П.А.Орлов. История русской литературы XVIII века. Сентиментализм

СЕНТИМЕНТАЛИЗМ

И. И. Дмитриев (1760-1838)

Иван Иванович Дмитриев вошел в историю русской литературы как поэт-сентименталист. Он был земляком и приятелем Карамзина, печатался в его «Московском журнале». Однако в отличие от Карамзина, Дмитриев, особенно в начале творчества, оказался более связан с традициями классицизма, с одой и сатирическими жанрами.

Дмитриев родился в 1760 г. в Симбирской губернии. Учился он, как и Карамзин, в частных пансионах. Затем был на военной службе, где и начал писать свои первые стихи. В дальнейшем Дмитриев занимал высокие государственные посты: при Павле I был назначен товарищем министра в департаменте уделов и обер-прокурором Сената, при Александре I — министром юстиции. Он прожил долгую жизнь, был хорошо знаком с Жуковским, Батюшковым, Пушкиным, но его собственная поэтическая деятельность фактически завершилась в первое десятилетие XIX в. Как поэт-сентименталист, Дмитриев чувствовал себя единомышленником и соратником Карамзина. Эту близость он подчеркнул даже в названии одного из своих сборников, озаглавив его, вслед за Карамзиным, «И мои безделки» (1795). Безделками оба поэта называли произведения, отличавшиеся и по форме и по содержанию от монументальных классицистических произведений. На одном из первых мест стояли у Дмитриева песни. В 1796 г. он издал «Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен», куда включил ряд своих произведений. Среди них особенно популярной оказалась песня «Стонет сизый голубочек», напечатанная впервые в карамзинском «Московском журнале». В следующем году стихотворение было положено на музыку Ф. М. Дубянским и вскоре сделалось популярным романсом. По этому поводу Карамзин писал Дмитриеву: «Голубок твой ожил в Петербурге! Ты знаешь, как я люблю его». [1]

Образы голубка и голубки Дмитриев взял из народного творчества, но переосмыслил их в духе сентиментальных традиций. Страстному, верному голубку противопоставлена легкомысленная голубка, покинувшая своего «друга». Песня изобилует глаголами, раскрывающими всю гамму скорбных чувств влюбленного голубка: «стонет», «тоскует», «ждет», «сохнет», «вздыхает», а также ласково-уменьшительными существительными, которые придают стихотворению оттенок некоторой сентиментальной слащавости: «голубочек», «дружочек», «пшеничка». Широкую известность получила другая «песня» Дмитриева «Видел славный я дворец//Нашей матушки-царицы» с типичным для сентиментальной литературы противопоставлением «дворца» и «шалаша», в котором поэт чувствует себя счастливее земных владык:

Эрмитаж мой — огород,

Скипетр — посох, а Лизета —

Моя слава, мой народ

И всего блаженство света. [2]

Отношение Дмитриева к классицизму неоднозначно. В сатире «Чужой толк», которую Белинский считал лучшим его произведением, он остроумно высмеял шаблонные выражения и штампы торжественной оды: «зари багряны персты,//И райский крин, и Феб, и небеса отверсты», «пою», «Чалмоносна Порта» (С. 114, 116) и многое другое. Вместе с тем поэт подчеркивал, что он «имел в виду не все, а некоторые только оды» и что «читатели... должны быть уверены, что произведения Хераскова, Державина, Петрова не в числе оных» (С. 427). Эта оговорка не случайна, поскольку и сам Дмитриев вслед за названными им авторами отдал дань одической поэзии. И если как поэт-сентименталист он тяготел к Карамзину, то как поэт-одописец выбрал себе в наставники Державина, с которым также был в приятельских отношениях и поэзию которого высоко ценил. Свое неизменное восхищение певцом «Фелицы» Дмитриев выразил в послании «К Г. Р. Державину». Под непосредственным влиянием Державина написаны оды «Освобождение Москвы», «Размышления по случаю грома», «Гимн богу», «Смерть князя Потемкина», а также ряд анакреонтических и шутливых стихотворений. Однако в поэзии Дмитриева ода претерпевает интересную трансформацию. Объектами восхваления становятся в ней не высокопоставленные лица — цари, полководцы, а явления природы, герои, события далекого прошлого. Так, почти одновременно с Карамзиным Дмитриев решил воспеть великую русскую реку Волгу, на берегах которой прошло детство обоих поэтов. Но в отличие от Карамзина, Дмитриев написал свое стихотворение не свободно рифмующимся стихом, а ломоносовскими десятистишными строфами с канонической для них рифмовкой. Сохранен и выспренний одический стиль. Даже воспоминания детства облечены в архаические формы. Обращаясь к Волге, поэт восклицает:

Когда я руки простирал

К тебе из отческие кущи,

Взирая на суда бегущи

На быстрых белых парусах! (С. 87).

