РАЗДЕЛ V. РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ИМПЕРИИ
ГЛАВА 1. РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ВРЕМЕНИ ПЕРЕХОДА К ИМПЕРИИ («ВЕК АВГУСТА»)
4. Римская элегия
В оппозиции к официальной идеологии и литературному классицизму, представителями
которого были Вергилий и Гораций, стояло другое поэтическое направление,
во многом смыкавшееся с традициями неотериков и культивировавшее любовную
элегию. Это ответвление римской поэзии быстро расцвело в период становления
империи и столь же быстро увяло, оставив своим памятником произведения
четырех выдающихся поэтов. Галла, Тибулла, Проперция и Овидия. Из этих
авторов только самый ранний — Галл — не дошел до нас. Недолго просуществовавшая
в Риме любовная элегия имела чрезвычайно значительную последующую судьбу,
как один из важнейших античных источников европейской любовной лирики.
С римской элегией соединены бесчисленными нитями любовные излияния латинизирующих
средневековых вагантов («бродячих поэтов») и провансальских трубадуров,
лирика гуманистов и поэзия XVII — XVIII в — вплоть до Гете, Батюшкова
и Пушкина. Расцвет элегии во времена Августа связан в значительной мере
с тем обстоятельством, что любовная склонность становится маскировкой
для оппозиции против официальной идеологии, обоснованием ухода в частную
жизнь.
Для римской элегии характерна чрезвычайная суженность поля поэтического
зрения; она исчерпывается небольшим кругом мотивов и ситуаций.
Любовь — центральное жизненное чувство, которое почти не оставляет
места для других эмоций, особенно для эмоций социального порядка. Но
любовь элегического поэта — трудная, скорбная; он находится в тяжелом
«рабстве» у суровой «владычицы» и лишь с величайшими усилиями может
возбудить и закрепить ее благосклонность, тем более, что дама ищет богатых
поклонников, а влюбленный поэт не может предложить ей ничего, кроме
верности до проба и вечной славы в его стихах. Испытав на своей печальной
судьбе все капризы Амура, подробно изучив извилистые пути страсти, поэт
становится мастером «любовного искусства», «наставником в любви»; в
стихах он изливает свои чувства, делится своим опытом; все восприятие
мира протекает под углом зрения любовной тоски.
Эта жизненная установка отнюдь не вытекает из какой-либо бытовой реальности.
Те немногие биографические данные, которыми мы располагаем по отношению
к римским элегикам, находятся в резком противоречии с образом влюбленного
поэта, как они его рисуют в своих произведениях. Образ этот — литературная
фикция, не подлежащая биографическому истолкованию. Переводя в сферу
любви общественные настроения определенного этапа римской истории, элегия
создает утопический мир любовных отношений, разительно контрастирующих
с той бытовой реальностью, на фоне которой они якобы развертываются.
Влюбленный поэт, «учитель любви», находится на тяжелой «военной службе»
— у Амура.
Каждый любовник — солдат, и есть у Амура свой лагерь;
Мне, о Аттик, поверь: каждый любовник — солдат, —
пишет Овидий. Всякая другая военная служба, например у императора, равно
как и всякая гражданская деятельность, для него невозможна; жизнь поэта
проходит в любовном томлении и «служении» даме, он проводит ночи у ее
порога и поет жалобные серенады, вырезывает на коре деревьев имя своей
возлюбленной. В силу этого все его творчество посвящено любви. Принципиальная
исключительность любовной тематики осуществляется помощью очень простого
приема: всякое стихотворение на постороннюю тему получает привесок,
хотя бы внешним образом связывающий его с любовной жизнью поэта. Когда
Проперций хочет дать описание только что выстроенного портика Фебу,
он начинает стихотворение словами: «Ты спрашиваешь, почему я опоздал».
Красота портика становится мотивировкой несвоевременного прихода на
свидание.
Любовь поэта, ставшая центром его жизни, не является, конечно, легкомысленным
чувством, быстро переходящим от одного предмета любви к другому. Римский
элегик посвящает свои стихи лишь одной возлюбленной, реальной или фиктивной,
целиком завладевшей его сердцем. Если эта возлюбленная реально существующее
лицо, ее следует в бытовом плане представлять себе, как полупрофессиональную
гетеру более или менее высокого стиля, но она получает поэтический псевдоним,
выводящий ее из рамок быта; Проперций и Тибулл пользуются для этого
именами божеств (Немесида) или их эпитетами (Делия, Кинфия — эпитеты
богини Артемиды), Овидий дает своей возлюбленной (вероятно, фиктивной)
имя древней греческой поэтессы Коринны. Элегик не ищет мимолетного увлечения,
он мечтает о прочной связи или даже о брачном союзе. Любовь вечна —
по крайней мере до следующего сборника стихов, который можно уже посвятить
новой возлюбленной. Это не значит, что книжка, прославляющая одну даму,
не может содержать любовных стихотворений, адресованных другой; но эта
другая не будет названа по имени: такова литературная условность римской
элегии.
