, в какой мир является
упорядоченной, законосообразной системой причин и следствий. Интеллект — это
инструмент, помогающий нам справиться с реальностью; он сформировался, потому
что был полезен для успешной деятельности. Многочисленные достижения науки,
благодаря которым природа была поставлена на службу человечеству, свидетельствуют
об этой практической функции разума. Но в ходе эволюционного процесса развилась
и другая способность, содействующая успешной адаптации. Важнейшую роль в царстве
животных выполняет инстинкт. Это также полезное знание, но оно существенно
отличается как процесс от процедур интеллектуального рассуждения. Инстинкт
позволяет постичь важные для жизни вещи безо всякого научения или интеллектуальных
операций. Инстинктивный разум, как полагал Б., является необходимым дополнением
к научному познанию. Он позволяет человеку жить, понимая других людей и жизнь
в целом. Способность инстинктивного постижения присуща всем людям, поскольку
она есть всего лишь проявление на новом уровне того, что было достигнуто ранее
в эволюционной истории живых существ. Б. называет эту способность и знание,
которое удается получить с ее помощью, «интуицией». Идея «первичной интуиции»
у Б. отражает его идею «длительности» (франц. duree — дление) — психологического, субъективного времени,
которое нетождественно статичному времени научного познания и которое предполагает
взаимопроникновение прошлого и настоящего, различных состояний сознания, перманентное
становление новых форм внутренней жизни. В последней, по мнению Б., «нет ни
окоченелого, неподвижного субстрата, ни различных состояний, которые бы проходили
по нему, как актеры по сцене. Есть просто непрерывная мелодия... которая тянется,
как неделимая, от начала до конца нашего сознательного существования». «Длительность»,
образующая «ткань психологии жизни», и задает, согласно Б., духовное своеобразие
индивидов. В отличие от традиционных подходов рационалистического типа, стремящихся
реконструировать репертуары познающего сознания и логического мышления, Б.
ориентировался на прояснение многомерной модели сознания: от внешних, интеллектуальных,
обслуживающих практические социальные потребности слоев, — до внутренних,
дорефлексивных, недеформированных воздействием интеллекта и языка. (Противопоставляя
на протяжении всего своего творчества научного наблюдателя философскому персонажу,
который «проходит» сквозь «длительность», Б. стремился подчеркнуть, что именно
первый из них порождает второго — не только в физике Ньютона, но и в физике
относительности Эйнштейна.) Согласно Б., и философия рационализма, и ассоциативная
психология, и психофизика, интерпретирующие сознание как последовательность
рядоположенных состояний, параметры которой могут быть охарактеризованы посредством
количественных методик, не в состоянии описать человеческую субъективность.
Резкое разведение Б. «длительности» и пространства; отвержение Б. принципа
психологического детерминизма, постулирующего существование в сознании взаимообусловливающих
друг друга состояний и противоречащего возможности свободы; критика Б. доктрины
психофизиологического параллелизма; четкое различие, отмеченное Б., между
временем как параметром физического описания реальности, как одной из координат
движущейся точки и временем как мерой и величиной жизни человека в значимой
мере обусловили пафос феноменологии Гуссерля, утверждавшего, что именно представители
его философской школы выступают «подлинными и последовательными бергсонианцами».
Отвергая классический догмат о субстанциальности сознания («...есть изменения,
но нет меняющихся вещей: изменчивость не нуждается в подпоре... Изменчивость
довлеет самой себе, она и есть сама вещь... Нигде субстанциальность изменчивости
так не видна, так не ощутима, как в области внутренней жизни»), Б. стремился
создать теорию субстанции принципиально нового характера, принципиально индетерминистскую
концепцию сознания, единство которого достигается самой его временностью,
постоянным «интегрирующим» влиянием настоящего и прошлого, стягивающим в единое
целое его разнообразные состояния. Применительно к сознанию как процессу,
по Б., ни в какой момент времени невозможно вычленить что-либо устойчивое:
«Отношение внутренней причинности — есть чисто динамическое отношение и не
имеет ничего общего с отношением двух явлений, друг друга обусловливающих.
Ибо эти последние, будучи способны воспроизводиться в однородном пространстве,
укладываются в закон, между тем как глубокие психологические акты даются раз
сознанию и больше не появляются». Отвергая существование в сфере духовной
жизни законов (в отличие от непосредственных фактов), Б. подчеркивал, что
поскольку исключено предвидение будущего, означающее, в свою очередь, принципиальную
невозможность знаний либо предположений о возможном, постольку возможное не
существует в принципе — оно выступает как ретроспективная оценка, сформулированная
«после того, как» («возможное — мираж настоящего в прошлом...»). Первичным,
неопределимым фактом сознания Б. полагал свободу («свобода есть факт, и среди
всех констатируемых фактов она наиболее ясный... всякое определение свободы
оправдывает детерминизм...»). Индивид свободен, по Б., изначально: по сути,
«длительность» и свобода для Б. синонимичны — они не доступны ни интеллекту,
ни работе мышления. Теория сознания Б. была дополнена им сопряженной концепцией
социальных ценностей. Трактуя мораль как продукт либо «общественного прессинга»,
либо «любовного порыва», Б. подчеркивал, что в первом случае («статическая
мораль») человек являет собой элемент некоего механизма и, действуя соответственно,
порождает для себя «закрытую» (авторитарную и националистическую) модель общества
— продукт эволюционного круговорота, к которому неприложимы категории прогресса
и возможности продвижения «жизненного порыва». «Открытое» же общество, пророками
которого были, по Б., пророки Израиля, Сократ и Иисус Христос, основано на
абсолютной морали творческой личности, на признании главной ценностью идеалов
целостного человечества, на предельном динамизме общества и его институтов.
По мнению Шелера, величие Б. заключалось «в той силе, с которой он сумел дать
иное направление отношению человека к миру и душе. Новое отношение можно охарактеризовать
как стремление полностью положиться на чувственные представления, в которых
выступает содержание вещей; это новое отношение характеризуется как проникновение
с глубоким доверием в непоколебимость всего «данного», выступающего как нечто
простое и очевидное; его позволительно квалифицировать также как мужественное
саморастворение в созерцании и любовном стремлении к миру во всей его наглядности».
Бергсонианство выступило, безусловно, как одна из наиболее модных и рафинированных
философских систем 20 в. [См. также «Бергсонизм» (Делез), Жизненный порыв,
Творческая эволюция.]
A.A. Грицанов
|
