ДВА ЭПИЗОДА ИЗ ЖИЗНИ Л

ДВА ЭПИЗОДА ИЗ ЖИЗНИ Л. ТРОЦКОГО

(о характере большевистской революции)

В автобиографии Троцкого есть очень интересный, выразительный эпизод, говорящий многое не только в частности о мировоззрении этого, безусловно, выдающегося вождя и героя Октября, но и о характере большевистской революции вообще. Троцкий рассказывает о встрече с одним своим революционным соратником, которая произошла после Февральской революции: «Серебровский был патриот (выделено мной. — Е. К.). Как обнаружилось позже, он питал злобную ненависть к большевикам и считал Ленина немецким агентом (что было правдой, о которой Троцкий, друг и ученик Гельфанда-Парвуса, передававшего Ленину крупные суммы от германского генштаба, конечно, хорошо знал[1]. –– Е. К.). Натолкнувшись с первых слов на отпор, он, правда, стал осторожнее. Но совместная жизнь с ним (патриотом. –– Е. К.) была для нас невозможна. Мы покинули квартиру гостеприимных, но чуждых нам людей и вернулись в комнату “Киевских номеров”»[2].

А. Серебровский, который приютил Троцкого с семьей у себе дома, конечно, не был черносотенцем. В молодости он участвовал вместе с Троцким в революции 1905 года, был активным, боевым ее участником. Однако главный, капитальный пункт расхождения Серебровского, русского революционера, с Троцким, революционером-интернационалистом, заключался в том, что для Серебровского революция и национальное предательство были несовместимы. А для Троцкого, проповедника всемирного революционного взрыва, в котором Россия лишь запал[3], национальное предательство — норма, обычный прием в беспощадной борьбе за грядущее счастье мирового пролетариата. И уже в первой конституции РСФСР 1918 года Россия объявлялась всего лишь первой частицей будущей всемирной федерации социалистических республик[4].

Хотя, с другой стороны, квалифицировать действия Троцкого и других большевиков (в том числе и Ленина) как национальное предательство, может быть, не совсем справедливо. Ведь Троцкий, называвший себя «кочевником революции», вряд ли считал Россию своим Отечеством. «Наша Родина –– Революция, ей единственной мы верны», — как пелось еще недавно в одной советской песне. Родиной для Троцкого, как и для других его соратников, должно было стать прекрасное будущее освобожденного человечества, для достижения которого ни дурного настоящего, ни (тем более!) отвратительного прошлого не жалко[5]. Такое мироощущение Л. Гумилев называл футуристическим, оно свойственно представителям антисистем, т. е. сообществам, объединенным ненавистью к миру и стремящихся подменить реальность иллюзорным (утопическим) проектом.

Этот фрагмент автобиографии написан Троцким уже в изгнании в 1930 году, и его можно рассматривать и как донос обиженного интернационалиста: мол, настоящего революционера выгнали из страны, а патриот (т. е. для Троцкого — враг) Серебровский преуспевает. А. П. Серебровский после революции стал крупным советским деятелем в сфере снабжения, торговли и промышленности, с 1931 года — замнаркома тяжелой промышленности. В 20-е годы Серебровский успешно занимался подъемом нефтяной промышленности в Баку и золотодобычей в Сибири и на Дальнем Востоке[6]. Вероятно, это был сознательный выбор: служить в ЧК, проводя истребительные социальные чистки, или сражаться со своими соотечественниками на полях гражданской войны, грезя о всемирной революции, ему, возможно, не очень хотелось, хотя поучаствовать в гражданской войне ему все же пришлось. Но 1938 году он был репрессирован[7]. Возможно, сталинской тайной полицией был учтен и этот донос Троцкого.

22 июня 1918 года в Москве был казнен командующий Балтийским флотом А. М. Щастный, русский морской офицер, дворянин и патриот, принявший советскую власть и служивший ей прежде всего ради спасения Балтийского флота и охраны национальных российских интересов. Причем смертный приговор Щастному был вынесен по инициативе и под давлением Троцкого[8]. За что же погиб этот русский офицер, который не был белогвардейцем?

Драма Щастного, по-видимому, заключается в том, что он в своей деятельности пытался совместить революционные и национальные интересы, что вызвало активное сопротивление большевистской верхушки, оказавшееся для Щастного роковым.

После капитулянтского Брестского мира немцы, учитывая слабость большевиков и их готовность ради собственного спасения на почти безграничные уступки, стали требовать от них еще большего: передачи или уничтожения Балтийского флота и сдачи форта Ино, находящегося в непосредственной близости от Петрограда. В анализе внешнеполитической деятельности советского правительства в этот период нельзя исключать и фактор «долга» большевиков Германии в размере 60-80 млн. марок[9]. Немцы могли шантажировать большевиков угрозой публикации компрометирующих документов, бесспорно доказывающих их национальную измену[10], что могло дискредитировать большевиков в глазах их союзников (до июля 1918 года) — левых эсеров, да и рядовые члены в самой большевистской партии без восторга, мягко говоря, восприняли бы эти, порочащие их вождей факты, что было бы для большевистской элиты уже совсем нежелательно. Различное отношение к этим немецким притязаниям у российского гражданина и патриота Щастного и революционера-марксиста Троцкого привело к конфликту и стало причиной гибели русского офицера.

Как показывает новейшее исследование А. Рабиновича, большевистское руководство, чтобы умиротворить немцев, готово было выполнить их условия: передать или уничтожить Балтийский флот (Троцкий даже приказал открыть банковский счет для уплаты денег тем исполнителям, которые подорвут российские корабли), сдать или взорвать хорошо укрепленный и вооруженный тяжелой артиллерией форт Ино, охранявший Петроград (форт был взорван). По-видимому, не исключалась даже сдача немцам Петрограда (сохранились заметки Ленина об эвакуации из Петрограда на Урал). Не будет преувеличением считать эту реакцию большевиков на немецкие притязания продолжением капитулянтской политики Бреста: отдать все для сохранения собственной власти.

С тех пор торговать российскими интересами ради собственной выгоды, спасения или достижения каких-либо утопических целей (мировая революция, помощь заграничным коммунистическим режимам и организациям и т. п.) –– станет внешнеполитической традицией большевистского руководства. Во время немецкого наступления 1941 года Сталин неоднократно пытался заключить мир с Гитлером наподобие Брестского[11]. Переговоры по этому вопросу через посредство болгарского посла Стаменова вел крупный чекист, специалист по особым операциям — П. Судоплатов, предлагавший немцам в обмен на сепаратный мир большие территориальные уступки[12]. Последний пример маленького Бреста –– Хасавюрт 1996 года, когда «демократический» режим Ельцина, ослабленный болезнью лидера, поспешил умиротворить чеченцев, приняв фактически все их условия, что стало прологом к новой кровопролитной войне 1999-200? года.

А. Щастный, который спас Балтийский флот весной 1918 года от сдачи немцам (в тяжелейших ледовых условиях корабли под руководством командующего удалось провести из Ревеля в Кронштадт), был настроен совсем иначе: не капитулировать, а организовать общенародное сопротивление врагу для защиты Отечества. Видимо, именно в этом пункте содержался для Троцкого «криминал» Щастного, ибо Троцкому власть и контроль за российскими ресурсами нужны были для совершения мировой революции, а Щастному нужна была Россия, чтобы любить свою Родину и защищать ее интересы. Патриотические инициативы Щастного подрывали авторитет большевиков-интернационалистов, а значит, ослабляли их власть. Патриот (т. е. для Троцкого –– враг) Щастный мог стать влиятельным лидером революционного флота и потеснить большевистских вождей. Понятно, что такого «кочевники революции» допустить не могли. Щастный был арестован и после судебного фарса, в котором кроме Троцкого (фактически руководитель процесса) участвовали и другие видные большевики (Ф. Раскольников, эстонский большевик В. Кингисепп –– следователь, Н. Крыленко — глава прокурорской коллегии[13]), — расстрелян.

Советская энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (М., 1987. — С. 53) называет Щастного «изменником», не уточняя, правда, — кому он изменил. Если Щастный «изменник», то изменил он большевистскому интернационалу ради защиты национальных российских интересов, за что и был этим интернационалом уничтожен. Та же энциклопедия, используя прием умолчания, в статье «Ледовый поход Балтийского флота» даже не упоминает имени Щастного, руководителя и настоящего героя этого самого похода.

Гораздо больше немцев большевики страшились национальной, Отечественной войны, которая могла отразить не только внешнего агрессора, но и на волне патриотического подъема — смести их власть. Ведь идейной базой большевизма, его вероучением был марксизм, т. е. идея классовой вражды, пролетарского интернационализма и революционной войны до победы мирового коммунизма. Значит, из всех разновидностей войн самыми желанными для большевиков были две: гражданская (истребление «эксплуататорских» классов) и революционная (распространение собственной власти на весь мир). А самой нежеланной и даже опасной — национальная, Отечественная война, которая выдвигала новых, небольшевистских лидеров с более позитивной немарксистской программой. В отличие от Ю. Фельштинского я считаю, что главным мотивом Ленина, настоявшего на заключении Брестского мира, был страх перед национально-освободительным антигерманским движением, которое большевики не смогли бы контролировать, а вовсе не стремление Ленина оставить за собой (а не за немецкими коммунистами) руководство мировой революцией.

Вот почему принявший революцию русский патриот Щастный для Троцкого был таким же врагом, как и Л. Корнилов или А. Колчак. То же относится и к некоторым другим героям гражданской войны, народным лидерам, которые принимали революцию со своим, небольшевистским уклоном. Таким был лидер красных казаков Ф. Миронов, в сознании которого революционные взгляды уживались с верой в Бога. Миронов был арестован большевиками и застрелен в 1921 году во дворе Бутырской тюрьмы.

В сущности в гражданской войне победили не большевики, а воля страны к обновлению. Россия должна была обновиться. Если не бояться высокого слога, — это была воля истории. И никакой Столыпин не смог бы остановить этот процесс. Надлом в России проходил в форме естественной смены элит. И «белые» боролись не за реставрацию старой монархической власти, но за обновленную, новую страну, т. е. также за изменение жизни, но в своем понимании. И гражданская война в России была не борьбой революции и контрреволюции, а скорее борьбой революций. Каждая сторона боролась за свою революцию.

Абсурдом было бы считать контрреволюционерами, скажем, эсера-террориста Б. Савинкова, или анархиста Н. Махно, проведшего много лет на царской каторге, или вождя тамбовских повстанцев А. Антонова, начинавшего свою революционную деятельность в качестве эсера-боевика. И даже родоначальники Белого движения — Л. Корнилов и генерал М. Алексеев были причастны к свержению монархии и установлению в России республиканского правления. Но России не повезло: в этой борьбе разных революций победили большевики с их утопической марксистской программой.

Большевикам, политически и демагогически гораздо более искусным, удавалось лучше подыгрывать настроениям революционной России, а точнее, настроениям революционной массы. Они больше обещали, резче рвали с прошлым (не будем забывать, что в эпоху надлома прошлое воспринимается негативно большинством населения), т. е. занимались тем, что сейчас называют популизмом. Большинство русских офицеров, перешедших на сторону большевиков (без них «красные» вряд ли бы победили в гражданской войне), искренне видели в них делегатов народной воли, а не международную секту фанатиков-утопистов, грезящих о мировом коммунизме, вперемешку с грязными и беспринципными дельцами мафиозного типа, кем на самом деле явились большевики в российской истории 20 века.

Вот один, но очень характерный пример –– судьба М. С. Свечникова (1882-1938). М. Свечников, сын казачьего офицера, полковник, окончивший Академию Генштаба, участник Первой мировой войны –– вступил летом 1917 года в большевистскую партию и, по версии историка В. Аверьянова, именно он бросил две роты хорошо обученных, отборных гренадеров своей 106 пехотной дивизии на последний (четвертый) штурм Зимнего дворца 25 октября 1917 года. Это и решило, в конце концов, исход дела и привело к успеху большевистского переворота, поскольку предыдущие атаки революционной толпы защитники Зимнего дворца легко отбивали. Трудно допустить, что Свечников был таким же убежденным марксистом, как Ленин и Троцкий, и действовал по таким же идейным мотивам. Скорее здесь другое: Свечников поверил и поставил на Ленина как на лидера народной революции. За свою ошибку Свечников заплатил жизнью: в 1938 году он был арестован, осужден и, разумеется, расстрелян.

Для большинства русских офицеров это сотрудничество с большевиками закончилось в ГУЛАГе. Уже к началу 30-х годов русский офицерский корпус, военная элита страны, фактически перестал существовать. Из 276 тыс. офицеров, имевшихся к концу 1917 года, в гражданской войне погибло до 90 тыс., 70 тыс. эмигрировало, а остальные (в том числе и служившие в Красной Армии) были истреблены до 1932 года[14]. Связь этого факта с чудовищными потерями России во время Великой Отечественной войны представляется совершенно очевидной. О низком профессионализме (а часто и просто отсутствии такового) у советских военачальников, что приводило к огромным и неоправданным жертвам во время Великой Отечественной войны, см. замечательное исследование В. Бешанова «Танковый погром 1941 года» (Москва-Минск, 2003).

Русское офицерство, погибшее не на полях гражданской войны, а в застенках ЧК, стало жертвой не надлома, а скорее антисистемы. Русский революционер и советский военачальник М. Фрунзе после захвата Крыма дал гарантии безопасности тем белым офицерам, которые добровольно придут на регистрацию. Однако после этого в Крым прибыли большевики-интернационалисты Бела Кун и Розалия Залкинд, более известная как Землячка, которые, видимо, по поручению Ленина и Троцкого, устроили преступную расправу над беззащитными, доверившимися людьми (многие тысячи или даже десятки тысяч русских офицеров были уничтожены; в их числе –– сын русского писателя И. Шмелева). Возможно, из-за того, что Фрунзе не слишком соответствовал этому большевистскому жизнененавистническому стереотипу поведения, Сталин нашел способ устранить его с поста наркомвоенмора и заменить настоящим большевиком — Ворошиловым [15].

И Ленина революционный народ воспринимал как символ чаемого обновления, как символ надежды на новую, лучшую жизнь, ничего, конечно, не зная о его немецких деньгах, русофобии, нерусской жестокости, безумных идеях… Культ Ленина — продукт массового революционного увлечения. Таким, например, видел Ленина поэт Н. Клюев, написавший в 1919 году:

Есть в Ленине Керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в Поморских Ответах.

Какой надо было обладать фантазией, чтобы в радикальном марксисте и атеисте Ленине увидеть продолжателя старообрядческого дела! Но в то особое время увлекательных революционных заблуждений таким — далеким от реальности — видели Ленина миллионы россиян.

В сущности было две революции. Одну делала для себя обновляющаяся Россия, а другую делал для себя большевизм. Революция для России большевикам-интернационалистам была не нужна. Им нужна была революция мировая, центром которой должна была стать индустриальная Германия, питавшая большевиков «прогрессивными» идеями и золотыми марками, а вовсе не отсталая крестьянская Россия, ненавидимая и презираемая большевизмом. Но так как большевиков была кучка, то победить они могли, — только приспосабливаясь к революции национально-российской, подыгрывая миллионам ее участников. Если большевики настаивали на своем безумии (военный коммунизм), революционный народ (кронштадтские матросы, тамбовские и сибирские крестьяне) говорили решительное «нет». И большевикам приходилось уступать (НЭП). Отличие народной революции от большевистской понимали уже восставшие против «расказачивания» весной 1919 года донские казаки, лозунг которых был: «Не против Советской власти, а против комиссаров-коммунистов!». Против большевистского «комиссародержавия» выступили позднее и кронштадтские матросы.

Эта борьба народа с большевистской властью или, если угодно, борьба народной и большевистской революций шла с переменным успехом в явной или скрытой форме весь двадцатый век, но все-таки с перевесом большевизма, опиравшегося на свое особое государство. Этот сложный и драматичный исторический сюжет отчасти отражен в художественной литературе (насколько это было возможно в условиях советской цензуры) — прежде всего в произведениях С. Залыгина («Соленая падь», «На Иртыше», «После бури»).

[1] Доказано и наличие счетов Ленина, Троцкого, Зиновьева и других большевиков в шведском банке Ниа, на которые переводились немецкие деньги для оплаты их подрывной антивоенной и антироссийской деятельности. См. об этом: Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. — С. 94-95.
[2] Троцкий Л. Моя жизнь. М., 1991. — C. 285.
[3] Ср. суждение немецкого дипломата Кюльмана, близко видевшего и много общавшегося с Троцким во время переговоров по подписанию Брестского мира: «Ему и его друзьям самой важной целью кажется мировая революция, по сравнению с которой интересы России вторичны». Цит. по: Фельштинский Ю. Крушение мировой революции. Брестский мир: Октябрь 1917 — ноябрь 1918. М., 1992. — С. 165. Очень показательно здесь еще и то, что Ленин и Февральскую революцию в России воспринимал всего лишь как «пролог всемирной (выделено мной. — Е. К.) социалистической революции», как «ступеньку к ней». Цит. по: Плимак Е. Другой Ленин //Свободная мысль, 2004, № 1. — С. 118.
[4] Карр Э. История Советской России. Кн. 1: Т. 1 и 2. Большевистская революция. 1917-1923. М., 1990. — С. 119.
[5] Ср. с высказыванием из романа советского писателя И. Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921): «Хулио Хуренито учил ненавидеть настоящее, и, чтобы эта ненависть была крепка и горяча, он приоткрыл перед нами, трижды изумленными, дверь, ведущую в великое и неминуемое завтра».
Собственно художественное значение этого газетного романа ничтожно, но книга тем не менее довольно живо представляет интересы и настроения наиболее радикальных участников большевистской революции. Особенно представителен заглавный образ мексиканца Хулио Хуренито, который после октябрьского переворота становится большевистским комиссаром и предлагает новой власти наиболее последовательные и бескомпромиссные проекты кардинального переустройства жизни, начиная с полного искоренения искусства. Еще более радикален другой большевик-интернационалист, бывший немецкий шовинист Шмидт, который будущую гармонию видит в тотальном планировании и управлении всеми формами жизни (отмена семьи, контроль за рождаемостью, контроль за развлечениями, половой жизнью, государственное распределение людей по профессиям и т. п.).
[6] О Серебровском см. : Наджафов Г. Весь пламень преданного сердца. М., 1990.
[7] А. Серебровского арестовали в больнице 26 сентября 1937 года после тяжелой операции и прямо на носилках увезли на Лубянку. 10 февраля 1938 года он был расстрелян. См. : Наджафов Г. Весь пламень преданного сердца. — С. 236-237.
[8] Фактографию этого сюжета см. в новейшей работе: Рабинович А. Досье Щастного: Троцкий и дело героя Балтийского флота // Отечественная история. — 2001, № 1.
[9] Цифру 60 млн. марок называет Ю. Фельштинский (Вопросы истории. — 1998, № 9. — С. 147); 70 млн. — канадский историк С. Р. Томпкинс (Отечественная история. — 1995, № 5. — С. 157); 80 млн. — немецкий историк Ф. Фишер (Вопросы истории. — 1998, № 10. — С. 26). Впрочем, большевики вернули свой «долг» Германии российским золотом и, так сказать, с большими процентами. По секретным условиям Брестского мирного договора в Германию было отправлено более 90 тонн российского золота на сумму 124 млн. 835 тыс. рублей. После окончания Первой мировой войны большая часть этих средств оказалась в Париже в качестве немецких репараций. См. об этом: Ефимкин А. П. «Мы заплатили немецким империалистам золото…» // История СССР. — 1990, № 5.
[10] Такие материалы появились в немецкой прессе только в начале 1921 года, когда внешнеполитическая ситуация кардинально изменилась. Немецкий социал-демократ Э. Бернштейн, бывший заместитель министра финансов германского правительства, впервые публично заявил о многомиллионных субсидиях Ленину во время Первой мировой войны ( Фельштинский Ю. Вожди в законе. М., 1999. — С. 30-31). Публично говорить об том в 1918 году немцам было политически невыгодно: они сделали ставку на большевиков и, по-видимому, до лета 1918 года оказывали им значительную финансовую помощь. До Октября большевики на немецкие деньги развернули масштабную антивоенную, антигосударственную и, по сути, антироссийскую агитацию и пропаганду. К июлю 1917 года в стране выходило боле 50-ти большевистских газет и журналов ежедневным тиражом 500 тыс. (!) экз. (Щетинов Ю. А. История России. 20 век. М., 1999. — C. 57). Без немецкой помощи такая масштабная пиар-кампания (выражаясь современным языком) была бы просто невозможна.
[11] Иванов В. Реквием на победных лаврах // Урал. — 1994, № 2-3. — С. 240-241.
[12] Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти 1945-1991. Новосибирск, 2000. — С. 79.
[13] Все судьи Щастного в будущем стали жертвами революции. Кингисепп был казнен в 1922 году по приговору эстонского суда. Крыленко расстрелян в 1938 году по приговору сталинского суда. Троцкий убит сталинским агентом в Мексике в 1940 году. Раскольников стал невозвращенцем, врагом Сталина (но не большевизма) и возопил о преступлениях диктатора только тогда, когда смертельная угроза нависла над ним самим. Он умер в Ницце в 1939 году при не совсем выясненных, весьма подозрительных обстоятельствах (по-видимому, был отравлен). Преступления в истории обычно возвращаются к тем, кто их совершает.
[14] Волков С. Та самая, советская… // Слово. — 1997, № 1-2. — С. 4.
[15] О смерти Фрунзе как результате сталинского заговора см. : Тополянский В. Д. Гибель Фрунзе // Вопросы истории. — 1993, № 6.



	Е. И. Конюшенко Большевизм и Россия К начертанию российской истории XX века