Глава 15. Поэзия Германии
В немецкой литературе первой половины XVII в. главное место бесспорно
принадлежит лирической поэзии. Ее расцвет в 1620—1650-е годы отмечен
появлением многих выдающихся творческих индивидуальностей, и, с другой
стороны, поэтических кружков и школ, возникших на основе общности тем,
художественных вкусов и теоретических позиций.
Тематика немецкой лирики этого периода в основном навеяна Тридцатилетней
войной: это описание народных бедствий, трагических обстоятельств личной
жизни поэтов, выражение их политических надежд и разочарований, симпатии
и вражды, обобщенная трактовка понятий мира и войны.
Наряду с этой гражданственной темой культивируются традиционные мотивы
античной и ренессансной лирики: любовные стихотворения, застольные песни,
всякого рода стихотворения «на случай», посвященные бракосочетанию,
рождению, смерти высоких особ, покровителей или друзей поэта. Преобладающими
жанрами являются сонет, ода, эпиграмма и различные песенные формы.
Представителем старшего поколения немецких поэтов был Георг Рудольф
Векерлин (Georg Rudolf Weckherlin, 1584—1653). Сын чиновника вюртембергского
двора, он получил прекрасное образование, владел многими европейскими
языками, совершил несколько путешествий за границу с дипломатическими
поручениями. По своим религиозным и политическим взглядам он придерживался
отчетливо выраженной антигабсбургской ориентации. После поражения протестантов
в битве при Белой Горе (1620) Векерлин покинул Германию и переселился
в Англию, где с 1626 г. почти до самой смерти занимал пост
государственного секретаря (это положение сблизило его с великим английским
поэтом и публицистом Джоном Мильтоном). Еще до отъезда, в 1618—1619 гг.
вышли его «Оды и песни» в двух томах. Позднее, в 1641 г. в Амстердаме появились его «Духовные
и светские стихотворения». Хотя Векерлин ориентировался в своей поэзии
на образцы французской ренессансной лирики — на поэтов Плеяды, его стихотворения
пронизаны духом национального самосознания. Следуя примеру Дю Белле,
автора «Защиты и прославления французского языка», Векерлин в предисловиях
к своим поэтическим сборникам отстаивает высокие достоинства немецкого
языка, не уступающего по богатству и выразительности классическим древним
языкам. Он борется с засильем модных иностранных слов, засоряющих немецкую
речь, не боится вводить в свои стихи и драматические сценки отдельные
слова, а порою целые диалоги на родном швабском диалекте. Свое поэтическое
творчество Векерлин рассматривал как патриотический акт. Оторванный
от родины, он принимал близко к сердцу ее судьбу. Его сонет «К Германии»
звучит призывом к борьбе против «тиранов», под которыми он подразумевает
полководцев католической Лиги и австрийский дом Габсбургов:
Проснись, Германия! Разбей свои оковы!
И мужество былое в сердце воскреси!..
Не медли! Поднимись! Зловещий мрак развей!
Чтоб разум и добро безумье одолели![17]
Другой сонет прославляет шведского короля Густава Адольфа, в ту пору
— главного полководца протестантского союза, в котором Векерлин видит
защитника правого дела. В застольной песне «Пирушка», написанной в грубовато-фамильярной
манере, поэт с напускным презрением отзывается о спорах на политические
темы и призывает обратиться к чувственным радостям. Однако тема войны,
поданная в этом как бы ироническом аспекте, настойчиво всплывает в каждой
строфе песни.
Поэтика Векерлина уже во многом предвещает характерные особенности
немецкой барочной лирики: игра антитезами (лед—солнце, солнце—тень),
наличие многочисленных сравнений и метафор, синонимических перечислений
(«Как зов, стон, крик, плач, возглас, смех»), повторов. Большинство
стихотворений Векерлина основывается на силлабическом принципе счета
слогов (как во французской поэзии). Переход к силлабо-тонической системе
стал величайшей заслугой Мартина Опица, оказавшего самое значительное
влияние на немецкую лирику XVII столетия.
Мартин Опиц (Martin Opitz, 1597—1639) родился в семье мясника в силезском
городке Бунцлау. Ему посчастливилось благодаря помощи родственников
получить образование в «академических» гимназиях Бреслау (Вроцлава)
и Бойтена, где уровень преподавания приближался к университетскому.
Хотя Опиц не получил систематического университетского образования,
он стал одним из самых образованных людей своего времени. Еще в гимназии
он начал сочинять латинские стихи, а в 1617 г.
написал латинскую речь «Аристарх, или О презрении к немецкому языку»,
в которой ратовал за чистоту немецкого языка, его освобождение от засилья
иностранных слов, отстаивал его преимущество перед древними языками
и пригодность для поэтического творчества.
В 1619 г. Опиц переехал в Гейдельберг, где
одновременно с занятиями в университете зарабатывал себе на жизнь преподаванием
в качестве домашнего учителя. Этот культурный центр курфюршества Пфальцского
сохранял давние гуманистические традиции и активные духовные связи с
Францией. Как раз в это время он ненадолго оказался центром политических
и религиозных упований протестантских кругов: курфюрст Пфальцский Фридрих V,
избранный королем Богемии, намеревался оказать энергичное противодействие
политике католического дома Габсбургов. Однако после крупного поражения
в битве при Белой Горе Фридрих вынужден был удалиться в изгнание, а
в его собственные владения вторглись испанские войска. Опиц, занимавший
антикатолические и антигабсбургские позиции, бежал из Гейдельберга в
Нидерланды, в Лейден, а оттуда на короткое время в Данию. Здесь в 1621 г. он пишет большую поэму в четырех
книгах (2300 стихов) «Слово утешения средь бедствий войны» (издана в
1633 г.).