Сами поэты нисколько не скрывают, что их произведения являются фантазиями.
К уверениям изгнанного Овидия, который утверждает, «что его Муза шутлива,
а жизнь скромна», можно было бы отнестись с известным недоверием, как
к попыткам самооправдания; однако и Проперций называет элегии «лживым
произведением», «выдумкой». Любовное переживание, если даже имеет биографическую
основу, все же изображается в сильно стилизованной форме, с использованием
богатого наследия греческой и римской любовной поэзии. Поэт становится
носителем той идеализованной любви, которая обычно выносилась в сферу
мифа, фольклорных «пастухов» или комических масок. В частности, (римские
поэты широко используют изображение любви в комедии. Образ влюбленного
поэта во многом напоминает комедийного «юношу», образ влюбленной сохраняет
ряд черт жадной «гетеры»; мелькают порой и другие комические маски,
ненавистный соперник «юноши» — «воин», и злой гений девушки — «сводня».
Своеобразие римской элегии в том, что эта специфическая стилизация переносится
в область личной любовной лирики, что любовь приобретает видимость ведущего
жизненного принципа, основы мироощущения.
Элегический жанр был подсказан александрийской поэзией, которая пользовалась
«нежным» элегическим стихом, как преимущественным орудием для выражения
субъективных чувствований. Римские поэты связывают себя с эллинистической
элегией, и Проперций считает Каллимаха и Филита своими образцами. Но
Каллимах не составлял циклов любовных элегий, и «подражание» Каллимаху
следует понимать лишь как следование общим жанровым и стилистическим
установкам. Нам известны две разновидности эллинистической любовной
элегии. Это, во-первых, большие повествовательно-мифологические элегии,
в которых субъективные чувства поэта либо вовсе не изображались, либо
выступали как обрамление для цикла любовных мифов (например воспоминание
о мертвой возлюбленной в «Лиде» Антимаха). Вторая разновидность — короткие
стихотворения в элегическом размере, эпиграммы, посвященные любовным
чувствам поэта. Ни та, ни другая не представляют точной аналогии к римскому
типу, отличающемуся от повествовательной элегии своим резко выраженным
«субъективным» характером, введением поэта как носителя любви, а от
эпиграммы — своей величиной и, что самое важное, специфической стилизацией
любовного чувства. Римский тип составляет как бы третью разновидность,
не представленную в сохранившихся памятниках эллинистической поэзии.
Непосредственным предшественником римских элегиков был Катулл, с его
стихотворениями, обращенными к Лесбии. Катулл тоже стремится возвысить
свою любовь над обыденным уровнем, и среди его больших стихотворений
имеется любовная элегия вполне «субъективного» характера (стр. 361).
Тем не менее и у Катулла отсутствует наиболее специфическая черта римской
элегии, ее характерная стилизация образа влюбленного поэта и подача
любовных переживаний как средоточия жизни.
Возникновение римской элегии относится к 40 — 30-м гг. I в., примерно
к тому времени, когда Вергилий углублял в «Эклогах» чувствительную сторону
пастушеской любви. Маска влюбленного поэта-элегика — такая же попытка
ухода от действительности в утопический мир любви и поэзии, как и маска
влюбленного поэта-пастуха у Вергилия; она воплощала тот же идеал жизни
частного человека и создавала видимость жизненной установки, вне привычного
для полисных граждан участия в государственных делах, вдали от погони
за наживой и почестями. Порожденная общественной депрессией периода
крушения республики, элегическая маска некоторое время служила для выражения
неудовлетворенности новым порядком; с укреплением империи она потеряла
свою актуальность. Любовь римской элегии — недолгая утопия античного
человека; но в этой утопии любовь высоко поднялась над уровнем простого
увлечения и приобрела значение жизненной ценности.
Основоположником римской элегии был Гай Корнелий Галл (69 — 26 гг.
до н. э.), школьный товарищ Августа, занимавший впоследствии высокие
государственные должности и покончивший с собой, попав в немилость у
императора. Этот Галл, с именем которого мы уже встречались в эклогах
Вергилия, принадлежал к младшему поколению неотериков и переводил на
латинский язык «ученые» стихотворения Эвфориона Халкидского. Сохранился
сборник любовных сказаний, составленный Парфением (стр. 230) и посвященный
Галлу в качестве материала, пригодного для использования в эпосе и элегии.
Мифологической ученостью были, по-видимому, насыщены и те циклы любовных
элегий, которые Галл составлял в честь некоей Ликориды (псевдоним мимической
актрисы Кифериды). Последующая критика находила стиль Галла «жестким».
Мастерами элегического жанра считались Тибулл и Проперций.
|
