|
ГАЛЛЬСКОЕ НАШЕСТВИЕ
Чаша
испытаний, выпавших Греции, была еще не полна. Оставалось пережить еще одно:
нашествие варваров. Не восточных варваров Ксеркса, за которыми была память о
дивных громадных царствах, — нет, северных варваров, незнакомых не только
с законом, но и с царской властью, не имеющих за собой ничего, кроме отчаянной
дерзости и храбрости. Это была как бы репетиция тех нашествий, которые семьсот
лет спустя закончат собой всю историю древнего мира и будут названы «великим
переселением народов».
Сейчас
переселяющимся народом были галлы. Они жили в средней Европе, там их потеснили
германцы, и они хлынули в поисках земли и добычи на юг и на юго-восток. Те,
которые шли на юг, разорили Италию, со словами «Горе побежденным!» взяли дань с
Рима и взяли бы самый Рим, если бы гуси, загоготав вовремя на стене, не
разбудили спавших защитников: так «гуси Рим спасли». А те, которые шли на
юго-восток, перевалили через Балканы и оказались теперь на пороге Македонии и
Греции. Это было ровно через двести лет после нашествия Ксеркса.
Македонским
царем в это время был мимолетный Птолемей, по прозвищу Молния. Это был такой
царь, что благочестивые люди не сомневались: галльское нашествие — это кара
богов за его преступления. Ему не было и сорока лет, а он уже был виновником
убийства отцом сына, убийства друга, убийства женщины с детьми.
Вот как
это было. У александрийского царя Птолемея, умнейшего из наследников
Александра, было два сына от двух жен: старший, Птолемей-Молния, пылкий и
неукротимый, и младший, Птолемей-Филадельф («Братолюб»), спокойный и разумный.
Умирая, старый Птолемей оставил царство не старшему сыну, а младшему.
Оскорбленный Птолемей-Молния бежал в Азию к Селевку и стал ждать своего часа.
Час наступил, когда началась война старых исполинов, Селевка и Лисимаха.
Семейные раздоры александрийского двора эхом откликнулись при Лисимаховом
дворе: старый Лисимах был женат на сестре Филадельфа, молодой сын его — на
сестре Молнии, обе женщины ненавидели друг друга, и жена Лисимаха одержала
верх: царь приказал заточить и убить собственного сына. Это было первое
убийство. После этого и двинулся на Лисимаха Селевк, разбил его, уничтожил,
вступил в Македонию и здесь у придорожного алтаря был убит сам — не кем иным,
как собственным гостем и спутником Птолемеем-Молнией. Это было второе убийство.
Птолемей объявил себя царем бесхозной Македонии, и первым его делом была казнь
вдовы Лисимаха с ее детьми. Это было третье убийство. Потом прошли считанные
месяцы и наступила расплата: на Македонию надвинулись галлы, войска
Птолемея-Молнии были разбиты, сам он убит, и память о нем осталась недобрая.
Высокого
роста, светловолосые, синеглазые, без бород, с длинными висячими усами,
разукрашенные золотыми ожерельями и браслетами из своей добычи, галлы были
неистовы в сражении. Они, как пифагорейцы, верили в переселение бессмертных душ
и потому не боялись гибели. Пленников они десятками убивали в жертву богам. В
плен они не сдавались: если не могли убежать, то убивали себя. Потом, когда
гроза миновала, греческие мастера внимательно и с уважением изображали гибнущих
галлов в своих скульптурах. Одна из таких скульптур, «Умирающий гладиатор»,
вдохновила Байрона, а потом Лермонтова на знаменитые стихи.
Три
больших похода совершили галлы на греческие земли. Первый поход отбили боги,
второй — царь, а третий — князь.
Первый
поход был на Дельфы: варваров издалека манила слава их богатств. Прямо из
Македонии галлы двинулись на юг. Число их казалось грекам несметным. Вновь, как
двести лет назад, греки встретили варваров у Фермопил, вновь отбили их лобовой
натиск и вновь были обойдены по тайной кружной тропе. Греческое войско
отступило на священную гору Парнас; Дельфы лежали, открытые варварам. Вот здесь
и вступились боги за свою святыню: это было последнее вмешательство сказки в
греческую историю, и о нем рассказывали с упоением. Богов было трое:
дельфийский Аполлон, землеколебатель Посейдон и лесной Пан. Аполлон грянул
грозой и бурей в лицо недругам — во вспышках молний грекам виделась фигура
бога. Посейдон сотряс землю непривычным галлам землетрясением, и с окрестных
гор на галльский стан покатились громадные глыбы. А Пан посеял в галльском полчище
тот «панический» страх, который и теперь называется этим именем: отважные
гиганты испугались неведомо чего, в собственных криках им чудились греческие, в
греческих — галльские, они бросались, ничего не видя, друг на друга, и больше
галлов пало от своих же мечей, чем от греческих. Говорят, когда-то Александр
Македонский спросил галльских послов: «Боитесь вы меня?» Галлы ответили: «Мы
боимся только одного: что небо рухнет на землю». В страшный день перед Дельфами
галлам показалось, что небо рушится на землю, — и они обратились в
бегство. Божий гнев преследовал их до конца: племена, к которым переходило
награбленное в Греции золото, вымирали от мора одно за другим, пока не решено
было бросить это проклятое золото в священный пруд галльских богов близ реки Гаронны.
А когда в эти галльские места пришли римляне и вытащили золото из пруда, то
сделавший это полководец вскоре же потерпел страшное поражение и умер в
изгнании.
Второй
поход галлов был в Азию. Там враждовали меж собою полузависимые князья, до
которых не доставала крепкая рука царя Селевка. Один из них пригласил галлов к
себе на помощь, обещав богатую добычу; галлы пришли и уже не ушли. Они грабили
Малую Азию из года в год, и греческие города не жалели денег, чтобы откупиться
от них. Наконец на них вышел сам царь Антиох, сын и наследник Селевка.
Галльское воинство выглядело так страшно, что Антиох почти не надеялся на
победу. Победу доставили ему слоны: от вида и рева неведомых чудовищ галлы
бросились в бегство, не сойдясь даже на выстрел из лука; их конница смешалась с
пехотой, их боевые колесницы — здесь, в Малой Азии, появились у них и такие —
губили их собственное войско. Победители ликовали, Антиоху было поднесено
модное прозвище Спаситель, но Антиох был мрачен. Он сказал: «Да будет нам
стыдно, что победою мы обязаны только неразумным животным!» — и приказал на
победном памятнике изобразить только слона с поднятым хоботом и ничего более.
Третий
поход галлов был на Пергам. Это был неприступный город на крутой горе, где
когда-то царь Лисимах сложил свои сокровища и оставил при них верного человека
из рода Атталидов. Лисимах погиб, Атталиды стали князьями Пергама, обстроили
его на Лисимаховы деньги прекрасными храмами и портиками, завели вторую в мире
библиотеку с ее пергаментными книгами. Пергамские богатства не давали покоя
галлам: они двинулись войной на Пергам и были разбиты князем Атталом. И эта
победа была увековечена по-царски: сын Аттала Евмен воздвиг в Пергаме небывалой
величины алтарь с надписью «Зевсу и Афине, даровательнице победы, за полученные
милости». Это была постройка величиной в половину Парфенона; поверху шла
колоннада, окружавшая жертвенник, к которому вела лестница в двадцать ступеней
высоты и двадцать шагов ширины, а понизу шел рельефный фриз высотою в рост
человека, бесконечной полосой огибавший здание, и на этом фризе изображено то
же, что было выткано на покрывале парфенонской Афины, — борьба богов с
гигантами, победа разумного порядка над неразумной стихией. Здесь схлестываются
руки, выгибаются тела, простираются крылья, извиваются змеиные туловища, мукой
искажаются лица, и среди теснящихся тел вырисовываются могучие фигуры Зевса,
мечущего молнию, и Афины, повергающей врага. Таков был Пергамский алтарь — все,
что осталось нам от галльского нашествия.
|