Первый набросок ее возник еще в Гейдельберге под впечатлением бесчинств
испанских войск. В поэме описываются ужасы войны, проиллюстрированные
примерами из древней и новой истории (в их числе — Варфоломеевская ночь).
Поэма носит морально-дидактический характер, однако нередко Опиц поднимается
до больших философских и политических обобщений. Он различает войны
по их цели — война за свободу допустима, война ради наживы должна быть
сурово осуждена. Он говорит о каре, постигшей тиранов (в качестве примера
приводятся Тиберий и Карл IX). Вместе с тем в поэме нашли отражение
идеи неостоицизма: в годину бедствий, когда уничтожаются все земные
ценности, все, чем владеет человек, ему остается единственное непреходящее
сокровище — его душа и добродетель:
С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем,
Раз в глубине сердец сокровище мы прячем,
Что нам дано навек — не на день, не на час,
Что никаким врагам не отобрать у нас?!
Вывод, к которому приходит Опиц, типичен для философии неостоицизма:
несчастье возвышает душу, тогда как внешнее благополучие приводит к
упадку нравственности. Это положение он также иллюстрирует историческими
примерами. Существенное место в поэме занимает проблема свободы совести,
которая до конца жизни оставалась для Опица главной в его мировоззрении
и общественной деятельности. Вопросы религиозной терпимости и религиозных
различий были чрезвычайно актуальны и широко обсуждались в среде, где
прошли молодые годы поэта. Разногласия между силезскими лютеранами и
кальвинистами отступали на второй план перед задачами борьбы против
общего врага — воинствующего католицизма. В этих условиях вырабатывалось
мировоззрение, которое разделяли многие передовые умы того времени —
идеал терпимости, примирения враждующих религиозных течений во имя гуманности
и установления мира. Антикатолическая направленность поэмы «Слово утешения
средь бедствий войны» носит не столько религиозный, сколько политический
характер.
После возвращения на родину в 1621 г. Опиц был приглашен преподавать
в академической гимназии в Трансильвании. Там он написал поэму «Златна,
или О спокойствии духа», прославляющую по примеру Горация радости
мирной сельской жизни. Описывая нравы и обычаи местных жителей, Опиц
обращается к историческому прошлому старой римской провинции Дакии,
ищет в окружающем пейзаже следы угасшей древности.
В 1624 г. в Страсбурге появился сборник Опица
«Немецкие стихотворения», изданный его другом поэтом Цинкгрефом. Тогда
же вышел теоретический труд Опица «Книга о немецком стихотворстве».
Здесь в духе «Науки поэзии» Горация и ренессанских трактатов по поэтике
рассматриваются общие вопросы поэтического творчества: роль поэтического
вдохновения, эрудиция поэта, вопрос о правдоподобии, теория жанров,
конкретные стилистические правила. Опиц включил также в свой трактат
краткий исторический обзор немецкой поэзии с древнейших времен. Принципиальную
новизну книги, определившую ее значение для развития немецкой поэзии,
составила глава о метрике. Опиц устанавливает для немецкого стиха регулярное
чередование ударных и неударных слогов при фиксированном числе слогов
в строке, т. е. силлабо-тоническую систему, в отличие от французской
силлабической, которой следовали до сих пор немецкие поэты, да и он
сам в ранних стихах. Среди стихотворных размеров первое место он отводит
александрийскому стиху (в немецком варианте — шестистопный ямб с парной
рифмой, чередованием мужских и женских окончаний и цезурой после шестого
слога). Опиц подробно анализирует различные типы и варианты рифм, устанавливает
правила рифмовки, дает описание строфической структуры сонета и оды.
Все рассуждения снабжены обильными примерами из латинской и французской
поэзии, сопровожденными собственными поэтическими переводами Опица.
С момента выхода поэтики Опица предложенная им реформа стиха была
воспринята как обязательная.
После выхода «Книги о немецком стихотворстве» к Опицу приходит слава
и признание. В 1625 г. он едет в Вену, где император удостаивает
его высокого звания «поэта-лауреата», а несколько позже — дворянского
звания (к чести Опица нужно сказать, что он никогда не кичился своим
новоявленным дворянством). Его избирают членом «Плодоносящего общества».
Он переиздает сборник своих стихотворений, много переводит (Сенеку,
голландских поэтов), в 1628 г. пишет сатирическую поэму «Хвала
богу войны», которая в другом ключе и жанре развивает тему поэмы «Слова
утешения средь бедствий войны». Обосновавшись в Бреслау, он начинает
активно заниматься политикой, поступает на службу к высокому сановнику
австрийского императорского двора, осуществлявшему управление Силезией,
принимает участие в секретных переговорах с протестантскими немецкими
князьями, а в 1630 г.
совершает дипломатическую поездку в Париж. Деятельность Опица в эти
годы направлена на претворение в жизнь его излюбленной миротворческой
идеи. В сложном переплетении религиозных и политических партий в Силезии
Опиц сумел, будучи протестантом, утвердить свой авторитет и внушить
доверие деятелям католической партии. По-видимому, немалую роль в этом
сыграли его широкая эрудиция и дипломатический талант. После смерти
своего покровителя он переходит на службу к протестантским князьям.
Вторжение в Силезию католической армии Валленштейна, известной разнузданной
жестокостью, заставило Опица бежать в Данциг, где он поступил на службу
к польскому королю Владиславу IV в качестве историографа и секретаря.
Опиц скончался в Данциге в 1639 г. во время эпидемии чумы.
В своей лирике Опиц разрабатывал наряду с темой войны традиционные
мотивы ренессанскои поэзии: воспевал чувственную любовь, наслаждение
картинами мирной природы. Однако нередко любовная тема вступает в душе
поэта в конфликт с гражданским самосознанием.
Как смею я, глупец, не замечая зла,
Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,
Петь песни о любви, о благосклонном взоре …
Из многочисленных жанров лирики Опица (сонет, ода, «стихотворения
на случай» и др.) силу художественного воздействия сохранили в наши
дни песни: непритязательная форма, не скованная строгими правилами композиции,
прозрачная образность, легкий подвижный стих, простой синтаксис — все
это выгодно отличает их от тяжеловесных александрийских стихов с риторическими
нагромождениями фигур и тропов, усложненным строением фраз, которые
характерны для его поэм и философских стихов.
Опица долгое время рассматривали как основоположника раннего немецкого
классицизма, ссылаясь главным образом на его поэтическую теорию. Однако
особенности его собственной поэтической практики обнаруживают очевидную
близость к стилистическим формам барочной поэзии, получившей характерное
воплощение у лириков следующего поколения.
Особым направлением немецкой поэзии XVII в. явилась религиозная
песня, тематически ориентированная на евангельские сюжеты, но развивающая
художественные традиции народной песни с ее простотой, искренностью
чувства, глубокой человечностью, живым и непосредственным восприятием
природы. Наиболее ярким представителем этого направления был Фридрих
Шпее (Friedrich Spee, 1591—1635), один из немногих католических поэтов
Германии. Будучи священником и членом иезуитского ордена, Шпее вынужден
был в качестве духовника сопровождать на казнь женщин, осужденных за
колдовство. Это побудило его анонимно выпустить в 1631 г. латинский трактат «Осмотрительность
при вынесении приговора, или О процессах над ведьмами», в котором он
решительно выступал против осуждения обвиняемых на основании признания,
полученного под пыткой. Стихотворный сборник Шпее «Соперник соловья»
вышел уже посмертно в 1649 г. В предисловии к нему автор высказывает свои взгляды (близкие
к взглядам Опица) на поэтические возможности немецкого языка. В его
песнях образы античной мифологии и мотивы условной пасторальной поэзии
причудливо переплетаются с христианско-католическими мотивами. Но есть
и песни, совершенно свободные от какой-либо религиозной темы и целиком
посвященные картинам природы:
Прошла угрюмая зима —
Трезвоном полон воздух.
И снова крик да кутерьма
В оживших птичьих гнездах.
Под звон и свист
Пробился лист
Из каждой почки клейкой.
В игре лучей
Бежит ручей
Серебряною змейкой.
Творчество Шпее, забытое в эпоху Просвещения, встретило восторженный
отклик у немецких романтиков.
В 1620-е годы в Кенигсберге складывается кружок поэтов, объединенных
любовью к музыке. Члены кружка называли себя условными пастушескими
именами, а место своих встреч — садик композитора и органиста местного
собора Генриха Альберта — «Тыквенной хижиной». В этом отразилось характерное
пристрастие барочной поэзии к эмблемам, содержащим иносказательный смысл:
тыква — быстро растущая, яркая, достигающая большого размера, но недолговечная,
гибнущая от незначительного холода, служила символом мимолетности и
непрочности земного бытия. Меланхолические мотивы смерти и увядания
широко культивировались в кенигсбергском кружке, члены которого нередко
сочиняли сами себе эпитафии. Это были люди весьма скромного достатка
и положения — мелкие бюргеры, учителя, музыканты, что до известной степени
определило демократический характер их поэзии. Наиболее распространенным
жанром у них была песня, близкая по духу народной, простая, задушевная,
музыкальная. Все это существенно отличало лирику кенигсбержцев от «высокой»
поэзии Опица, хотя он почитался ими как непререкаемый авторитет. Наиболее
известным поэтом кружка был Симон Дах (Simon Dach, 1605—1659), сначала
скрипач и учитель музыки, потом профессор университета, что, впрочем,
мало отразилось на его материальном положении: Дах всю жизнь боролся
с нуждой, и единственной возможностью литературного заработка для него
были многочисленные «стихотворения на случай» по заказу знатных и состоятельных
лиц. Безысходным отчаянием пронизано одно из последних стихотворений
тяжело больного поэта — смиренная мольба о куске хлеба, обращенная к
«всемилостивейшему курфюрсту и государю». Однако в истории немецкой
поэзии остались не его «заказные» стихи, а песни, проникнутые искренним
глубоким чувством и воспевающие подлинные человеческие ценности — любовь,
верность, дружбу. Самая известная из них — «Анке из Тарау»— бесхитростное
любовное признание, полное восхищения простой, любящей и верной девушкой
— написана на местном диалекте. Впоследствии песня эта была переведена
на литературный немецкий язык И. Г. Гердером и включена в
его сборник «Народные песни» (1778). В настоящее время авторство Даха
поставлено под сомнение — считают, что создателем этой песни был его
друг композитор Генрих Альберт. Это не снимает, однако, бесспорных поэтических
заслуг Даха, остающегося самым значительным поэтом кенигсбергского кружка.
Другим центром поэтической жизни Германии XVII в. несколько позднее
стал Лейпциг, где поэзия развивалась в основном в студенческой среде.
Ведущие мотивы ее связаны с традицией анакреонтической лирики, воспевавшей
вино, чувственную любовь, радости земной жизни. У поэтов лейпцигского
кружка особое распространение получил жанр застольной песни, большей
частью шуточного характера. В вопросах стихотворной техники они строго
следовали правилам, установленным Опицем, брали в качестве образца его
поэзию (в рамках созвучных тем и жанров), нередко варьировали его стихи,
используя его рифмы или целые строки.
На фоне этой в целом традиционной и довольно ограниченной поэзии выделяется
яркая индивидуальность Пауля Флеминга (Paul Fleming, 1609—1640), также
бывшего студентом Лейпцигского университета. Хотя сам он всегда считал
себя учеником Опица, его лирика обнаруживает гораздо большую оригинальность
и художественную силу, чем творчество старшего поэта. Начав, как и многие
его современники, с латинской поэзии, Флеминг в дальнейшем обращается
к традициям европейского петраркизма. Однако используя в своих сонетах
образы и мотивы Петрарки, Флеминг со временем освобождается от штампов
и вносит в свои стихи подлинное чувство. Любовная тема составляет содержание
и более свободных песенных стихотворений — таких, как «Верное сердце»
с повторяющимся после каждой строфы рефреном:
С сердцем близким, сердцем милым
Все на свете нам по силам!
или шутливая песенка в анакреонтическом духе «Как бы он хотел, чтобы
его целовали». С другой стороны, Флеминг раздвигает тематические рамки
сонета, насыщая его глубоким философским содержанием. Таков сонет «К
самому себе», отражающий распространенные в ту пору идеи неостоической
философии:
Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,
Встань выше зависти, довольствуйся собой!
От счастья не беги и не считай бедой
Коварство времени и сумрачность пространства...
Тому лишь, кто презрев губительную спесь,
У самого себя находится во власти,
Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!
В стихотворении «Размышление о времени» поэт обращается к философской
теме, неоднократно ставившейся в поэзии немецкого барокко:
Во времени живя, мы времени не знаем
Тем самым мы себя самих не понимаем...
Весьма различны времена по временам:
То нечто, то ничто — они подобны нам
Изжив себя вконец, рождает время время.
Так продолжается и человечье племя.
Стихотворение представляет как бы цепочку афористических двустиший,
варьирующих тему «время — человек». Внутри такого двустишия происходит
игра антитезами (нéчто — ничтó, изжив — рождает), либо
многозначностью слов (времена — по временам) и т. п. Аналогичные приемы
можно наблюдать у силезских поэтов-мистиков Даниеля Чепко и Ангелуса
Силезиуса.
Большое место в лирике Флеминга занимает тема войны. В «Похвальбе
пехотинца», выдержанной вначале в духе молодечества и удали, неожиданная
концовка с язвительной иронией разоблачает истинную подоплеку воинской
доблести:
Освободили мы любезных земляков
Сначала от врага, потом от кошельков
На то ведь и война. Не трогает солдата
Вопрос, кому служить? Была бы выле плата!
В «Новогодней оде 1633» Флеминг рисует страшную картину опустошения
родного края:
Наши села сожжены,
Наши рати сражены
Наши души гложет страх
Города разбиты в прах.
Проникновенным чувством любви к родине дышит сонет «К Германии», заканчивающийся
строккми:
И в поисках пути, в далекой стороне,
Я смутно сознаю: я дома — ты во мне …
Сонет этот связан с самым значительным событием недолгой жизни поэта
— его путешествием в Россию и Персию. В 1633 г. видный ученый Адам Олеарий (Adam Olearius, 1599—1671) отправился
по поручению герцога Голштинского с официальной миссией в Москву. Цель
ее заключалась в том, чтобы получить разрешение русского правительства
на транзитную торговлю с Персией, которая могла бы компенсировать потерю
торговых путей, перерезанных военными действиями, а также ослабить экономическое
превосходство сильной морской державы — Нидерландов. Олеарий, знавший
Флеминга по Лейпцигскому университету, привлек его к участию в своей
миссии. Предварительные переговоры в Москве в 1633—1635 гг. увенчались
успехом, и после краткого пребывания на родине было предпринято второе
путешествие. В Москве посольство провело весну 1636 г., а затем отплыло по Волге и Каспийскому
морю в Персию. Потерпев в районе Дербента кораблекрушение, путешественники
вынуждены были двигаться дальше по суше и добрались до персидского города
Исфахана лишь в 1637 г. Обратный путь также был нелегким:
в Москву они прибыли только в январе 1639 г., а в Голштинию через четыре месяца. Впечатления от этого
путешествия были обстоятельно и в систематизированной форме изложены
Олеарием. В творчестве Флеминга они отразились в ряде сонетов, посвященных
русским городам и рекам — Москве, Нижнему Новгороду, Волге, Каме и др.
Но путешествие сыграло и более глубокую роль: оно способствовало поэтической
зрелости Флеминга, его освобождению от традиций и условностей петраркизи-рующего
стиля, утверждению своей художественной индивидуальности. Сборник стихотворений
Флеминга был издан уже после его смерти, в 1646 г.
Олеарием. Последним стихотворением поэта был сонет-эпитафия самому себе,
в котором неостоическая тема мужественного страдания переплетается с
горделивым мотивом горациева «Памятника»:
Пусть рухнет целый мир под нашим небосводом,
Судьба оставит песнь немецкую мою!
Среди множества очагов поэтического творчества в Германии особое место
принадлежит Силезии, давшей немецкой литературе ряд выдающихся и своеобразных
лириков. Это в свое время послужило поводом для введения ныне устаревшей
периодизации немецкой поэзии XVII в. — ее разделения на первую
и вторую силезские школы. Под первой силезской школой подразумевались
Опиц и выступившие вслед за ним его приверженцы и ученики, силезцы по
происхождению. Самым выдающимся из них, да и вообще самым крупным немецким
поэтом XVII в. был Андреас Грифиус (Andreas Gryphius, 1616—1664),
прославившийся и как драматург (см. гл. 16).
Судьба Грифиуса глубоко трагична. Пяти лет отроду он потерял отца,
лютеранского пастора в силезском городке Глогау, не вынесшего бесчинств,
творимых отступающей протестантской армией. Дальнейшим воспитанием мальчика
занимался его отчим — учитель и пастор, вынужденный бежать из Глогау
с семьей, чтобы спастись от преследований со стороны католических властей.
Нужда, скитания, пожары, уничтожавшие целые города, эпидемия чумы, ранняя
смерть матери — все это выпало на долю Грифиуса в пору его детства и
юности. Несмотря на невзгоды и лишения, Грифиус получил обширные и основательные
знания в академической гимназии в Данциге. По окончании гимназии, в
1636 г. он поступил домашним учителем в семью имперского
советника Шенборна, образованного человека, обладавшего превосходной
библиотекой. В 1639 г. Грифиус вместе со своими учениками — сыновьями Шенборна
отправился в Лейден, где наблюдал за их занятиями в университете. В
дальнейшем Грифиус сам читал там лекции по философии, поэтике, анатомии,
географии и математике. Пребывание в этом крупном центре передовой культуры,
в частности знакомство с пьесами голландских драматургов Питера Хофта
и Иоста ван ден Вондела, имело важное значение для расширения кругозора
Грифиуса и для его драматического творчества. Из Лейдена он отправился
в путешествие по Франции и Италии. Его пребывание в Париже совпало с
апогеем славы Корнеля. В 1647 г.
он вернулся на родину.
Окончание войны мало чем облегчило положение лютеранского населения
Силезии, где в крайне жесткой форме проводилась контрреформация. Для
Грифиуса это было вдвойне тяжело — как для протестанта и как для человека
широких взглядов, видевшего свой идеал в терпимости и некоей универсальной
религии. Чувство долга перед своими согражданами и единоверцами побудило
его отказаться от нескольких почетных предложений занять университетские
кафедры в Упсале (Швеция), Гейдельберге и Франкфурте-на-Одере. Вместо
этого он принял в 1650 г. пост синдика в своем родном городе
Глогау, и отныне главной его заботой была защита традиционных прав местных
органов самоуправления от посягательств императорской власти. В последние
годы жизни к Грифиусу пришли слава и признание. Он был принят в «Плодоносящее
общество», где получил прозвище «Бессмертный».
За год до смерти, в 1663 г. Грифиус выпустил полное собрание
своих сочинений, которое было в дальнейшем дополнено посмертным изданием,
предпринятым его сыном Христианом, второстепенным поэтом.
Как и многие его современники, Грифиус начал с латинских стихов. Его
первый опыт — латинская поэма на библейский сюжет «Неистовство Ирода
и слезы Рахили» (1634) косвенно отражает тяжелые впечатления военных
лет. Тогда же Грифиус переводит на немецкий язык латинские драмы и стихотворения
современных авторов. Первый сборник его немецких стихов вышел в 1637 г.
в польском городке Лисса и содержал 31 сонет, в том числе знаменитые
«Слезы отечества, год 1636» и несколько других, ныне вошедших в сокровищницу
немецкой поэзии. В 1639 г.
в Лейдене вышел другой сборник — «Воскресные и праздничные сонеты» (100
сонетов). Формально каждый из них был написан на какой-либо текст из
Евангелия, предназначенный для воскресного или праздничного богослужения,
но по сути дела они отражали философские, нравственные и общественные
вопросы, волновавшие автора.
Большая часть стихотворений Грифиуса так или иначе связана с суровой
реальностью войны, с бедствиями, обрушившимися на родную страну:
Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе,
Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь.
Ревущая труба, от крови жирный меч
Похитили наш труд, вконец нас одолели.
(«Слезы отечества, год 1636»)
К этой главной теме примыкает и характерная для мировоззрения эпохи
барокко идея бренности и суетности земных благ, которая звучит во многих
сонетах как первого, так и последующих сборников:
Куда ни кинешь взор, все, все на свете бренно ...
Мир — это пыль и прах, мир — пепел на ветру...
Преходящей видится ему и женская красота, обреченная на быстрое увядание.
Традиционный мотив быстротечной юности, звучавший еще у Ронсара, приобретает
в стихах Грифиуса трагическую окраску. Мысль о неизбежной старости и
смерти, которая служила для ренессансного поэта импульсом к наслаждению
радостями земного бытия, у барочного поэта — свидетеля жестоких и кровавых
событий — порождает глубоко пессимистический вывод: тщетны попытки изменить
ход судьбы, «удержать мгновение». Единственное, что остается человеку
— это стойкость перед лицом страданий, верность своему нравственному
долгу, постоянство в убеждениях. Этим путем он может преодолеть зыбкость
и текучесть всего сущего и приобщиться к вечности. Подобного рода неостоические
идеи выступают в сонетах Грифиуса в более настойчивой и последовательной
форме, чем у Флеминга, в поэзии которого они чередовались с мотивами
радости и жизнелюбия. Так, в сонете «Невинно страдающему» Грифиус ищет
утешение в сознании мужества и стойкости, проявленных в суровых испытаниях:
Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,
Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,
В кипящем олове обуглившийся рот,—
С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы,
И все ж под тяжестью неимоверной глыбы
Твой гордый дух достиг сияющих высот.
Многие сонеты Грифиуса носят автобиографический характер. Грифиус
описывает свое физическое и душевное состояние, перенесенные муки и
отчаяние выразительными, а порой даже натуралистическими красками. Большинство
сонетов завершается страстной мольбой, обращенной к небу, — поддержать
в нем силу духа, вселить мужество и надежду. Даже обычные для поэзии
XVII в. «стихотворения на случай» наполнены у Грифиуса напряженным,
трепетным и — что особенно важно — общественно значимым содержанием.
Так, в сонете, посвященном его покровителю Шенборну, звучит скорбное
обращение к несчастной Силезии, в сонете «Свадьба зимой» картина скованной
стужей природы служит развернутой метафорой ужасов войны, а радости
брачного союза — проблеском надежды в годину тяжких бедствий.
В поздний период творчества Грифиус охотно обращается к жанру оды,
который получает у него разнообразные строфические и композиционные
формы. Кроме них он писал также обширные стихотворения, не связанные
какой-либо строгой жанровой формой, обычно посвященные все тем же трагическим
темам войны («Гибель города Фрейштадта», «Плач во дни великого голода»,
«Мысли на кладбище» и т. д.).
В мировоззрении Грифиуса теснее, чем у кого-либо из его современников,
переплетались такие противоречивые элементы, как глубокая, хотя и не
ортодоксальная религиозность, философия стоицизма и преклонение перед
открытиями в области естественных наук. Так, в стихотворении «К портрету
Николая Коперника» мы читаем:
Ни злая ночь времен, ни страх тысячеликий,
Ни зависть, ни обман осилить не смогли
Твой разум, что постиг движение земли
Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,
Там, среди хаоса ты распознал порядок...
Поэтика Грифиуса отличается напряженной и суровой выразительностью.
Каждый сонет заключает в себе сложный многоплановый смысл; отвлеченные
нравственные категории облекаются в пластически осязаемые формы. Каждое
иносказание сохраняет целостное, неразделимое двуединство смысла и образа.
Обильная метафорика никогда не выглядит внешним украшением, как это
будет в дальнейшем у поэтов конца века. Грифиус широко пользуется привычными
риторическими приемами — цепочками синонимических перечислений, варьированием
различных тем, повторами, риторическими вопросами, обращениями, антитезами,
но в его поэзии эти приемы никогда не становятся штампами, они всегда
подчинены идейному замыслу стихотворения и господствующему в нем настроению.
Глубокая и органическая связь поэта с страданиями его земли, его народа,
сплав лично пережитого с обобщенным осмыслением всей трагической эпохи
придает стихам Грифиуса (в том числе и религиозным) подлинно человечное
и гражданственное звучание.
В XVIII в. Грифиус разделил общую судьбу поэтов барокко — они
были решительно отвергнуты рационалистической поэтикой просветительского
классицизма, и интерес к его поэзии оживился лишь в конце XIX—начале XX
столетия. Лирическое творчество Грифиуса было высоко оценено выдающимся
немецким поэтом-коммунистом Иоганнесом Бехером, издавшим антологию поэзии
Тридцатилетней войны под многозначительным названием «Слезы отечества»,
заимствованным из сонета Грифиуса. В лирике Грифиуса, непревзойденного
мастера немецкого сонета, Бехер услышал мотивы, созвучные трагическим
событиям второй мировой войны.
Наряду с высокими жанрами (ода, поэма, сонет) в немецкой поэзии XVII в.
культивировалась и эпиграмма. Но если в творчестве Опица, Флеминга,
Грифиуса она занимает явно второстепенное место, то силезский поэт Фридрих фон Логау
вошел в историю немецкой литературы именно как выдающийся мастер этого
лаконичного, сатирически заостренного жанра.
Фридрих фон Логау (Friedrich von Logau, 1604—1655) родился
в небогатой дворянской семье в маленьком герцогстве Бриг (Бжег) в Силезии.
Образование получил в гимназии, потом изучал юриспруденцию. В юные годы
он состоял пажем герцогини, потом получил титул и должность герцогского
советника. Разумеется, придворная карьера Логау определялась скромными
масштабами и возможностями карликового княжества и неустойчивым положением
его правителей-протестантов, постоянно находившихся под угрозой насильственной
католизации. Тем не менее близость ко двору обогатила жизненный и общественный
опыт Логау и дала ему обильный материал для его сатирических эпиграмм.
В 1638 г.
Логау выпустил сборник «Двести рифмованных немецких изречений», послуживший
преддверием к его главной книге — итогу всей его жизни. За год до смерти,
в 1654 г., он издал под псевдонимом Саломон
фон Голау (анаграмма его настоящей фамилии) «Три тысячи немецких
эпиграмм». Образцами для Логау служили римские сатирики Марциал и Ювенал,
а также современные авторы латинских эпиграмм. Однако Логау удалось
создать подлинно национальную и по содержанию и по форме немецкую эпиграмму.
Логау подвергает сатирическому осмеянию все сферы общественной и частной
жизни. Одна из главных его тем — война, прошедшая на его глазах, ее
материальные и нравственные последствия, разнузданность солдатни, мародерство
наемников-ландскнехтов, расчетливый цинизм военных союзников Германии,
наконец, долгожданный мир, принесший горькое разочарование:
Война — всегда война Ей трудно быть иной.
Куда опасней мир, коль он чреват войной.
Большая группа эпиграмм ставит социальные и нравственные вопросы:
упадок крестьянского сословия, разоренного войной, презрение горожан
— вчерашних сельских жителей — к вскормившей их деревне, чванство новоявленных
аристократов, большое количество которых породила война. Логау обличает
пороки знати, фальшь, притворство, льстивость придворных. В эпиграмме
«Житейская мудрость» он пишет:
Быть одним, другим казаться,
Лишний раз глухим сказаться,
Злых как добрых славословить,
Ничему не прекословить,
Притворяться, лицемерить,
В то, во что не веришь,— верить,
Чтоб не влипнуть в передряги,
О своем лишь печься благе,—
И хоть время наше бурно,
Сможешь жизнь прожить недурно.
Не раз обращается Логау и к больному вопросу об утрате национального
достоинства, слепом подражании иностранцам в одежде, манерах, языке.
Встречаются в эпиграммах и меткие зарисовки нравов — о супружеской неверности,
пристрастии к вину, рабском следовании моде и т. п.
Большая часть эпиграмм — короткие стихотворения, двустишия или четверостишия.
Композиционные приемы обнаруживают сходство с другими жанрами немецкой
барочной поэзии: синтаксический параллелизм, образующий цепочки одинаковых
конструкций (как в цитированном выше стихотворении), ряды риторических
вопросов, разрешающихся лаконичной и заостренной концовкой-ответом,
игра слов, антитезы. Эпиграммы Логау написаны простым, ясным языком,
свободны от орнаментальности и вычурности. При жизни поэта они не пользовались
широкой известностью. Слава пришла к Логау столетие спустя, когда все
его современники были отвергнуты просветительской критикой и преданы
забвению. В 1759 г.
Лессинг издал избранные эпиграммы Логау, в которых увидел настроения
и темы, созвучные веку Просвещения. Примечательно, что одна из эпиграмм
Логау «Придворные блохи и вши», построенная на народной сатирической
традиции, близко перекликается с знаменитой «Песней о блохе» из «Фауста»
Гёте.
Традицию силезских лириков продолжил уроженец Бреслау Кристиан Гофман
фон Гофмансвальдау (Christian Hofmann von Hofmannswaldau, 1616—1679),
которого считают наиболее значительным представителем так называемой
«второй силезской школы». Подобно Опицу, Флемингу и Грифиусу он получил
хорошее образование, сначала в Данцигской академической гимназии, потом
в Лейденском университете, владел несколькими языками, много путешествовал.
Начиная с середины 1640-х годов, он занимал высокие служебные посты,
принимал участие в дипломатических переговорах с императорским двором
в Вене. Литературная деятельность Гофмансвальдау началась с переводов
итальянской пасторальной поэзии. Только в 1663 г. он опубликовал свой первый сборник «Сто стихотворных эпитафий».
Их герои — библейские и исторические персонажи. При жизни Гофмансвальдау
успел издать лишь одну книгу избранных стихотворений и переводов (1673),
которые были известны только ограниченному кругу друзей. Лишь посмертные
издания 1679 и 1695 гг., значительно более полные, прославили его
имя. Гофмансвальдау писал сонеты, оды, свадебные и погребальные стихотворения
«на случай», «Героические послания» (в духе «Героид» Овидия) от имени
знаменитых женщин немецкой истории. В его поэзии преобладает любовная
тема, нередко трактуемая в подчеркнуто эротическом духе; его стихотворения
изобилуют преувеличенно детальным и высокопарным описанием женской красоты,
щедро уснащенным эффектными метафорами и сравнениями (кораллы, жемчуг,
алебастр, изумруды, алмазы и т. п.). Однако наиболее значительны
его стихи, написанные на философские темы, в частности, на общую для
поэзии барокко тему суетности и бренности человеческого бытия. Таково
самое знаменитое из них «Земная жизнь»:
Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.
Жизнь это вспышка молнии во мраке,
Жизнь — это луг, поросший лебедой,
Жизнь — скопище больных в чумном бараке,
Тюрьма, куда мы заперты судьбой…
Беги, беги от мишуры обманной,
Расстанься с непотребной суетой,
И ты достигнешь пристани желанной,
Где неразрывны вечность с красотой!
Поэтика Гофмансвальдау испытала на себе влияние итальянской школы
поэта Марино, которого он много переводил и творчество которого отчасти
сродни французской прециозной поэзии. Он широко использует изысканные
метафоры, искусно обыгрывает многозначность слов, пользуется риторическими
повторами. Большое значение он придавал разнообразию строфических форм
и рифмовки и виртуозно владел этими приемами. Преувеличенное внимание
к чисто формальной технике при относительно ограниченном круге тем определили
недолговечность поэтического наследия Гофмансвальдау. Вместе с тем именно
эти слабые стороны его стиля были в следующем столетии объявлены общей
особенностью всей поэзии XVII в. и дали повод для резкой и несправедливой
ее критики.
Полную противоположность поэзии Гофмансвальдау представляет лирика
силезских поэтов религиозно-мистического направления, в большинстве
своем испытавших на себе влияние Якоба Бёме — Даниеля Чепко, Ангелуса
Силезиуса, Квиринуса Кульмана.
В творчестве Даниеля Чепко (Daniel Czepko, 1605—1660) социально-критические
прогрессивные идеи сочетались с философскими воззрениями мистического
толка. Его трактаты на политические темы были запрещены по настоянию
церковных властей, но ходили по рукам в многочисленных списках и пользовались
сочувствием в социальных низах. В сборнике «Сатирические стихотворения»
(1640—1648) Чепко обличает богачей, государей, чей пурпур обагрен кровью.
Он клеймит религиозную рознь, разжигаемую ради угнетения народа, жестокости,
чинимые во имя религии как протестантами, так и католиками. Он горько
сетует на не оправдавший ожиданий мир:
Отчизна — там, где чтут законность и свободу,
Но этого всего мы не видали сроду.
Что там ни говори, окончивши войну,
Лжемиру продали мы отчую страну,
И погрузились в сон, и разумом ослепли.
Самый известный сборник Чепко «Мудрость в шестистах двустишиях» (1640—1647)
навеян учением Якоба Бёме. Здесь Чепко развивает традицию эпиграмматического
жанра, заложенную Опицем. В афористически заостренных двустишиях, построенных
на антитезах, он раскрывает тему бог—человек—природа, центральную в
философии Бёме. В его представлении стирается грань между временем и
вечностью, конечным (человек) и бесконечным (бог). Единство микро- и
макрокосма (человека и бога) зиждется на их противоположности. Тем самым
Чепко делает попытку диалектически решить эту религиозно-философскую
проблему:
Мгновенье — в вечности, во тьме ночной — зарю,
В безжизненности — жизнь, а в людях — бога зрю.
(«Одно в другом»)
Традицию Чепко продолжил и углубил Иоганнес Шефлер, публиковавший
свои стихи под именем Ангелус Силезиус (Angelus Silesius, 1624—1677).
Имя Ангелус он принял, перейдя в 1653 г. в католичество. Мировоззрение Шефлера получило отражение
в его главном поэтическом сборнике «Херувимский странник» (1675), написанном
в основной своей части до обращения в католичество. Это мистически окрашенный
пантеизм, далекий от какой-либо ортодоксальной религии и даже противоречащий
ее догмам (в последние годы жизни Шефлер стал ревностным католиком).
В решении главной темы — отношении бога, человека и мироздания — Ангелус
Силезиус, следуя за Бёме и Чепко, обнаруживает проблески стихийно-диалектического
подхода. Он утверждает равенство человека и бога, нерасторжимое единство
и одновременно противоположность этих двух начал:
Ты смотришь в небеса? Иль ты забыл о том,
Что бог — не в небесах, а здесь, в тебе самом!
Бог жив, пока я жив, в себе его храня,
Я без него ничто, но чтó он без меня?
Нет в мире ничего чудесней человека:
В нем бог и сатана соседствуют от века.
Я, как господь, велик. Бог мал, что червь земной.
Итак: я — не под ним. И он — не надо мной.
Сборник состоит из афористически заостренных двустиший (реже — сведенных
в более обширные группы), написанных александрийским стихом и построенных
на антитезах. При этом члены противопоставления оказываются в двух полустишиях,
разделенных цезурой. Композиционная симметрия контрастирует со смысловым
противопоставлением. Искусное варьирование опорных слов, иногда меняющихся
местами в соседних стихах — характерный прием композиционной техники
барокко, внешне напоминающий перестановку фигур в калейдоскопе. Но у
Ангелуса Силезиуса это отнюдь не формальная игра, эти приемы несут в
себе глубокий смысл, подтверждая взаимосвязанность и взаимопроницаемость
основных философских понятий.
Последним поэтом мистико-пантеистического направления с элементами
социальной утопии был Квиринус Кульман (Quirinus Kuhlmann, 1651—1689),
мнивший себя пророком и реформатором религии. Силезец по происхождению,
он скитался из страны в страну, пытаясь вербовать себе приверженцев,
побывал в Нидерландах, Англии, Риме с безумным намерением обратить в
свою веру папу, в Турции (с фантастическим проектом обратить в христианство
турецкого султана) и окончил свои дни в России, где по доносу пастора
Немецкой слободы в Москве был схвачен как еретик и сожжен на костре.
Кульман выпустил несколько сборников, разных по жанру: эпиграммы (1668),
сонеты на библейские сюжеты (1671), собрание афоризмов, цитат и пословиц
на моральные темы (1671), собрание поучительных историй «из жизни высоких
и низких особ» (1672). Характерная для его современников универсальная
ученость сочетается у Кульмана с пристрастием к чисто барочным эффектам
— к броским и исключительным ситуациям, натуралистическим описаниям
кровавых преступлений, картин разврата, к сверхъестественным и фантастическим
происшествиям. Главный поэтический сборник Кульмана «Псалтырь» вышел
в 1684—1685 гг. в Амстердаме. Он состоит из десяти книг по 15 псалмов
в каждой и представляет своеобразную, символически переосмысленную лирическую
биографию автора. Это подчеркивается небольшими прозаическими введениями
к каждому псалму, которые служат своего рода документальным комментарием
к стихам. В построении сборника, его книг и отдельных псалмов большую
роль играют комбинации чисел, которым Кульман, вслед за мистиками и
натурфилософами XVI в., приписывал магическую силу. В центре внимания
поэта — вопрос о свободе воли, который он решает в духе картезианской
философии, но при этом причудливо сплетает его с идеей своего «избранничества»,
ниспровержения «ложных» религий и утверждения своего вероучения.
Поэтика Кульмана отличается интенсивным использованием самых разнообразных
выразительных средств — сложной символики, игры многозначностью слов,
нагромождения риторических фигур, прерывистым синтаксисом, восклицаниями,
перечислениями и т. д. Кульман часто прибегает к анаграммам, охотно
использует форму акростиха, неожиданные и резкие стиховые переносы,
ассиметричное чередование строк разной длины:
Вот оно: мрак, чад, бой, хлад, юг, восток, запад, север,
Солнце, море, ветер, огонь и
Ужас: «Вдруг не помогут?!»
На это: свет, синь, кровь, снег, зной, жар, прохлада, мороз,
Сиянье, берег, затишье, пожар и
Гнусных издевок гогот.
(«Изменчивая сущность бытия человеческого»).
Некоторые из этих поэтических приемов в дальнейшем воскресали в творчестве
немецких поэтов, стремившихся к повышенной экспрессии, вплоть до XX в.
(поэзия немецкого экспрессионизма, с которой некоторые исследователи
сопоставляют лирику Кульмана).
[17] Здесь и далее стихи цитируются в переводах Льва Гинзбурга.
|
