|
БЕККЕТ (Beckett)
Сэмюэл (1906 — 1989, согласно данным энциклопедии «Britannika») — драматург,
романист, один из основоположников театра абсурда (см. Абсурд). Родился и
получил образование в Ирландии. В 1920 — 1930-х, живя в Париже, был тесно
связан с Д.Джойсом. Начиная с 1945 писал в основном на французском языке,
переводя свои произведения на английский. Лауреат многих литературных премий,
в том числе Нобелевской в 1969. Творчество Б. — олицетворение «универсальной»
идеи безысходного трагизма человеческого существования, получившей свое воплощение
в теме «метафизических мук» человечества и неизбежной гибели человечности
как таковой. Литературные и философские привязанности, сыгравшие значительную
роль в формировании миропонимания Б. и оказавшие влияние на его творчество,
весьма многообразны. К ним следует отнести Данте, Б.Паскаля, Р.Декарта, Дж.Вико,
А.Шопенгауэра, Джойса, М.Пруста. Несомненно также влияние философии экзистенциализма
на творчество Б. и их глубокая идейная близость. Идеи всеохватности абсурда
и онтологического одиночества становятся основной темой романов Б.: «Мэрфи»
(1938), «Моллой» (1951), «Мэлоун умирает» (1951), «Уотт» (1953). В этот период
оформляются и основные художественные приемы, характерные для творчества Б.:
травестия как одна из форм воплощения комического, гротеск, трагическая ирония,
игра литературными формами как средство выражения замысла, «кольцевая» композиция
произведения. Тотальность абсурда, полагает Б., в ее предельно жесткой обнаженности
можно наиболее рельефно выразить с помощью драматических средств. Пьеса «В
ожидании Годо» (1952), постановка которой в 1953 принесла мировую славу и
известность автору, явилась первой и несомненно успешной формой реализации
такого опыта. История двух обездоленных и отчаявшихся бродяг передает агонию
человеческого сознания и иллюзорность всякой надежды на обретение счастья.
Загадочная фигура Годо, в ожидании которого живут герои пьесы и встреча с
которым должна разрешить все их беды, символизирует тайну бытия. Ожидание
Годо — это ожидание смерти, которая является универсальным символом всего
творчества художника. Б. стремится метафизически типизировать конкретную,
частную историю в качестве универсальной трагедии человечества, которая проявляется
в жалкой беспомощности человека в чуждом ему мире, в бесцельности всякого
действия и мысли. С этой целью Б. отказывается от привычной жанровой структуры
«драмы идей» и создает вариант философской «антидрамы», в которой разрушаются
традиционные аристотелевские драматические формы и категории, такие как сюжетное
построение действия, логически развивающийся конфликт, характер, язык. Чтобы
воссоздать ужас перед воображаемой неподвижностью и бесцельностью человеческого
бытия, Б. следует принципу театральной статичности, в рамках которого утрачивают
привычное содержание основные категории человеческого бытия — пространство
и время. Поскольку, по Б., все в мире однообразно и не имеет никакого значения,
то и само время — нереально и неопределенно. Оно используется как замкнутое,
выключенное из исторического контекста и утратившее свою обязательную хронологическую
последовательность, так как в мире существует только направленность к смерти.
Поэтому особым способом развертывания событий становится у Б. обращение к
памяти персонажа как особому внутреннему пространству, в котором посредством
воспоминаний воссоздается время целой человеческой жизни. Неопределенности
времени соответствует и неопределенность пространства, которое также лишается
конкретности, превращаясь лишь в границу земного бытия, в способ указания
на «заброшенность» человека в этот мир и необходимость доживать причитающуюся
ему долю жизни. Образы персонажей Б. также лишены конкретности и развития,
так как отсутствуют малейшие реальные контуры, уточняющие их. Для них в высшей
степени характерна социальная неприкаянность. Персонажи, являющиеся воплощениями
авторских идей, выступают как абстракции, лишенные индивидуальных характеристик,
какой-либо психологии и динамики. Человек, представленный данным персонажем,
ничем не отличается от любого другого. Более того, это один и тот же персонаж,
несмотря на различные имена и разные обличья, это своего рода универсальный
символ неизбывного человеческого удела. Принцип нераздельности индивидуального
и универсального является основой творчества Б. в целом, способом представления
человеческого опыта в его наиболее универсальной форме. Даже имена персонажей
(«В ожидании Годо») демонстрируют универсальность изображаемого явления: Эстрагон
— французское, Владимир — русское, Поццо — итальянское, Лакки — английское.