Эти стихи впоследствии высмеет Пушкин в оде графу Хвостову.

На основе похвальной оды Дмитриев создает и первые образцы исторической баллады. Примером этому может послужить стихотворение «Ермак», которое Белинский назвал «прекрасным произведением». Собственно одическое начало, т. е. «хвала», идущая от автора, сдвинуто здесь в конец стихотворения, а на первом месте сцена из далекого прошлого, представленная разговором двух шаманов (служители культа у сибирских народов) о подвигах и победах Ермака.

Исторические экскурсы были одной из составных частей похвальной оды. Ломоносов в одах, посвященных Елизавете Петровне, вспоминал о реформах Петра I, Державин, воспевая Екатерину И, сравнивал ее царствование с временами бироновщины. У Дмитриева историческое начало становится главным, основным, определяющим жанр стихотворения, вследствие чего ода трансформируется в историческую балладу. На берегу Иртыша ведут беседу старый и молодой шаманы, Они вспоминают о поединке Ермака с братом Кучума — Мегмет-Кулом, о бегстве и гибели самого Кучума, о падении Сибирского ханства:

О сильна, древняя держава!

О матерь нескольких племен!

Прошла твоя, исчезла слава!

Сибирь! и ты познала плен (С. 79).

В «Ермаке» ощущается и влияние предромантической литературы. Дмитриев стремится передать «местный колорит» Сибири в описании экзотической одежды шаманов:

С булатных шлемов их висят

Со всех сторон хвосты змеины

И веют крылия совины;

Одежда из звериных кож;

Вся грудь обвешена ремнями,

Железом ржавым и кремнями... (С. 78).

Кроме исторической, Дмитриеву принадлежит также бытовая, шутливая баллада под названием «Отставной вахмистр». Сюжетом для нее послужила реальная история из жизни бедного дворянина Сызранского уезда — Прохора Николаевича Патрикеева. После двадцатилетней военной службы Патрикеев вернулся в свое поместье, но не нашел там жены, которая за притоносодержательство была арестована и выслана. Дмитриев с мягким юмором описывает неказистую внешность своего «витязя», въезжающего в деревню «на старом рыжаке», «в изодранном колете,//С котомкой в тороках» (С. 275). Живо переданы чувства престарелого воина: радость возвращения, предвкушение встречи с женой («Узнает ли Груняша? — Когда мы расставались,//Я был еще румян!» (С. 276), тревога при виде заброшенного дома («Заныло веще сердце,//И дрожь его взяла» (С. 277). Трогательно описана встреча со старым слугой Терентьичем, самоотверженно охранявшим барский дом. Стремясь быть верным реальным фактам, автор сообщает далее, что «несчастный муж, поплакав, // Женился на другой», а затем «в округе // Он земским был судьей» (С. 278).

Жанровое своеобразие «Отставного вахмистра» не соответствовало поэтике ни классицистической, ни сентиментальной литературы. Бытовой сюжет передается здесь в комических и вместе с тем глубоко сочувственных интонациях. Видимо, поэтому баллада Дмитриева в одном из изданий была опубликована под названием «Карикатура», в особом понимании этого слова как шутливо-грустное описание истинного события. Показательно, что «Отставного вахмистра» вспоминал в повести «Станционный смотритель» Пушкин, сравнив Самсона Вырина с «усердным Терентьичем», «живописно» отирающим слезы «своею полою». [3] Эта параллель глубоко знаменательна: Пушкин почувствовал внутреннее родство своей повести с «прекрасной», по его словам, балладой Дмитриева.

