|
Глава 8. ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII
ВЕКА
В русскую историю XVII
век вошел как «бунташный» век. Между Смутой и 1698 г., годом последнего стрелецкого
бунта, было несколько крупных народных волнений, а также десятки малых мятежей.
Они особенно усилились и участились в середине и второй половине столетия.
За пятьдесят лет Россия пережила восстания 1648-1650 гг. в Москве, Новгороде
и Пскове, «медный бунт» 1662 г., крестьянскую войну под предводительством
Степана Разина, возмущение Соловецкого монастыря в 1668-1676 гг., знаменитую
«Хованщину» 1682 г., когда восставшие стрельцы фактически целое лето владели
Москвой.
Эти бунты, отражая непримиримые
социальные противоречия допетровской Руси, вызывали вынужденные, половинчатые,
реформы правительства. Реформы всегда имели в виду интересы «верхних» сословий
и поэтому в конечном счете лишь обостряли социальные болезни. Ответом на московский
мятеж 1648 г. было «Уложение» — свод законов, принятый вскоре земским собором
и напечатанный Московским Печатным двором. «Уложение» дало некоторые права
средним слоям городов (именно средние слои подняли восстание 1648 г.). Оно
сделало торговых людей привилегированным сословием. Но самых больших выгод
добилось дворянство, против которого и был направлен бунт. Поместья, на которых
прежде служилые люди «испомещались» пожизненно, превратились в наследственные
вотчины, а крестьяне были окончательно закрепощены. Розыск беглых больше не
ограничивался, как раньше, каким-то пределом времени; розыск стал бессрочным.
Усиление гнета тотчас отозвалось крестьянскими волнениями. Так мятежи рождали
реформы, а реформы — новые мятежи.
«Бунташной» была и культура
XVII в., утратившая то внешнее единство, ту относительную монолитность,
которые характерны для средневековья. Культура распалась на несколько течений,
автономных или прямо враждебных. Сильнейший удар по единообразию культуры
нанесла в 50-х гг. церковная реформа патриарха Никона. Ее следствием был раскол
православной Руси: как полагают историки, от четверти до трети населения сохранило
верность древней традиции, верность старообрядчеству (старообрядцами стали
называть тех, кто не принял реформ Никона и придерживался в религиозной и
бытовой практике дореформенных, «древлих» правил и обычаев). Старообрядчество
— самое мощное религиозное движение за всю русскую историю.
Накануне реформы Никона
церковь переживала глубокий кризис. Епископат и монастыри (в крепостной зависимости
от них находилось восемь процентов населения России) накапливали богатства,
а низовое духовенство, деревенские приходские священники коснели в бедности
и невежестве. Всем мало-мальски образованным и Думающим людям было ясно, что
церковь нуждается в преобразовании. Идеей преобразования церковной жизни было
одушевлено движение боголюбцев, которое достигло наивысшего развития в первое
семилетие царствования Алексея Михайловича (он вступил на престол в 1645 г.).
Это был бунт белого духовенства против епископата, бунт низшего приходского
клира, по достаткам и образу жизни не сильно отличавшегося от посадских людей
и даже крестьян.
В проповеди «боголюбцев»
был силен социальный момент, разумеется в христианской окраске. «Боголюбцы»
не звали людей в скиты и в монастыри — они предлагали «спасаться в миру»,
заводили школы и богадельни, проповедовали в храмах, на улицах и на площадях.
Социальный .элемент
сближает боголюбческое движение с европейской реформацией. Однако между ними
было и глубокое различие. Для «боголюбцев», для «ревнителей древлего благочестия»
преобразование церкви было равнозначно оцерковлению всего русского быта. Церковь
во время богослужения казалась им живым воплощением на земле царства божия.
Та небывалая «святая Русь», за возврат к которой они горячо ратовали, рисовалась
им в подобии храма, где благочестивые души общаются с господом. Поэтому упорядочение
богослужения составляло предмет особых забот и будущего патриарха Никона,
и протопопа Аввакума, которые сначала рука об руку участвовали в боголюбческом
движении, а потом стали непримиримыми врагами. Этот внешний, обрядовый аспект
наложил сильнейший отпечаток на раскол середины века.