Мир Б. заселен увечными существами, калеками, низведенными до полуживотного
уровня, где каждому отведена своя доля убожества. Физическое дряхление, телесная
немощь и полная неподвижность персонажей — это своеобразный прием показать
бессилие человека перед лицом абсурда, его заключенность в узких рамках своего
«Я». Б. внутреннюю неподвижность, статичность персонажей дополняет внешней
неподвижностью, так как всякое движение бессмысленно, а бездеятельность —
наиболее подходящая для этого мира форма существования. Прикованность героев
к одной точке пространства (мусорные урны, сосуды, песок, засыпающий героиню
до головы) — это метафора могилы, которую человек носит в себе с самого рождения,
ибо смерть, согласно Б., не является актом, прерывающим жизнь, а есть процесс,
длящийся с самого рождения. В антидраме Б. происходит окончательная ликвидация
литературного героя, окончательная утрата героической исключительности, так
как его персонажи не способны к внутреннему преодолению угнетающей их среды
и выступают лишь как точки приложения иррациональных и враждебных сил. Картины
агонии человечества, беспощадные по своей откровенности и в то же время по
своей нарочитой банальности, создаются Б. благодаря закреплению в антидраме
мотива кошмара. Однако кошмар выступает здесь не как порождение больного воображения
или форма причудливо переплетенных во сне событий, а как реальность, в которую
погружено человеческое существование. Благодаря такому приему создается картина
жизни более страшная, чем дантовский ад, в силу чего театр Б. по справедливости
сравнивают с Апокалипсисом. Ощущение напряжения и трагизма в пьесах создаются
также особыми языковыми средствами. Б. полагает, что пустоту и полную абсурдность
жизни нельзя передать привычными языковыми формами. Он расщепляет, расчленяет
язык и тем самым разрушает реальность, которую он выражает. Б. — своеобразный
террорист языка, он не нуждается в логическом мышлении. В большинстве драм
присутствует сбивчивая, лишенная логики прерывающаяся немотивированными паузами
монологическая речь вместо сценического диалога. Текст пьес, представляющий
собой нагромождение нелепиц, бессмысленных разрозненных реплик и несущий в
весьма незначительной степени смысловую нагрузку, превращается в «пустой»
текст, который утрачивает самостоятельное существование и становится лишь
предлогом для создания спектакля. Речь как средство общения превращается у
Б. в способ доказательства и демонстрации разобщенности людей, в способ разоблачения
иллюзии того, что человек значим и не одинок в этом мире. Для героев Б. не
существенно понимание — важен акт «говорения», который порой является единственным
свидетельством того, что они живы. В некоторых пьесах несущественным становится
даже реальное присутствие человека, ибо жизнь, лишенная смысла, не нуждается
в телесной оболочке, достаточно одного говорящего рта, совершающего непрерывное
словоизлияние на пустой сцене («Не — я»). Язык в антитеатре выступает как
один из элементов шока, так как постоянное повторение слов, целых фраз, своеобразное
«блуждание» в слове выражает бесконечную скуку и пустоту и стирает грань между
обыденным и фантастическим, реальным и иррациональным. Дальнейшее осознание
невозможности общения посредством слов приводит к тому, что Б. отбирает у
своих бездействующих лиц даже голос. Пьеса превращается в текст для пантомимы,
которая совершается человеком по воле неведомой силы и которая представляет
собой беспрерывное и бессмысленное движение («Акт без слов»). Драматургия
становится бессловесной, поскольку нет необходимости тратить слова на банальности,
шоковая реакция может быть достигнута в полном молчании. Это приводит к сокращению
объема пьесы, а также времени ее разыгрывания на сцене, в результате чего
отпадает необходимость в самом слове «пьеса», ибо для написанного достаточно
названия «сценический этюд», «драмочка», особенно если действие длится несколько
десятков секунд и исчерпывается одним вздохом или криком («Дыхание»). Таким
образом достигнутое единство антисодержания и антиформы выражает протест против
бессмысленной действительности и выстраивает собственную онтологию смысла.
В целом для творчества Б. характерна гротескно-комическая демонстрация всех
форм, в которых протекает повседневное бытие человека «невпопад». Гротеск
в творчестве Б. пронизан «страхом жизни» и доведен до пароксизма, в силу которого
действительность утрачивает всякое реальное содержание и превращается в чужой
и враждебный мир, в котором правит непостижимая, бесчеловечная сила в лице
безусловной необходимости. Творчество Б., уникальное по своей форме и содержанию,
оказало значительное влияние как на развитие художественной культуры 20 в.,
существенно преобразовав современные представления о драме, театре и кино
(см. Кинотекст), так и на формирование постмодернистской концепции абсурда
(см. Абсурд, Нонсенс).
И. И. Лещинская
|