Карамзин в своем творчестве принципиально отказался от сатиры. «Расположение души моей... — писал он, — совсем противно сатирическому и бранному духу». [4] В поэзии Дмитриева, напротив, сатирические жанры занимают основное место, и здесь опять он оказывается больше связан с классицистической традицией. «Главный элемент его таланта, — указывал Белинский, — есть остроумие, посему «Чужой толк» есть лучшее его произведение, «Басни» его прекрасны... В «Сказках» же Дмитриев не имел себе соперника». [5]

Термин «сказка» в поэзии XVIII в. имел особое значение. Это был точный перевод французского слова conte. Так назывались во французской поэзии стихотворные сюжетные произведения, написанные чаще всего разностопным, басенным стихом, шутливого, сатирического и даже вольнодумного содержания. От басни сказка отличалась большими размерами и отсутствием прямолинейной назидательности. Дмитриев написал семь сказок. Лучшей из них считается «Модная жена». Ее образы перекликаются с героями сатирических журналов Новикова: развратная барынька, обманывающая своего мужа, принимающая в его отсутствие предприимчивого любовника. Каждый из героев наделен четкой социальной и психологической характеристикой. Старый муж Пролаз «в течение полвека//Все полз да полз, да бил челом» и наконец «дополз до степени известна человека» (С. 112), т. е. получил генеральский чин и стал ездить «шестеркою в карете». Разбогатев, он женился на молоденькой девушке, расположение которой ему приходится оплачивать дорогими подарками. Его. жена Премила, пустая, развратная модница, разоряет мужа своими бесконечными капризами. Ее любовник Миловзор — светский шалопай, болтун, «дамский угодник». Вся сказка в целом представляет как бы маленькую пьеску, в которой каждому образу присуща своя речевая характеристика. Немногословна угодливая речь Пролаза: «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою // Услуживать тебе, мой свет!» (С. 173). В словах Премилы слышатся отголоски модного жаргона щеголих, высмеянный в свое время Новиковым: «..нет, слишком дорога! А ужасть как мила!.. Ах мой жизненочек! как тешишь ты жену!» (С. 173). Реплики Миловзора насмешливы и циничны. В целом «Модная жена» Дмитриева — сатирическая картина нравов высшего дворянского общества конца XVIII в.

Дмитриев известен также как баснописец. Всего им было написано 80 басен. Сюжеты многих из них заимствованы у Лафонтена и Флориана. До Дмитриева самым плодовитым русским баснописцем был Сумароков, который как поэт-классицист считал басни низким жанром и поэтому писал их нарочито огрубленным языком. Подобно Карамзину, Дмитриев избегает низкого «штиля» и пишет свои басни легким, изящным слогом. «Притчи» Сумарокова имели четкую социальную направленность против дворян, «подьячих», церковников. У Дмитриева встречаются такие басни («Лисица-проповедник», «История», «Часовая стрелка»), но их мало. В большей же части его басен осуждаются не социальные пороки, а общечеловеческие заблуждения — легкомыслие («Ласточка и птички», «Два голубя»), самодовольство («Лестница»), недальновидность («Человек и конь»). Басенная мораль выдержана у Дмитриева в типично сентиментальных представлениях: чтобы быть счастливым, нужно дорожить не вещественными, а духовными ценностями, так как самые надежные радости приносят не богатство и знатность, а дружба и любовь. Так, в басне «Два голубя» первый голубь жил в своем гнезде и не желал большего. Второй — пресытился однообразием такой жизни и решил облететь весь свет. Затея эта кончилась печально: он едва не сделался добычей Сокола, чудом избежал сетей и еле живой вернулся домой. В басне «Три путешественника» осуждается жадность. Три путника нашли мешок с червонцами. Каждый из них, желая завладеть богатством, задумал устранить соперников. Два заговорщика убили третьего претендента, но тот успел отравить краюху хлеба, которую и съели его убийцы. Находка не досталась никому.

Как соратник Карамзина, Дмитриев способствовал сближению литературы с жизнью. «...В стихотворениях Дмитриева..., — писал Белинский, — русская поэзия сделала значительный шаг к сближению с простотой и естественностью, словом — с жизнью и действительностью: ибо в нежно-вздыхательной сентиментальности все же больше жизни и натуры, чем в книжном педантизме». [6]



	Орлов П.А. История русской литературы XVIII века Учебник для университетов