Когда Никон, «собинный
(личный) друг» молодого царя Алексея, был возведен на патриаршество, выяснилось,
что оцерковление жизни он понимал совсем не так, как его недавние сотрудники.
Видя в Руси последний оплот «непорушенного» православия, те пытались оградить
ее от чужеземных влияний. На единоверных греков, украинцев и белорусов «боголюбцы»смотрели
косо, подозревая, что под властью турок и поляков они не сохранили чистоту
веры. Никон, напротив, стал врагом изоляционизма, возмечтав о том, чтобы Русь
возглавила вселенское православие. Он решительно поддержал стремления Богдана
Хмельницкого воссоединиться с Россией, не побоявшись неизбежной войны с Польшей.
Он мечтал об освобождении балканских славян. Он дерзал думать о завоевании
«второго Рима» — Царьграда.
Эта идея вселенской
православной империи под эгидой Руси и вызвала церковную реформу. Никона беспокоило
различие между русским и греческим обрядами: оно казалось ему препятствием
для главенства Москвы. Поэтому он решил унифицировать обряд, взяв за основу
греческую практику, которая, кстати, недавно была введена на Украине и в Белоруссии.
Перед великим постом 1653 г. патриарх разослал по московским храмам «память»,
предписав заменить двуперстное крестное сложение трехперстным. Затем последовала
правка богослужебных текстов. Тех, кто отказывался подчиниться нововведениям,
предавали анафеме, ссылали, заточали в тюрьмы, казнили. Так начался раскол.
Предпочтя греческий
обряд XVII в., Никон исходил из убеждения, что русские, принявшие христианство
из Византии, самовольно исказили его. История свидетельствует, что Никон заблуждался.
Во времена Владимира Святого греческая церковь (Пользовалась двумя различными
уставами, Студийским и Иерусалимским. Русь приняла Студийский устав (предписывавший
двуперстие), который в Византии со временем был полностью вытеснен Иерусалимским.
Таким образом, не русских, а скорее греков нужно было уличать в искажении
(или забвении) старинной традиции.
Как и Никон, «ревнители
древлего благочестия» были плохими историками (хотя в споре по поводу обряда
они оказались правы). Не стремление к исторической истине, а оскорбленное
национальное чувство подвигло их на борьбу с реформой. Разрыв с многовековой
традицией они сочли надругательством над русской культурой. В реформе Никона
они не без основания усматривали западнические тенденции — и протестовали
против них, боясь утратить национальную самобытность. Западнической казалась
«боголюбцам» сама идея преобразования православия.
Властный и жестокий
Никон без труда устранил «боголюбцев» от кормила церкви. Но торжество патриарха
было недолгим. Его притязания на неограниченную власть вызвали раздражение
царя и бояр. К 1658 г. разногласия настолько обострились, что Никон внезапно
оставил патриарший престол. Восемь лет он прожил в своем Новоиерусалимском
монастыре, пока церковный собор 1666-1667 гг. не осудил и его, и вождей старообрядчества,
одновременно признав реформу.
Дворянство поддержало
ее по разным причинам. Церковная реформа облегчала идеологическую и культурную
ассимиляцию России и воссоединенной Украины. Дворянство не хотело пойти на
оцерковление русской жизни — ни в варианте «боголюбцев», ни в варианте Никона,
который был убежден, что «священство выше царства». Напротив, ограничение
прав и привилегий церкви, обмирщение быта и культуры, без чего Россия как
европейская держава не могла рассчитывать на успех, — вот идеал дворянства,
который впоследствии воплотился в деятельности Петра I.
В этой связи показательно, что дворянство почти не участвовало в защите старой
веры. Редкие исключения (боярыня Федосья Морозова или князь Хованский) подтверждают
это общее правило.
Естественно поэтому,
что старообрядческое движение очень скоро превратилось в движение низов —
крестьян, стрельцов, казаков, бедных слоев посада, низового духовенства, части
купечества. Оно выдвинуло своих идеологов и писателей, которые критику реформы
и апологию национальной старины сочетали с неприятием всей политики дворянской
монархии, вплоть до объявления царя антихристом.
Итак, верхи русского
общества избрали путь европеизации, путь перестройки унаследованной от средневековья
культурной системы. Однако смысл и формы этой перестройки разные группировки
тогдашней интеллигенции представляли себе по-разному; поэтому «шатание» в
верхах продолжалось. Уже на соборе 1666-1667 гг. зародились две враждебные
партии — грекофильская («старомосковская») и западническая (партия «латинствующих»).
По прихоти истории первую из них возглавил украинец Епифаний Славинецкий,
а вторую — белорус Симеон Полоцкий, оба питомцы Киевской школы. Но Епифаний
учился в этой школе еще до того, как митрополит Петр Могила придал ей латинское
направление, взяв за образец польские иезуитские коллегии. Симеон Полоцкий,
напротив, был воспитан как завзятый латинист и полонофил. Обе партии сходились
на том, что России нужно просвещение, но ставили перед собой разные задачи.
Епифаний Славинецкий
и его последователи обогатили русскую письменность многочисленными переводами,
вплоть до словарей и медицинских пособий. Но для писателей этого типа просвещение
сводилось лишь к количественному накоплению знания. Они не помышляли о качественной
перестройке культуры, считая, что прерывать многовековую национальную традицию
опасно. «Латинствующие» и Симеон Полоцкий, напротив, резко отмежевывались
от этой традиции. Свой культурный идеал они искали в Западной Европе, прежде
всего в Польше. Именно «латинствующие» впервые пересадили на русскую почву
великий европейский стиль — барокко в польском варианте, приспособленном к
московским условиям. С «латинствующих» начались в России «любопрения» — литературные,
эстетические, историософские споры, без которых не может существовать динамичная,
постоянно обновляющаяся культура.
Историческая заслуга
«латинствующих» состоит в том, что они создали в Москве профессиональную писательскую
общину. При всем различии частных судеб членов этого литературного цеха в
нем выработался особый, скроенный по украино-польскому образцу писательский
тип. Литератор-профессионал подвизался на педагогическом поприще, собирал
личную библиотеку, участвовал в книгоиздательской деятельности, штудировал
иностранных авторов, знал по меньшей мере два языка — латынь и польский. Писательский
труд он считал главной жизненной задачей.
Уже после смерти Епифания
Славинецкого и Симеона Полоцкого, в годы правления царевны Софьи (1682-1689),
произошло открытое столкновение «латинствующих» и грекофилов. При поддержке
патриарха Иоакима победили последние. Им удалось захватить руководство первым
московским высшим учебным заведением — Славяно-греко-латинской академией,
открытой в 1686 г. После свержения Софьи вождя латинствующих, поэта Сильвестра
Медведева, им удалось послать на плаху. Однако эта победа вовсе не означала
гибели профессиональной литературы. Писательский профессионализм уже прочно
утвердился в России.
Хотя в XVII
в. резко повысился удельный вес авторских произведений, но анонимная струя,
преобладающая в средние века, также не ослабевала. Прежде анонимность или,
по крайней мере, приглушенность индивидуального начала были характерны для
всей вообще литературы. Теперь анонимной остается в первую очередь беллетристика.
Беллетристический поток XVII в. был стихийным и неуправляемым. Анонимной беллетристике
присуща та же художественная и идеологическая пестрота, которая свойственна
авторской продукции. Связи с Европой дали переводный рыцарский роман и новеллу.
Появились первые оригинальные опыты разработки этих жанров — такие, например,
как повести о Василии Златовласом и о Фроле Скобееве. Переосмысление традиционных
жанровых схем привело к созданию качественно новых, сложных композиций, таких,
как повесть о Савве Грудцыне с ее фаустовской темой. Художественное освоение
истории отразилось в цикле повестей о начале Москвы и в повести о Тверском
Отроче монастыре.
Социальная база литературы
постоянно расширялась. Появилась оппозиционная литература низов общества.
Эти низы — бедное духовенство, площадные подьячие, грамотное крестьянство
— заговорили независимым и свободным языком пародии и сатиры.
|
