История русской литературы X — XVII вв. Учеб. под ред. Д. С. Лихачева

Глава 8. ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII ВЕКА

3. «Повесть о Горе-Злочастии»

Стихотворная «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молотца во иноческий чин» [1] сохранилась в единственном списке. Ее рукописная судьба типична для многих замечательных древнерусских произведений: в одном списке дошли «Слово о полку Игореве», «Поучение» Владимира Мономаха, «Повесть о Сухане», в двух — «Слово о погибели Русской земли». Подобно этим памятникам, «Повесть о Горе-Злочастии» стоит вне традиционных жанровых систем. Оно возникло на стыке фольклорных и книжных традиций. Его питательной средой были народные песни о Горе и книжные «покаянные» стихи [2]. Некоторые его мотивы заимствованы из апокрифов. Как и былины, «Повесть о Горе-Злочастии» сложена тоническим стихом без рифм [3]. На основе всех этих источников неизвестный автор создал выдающееся произведение, которое достойно завершило семивековое развитие древнерусской литературы.

В повести связаны две темы — тема судьбы человека вообще и тема судьбы русского человека «бунташного века», безымянного молодца. Автор «Повести о Горе-Злочастии», согласно средневековой манере .ставить любое частное событие в перспективу мировой истории, начал повествование с рассказа о грехопадении Адама и Евы, вкусивших запретного плода от «древа познания добра и зла». Но в повести изложена не каноническая легенда, а версия апокрифов, которая несколько расходится с православной традицией:

Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво:

Прелстился Адам со Еввою,

Позабыли заповедь божию,

Вкусили плода винограднаго

От дивнаго древа великаго.

Из Библии не ясно, что представляло собою заповедное «древо познания добра и зла». Обычно оно отождествляется с яблоней. Но в апокрифических сказаниях встречается и виноградная лоза. «Вином бысть преступление Адаму», — утверждает богомильская традиция [4]. Связывая воедино Ветхий и Новый завет, с этим толкованием сопоставляли известную евангельскую легенду о брачном пире в Кане Галилейской. Иисус Христос, присутствовавший на этом пиру, превратил воду в вино, как бы сняв с него извечное осуждение. Однако вино, утверждают апокрифы, «еще имать (имеет) от злобы тоя, да аще кто пиеть без меры... владеть во многый грех» [5].

В «Повести о Горе-Злочастии» эти апокрифические мотивы как бы фундамент сюжета. Всякий читатель XVII в. знал легенду о грехопадении. Ему были ясны параллели между нею и повестью, в том числе те, которые только подразумевались. Бог запретил Адаму «вкушати плода винограднаго», Адам нарушил запрет и был изгнан из земного рая. История безымянного русского молодца как бы эхо этих далеких событий. Родители дают своему чаду те же наставления, которые бог, «родитель» первого человека, преподал Адаму. Родители говорят молодцу:

Милое ты наше чадо,

Послушай учения родителскаго,

Ты послушай пословицы:

Добрыя, и хитрыя, и мудрыя.

Не будет тебе нужды великия.

Ты не будешь в бедности великой.

Не ходи, чадо, в пиры и в братчины,

Не садися ты на место болшее,

Не пей, чадо, двух чар заедину!

Первых людей в Эдеме обольстил змей, который был «хитрее всех зверей полевых». Свой «змей» «прибился» и к русскому молодцу — и тоже погубил его.

Еще у молотца был мил надежен друг —

Назвался молотцу названой брат,

Прелстил его речми прелесными,

Зазвал его на кабацкой двор,

Завел ево в ызбу кабацкую,

Поднес ему чару зелена вина

И крушку поднес пива пьянова.

Адам и Ева, познавшие стыдливость, были вынуждены покинуть Эдем. Добровольным изгнанником стал и молодец, который со сраму ушел «на чюжу страну, далну, незнаему». До этого момента автор создает два параллельных и подобных ряда событий — ветхозаветных, с одной стороны, и современных ему, взятых из русской действительности — с другой. Идея подобия, как увидим, и дальше отражается в сюжете «Повести о Горе-Злочастии».

Но то, что молодцу суждено пережить, уже не ставится в прямую художественную связь с библейскими событиями. Молодец сам выбирает свою судьбу.

В средние века личность поглощалась родом, корпорацией, сословием. Хотя православие учило, что жизненный путь человека определяется не только «промыслом божиим», но и «свободной волей» самого человека, однако в литературе мысль об индивидуальной судьбе не получила развития. Поведение персонажей средневековой литературы всецело подчинено этикету, и в соответствии с этим судьба зависит либо от заветов рода, либо от корпоративного (княжеского, монашеского и т. п.) кодекса. Только в XVII в., в эпоху перестройки средневековой культуры, утверждается идея индивидуальной судьбы, идея выбора самим человеком своего жизненного пути. «Повесть о Горе-Злочастии» — решительный шаг в этом направлении [6]. Молодец выбирает «злуючасть», злую долю, злую судьбу.

Эта лихая бесталанная судьба персонифицирована в повести в образе Горя.

«Серо Горе-горинское» появляется перед героем в тот момент, когда он, еще раз пережив жизненное крушение, решает наложить на себя руки:

И в тот час у быстри реки

Скоча Горе из-за камени:

Босо-наго, нет на Горе ни ниточки,

Еще лычком Горе подпоясано,

Богатырским голосом воскликало:

«Стой ты, молодец; меня. Горя, не уйдеш никуды!»

Горе-Злочастие — злой дух, искуситель и двойник молодца. Этот роковой спутник неизбывен, герою не выйти из его власти, потому что сам он выбрал «злую часть»:

Молодец полетел сизым голубем,

А Горе за ним серым ястребом.

Молодец пошел в поле серым волком,

Горе за ним з борзыми вежлецы.

Молодец стал в поле ковыль-трава,

А Горе пришло с косою вострою,

Да еще Злочастие над молотцем насмиялося:

«Быть тебе, травонка, посеченой,

Лежать тебе, травонка, посеченой

И буйны ветры быть тебе развеяной!»

Отчего так «прилипчиво», так неотвязно Горе-Злочастие? За какие грехи молодца дана Горю власть над героем — власть поистине демоническая, если от неё может, избавить только монастырь? В финале повести герой затворяется в его стенах, «а Горе у святых ворот оставается, к Молотцу впредь не привяжетца!»

Уйдя из дому, молодец на чужбине снова стал на ноги, разбогател и присмотрел невесту. Значит, «преступленье вином» не привело его к бесповоротному краху. Значит, какой-то другой грех окончательно решил его судьбу. Чтобы разобраться в этом, вернемся к историософскому введению «Повести о Горе-Злочастии».

Первородный грех автор изобразил в олимпийски спокойных тонах. Автора можно понять и как христианина (в конце концов, Иисус Христос, согласно учению церкви, искупил грехопадение Адама), и как мыслителя: не будь этого греха, не было бы и человеческого племени. Изгнав первых людей из рая,

Учинил бог заповедь законную:

Велел им браком и женитбам быть

Для рождения человеческаго и для любимых детей.

Вина молодца в том, что он нарушил и эту заповедь! Пока он был верен невесте, пока помышлял о «рождении человеческом», о «любимых детях», Горе было бессильно. Оно «излукавилось», явилось молодцу во сне в облике архангела Гавриила и уговорило его бросить невесту. Так произошло окончательное падение героя. Он получил индивидуальную судьбу, потому что отверг судьбу родовую. Он отщепенец, изгой, «гулящий человек». Не случайно в «Повести» отразилась разудалая, бесшабашная философия героев «смеховой литературы», для которых корчма — дом родной, а пьянство — единственная радость. Эта философия гуляк изложена в одном из монологов Горя-Злочастия:

Али тебе, молодец, неведома

Нагота и босота безмерная,

Легота-беспроторица великая?

На себя что купить — то проторится,

А ты, удал молодец, и так живешь!

Да не бьют, не мучат нагих-босых,

И из раю нагих-босых не выгонят,

А с тово свету сюды не вытепут,

Да никто к нему не привяжется, —

А нагому-босому шумить розбой!

Но в шумной толпе «гулящих людей» молодец выглядит белой вороной, случайным гостем. Он то «весел-некручиноват», то грустен. Молодцу не чуждо нравственное бесшабашие «кромешного мира» кабаков. Однако герой «Повести» — человек раздвоенный, часто страдающий от собственного падения.

«Повесть о Горе-Злочастии» драматична. Одна из замечательных ее черт— сочувствие падшему герою. Хотя автор осуждает грехи молодца, хотя автор всецело за верность родовому началу, за верность идеалам «Домостроя», — он все же не довольствуется ролью обличителя. Автор считает, что человек достоин сочувствия просто потому, что он человек, пусть падший и погрязший в грехе. Такова гуманистическая концепция «Повести о Горе-Злочастии». Это новаторская концепция, так как ранее в литературе сочувствие греховному человеку было невозможно.



	История русской литературы X — XVII вв. Под ред. Д. С. Лихачева Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов