История русской литературы X — XVII вв. Учеб. под ред. Д. С. Лихачева

Глава 1. ЛИТЕРАТУРА XI — НАЧАЛА XIII ВЕКА

9. «Слово о полку Игореве»

«Слова о полку Игореве» было открыто известным собирателем древнерусских рукописей графом А. И. Мусиным-Пушкиным в конце XVIII в. С этого времени и началось интенсивное изучение этого выдающегося памятника древнерусской литературы. В настоящее время библиография книг и статей о «Слове о полку Игореве», вышедших на русском, украинском, белорусском и других языках народов нашей страны, а также в различных странах мира, насчитывает не одну сотню наименований [1].

Исследователи анализировали текст «Слова», его художественные Достоинства, язык, рассматривали идейный замысел памятника, исторический кругозор его автора, выясняли обстоятельства обнаружения рукописи «Слова» и принципы его издания. Большинство этих вопросов в настоящее время достаточно глубоко и всесторонне изучено.

История открытия и публикации «Слова». Первые печатные сообщения о «Слове» принадлежат М. М. Хераскову, поэту и драматургу, и Н. М. Карамзину. В 1797 г. М. М. Херасков в примечании к тексту своей поэмы «Владимир» сообщил: «Недавно отыскана рукопись под названием: «Песнь о полку Игореве», неизвестным писателем сочиненная. Кажется, за многие до нас веки, в ней упоминается Баян — российский песнопевец». В том же году в журнале, издававшемся в Гамбурге французскими эмигрантами, — «Spectateur du Nord» («Обозреватель Севера») Н. М. Карамзин опубликовал заметку, в которой, в частности, говорилось: «Два года тому назад в наших архивах был обнаружен отрывок из поэмы под названием «Песнь воинам Игоря», которую можно сравнить с лучшими оссиановскими поэмами и которая написана в XII столетии неизвестным сочинителем».

Однако можно утверждать, что «Слово» стало известным А. И. Мусину-Пушкину несколько ранее, чем 1794-1795 гг. П. Н. Берков высказал основательное предположение, что в статье «Нечто о врожденном свойстве дум российских», опубликованной в февральском номере журнала «Зритель» за 1792 г., издатель его П. А. Плавильщиков имел в виду «Слово», когда утверждал, что «даже во дни Ярослава сына Владимирова были стихотворные поэмы в честь ему и детям его» [2], и указывал, что, несмотря на разорение после «варварского нашествия татар», «существуют еще сии дрогоценные остатки и поныне в книгохранилищах охотников до редкостей древности отечественной и, быть может, Россия вскоре их увидит» [3]. На те же годы, как время обнаружения «Слова», указывает и следующий факт. А. И. Мусин-Пушкин изготовил копию с древнерусского текста «Слова» для Екатерины II, интересовавшейся в те годы русской историей. Текст «Слова» был сопровожден переводом и примечаниями. В этих примечаниях он использовал исторические сочинения самой Екатерины, которые были изданы в 1793 г. Так как ссылок на печатное издание в примечаниях нет, представляется вероятным, что Екатерининская копия «Слова» была изготовлена до 1793 г. [4].

Как попала рукопись «Слова» в собрание графа А. И. Мусина-Пушкина? Сам граф утверждал, что он приобрел «Слово» в числе других книг у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля. Недавно удалось установить, что сборник, в составе которого находилось «Слово», принадлежал Спасо-Ярославскому монастырю, числился в описи его рукописных книг, но не позднее 1788 г. был, как указано в описи, «отдан» (в описи следующего года та же рукопись числится уже «за ветхостью уничтоженной»). Отдан, видимо, — непосредственно или через Иоиля — А. И. Мусину-Пушкину [5].

В последние годы XVIII в. А. И. Мусин-Пушкин совместно с архивистами А. Ф. Малиновским и Н. Н. Бантыш-Каменским готовит «Слово» к публикации. Оно было издано в 1800 г. [6]. Однако двенадцать лет спустя все богатейшее собрание древнерусских рукописей, принадлежавших графу, и в их числе — сборник со «Словом», погибло в пожаре Москвы во время нашествия Наполеона. Тогда же погибла и часть тиража первого издания «Слова»; в настоящее время в государственных хранилищах и у частных лиц хранится около 60 его экземпляров [7].

Гибель единственной дошедшей до нового времени рукописи «Слова» создала значительные трудности в изучении памятника. Не был достаточно ясен состав сборника, не установлена его дата, выяснилось, что издатели не совсем точно передали подлинный текст «Слова», в ряде случаев не смогли верно прочесть отдельные написания или не заметили явные опечатки. Для решения этих вопросов потребовалось немало усилий нескольких поколений русских и советских исследователей.

Состав Мусин-пушкинского сборника. О составе сборника сообщается во вступительной заметке к изданию 1800 г. Однако там приводятся лишь названия окружавших «Слово» памятников, а определены они были по разного рода косвенным данным, в частности с помощью выписок из повестей, входивших в сборник, приведенных Н. М. Карамзиным в его «Истории государства Российского». Сейчас с достаточной вероятностью установлено, что сборник открывался хронографом Распространенной редакции 1617 г. [8], затем читалась Новгородская первая летопись младшего извода [9], первая редакция «Сказания об Индийском царстве» [10], древнейшая редакция Повести об Акире Премудром», «Слово о полку Игореве» и первая редакция «Девгениева деяния». Уже состав сборника сам по себе чрезвычайно характерен: «Слово» находится в окружении очень редких в русской письменности памятников или редакций. Так, до нас не дошло более ни одного списка первой редакции «Сказания об Индийском царстве», первая редакция «Повести об Акире Премудром» известна лишь еще в одном полном списке (XV в.) и двух неполных (XV и XVII вв.); «Девгениево деяние» известно всего в трех списках XVII-XVIII вв., тогда как перевод его был осуществлен не позднее XIII в.

Противоречивы были сведения о дате сборника. Издатели указали лишь, что рукопись «по своему почерку весьма древняя». Орфография текста «Слова» и фрагментов из «Повести об Акире Премудром», известных нам по выпискам Н. М. Карамзина, указывает на принадлежность рукописи ко времени не позднее конца XVI в. Но наличие в том же сборнике хронографа XVII в. заставляет предположить, что сборник этот — конволют, т. е. рукопись, составленная из двух частей, одна из которых содержащая хронограф, XVII в., другая — летопись и повести, более раннего времени [11].

Очень важно было попытаться установить, насколько точно был передан издателями древнерусский текст «Слова». Обнаружение П. П. Пекарским в 1864 г. Екатерининской копии дало возможность произвести сравнение текста в этой копии и издании, при этом выяснилось, что между этими текстами существует большое число расхождений. Исследование екатерининской копии, выписок из «Слова», сделанных А. Ф. Малиновским, и выписок из «Слова» Н. М. Карамзина [12], и анализ издательских принципов XVIII в. [13] позволили прийти к выводу, что, стремясь по возможности точно воспроизвести слова (смысловые единицы текста), издатели, в духе своего времени, допускали существенные отклонения в передаче написаний, т. е. орфографии древнерусской рукописи.

Кроме того, издатели порою не смогли правильно прочесть и воспроизвести текст, не всегда понимали значение отдельных слов. Это явилось причиной того, что в первом издании «Слова» оказалось немало неясных по смыслу чтений, так называемых «темных мест», над расшифровкой которых уже вот полтора века трудятся исследователи «Слова». Ошибки издателей удалось сравнительно легко исправить [14], но в рукописи «Слова», как и в каждой древнерусской рукописи, несомненно, содержались и свои «темные места» — результат ошибок писца или порчи текста в предшествующих Мусин-пушкинскому списках «Слова». Таких «темных мест» не очень много, но исправить их, видимо, не удастся до тех пор, пока не будет найден другой список памятника [15].

То, что «Слово» известно нам только в одном списке, не должно удивлять. В единственном списке дошло до нас «Поучение Владимира Мономаха», в двух — «Слово о погибели Русской земли»; ряд памятников, особенно памятников, созданных до монголо-татарского нашествия, известен нам лишь по косвенным данным, так как не сохранилось ни одного их списка (например, «Житие Антония Печерского»), многие из памятников этой поры дошли до нас в редких и очень поздних списках, как, например, «Девгениево деяние».

«Слово о полку Игореве» и памятники древнерусской литературы. Однако редкость списков «Слова» не помешала тому, что памятник этот повлиял на другие памятники древнерусской литературы. Первое важнейшее открытие в этой области было сделано еще в 1813 г. К. Ф. Калайдовичем. Он обнаружил в псковском «Апостоле» (книге, содержащей апостольские послания и деяния) приписку 1307 г., которая отражает знакомство ее автора с текстом «Слова». Если в «Слове» говорится, что при Олеге Гориславичи «сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-божа внука, въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась» [16], то в приписке читается: «При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в князех которы, и веци скоротишася человеком». Несомненно, что перед нами не случайное текстуальное совпадение, а переработка переписчиком «Апостола» цитаты из «Слова о полку Игореве» [17].

Но наибольшее влияние оказало «Слово» на повесть о Куликовской битве —«Задонщину». Подражать другому произведению, цитировать или пересказывать его было в обычае средневековых книжников. Так поступил и автор «Задонщины». Но, используя в своем рассказе о победе русских над татарами повествование о поражении Игоря половцами и взяв при этом за образец произведение с нетрадиционной яркой образностью и сложным языком, составитель «Задонщины» не всегда успешно справлялся со своей задачей. Во-первых, отдельные образы «Слова» оказались совершенно неуместны в «Задонщине», памятнике, написанном на совершенно иной сюжет. Например, если в «Слове» говорится про Буй Тура Всеволода — «стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами», то в «Задонщине» в эпизоде бегства татар совершенно непонятна фраза: «Уже бо ста тур на оборонь». Во-вторых, в «Задонщине» много неясных чтений и оборотов, которые могут быть поняты только путем сравнения их со «Словом о полку Игореве». Так, фраза «Задонщины» «не проразимся мыслию но землями» (или в другом списке: «но потрезвимься мысльми и землями») становится понятной лишь в сравнении с фразой «Слова»: «растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли». Таким образом, анализ текста «Задонщины» не оставляет сомнений в том, что «Слово» было использовано ее автором [18].

Кроме того, обнаружены и другие примеры влияния текста «Слова о полку Игореве» на текст древнерусских литературных памятников. «Слово» повлияло, видимо, на «Повесть об Акире Премудром» в ее поздних переработках XVII в. [19], а также на некоторые списки «Сказания о битве новгородцев с суздальцами» [20].

Полемика о времени написания «Слова». В исследовательской литературе с «Слове» существенное место занимает полемика о подлинности памятника или о времени его создания.

Недоверие к древности «Слова» возникло после гибели рукописи в пожаре 1812 г. Поводов для возникновения «скептического взгляда» на древность «Слова» было несколько. Во-первых, в начале XIX в. ученые слишком мало знали о литературе Древней Руси, и поэтому «Слово» казалось им неестественно совершенным для уровня художественной культуры Киевской Руси [21]. Во-вторых, смущали неясные, «темные места» «Слова», обилие в нем непонятных слов, которые на первых порах пытались объяснить на материале других славянских языков. Но основной причиной возникновения недоверия к «Слову» явилось то направление в русской историографии начала XIX в., которое именуется «скептической школой». Сомнение в подлинности «Слова» было лишь частным эпизодом в этой тенденции: «скептики» подвергали сомнению также древность русских летописей, сборника древнерусских законов — «Русской правды», сочинений Кирилла Туровского и т. д. [22].

В середине XIX в. после открытия «Задонщины», старший из известных списков которой датируется концом XV в., сомневаться в древности «Слова» перестали. Однако в 90-х гг. того же века Луи Леже выдвинул гипотезу, что не автор «Задонщины» подражал «Слову», а, наоборот, «Слово» является подражанием «Задонщине». Это предположение Л. Леже было развито в работах французского ученого, академика А. Мазона, а позднее в работах советского историка А. А. Зимина. А. А. Зимин считал, что «Слово» было написано на основании «Задонщины» в XVIII в. и автором его был Иоиль Быковский, ярославский архимандрит, у которого А. И. Мусин-Пушкин приобрел сборник со «Словом» [23].

Последующие исследования всей суммы вопросов, затронутых в гипотезе А. А. Зимина: взаимоотношений «Слова» и «Задонщины», языка и стиля «Слова», истории находки сборника и публикации «Слова» А. И. Мусиным-Пушкиным, характеристики личности и творчества Иоиля Быковского — со всей очевидностью утвердили подлинность и древность «Слова» [24].

Историческая основа сюжета «Слова о полку Игореве». Рассмотрим события 1185 г., какими они предстают перед нами по летописному рассказу [25].

23 апреля 1185 г. Игорь Святославич, князь Новгорода Северского [26], выступил в поход против половцев. Вместе с ним отправился также его сын Владимир, княживший в Путивле, и племянник Святослав Ольгович из Рыльска. В пути к ним присоединился и четвертый участник похода — брат Игоря Всеволод, князь Трубчевский. Затмение 1 мая 1185 г. (подробно описанное в Лаврентьевской летописи) встревожило князей и воинов: они увидели в нем недоброе предзнаменование, но Игорь убедил своих соратников продолжать поход. Посланные вперед разведчики также принесли нерадостные вести: половцев уже не удастся застать врасплох, поэтому нужно либо немедленно нанести удар, либо повернуть назад. Но Игорь посчитал, что если они возвратятся домой, не приняв боя, то обрекут себя на позор «пуще... смерти», и продолжил путь в половецкую степь.

Утром в пятницу 10 мая они одолели половцев и захватили их вежи (шатры, кибитки). После этой победы Игорь собрался немедленно повернуть назад, пока не подоспели другие половецкие отряды. Но Святослав Ольгович, далеко преследовавший отступавших половцев, воспротивился, ссылаясь на усталость своих коней. Русские заночевали в степи. Наутро в субботу они увидели, что окружены половецкими полками — «собрали на себя всю землю Половецкую», как говорит Игорь в летописном рассказе. Всю субботу и утро воскресения продолжалась ожесточенная битва. Неожиданно дрогнули и побежали отряды ковуев (воинов-тюрков, данных в помощь Игорю Ярославом Черниговским); Игорь, попытавшийся остановить их бегство, отдалился от своего полка и был взят в плен. Русское войско потерпело полное поражение. Лишь пятнадцать «мужей» смогли прорваться через кольцо половцев на Русь [27].

Одержав победу над Игорем, половцы нанесли ответный удар: опустошили левобережье Днепра, осадили Переяславль Южный, который героически оборонял князь Владимир Глебович, захватили город Римов, сожгли острог (укрепления) у Путивля. Месяц спустя после поражения (как предполагает Б. А. Рыбаков) Игори удалось бежать из плена. Таковы зафиксированные летописью события 1185 г.

Идейное содержание «Слова». Однако автор «Слова» превратил этот частный, хотя и трагический по своим последствиям эпизод русско-половецких войн в событие общерусского масштаба; не случайно он призывает прийти на помощь Игорю не только тех князей, которые были в этом непосредственно заинтересованы, так как их уделы могли стать объектом половецкого набега, но и владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо. Автор «Слова» настойчиво подчеркивает основную идею произведения: необходимо единство князей в борьбе состепняками, необходимо прекращение усобиц и «которы» — войн между отдельными феодалами, в которые враждующие стороны втягивали и половцев. Автор «Слова» не возражает против феодальных взаимоотношений своего времени, утверждавших удельную систему (со всеми пагубными последствиями раздробленности Руси), он возражает лишь против междоусобиц, посягательств на чужие земли («се мое, а то мое же»), убеждает князей в необходимости жить в мире и безусловно подчиняться старшему по положению — великому князю киевскому. Поэтому так прославляются в «Слове» победы Святослава Киевского. Именно он обращается с укором к Игорю и Всеволоду, отправившимся «себе славы искати», именно он с горечью порицает «княжеское непособие». Автор «Слова» стремится подчеркнуть главенствующее положение Святослава даже тем, что, вопреки действительным родственным связям, киевский князь в «Слове» именует своих двоюродных братьев — Игоря и Всеволода — «сыновцами» (племянниками), а его самого автор называет их «отцом» (Игорь и Всеволод пробудили зло, которое «бяше успиль отецъ ихъ Святъславь грозный великый Киевскыи») [28], так как он их сюзерен, феодальный глава.

Этой же идее — необходимости единства князей подчинены и исторические экскурсы «Слова»: автор осуждает Олега Гориславича (изменяя на этот укоряющий эпитет действительное отчество князя — Святославич!), «ковавшего крамолы», в которых сокращаются «веци человекомь», он с гордостью вспоминает о времени Владимира Святославича — времени единения Руси, тогда, как сейчас, порознь развеваются «стязи Рюриковы, а друзии Давыдови». Это настойчивая и отчетливо выраженная патриотическая идея «Слова» была сформулирована К. Марксом: «суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ» [29].

у Художественная природа «Слова» своеобразна. Это не воинская повесть в собственном смысле этого термина. Автор не рассказывает подробно о событиях 1185 г., он рассуждает о них, оценивает, рассматривает их на фоне широкой исторической перспективы, едва ли не на фоне всей русской истории. Именно этими жанровыми особенностями «Слова» определяется и своеобразие его композиции и система его образов.

«Композиция «Слова». «Слово» начинается обширным вступлением, в котором автор вспоминает старинного певца «слав» Бояна, мудрого и искусного, но тем не менее заявляет, что он не будет в своем произведении следовать этой традиции, он поведет свою «песнь» «по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню».

Определив хронологический диапазон своего повествования («от стараго Владимера до нынешняго Игоря»), автор рассказывает о дерзком замысле Игоря «навести» свои полки на Половецкую землю, «испити шеломомь Дону». Он как бы «примеряет» к своей теме поэтическую манеру Бояна («Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бежать къ Дону Великому» или: «Комони ржуть за Сулою — звенить слава въ Кыеве») [30].

В радостных тонах рисует автор встречу Игоря и Буй Тура Всеволода, восторженно характеризует удалых «кметей» (воинов) курян. Тем резче контраст с последующим рассказом о грозных знамениях, которыми отмечено начало Игорева похода и которые предвещают его трагический исход: это и солнечное затмение, и необычные зловещие звуки в ночной тишине («нощь стонущи ему грозою птичь убуди»), и тревожное поведение зверей, и «клик» Дива [31]. И хотя далее описывается первая победа, принесшая русским князьям богатые трофеи, автор вновь возвращается к теме грозных предзнаменований грядущего поражения («кровавыя зори светъ поведаютъ, чръныя тучя съ моря идутъ...»).

Рассказ о второй, роковой для Игоря битве прерывается авторским отступлением — воспоминанием о временах Олега Святославича. Этот исторический экскурс поднимает тему, к которой потом еще не раз вернется автор «Слова» — тему губительных междоусобиц, из-за которых гибнет благоденствие всех русичей («Даждьбожа внука»). Но те кровавые битвы прошлых времен не могут сравниться с битвой Игоря против окруживших его половецких полков: «съ зараниа до вечера, съ вечера до света летятъ стрелы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы...». И хотя битва происходит в далекой половецкой степи — «в поле незнаемом», но последствия поражения Игоря скажутся на Руси — «тугою (горем) взыдоша по Руской земли». Сама природа скорбит о поражении Игоря: «ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось».

И снова, оставив на время рассказ об Игоре, автор «Слова» повествует о бедах всей Русской земли, говорит о том, что в них повинны сами русские князья, которые начали на себя «крамолу ковати». Только в объединении всех русских сил против кочевников — залог победы, и пример тому — поражение, которое нанес половцам Святослав Киевский, когда половецкий хан Кобяк был взят в плен и «пал» «въ гриднице Святъславли».

Далее в «Слове» повествуется о вещем сне Святослава, предрекающем ему горе и смерть. Бояре истолковывают сон: недобрые предзнаменования уже сбылись, «два солнца померкоста» — Игорь и Всеволод потерпели поражение и оказались в плену. Святослав обращается к своим «сыновцам» с «золотым словом, со слезами смешанным»; он упрекает их за нерасчетливые поиски славы, за несвоевременный поход, сетует на княжеское «непособие».

Автор «Слова», как бы продолжая мысль Святослава, обращается к наиболее влиятельным из русских князей, прославляет их доблесть и могущество, призывает вступиться «за обиду сего времени», «за раны Игоревы». Но время славных побед для многих их них уже в прошлом, и причина тому — междоусобные войны, «крамолы». «Склоните свои знамена (или иначе: не вздымайте стягов, готовясь в поход), спрячьте свои притупленные мечи, так как вы уже лишились славы своих дедов», — этим призывом завершаются обращения к русским князьям. И как раньше автор вспоминал о временах Олега Святославича, теперь он обращается к времени другого столь же воинственного князя — Всеслава Полоцкого. Он также не добился победы, несмотря на временные успехи («дотчеся» злата стола киевского, «отвори врата Новуграду», «разшибе славу Ярославу») и даже на какие-то сверхъестественные качества (он способен к быстрому передвижению, у него «веща душа»).

Затем «Слово» вновь обращается к судьбе Игоря. В Путивле Ярославна молит силы природы помочь ее мужу, вызволить его из плена. Характерно, что и в этом лирическом плаче, построенном по образцу народного причитания, звучат свойственные всему памятнику общественные мотивы: Ярославна печется не только о супруге, но и о его «воях», она вспоминает о славных походах Святослава Киевского на хана Кобяка. Плач Ярославны тесно связан с последующим рассказом о побеге Игоря из плена. Природа помогает Игорю: дружески беседует с князем река Донец, вороны, галки и сороки замолкают, чтобы не выдать преследователям местонахождения беглецов, указывают им путь дятлы, радуют песнями соловьи.

Спор ханов Кончака и Гзы о том, как поступить им с плененным сыном Игоря Владимиром, продолжает этот насыщенный символами, взятыми из мира живой природы, рассказ о бегстве князя: Игорь летит «соколом» на родину, а ханы решают судьбу «соколича». Примечательно, что здесь, как и в других местах памятника, сочетаются два типа метафор — воинских символов («сокол» — удалой воин) и символов фольклорных, в данном случае — восходящих к символике свадебных песен, где жених — «сокол», а невеста — «красная девушка», «лебедушка» [32].

Автор «Слова» беспрестанно «свивает славы обаполы сего времени», т. е., говоря о настоящем, вспоминает о прошлом, ищет там поучительные примеры, отыскивает аналогии. Он вспоминает то Владимира Мономаха, то Олега Святославича, то Всеслава Полоцкого. В этом же ряду находится, видимо, и фраза, смысл которой до сих пор вызывает разногласия: «Рекъ Боянъ и Ходына Святъславля, песнотворца стараго времени Ярославля: «Ольгова коганя хоти! Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы», — Рускои земли безъ Игоря». Исследователи изменили написание первого издания, где читалось: «Рек Боян и ходы на Святъславля пестворца стараго времени Ярославля...», полагая, что здесь названы два певца — Боян и Ходына. Тогда фразу эту можно перевести так: «Сказал Боян и Ходына Святославовы, песнотворцы старого времени Ярославова: «Жена Олега когана!..» Грамматическое обоснование этой конъектуры (впервые предложенной еще в XIX в. И. Забелиным) [33] получило недавно и косвенное подтверждение историко-культурного характера. Есть все основания считать, что Боян был певцом скальдического типа (речь идет не о его национальности, а о художественной манере; присутствие при дворе Ярослава норвежских скальдов (певцов-поэтов) — исторический факт). А для певцов скальдического типа было характерно исполнение песен или саг вдвоем: один певец доканчивает фразу, начатую другим [34]. Если приведенное выше толкование фразы верно и здесь перед нами два певца — Боян и Ходына, то это еще один пример, когда автор «Слова» ищет аналогии в прошлом, вспоминая какую-то «припевку» Бояна и Ходыны, обращенную (как думали В. Н. Перетц и А. В. Соловьев) к жене князя Олега Святославича.

Эпилог «Слова» праздничен и торжествен: вернувшийся на Русь Игорь приезжает в Киев, к великому Святославу; «страны рады, гради весели». Здравицей в честь князя и заканчивается «Слово».

Жанр «Слова». Композиция «Слова» необычна для исторической повести. Мы видим, что в центре внимания автора не столько последовательный рассказ о самих событиях похода, сколько рассуждения о нем, оценка поступка Игоря, раздумья о причинах «туги» и печали, охватившей всю Русскую землю в настоящем, обращение к событиям прошлого с его победами и несчастьями. Все эти черты «Слова» подводят нас к вопросу о жанре памятника. Вопрос этот тем более важен, что в древнерусской литературе, с ее строгой системой жанров, «Слово» (как и ряд других памятников) оказывается как бы вне жанровой системы. А. Н. Робинсон и Д. С. Лихачев сопоставляют «Слово» с жанром так называемых «шансон де жест» — «песен о подвигах», аналогиями ему в таком случае является, например, «Песнь о Роланде» или другие подобные произведения западноевропейского феодального эпоса [35].

В «Слове» объединены эпическое и книжное начала. «Эпос полон призывов к защите страны... — пишет Д. С. Лихачев. — Характерно его «направление»: призыв идет как бы от народа (отсюда фольклорное начало), но обращен он к феодалам — золотое слово Святослава, и отсюда книжное начало». [36].

Поэтика «Слова». Поэтика «Слова» настолько своеобразна, язык и стиль его так красочны и самобытны, что на первый взгляд может показаться, что «Слово» находится совершенно вне сферы литературных традиций русского средневековья.

В действительности это не так. В изображении русских князей и особенно главных героев «Слова» — Игоря и Всеволода — мы обнаружим черты уже знакомых нам по летописному повествованию стилей: эпического и стиля монументального историзма. !Как бы ни заслуживал осуждения безрассудный поход Игоря, сам герой остается для автора воплощением княжеских доблестей. Игорь мужествен, исполнен «ратного духа», жажда «испить шеломом Дону Великого», понятие воинской чести («лучше потяту (изрублену) быти, чем полонену») заставляют его пренебречь зловещим предзнаменованием — затмением солнца. Столь же рыцарствен и брат Игоря — Всеволод и его воины-куряне: они под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, ищут в битвах себе чести, а князю — славы.

Вообще стиль монументального историзма проявляется в «Слове» разнообразно и глубоко. Действие «Слова» развертывается на огромном пространстве от Новгорода Великого на севере до Тмуторокани (на Таманском полуострове) на юге, от Волги на востоке до Галича и Карпат на западе. Автор «Слова» упоминает в своих обращениях к князьям многие географические пункты Русской земли, слава Святослава простирается далеко за ее пределы —до немцев, чехов и венецианцев. Действующие лица «Слова» видят Русскую землю как бы «панорамным зрением», словно с большой высоты. Таково, например, обращение Ярославны из Путивля не только к солнцу и ветру, но и к далекому Днепру, который может прилелеять к ней любимого мужа из половецкого плена. Ярослав Осмомысл управляет своим княжеством также в подчеркнуто «пространственных» границах, подпирая горы Угорские, «суды рядя до Дуная». Сама битва с половцами приобретает всесветные масштабы: черные тучи, символизирующие врагов Руси, идут от самого моря.

Уже говорилось об историзме «Слова», также характерной черте монументального историзма. И события, и поступки, и сами качества героев «Слова» оцениваются на фоне всей русской истории, на фоне событий не только XII, но и XI в.

Наконец, к стилю монументального историзма, несомненно, относится и церемониальность, этикетность «Слова». Не случайно в нем так часто говорится о таких церемониальных формах народного творчества, как славы и плачи. И сами князья в «Слове» изображаются в церемониальных положениях: «вступают в златое стремя» (отправляются в поход), поднимают или, напротив, «повергают» стяг (что символизировало также выступление в поход или поражение в бою); после первой победы Игорю подносят трофеи — червленый стяг, белую хоругвь, червленую челку, серебряное стружие (копье). О пленении Игоря сообщается как о церемониальном действе: князь пересаживается из золотого княжеского седла в седло раба (кощеево) [37].

Принципами стиля монументального историзма определяется и такая характерная черта «Слова», как авторские отступления, исторические экскурсы, в которых обычно наиболее рельефно выделяется основная идея «Слова» — осуждение княжеских усобиц, размышление о горестях Русской земли, подвергающейся половецким набегам. Именно поэтому автор прерывает рассказ о битве Игоря с половцами в самый кульминационный момент и обращается к воспоминаниям о столь же бурных и трагических для Руси временах Олега Гориславича; между рассказом о падении «стягов Игоревых» и описанием пленения Игоря помещено обширное рассуждение автора о последствиях поражения: «Уже бо, братие, невеселая година въстала...» О бедствиях Русской земли, подвергшейся новому нашествию половцев, и даже о печали, охватившей по этому поводу страны — немцев и венецианцев, греков (византийцев) и чехов — говорится ранее, чем о сне Святослава, который, судя по символике, он увидел в ту роковую ночь, когда Игорь потерпел поражение.

Словом, авторские отступления смещают (и смещают умышленно и нарочито) действительный ход событий, ибо цель автора не столько рассказ о них, хорошо известных современникам, сколько выражение своего отношения к ним и размышления над случившимся. Поняв эти особенности сюжетного построения «Слова», мы увидим, что не имеют смысла рассуждения о том, в какой момент и где именно застало Игоря и Всеволода солнечное затмение и насколько точно фиксирует этот момент «Слово», о том, собирали ли половцы дань «по беле отъ двора», или насколько целесообразно было звать на помощь Игорю князя Всеволода Большое Гнездо, и без того стремившегося вмешаться в южнорусские дела. «Слово» не документально, оно эпично, оно не столько повествует о событиях, сколько размышляет о них.

Эпичность «Слова» особого рода. Она соседствует с книжными элементами. Авторские рассуждения, обращения к слушателям, как и рассмотренная выше «церемониальность», — все это несомненные черты «книжной» природы «Слова». Но с ней гармонично сосуществует и другая — фольклорная стихия. Эта стихия нашла свое отражение, как уже говорилось, в «славах» и особенно в «плачах» памятника (плаче Ярославны, плаче русских жен, плаче матери Ростислава). Но упоминаниями слав и плачей и даже наличием безусловно, фольклорного по своему духу плача Ярославны далеко не исчерпывается фольклорная стихия в «Слове». Мы найдем в нем и типичную для фольклора гиперболизацию (Всеволод может веслами разбрызгать Волгу, а шлемами вычерпать Дон; Буй Тур Всеволод как бы воплощает в себе целую рать — он гремит «мечами харалужными», крушит шлемы врагов «саблями калеными»); фольклорными являются и образы битвы-пира, и бранного поля, отождествленного с мирной пашней, и образы волка, тура, соколов, с которыми сравниваются герои «Слова»; употребляет автор и характерные для фольклора постоянные эпитеты. Но в то же время автор «Слова», как писала В. П. Адрианова-Перетц, «нашел материал для построения непревзойденного по выразительности художественного стиля в том общенародном языке, который в XII в. таил в себе огромные возможности развития, и в отработанных уже поэтическим гением народа средствах богатой сокровищницы устной поэзии» [38]. Наблюдение над поэтикой «Слова», сочетающей черты поэтики книжной, близкой к поэтике торжественного, ораторского слова, и поэтики фольклора, также приводят нас к выводу об особой жанровой природе «Слова», о которой шла речь выше.

Характерной чертой поэтики «Слова» является сосуществование в нем двух планов — реалистического (историко-документального) изображения персонажей и событий и описания фантастического мира враждебных «русичам» сил. Это и зловещие предзнаменования: затмение солнца, враждебные Игорю или предупреждающие его о беде силы природы, и фантастический Див, и Дева-Обида, и персонифицированные Карна и Жля.

Многие эпизоды «Слова» обладают символическим подтекстом, в том числе и такие, казалось бы, натуралистические зарисовки, как упоминание о волках, воющих в оврагах, или птиц, ожидающих в дубравах поживы на поле битвы.

Природа активно участвует в судьбе Игоря, в судьбе Русской земли: никнет трава от жалости, и, напротив, радостно помогают Игорю, бегущему из плена, Донец и птицы, обитающие в прибрежных рощах.

Это не значит, что в «Слове» нет изображения природы как таковой. Но характерно, что в нем, как и в других древнерусских памятниках, нет статичного пейзажа: окружающий мир предстает перед читателем в движении, в явлениях и процессах. В «Слове» не говорится, что ночь светла или темна, — она «меркнет», не описывается цвет речной воды, но говорится, что «реки мутно текут», Двина «болотом течет», Сула уже более не «течет серебряными струями»; не описываются берега Донца, а говорится, что Донец стелет Игорю зеленую траву на своих серебряных берегах, одевает его теплыми туманами под сенью зеленого древа и т. д. [39].

Было замечено, что «художественная система «Слова» вся построена на контрастах» [40]. Одним из таких контрастов является противопоставление образов-метафор: солнца (света) и тьмы (ночи, темноты). Это противопоставление традиционно и для древнерусской литературы, и для фольклора [41]. В «Слове» оно неоднократно реализуется в различных образах. Игорь — это «свет светлый», а Кончак — «черный ворон», накануне битвы черные тучи с моря идут, хотят прикрыть 4 солнца. В вещем сне Святославу видится, что его покрывают «черной паполомой» (как покрывали обычно тело покойника), ему наливали синее (черное) вино, всю ночь каркали «бусые (серые) врани». В той же метафорической системе построен и ответ бояр: «Темно бо бе въ 3 день; два солнца померкоста (померкли), оба багряная стлъпа погасогта (погасли)... молодая месяца, Олегъ и Святъславъ, тьмою ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла». Зато когда Игорь возвращается из плена на Русь, вновь «солнце светится на небесе».

Ритмичность «Слова». Исследователи давно обратили внимание на ритмичность «Слова» и на этом основании не раз пытались рассматривать его как памятник стихотворный. Ритмика в памятнике, безусловно, присутствует, она преднамеренна, входит в художественные задачи автора, но это все же. не стих, а именно ритмизованная проза; причем ритмические фрагменты в «Слове» чередуются с фрагментами, в которых ритм либо иной, либо вообще отсутствует. Эти черты «Слова» лишний раз свидетельствуют о его принадлежности к литературной школе XII в., ибо в нем мы находим те же самые черты ритмической прозы, что и в других памятниках этой поры («Слово о Законе и Благодати» Илариона, «слова» Кирилла Туровского и др.). Такими чертами являются повторы сходных синтаксических конструкций, и единоначатие (когда соседствующие фрагменты текста начинаются одинаково или сходно), и особое «ритмическое равновесие», когда «несколько коротких синтаксических единиц сменяются одной или двумя длинными; несколько длинных заключаются одной или двумя короткими» [42].

Особенностью языка «Слова» является и стремление автора, как отметил, например, Л. А. Булаховский, «сочетать сходно звучащие слова», прибегать к своеобразной звукописи (см., например: «нощь стонущи; потопташа поганые полки половецкыя... по полю; тугою им тули затче; труся... росу») [43].

Язык «Слова». Язык «Слова» заслуживает тщательного изучения не только как язык художественного произведения, но и как образец русского литературного языка XII в. Это тем более важно, что в концепции скептиков утверждение о несоответствии языка «Слова о полку Игореве» языку своего времени занимает весьма важное место. «Язык — самое опасное, чем играют без понимания и дискредитируют памятник, — писал, полемизируя со скептиками, академик А. С. Орлов. — Надо безотлагательно привести в ясность и рассмотреть полную наличность данных самого памятника», и тогда «вся шелуха и корки, вроде модернизмов, галлицизмов, романтизмов... ссыпятся сами собою, как ничем не оправданная выдумка, и кончится беспринципная, дилетантская игра» [44].

В исследованиях «Слова» неизменно большое место уделялось анализу его лексики, подысканию лексических и семантических параллелей лексемам «Слова» в памятниках древнерусской литературы, анализу грамматического строя и орфографии «Слова». Очень ценный итог разысканий, осуществленных в этой области до двадцатых годов нашего века, содержит монография В. Н. Перетца [45]. Но особенно много внимания изучению языка «Слова» было уделено в последние десятилетия: это и фундаментальное исследование морфологического, синтаксического и лексического строя памятника, принадлежащее С. П. Обнорскому [46], и разделы о языке «Слова» в курсах истории русского литературного языка Л. П. Якубинского и Б. А. Ларина [47], и статьи о сопоставлении грамматического и лексического строя «Слова» и «Задонщины» [48], и многочисленные работы, посвященные отдельным лексемам и оборотам «Слова».

Важнейшее место в изучении языка «Слова» занимает монография В. П. Адриановой-Перетц, в которой исследовательница на обширном материале, извлеченном по преимуществу из памятников древнерусской литературы и письменности XI-XIII вв., сумела показать, насколько свободно владел автор «Слова» «всеми средствами древнерусской речи, как умело и целесообразно отбирал из ее богатств наиболее подходящие способы выражения для каждого из элементов сложного содержания своего произведения, как органично слил он их в своем действительно неповторимом индивидуальном стиле» [49]. Книга В. П. Адриановой-Перетц ценна тем, что в ней показано не только наличие самих лексем «Слова» с теми же значениями в других памятниках его эпохи, но и то, что «Слово» отвечает языковым нормам своего времени также в конструкциях, оборотах, поэтических образах.

Материал, собранный исследовательницей, не оставляет ни малейшего сомнения в принадлежности «Слова» к литературе конца XII в. Справедливость этой точки зрения была подтверждена также разысканиями В. Ю. Франчук, отметившей несомненное сходство фразеологии «Слова» и фразеологии Киевской летописи [50].

Рядом с монографией В. П. Адриановой-Перетц следует назвать и другой фундаментальный труд — многотомный «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве», в котором толкуется весь лексический состав «Слова»; при этом каждое значение толкуемого слова иллюстрируется примерами, извлеченными из нескольких сотен источников — памятников древнерусской литературы и деловой письменности, памятников фольклора, записей народных говоров. Кроме того, «Словарь» является сводом наиболее существенных комментариев к тексту «Слова» — исторических справок о героях произведения, сведений об истории и значении отдельных слов, употребленных в памятнике, сводом толкований «темных мест» [51].

В последние десятилетия появилось много статей и заметок, в которых сообщались лексические и поэтические параллели к чтениям «Слова» (статьи Б. А. Ларина, Н. А. Мещерского, Д. С. Лихачева, В. П. Адриановой-Перетц, С. И. Коткова и др.) [52], очень существенным представляется сопоставление языка «Слова» с языком народных говоров [53].

Все эти наблюдения в конечном итоге приводят к бесспорному выводу о принадлежности «Слова» к кругу тех произведений древнерусской литературы, которые были созданы в Киевской Руси в период наивысшего расцвета ее письменности и культуры — в канун монголо-татарского нашествия, в конце XII в.

Время написания «Слова» и вопрос о его авторе. Исследования последних лет убедительно доказали, что «Слово» могло быть написано вскоре после изображенного в нем события — похода Игоря на половцев. Характер изложения, обилие в памятнике намеков, понятных только современникам событий, злободневность некоторых проблем именно для конца XII в. — все это не позволяет принять гипотезы тех ученых (Д. Н. Альшица, Л. Н. Гумилева), которые предлагали датировать памятник XIII в. Продолжаются, однако, попытки найти возможность более точно датировать «Слово» в пределах последних десятилетий XII в. Некоторые исследователи полагают, что памятник мог быть создан не позднее 1 октября 1187 г. — времени, когда умер Ярослав Осмомысл, так как в «Слове» он упоминается как живой. Однако мы знаем, что обращения к князьям носят в памятнике риторический характер, и автор мог обратиться к Ярославу и после его смерти: ведь во время похода и пленения Игоря он был еще жив. Заслуживает внимания соображение, что здравица, провозглашенная в конце «Слова» в честь Всеволода Святославича, не могла быть уместной после смерти этого князя, а он умер в 1 196 г, и, следовательно, «Слово» написано не позднее этой даты [54]. Однако вопрос о точной датировке памятника все еще остается открытым.

Не менее сложно обстоит вопрос об авторе «Слова». Многочисленные попытки установить, кем именно было написано это произведение, по существу, сводились к поискам известных нам современников похода, которые могли написать «Слово». Но мы не располагаем никакими косвенными и прямыми данными, которые позволили бы отдать предпочтение кому-либо из этих гипотетических авторов. Характерно, что Б. А. Рыбаков, создатель наиболее обстоятельной гипотезы об авторе «Слова», так резюмирует свои наблюдения: «Нельзя доказать непреложно, что «Слово о полку Игореве» и летопись Мстиславова племени (фрагмент Киевской летописи. — О. Т.) действительно написаны одним человеком. Еще труднее подтвердить то, что этим лицом был именно киевский тысяцкий Петр Бориславич. Здесь мы, вероятно, навсегда останемся в области гипотез. Но поразительное сходство, переходящее порой в тождество, почти всех черт обоих произведений (с учетом жанрового различия) не позволяет полностью отбросить мысль об одном создателе этих двух одинаково гениальных произведений-творений» [55]. С этой осторожностью исследователя нельзя не согласиться — вопрос этот пока остается открытым.

Впрочем, безымянному автору можно дать характеристику: это был человек с широким историческим кругозором, отлично разбирающийся в сложных политических перипетиях своего времени, патриот, сумевший подняться над узостью интересов своего княжества до высоты общерусских интересов, талантливый писатель, знаток и ценитель памятников древнерусской оригинальной и переводной книжности и в то же время хорошо знающий устное народное творчество. Только сочетание всех этих знаний, умений, высокого художественного вкуса, глубокого чувства слова и ритма позволило ему создать произведение, составившее славу древнерусской литературы старшей поры.

«Слово» и древнерусская литература. Естественно возникает вопрос: почему же «Слово», литературные достоинства которого были так высоко оценены в новое время, прошло малозаметным в древнерусской литературе, и в частности почему так бедна его рукописная традиция?

Определенный ответ на этот вопрос дать трудно, но можно высказать ряд соображений, учитывая наши сведения о древнерусской литературе вообще и о судьбе отдельных древнерусских памятников в рукописной традиции. Во-первых, произведения имели свою индивидуальную судьбу: в условиях средневековья, особенно в условиях русской действительности XI-XIII вв., периода феодальных войн, половецких набегов, а затем и опустошительного монголо-татарского нашествия, произведение либо совершенно исчезало из-за гибели его списков, или предавалось забвению, так как уцелевшие редкие списки его могли по тем или иным причинам оставаться неизвестными в течение долгого времени. Во-вторых, «Слово» после монголо-татарского нашествия потеряло свою политическую актуальность, оно было нетрадиционно по форме, сложно по языку — это также могло явиться причиной того, что древнерусские книжники не особенно стремились размножать уцелевшие списки «Слова». К ним обращались от случая к случаю: то переписчик «Апостола» пскович Диомид (Домид), то автор «Задонщины», то переписчик «Повести об Акире Премудром». В-третьих, оно было посвящено сравнительно незначительному событию и к тому же не рассказывало о нем, а лишь обсуждало его как хорошо известное.

«Слово» в новой русской литературе. Зато в новое время «Слово» произвело на русских читателей огромное впечатление. Русские поэты буквально с первых же лет после издания «Слова» нашли в нем благодарный материал для подражаний и вариаций на древнерусские темы, начались нескончаемые попытки найти наилучший поэтический эквивалент великому памятнику древности. Из переводов XIX в., безусловно, лучшими являлись переводы В. А. Жуковского (положительно оцененный А. С. Пушкиным), М. Д. Деларю, А. Н. Майкова, Л. Мея; в начале нашего века стихи на мотивы «Слова» создает А. А. Блок, переводит «Слово» К. Д. Бальмонт. Прекрасные переводы принадлежат советским переводчикам и поэтам — С. В. Шервинскому, В. Стеллецкому, Г. Шторму, И. Новикову, Н. Заболоцкому и другим [56]. «Слово о полку Игореве» широко известно и в переводах на языки народов СССР, на украинский язык его переводил М. Рыльский, на белорусский — Я. Купала, на грузинский — С. Чиковани. Существуют переводы «Слова», сделанные за рубежом, памятник переведен на английский, болгарский, венгерский, испанский, немецкий, польский, румынский, сербохорватский, турецкий, финский, французский, японский и другие языки [57].

Подведем некоторые итоги развития русской литературы в XI — начале XIII в.

Начнем с литературы переводной. Благодаря переписке с болгарских оригиналов и непосредственным переводам с греческого и других языков Русь восприняла многие из жанров византийской литературы (или, правильнее сказать, общеславянской литературы-посредницы), восприняла при этом в лучших, классических образцах. Русь узнала библейские и богослужебные книги, патристику, в обеих ее формах — торжественного и учительного красноречия, агиографию (жития и патерики), обширную апокрифическую литературу, энциклопедические жанры: разного рода «изборники», «вопросы и ответы» и т. д. На Руси стали известны памятники византийской хронографии, естественнонаучной литературы, списки «Шестоднева», «Физиолога», «Христианской топографии» Космы Индикоплова. В распоряжении русских книжников оказались и различные образцы исторического повествования — «Александрия», «История Иудейской войны» и памятники собственно беллетристические, например «Повесть об Акире Премудром».

То, что на Руси стала известна значительная часть византийского литературного наследства, уже само по себе дало бы нам основание говорить о приобщении Руси к европейской культуре самого высокого уровня. Но образованность это еще не творчество. Между эрудированным школяром и ученым большая разница: первый лишь учится, второй — создает сам, опираясь на достижения своих предшественников. Именно так обстояло дело и с русской литературой уже в первые века ее существования: она не только училась и постигала, но и сама творила новые культурные и исторические ценности.

В течение XI в. окончательно сформировался богатый и выразительный древнерусский литературный язык. Это был не старославянский язык, механически перенесенный на новую почву, и не прежний восточнославянский язык дописьменной эпохи — вместе с рождением литературы сложился и новый литературный язык со сложными взаимоотношениями старославянских и восточнославянских языковых элементов как на лексическом и семантическом, так и на грамматическом уровне. Язык этот то выступал в форме нейтрального литературного языка, то раскрывал, благодаря своему генетическому разноязычию, богатые возможности жанрово-стилистических оттенков [58].

Нечто подобное произошло и в литературе. Дело не в том, что возникла оригинальная русская литература, что в XI-XII вв. на Руси появляются свои образцы торжественных «слов» и церковных поучений, свои жития и патериковые новеллы, свои хроники и летописи, а в том, что во всех ведущих литературных жанрах древнерусские книжники выступают отнюдь не подражателями, с ученической добросовестностью копирующими чужие образцы. «Житие Феодосия» и «Сказание о Борисе и Глебе» отличаются индивидуальной, нетрадиционной манерой, что свидетельствует о высоком мастерстве и литературном таланте их авторов; «Повесть временных лет» не напоминает византийскую хронику — она самобытна и по форме, и по характеру использованных источников, и по стилю изложения, более живому, непринужденному и образному, чем стиль византийских хроник. Даже древнерусские переводчики находили возможность для творческого соревнования с автором оригинала, возможность дополнить, украсить, «улучшить» его стиль и манеру повествования, как мы это видели на примере перевода «Истории Иудейской войны».

К началу XIII в. древнерусская литература предстает перед нами вполне зрелой. Почти в каждом из жанров были созданы, оригинальные произведения, которые сами могли служить образцами, достойными подражания, и определять дальнейшее развитие этого жанра на русской почве. В активе русской литературы были такие шедевры, стоящие вне жанровых систем, как «Поучение» Владимира Мономаха или «Слово о полку Игореве». Сложились литературные стили, и древнерусские книжники не уступали в искусстве слова византийским или болгарским авторам; пример тому — высокое литературное мастерство Кирилла Туровского, автора «Слова о полку Игореве», авторов легенд о киево-печерских иноках.

Не только Киев и Новгород, но и Владимир, Смоленск, Чернигов, Галич, Переяславль Южный и многие другие города Руси стали центрами книжного дела, летописания, обладали большими библиотеками. Интенсивное развитие городской жизни являлось надежным залогом дальнейшего обмирщения культуры, расширения круга не просто грамотных, но и широко образованных людей. Словом, начало XIII в. обещало и древнерусской культуре в целом и литературе в частности самые благоприятные перспективы развития.

[1] Основные библиографические труды по «Слову о полку Игореве» следующие: «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований. Сост. В. П. Адрианова-Перетц. М.-Л., 1940; «Слово о полку Игореве». Библиографический указатель. Сост. О. В. Данилова, Е. Д. Поплавская, И. С. Романченко. Под ред. и со вступ. ст. С. К. Шамбинаго. М., 1940; «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований. 1938-1954. Сост. Л. А. Дмитриев. М.-Л., 1955; Бегунов Ю. К. «Слово о полку Игореве» в зарубежном литературоведении (краткий обзор). — В кн.; От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Сб. ст. к 90-летию Н. К. Пиксанова. Л., 1969. Обзор основных работ по «Слову о полку Игореве», вышедших за последние 25 лет см.: Дмитриев Л. А. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве» (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова»). — «ТОДРЛ», Л., 1976, т. XXXI.
[2] Эти слова могут быть сочтены за отзвук фразы «Слова» о Бояне, который слагал песни «старому Ярославу, храброму Мстиславу... красному Романови Святъславличю».
[3] Берков П.Н. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве». — «ТОДРЛ», М.-Л., 1947, т. V, с. 135-136.
[4] См.: Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., 1976, с. 72-73.
[5] Там же, с. 51-59.
[6] См.: «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя новагорода-северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Москва, в сенатской типографии. 1800. «Слово» несколько раз переиздавалось фототипически. Одно из лучших воспроизведений см. в кн.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». Материалы и исследование. М.-Л., 1960, с. 77-132.
[7] См.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве», с. 17-56; Он же. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве», с. 12.
[8] См.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве». — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI. с. 138-140; Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве», с. 28-33.
[9] См.: Лихачев Д. С. О русской летописи, находившейся в одном сборнике со «Словом о полку Игореве» — «ТОДРЛ». М.-Л., 1947, т. V; Моисеева Г. Н. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве», с. 41-42.
[10] См.: Сперанский М. Н. Сказание об Индийском царстве. — Ипо РЯС, 1930, т. III, кн. 2.
[11] См.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-пушкинского сборника со «Словом о полку Игореве», с. 159-164.
[12] См.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве»; Он же. Н. М. Карамзин и «Слово о полку Игореве». — «ТОДРЛ» М.- Л., 1962, т. XVIII.
[13] Лихачев Д. С. История подготовки к печати рукописи «Слова о полку Игореве» в конце XVIII в. — «ТОДРЛ», М.-Л., 1957, т. XIII.
[14] Так, вместо «розно ся» в первом издании читалось «рози нося», вместо «одевахуть» - «одевахте», вместо «къмети» — «къ мети» и т. д. См. подробнее: Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.-Л., 1962, с. 8-11.
[15] Например, остается неясной фраза: «На болони беша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю» или фраза: «и схоти ю на кровать» и некоторые другие.
[16] Здесь и далее «Слово» цитируется по изданию в «Большой серии Библиотеки поэта» (Л., 1967).
[17] См. полемику по этому вопросу: Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века. — «Русская литература», 1965, № 2; 3имин А. А. Приписка к псковскому «Апостолу» 1307 года и «Слово о полку Игореве». — «Русская литература», 1966, № 2; Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. — «Русская литература», 1966, № 2.
[18] См.: Лихачев Д. С. Черты подражательности «Задонщины» (к вопросу об отношении «Задонщины» к «Слову о полку Игореве»). — «Русская литература», 1964, № 3; Творогов О. В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова». М.-Л., 1966.
[19] На это обратил внимание еще В. Н. Перетц (Перетц В. Н. «Слово о полку Iгоревiм» — пам’ятка феодальноï Украïни — Руси XII вïку. Киïв, 1926, с. 270); подробнее см.: Творогов О. В. «Сокол трех мытей» в «Повести об Акире Премудром». — В кн.: Вопросы теории и истории языка. Сб. ст., посвященных памяти Б. А. Ларина. Л., 1969.
[20] См.: Дмитриев Л. А. Реминисценции «Слова о полку Игореве» в памятнике новгородской литературы. — В кн.: Культурное наследие Древней Руси. Истоки, становление, традиции. М., 1976.
[21] Характерно, что А. С. Пушкин, не сомневавшийся в древности и подлинности «Слова», писал в 1830 г.: «К сожалению — старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь...» (Пушкин А. С. Собр. соч., т. XI. М.-Л., 1949, с. 184), а четыре года спустя возвращался к той же мысли: «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности» (там же, с. 268). «Открытие» древнерусской литературы русской филологией произошло позднее — в середине XIX в.
[22] См.: Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности, с. 17-23.
[23] Перечень работ А. А. Зимина см.: Дмитриев Л. А. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве» (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова»). — «ТОДРЛ», Л., 1976, т. XXXI, с. 6.
[24] См.: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и скептики. — В кн.: Великое наследие. М., 1975; Он же. Когда было написано «Слово о полку Игореве»? (Вопрос о его подлинности.) — В кн.: «Слово о полку Игореве». Историко-литературный очерк. М., 1976.
[25] Наиболее подробный рассказ о походе содержится в Ипатьевской летописи (ПСРЛ, т. II. М.. 1962, стлб. 636-651), в Лаврентьевской летописи (ПСРЛ, т. I. М., 1962. стлб. 396-400) о походе рассказывается короче, некоторые детали в этой летописной версии, как полагают, не точны. См.: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, с. 202-293.
[26] Город на востоке современной Черниговской области.
[27] О том, где именно находится река Каяла, на которой произошла битва с половцами, давно идут споры. См., например, одну из последних работ на эту тему: Гетманец М. Ф. По следам князя Игоря. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. 31. (где приведена и основная литература вопроса о местонахождении р. Каялы).
[28] В рассказе о походе Игоря в Ипатьевской летописи Святослав называет Игоря и Всеволода «братьями».
[29] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 29, с. 16.
[30] Некоторые комментаторы относят эти две фразы к «запеву» Бояна.
[31] По мнению большинства исследователей, див — фантастическое существо.
[32] См.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, с. 117-118.
[33] См :Соловьев А. В. Восемь заметок к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1964, т. XX, с. 374-376.
[34] См.: Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына...» (К вопросу о поэзии скальдов в «Слове о полку Игореве»). — Скандинавский сборник, XVIII. Таллин, 1973; Он же. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[35] См.: Робинсон А. Н. Литература Киевской Руси среди европейских средневековых литератур (Типология, оригинальность, метод). — Славянские литературы. VI Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1968; Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования XI-XIII вв. — «ТОДРЛ». Л., 1972, т. XXVII.
[36] Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и процесс жанрообразования, с. 72.
[37] См. подробнее: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и эстетические представления его времени. — «Русская литература», 1976, № 2; об этикетных символах в «Слове» см. также: Лихачев Д. С. Устные истоки художественной системы «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве». Сборник исследований и статей. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1950.
[38] Адрианова-Перетц В. П. Историческая литература XI — начала XV века и народная поэзия. — В кн.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, с. 43. О фольклорной стихии в «Слове» см. также: Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и устная народная поэзия. — В кн.: Адрианова-Перетц В. П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. с. 99-119, и главу Л. А. Дмитриева о «Слове о полку Игореве» в кн.: Русская литература и фольклор (XI-XVIII вв.) Л., 1970, с. 36-54.
[39] При всей краткости зарисовок живой природы в «Слове» автор его удивительно точен в выборе слов, определяя, например, звуки, издаваемые зверями или птицами, лаконично изображая их повадки и т. д. См. об этом: Шарлемань Н. В. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1948, т. VI; Он же. Заметки натуралиста к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1951, т. VIII; Он же. Заметки к «Слову о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1955, т. XI, и др.
[40] Лихачев Д. С. Слово о походе Игоря Святославича. — В кн.: «Слово о полку Игореве». Библиотека поэта. Большая серия. Изд. 2-е. Л. 1967, с. 20.
[41] См.: Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М.-Л., 1947, с. 20-41.
[42] См.: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве». Историко-литературный очерк, с. 114.
[43] Булаховский Л. А. О первоначальном тексте «Слова о полку Игореве». — «ИОЛЯ» («Известия Отделения литературы и языка АН СССР»). 1952, т. XI. вып. 5, с. 443.
[44] Орлов А. С. Слово о полку Игореве. Изд. 2-е. М.-Л., 1946, с. 212-213.
[45] См.: Перетц В. Н. «Слово о полку Игоревiм» — пам’ятка феодальноï Украïни — Руси XII вiку. Киïв, 1926.
[46] См.: Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М.-Л., 1946, с. 132-198.
[47] См.: Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953, с. 320-327; Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X — середина XVIII в.). М., 1975, с. 145-178.
[48] См.: Виноградова В. Л. Лексическая вторичность «Задонщины» сравнительно со «Словом о полку Игореве». — «ТОДРЛ». М.-Л., 1956, т. XII: Котляренко А. Н. Сравнительный анализ некоторых особенностей грамматического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.-Л., 1966.
[49] Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI-XIII веков. Л., 1968. с. 43.
[50] См.: Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? (Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи.) — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[51] См.: «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Сост. В. Л. Виноградова. Вып. 1 (А—Г). М.-Л., 1965; вып. 2 (Д— Копье). Л., 1967; вып. 3 (Корабль—Нынешний). Л., 1969; вып. 4 (О—П). Л., 1973; вып. 5 (Р—С). Л., 1978.
[52] Обзор работ о языке «Слова» см.: Творогов О. В. Мова «Слова о полку Игореве» (пiдсумки i завдання вивчення). — «Мовознавство». 1975, № 6.
[53] Козырев В. А. Словарный состав «Слова о полку Игореве» и лексика современных народных говоров. — «ТОДРЛ». Л., 1976, т. XXXI.
[54] См.: Демкова Н. С. К вопросу о времени написания «Слова о полку Игореве». — «Вестник ЛГУ», 1973, № 14, вып. 3, с. 73.
[55] Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972, с. 515.
[56] См.: Стеллецкий В. И. «Слово о полку Игореве» в художественных переводах и переложениях. — В кн.: «Слово о полку Игореве». Поэтические переводы и предложения. Под общей редакцией В. Ржиги, В. Кузьминой и В. Стеллецкого. М., 1961; Дмитриев Л. А. «Слово о полку Игореве» и русская литература. — В кн.: Слово о полку Игореве. Изд. 2-е. Л., 1967.
[57] См.: Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» в русской, украинской и белорусской поэзии. — «Учен. зап. Ленингр. ун-та», 1948, № 90. Сер. филол. наук, вып. 13.
[58] См.: Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка. — Исследования по славянско му языкознанию. М., 1961; Филин Ф. П. Об истоках русского литературного языка. — «Вопросы языкознания», 1974, № 3.



	История русской литературы X — XVII вв. Под ред. Д. С. Лихачева Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов