Э.Т.А.Гофман
Щелкунчик и Мышиный Король

Перевод И. Татариновой
1 | 2 | 3
   ПОБЕДА

   Прошло немного времени,  и  как-то лунной ночью Мари разбудило странное
постукиванье,  которое,  казалось, шло из угла, словно там перебрасывали и
катали камешки, а по временам слышался противный визг и писк.
   - Ай,  мыши,  мыши,  опять тут мыши! - в испуге закричала Мари и хотела
уже разбудить мать, но слова застряли у нее в горле.
   Она  не  могла даже шевельнуться,  потому что увидела,  как из  'дыры в
стене  с  трудом  вылез  мышиный  король  и,  сверкая глазами и  коронами,
принялся шмыгать  по  всей  комнате;  вдруг  он  одним  прыжком вскочил на
столик, стоявший у самой кроватки Мари.
   -  Хи-хи-хи!  Отдай  мне  все  драже,  весь марципан, глупышка, не то я
загрызу  твоего  Щелкунчика,  загрызу Щелкунчика! - пищал мышиный король и
при  этом  противно  скрипел  и скрежетал зубами, а потом быстро скрылся в
дырку в стене.
   Мари так  напугало появление страшного мышиного короля,  что наутро она
совсем осунулась и  от  волнения не  могла  вымолвить ни  слова.  Сто  раз
собиралась она рассказать матери, Луизе или хотя бы Фрицу о том, что с ней
приключилось,  но  думала:  "Разве  мне  кто-нибудь поверит?  Меня  просто
поднимут на смех".
   Однако ей было совершенно ясно, что ради спасения Щелкунчика она должна
будет  отдать драже  и  марципан.  Поэтому вечером она  положила все  свои
конфеты на нижний выступ шкафа. Наутро мать сказала:
   - Не знаю,  откуда взялись мыши у нас в гостиной. Взгляни-ка, Мари, они
у тебя, бедняжки, все конфеты поели.
   Так оно и было. Марципан с начинкой не понравился прожорливому мышиному
королю,  но  он  так  обглодал его  острыми зубками,  что остатки пришлось
выбросить.  Мари  нисколько не  жалела  о  сластях:  в  глубине  души  она
радовалась,   так  Как  думала,   что'  спасла  Щелкунчика.   Но  что  она
почувствовала,  когда на следующую ночь у нее над самым ухом раздался писк
и визг!  Ах,  мышиный король был тут как тут,  и еще отвратительнее, чем в
прошлую ночь,  сверкали у  него глаза,  и еще противнее пропищал он сквозь
зубы:
   -  Отдай  мне  твоих сахарных куколок, глупышка, не то я загрызу твоего
Щелкунчика, загрызу Щелкунчика!
   И с этими словами страшный мышиный король исчез.
   Мари  была  очень  огорчена.  На  следующее  утро она подошла к шкафу и
печально  поглядела  на  сахарных  и  адрагантовых куколок. И горе ее было
понятно,  ведь  ты не поверишь, внимательная моя слушательница Мари, какие
расчудесные  сахарные фигурки были у Мари Штальбаум: премиленькие пастушок
с  пастушкой  пасли  стадо  белоснежных  барашков,  а  рядом  резвилась их
собачка;  тут  же  стояли два почтальона с письмами в руках и четыре очень
миловидные  пары  - щеголеватые юноши и разряженные в пух и прах девушки -
качались  на  русских  качелях.  Потом шли танцоры, за ними стояли Пах-тер
Фельдкюммель  с Орлеанской Девственницей, которых Мари не очень-то ценила,
а  совсем  в  уголке  стоял  краснощекий  младенец - любимец Мари... Слезы
брызнули У нее из глаз.
   - Ax,  милый  господин Дроссельмейер,  -  воскликнула она,  обращаясь к
Щелкунчику,  -  чего я только не сделаю, лишь бы спасти вам жизнь, но, ах,
как это тяжело!
   Однако у  Щелкунчика был такой жалобный вид,  что Мари,  которой и  без
того чудилось,  будто мышиный король разинул все свои семь пастей и  хочет
проглотить несчастного юношу, решила пожертвовать ради него всем.
   Итак,  вечером она  поставила всех  сахарных куколок на  нижний  выступ
шкафа,  куда до того клала сласти.  Поцеловала пастуха,  пастушку, овечек;
последним достала она из уголка своего любимца - краснощекого младенца - и
поставила  его  позади  всех  других  куколок.  Фсльдкюммель и  Орлеанская
Девственница попали в первый ряд.
   - Нет,  это  уж  слишком!  -  воскликнула  на  следующее  утро  госпожа
Штальбаум.  -  Видно,  в стеклянном шкафу хозяйничает большая, прожорливая
мышь:  у  бедняжки  Мари  погрызены и  обглоданы все  хорошенькие сахарные
куколки!
   Мари,  правда,  не  могла  удержаться  и заплакала, но скоро улыбнулась
сквозь слезы, потому что подумала: "Что же делать, зато Щелкунчик цел!"
   Вечером,  когда мать рассказывала господину Дроссельмейеру про то,  что
натворила мышь в шкафу у детей, отец воскликнул:
   - Что  за  гадость!  Никак  не  удается  извести мерзкую мышь,  которая
хозяйничает в стеклянном шкафу и поедает у бедной Мари все сласти.
   - Вот что,  - весело сказал Фриц, - внизу, у булочника, есть прекрасный
серый советник посольства. Я заберу его к нам наверх: он быстро покончит с
этим делом и отгрызет мыши голову,  будь то хоть сама Мышильда или ее сын,
мышиный король.
   - А  заодно будет прыгать на столы и стулья и перебьет стаканы и чашки,
и вообще с ним беды не оберешься! - смеясь, закончила мать.
   - Да  нет же!  -  возразил Фриц.  -  Этот советник посольства -  ловкий
малый. Мне бы хотелось так ходить по крыше, как он!
   - Нет уж,  пожалуйста,  не  нужно кота на  ночь,  -  просила Луиза,  не
терпевшая кошек.
   - Собственно говоря, Фриц прав, - сказал отец. - А пока можно поставить
мышеловку. Есть у нас мышеловки?
   - Крестный сделает нам отличную мышеловку:  ведь он  же  их изобрел!  -
закричал Фриц.
   Все рассмеялись,  а когда госпожа Штальбаум сказала,  что в доме нет ни
одной  мышеловки,  Дроссельмейер заявил,  что  у  него  их  несколько,  и,
действительно, сейчас же велел принести из дому отличную мышеловку.
   Сказка крестного о твердом орехе ожила для Фрица и Мари.  Когда кухарка
поджаривала сало,  Мари бледнела и дрожала.  Все еще поглощенная сказкой с
ее чудесами, она как-то даже сказала кухарке Доре, своей давней знакомой:
   - Ах, ваше величество королева, берегитесь Мышильды и ее родни!
   А Фриц обнажил саблю и заявил:
   - Пусть только придут, уж я им задам!
   Но и под плитой и на плите все было спокойно. Когда же старший советник
суда  привязал  кусочек  сала  на  тонкую  ниточку  и  осторожно  поставил
мышеловку к стеклянному шкафу, Фриц воскликнул:
   - Берегись,  крестный-часовщик, как бы мышиный король не сыграл с тобой
злой шутки!
   Ах, каково пришлось бедной Мари на следующую ночь! У нее по руке бегали
ледяные  лапки,  и  что-то  шершавое  и  противное прикоснулось к  щеке  и
запищало и  завизжало прямо в ухо.  На плече у нее сидел противный мышиный
король;  из  семи  его  разверстых пастей текли кроваво-красные слюни,  и,
скрежеща зубами, он прошипел на ухо оцепеневшей от ужаса Мари:
   - Я ускользну - я в щель шмыгну, под пол юркну, не трону сала, ты так и
знай.  Давай,  давай картинки,  платьице сюда,  не то беда,  предупреждаю:
Щелкунчика поймаю и искусаю... Хи-хи!.. Пи-пи!... Квик-квик!
   Мари очень опечалилась, а когда наутро мать сказала: "А гадкая мышь все
еще  не попалась!" - Мари побледнела и встревожилась, а мама подумала, что
девочка грустит о сластях и боится мыши.
   - Полно,  успокойся, деточка, - сказала она, - мы прогоним гадкую мышь!
Не помогут мышеловки -  пускай тогда Фриц приносит своего серого советника
посольства.
   Как  только Мари осталась в  гостиной одна,  она подошла к  стеклянному
шкафу и, рыдая, заговорила со Щелкунчиком:
   - Ах, милый, добрый господин Дроссельмейер! Что могу сделать для вас я,
бедная,  несчастная  девочка?  Ну, отдам я на съедение противному мышиному
королю  все  свои книжки с картинками, отдам даже красивое новое платьице,
которое  подарил  мне  младенец Христос, но ведь он будет требовать с меня
еще  и  еще,  так что под конец у меня ничего не останется, и он, пожалуй,
захочет  загрызть  и меня вместо вас. Ах, я бедная, бедная девочка! Ну что
мне делать, что мне делать?!
   Пока Мари так горевала и плакала, она заметила, что у Щелкунчика на шее
с прошлой ночи осталось большое кровавое пятно. С тех пор как Мари узнала,
что  Щелкунчик на  самом деле  молодой Дроссельмейер,  племянник советника
суда,  она перестала носить его и баюкать, перестала ласкать и целовать, и
ей  даже было как-то  неловко слишком часто до  него дотрагиваться,  но на
этот  раз  она  бережно достала Щелкунчика с  полки и  принялась заботливо
оттирать носовым платком кровавое пятно  на  шее.  Но  как  оторопела она,
когда  вдруг  ощутила,  что  дружок Щелкунчик у  нее  в  руках  потеплел и
шевельнулся!  Быстро поставила она его обратно на полку.  Тут губы у  него
приоткрылись, и Щелкунчик с трудом пролепетал:
   - О бесценная мадемуазель Штальбаум, верная моя подруга, сколь многим я
вам обязан!  Нет,  не  приносите в  жертву ради меня книжки с  картинками,
праздничное  платьице  -  раздобудьте мне  саблю...  Саблю!  Об  остальном
позабочусь я сам, даже будь он...
   Тут  речь Щелкунчика прервалась,  и  его глаза,  только что светившиеся
глубокой  печалью,  снова  померкли  и  потускнели.  Мари  ни  капельки не
испугалась,  напротив того -  она запрыгала от радости.  Теперь она знала,
как спасти Щелкунчика, не принося дальнейших тяжелых жертв. Но где достать
для человечка саблю?
   Мари решила посоветоваться с Фрицем,  и вечером,  когда родители ушли в
гости и  они вдвоем сидели в гостиной у стеклянного шкафа,  она рассказала
брату все,  что приключилось с ней из-за Щелкунчика и мышиного короля и от
чего теперь зависит спасение Щелкунчика.
   Больше всего огорчило Фрица,  что  его гусары плохо вели себя во  время
боя,  как это выходило по рассказу Мари. Он очень серьезно переспросил ее,
так ли оно было на самом деле,  и, когда Мари дала ему честное слово, Фриц
быстро подошел к стеклянному шкафу, обратился к гусарам с грозной речью, а
затем в  наказание за себялюбие и  трусость срезал у  них у всех кокарды с
шапок и запретил им в течение года играть лейб-гусарский марш.  Покончив с
наказанием гусар, он обратился к Мари:
   - Я помогу Щелкунчику достать саблю: только вчера я уволил в отставку с
пенсией старого кирасирского полковника, и, значит, его прекрасная, острая
сабля ему больше не нужна.
   Упомянутый полковник проживал на выдаваемую ему Фрицем пенсию в дальнем
углу,  на  третьей  полке.  Фриц  достал  его  оттуда,  отвязал  и  впрямь
щегольскую серебряную саблю и надел ее Щелкунчику.
   На  следующую ночь Мари не могла сомкнуть глаз от тревоги и  страха.  В
полночь ей послышалась в гостиной какая-то странная суматоха -  звяканье и
шорох. Вдруг раздалось: "Квик!"
   - Мышиный король! Мышиный король! - крикнула Мари и в ужасе соскочила с
кровати.
   Все было тихо, но вскоре кто-то осторожно постучал в дверь и послышался
тоненький голосок:
   - Бесценная мадемуазель Штальбаум,  откройте дверь и ничего не бойтесь!
Добрые, радостные вести.
   Мари  узнала голос  молодого Дроссельмейера,  накинула юбочку и  быстро
отворила дверь.  На пороге стоял Щелкунчик с окровавленной саблей в правой
руке,  с зажженной восковой свечкой -  в левой.  Увидев Мари, он тотчас же
опустился на одно колено и заговорил так:
   - О прекрасная дама! Вы одна вдохнули в меня рыцарскую отвагу и придали
мощь  моей руке,  дабы я  поразил дерзновенного,  который посмел оскорбить
вас.  Коварный мышиный  король  повержен и  купается в  собственной крови!
Соблаговолите милостиво принять трофеи из  рук преданного вам до  гробовой
доски рыцаря.
   С  этими словами миленький Щелкунчик очень ловко стряхнул семь  золотых
корон мышиного короля,  которые он  нанизал на левую руку,  и  подал Мари,
принявшей их с радостью.
   Щелкунчик встал и продолжал так:
   - Ах,  моя бесценнейшая мадемуазель Штальбаум! Какие диковинки мог бы я
показать вам теперь,  когда враг повержен, если бы вы соблаговолили пройти
за  мною  хоть  несколько  шагов!   О,  сделайте,  сделайте  это,  дорогая
мадемуазель!


   КУКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО

   Я  думаю, дети, всякий из вас, ни минуты не колеблясь, последовал бы за
честным,  добрым  Щелкунчиком,  у которого не могло быть ничего дурного на
уме.  А  уж  Мари  и подавно, - ведь она знала, что вправе рассчитывать на
величайшую  благодарность  со  стороны Щелкунчика, и была убеждена, что он
сдержит слово и покажет ей много диковинок. Вот потому она и сказала:
   -  Я  пойду  с  вами,  господин  Дроссельмейер,  но  только  недалеко и
ненадолго, так как я совсем еще не выспалась.
   -  Тогда,  - ответил Щелкунчик, - я выберу кратчайшую, хотя и не совсем
удобную дорогу.
   Он  пошел вперед. Мари - за ним. Остановились они в передней, у старого
огромного  платяного шкафа. Мари с удивлением заметила, что дверцы, обычно
запертые  на  замок,  распахнуты;  ей хорошо было видно отцовскую дорожную
лисью   шубу,  которая  висела  у  самой  дверцы.  Щелкунчик  очень  ловко
вскарабкался   по   выступу  шкафа  и  резьбе  и  схватил  большую  кисть,
болтавшуюся на толстом шнуре сзади па шубе. Он изо всей силы дернул кисть,
и тотчас из рукава шубы спустилась изящная лосенка кедрового дерева.
   -  Не  угодно  ли  вам  подняться,  драгоценнейшая  мадемуазель Мари? -
спросил Щелкунчик.
   Мари  так  и  сделала. И не Успела она подняться через рукав, не успела
выглянуть  иа-за  воротника, как ей навстречу засиял ослепительный свет, и
она  очутилась  на  прекрасном  благоуханном  лугу, который весь искрился,
словно блестящими драгоценными камнями.
   -  Мы  на  Леденцовом лугу, - сказал Щелкунчик. - А сейчас пройдем в те
ворота.
   Только   теперь,   подняв   глаза,   заметила   Мари  красивые  ворота,
возвышавшиеся  в  нескольких  шагах от нее посреди луга; казалось, что они
сложены из белого и коричневого, испещренного крапинками мрамора. Когда же
Мари подошла поближе, она увидела, что это не мрамор, а миндаль в сахаре и
изюм,  почему  и  ворота, под которыми они прошли, назывались, по уверению
Щелкунчика,  Миндально-Изюмными  воротами.  Простой  народ весьма неучтиво
называл  их  воротами  обжор-студентов.  На  боковой  галерее  этих ворот,
по-видимому  сделанной  из  ячменного  сахара,  шесть  обезьянок в красных
куртках составили замечательный военный оркестр, который играл так хорошо,
что  Мари,  сама  того  не  замечая,  шла все дальше и дальше по мраморным
плитам, прекрасно сделанным из сахара, сваренного с пряностями.
   Вскоре  ее  овеяли  сладостные ароматы,  которые струились из  чудесной
рощицы,   раскинувшейся  по  обеим  сторонам.  Темная  листва  блестела  и
искрилась так  ярко,  что  ясно  видны  были  золотые и  серебряные плоды,
висевшие на разноцветных стеблях,  и банты,:  и букеты цветов,  украшавшие
стволы и  ветви,  словно веселых жениха и невесту и свадебных гостей.  При
каждом дуновении зефира,  напоенного благоуханием апельсинов,  в  ветвях и
листве  подымался шелест,  а  золотая мишура  хрустела и  трещала,  словно
ликующая музыка,  которая  увлекала сверкающие огоньки,  и  они  плясали и
прыгали.
   - Ах, как здесь чудесно! - воскликнула восхищенная Мари.
   - Мы в Рождественском лесу, любезная мадемуазель, - сказал Щелкунчик.
   - Ах,  как  бы  мне  хотелось побыть здесь!  Тут так чудесно!  -  снова
воскликнула Мари.
   Щелкунчик ударил  в  ладоши,  и  тотчас же  явились крошечные пастухи и
пастушки,  охотники и  охотницы,  такие  нежные и  белые,  что  можно было
подумать,  будто они из чистого сахара. Хотя они и гуляли по лесу, Мари их
раньше почему-то не заметила.  Они принесли чудо какое хорошенькое золотое
кресло,  положили на  него  белую  подушку  из  пастилы  и  очень  любезно
пригласили Мари сесть. И сейчас же пастухи и пастушки исполнили прелестный
балет,  а  охотники тем временем весьма искусно трубили в рога.  Затем все
скрылись в кустарнике.
   -  Простите,  дорогая  мадемуазель  Штальбаум,  -  сказал  Щелкунчик, -
простите за такие жалкие танцы. Но это танцоры из нашего кукольного балета
-  они только и знают, что повторять одно и то же, а то, что) охотники так
сонно  и  лениво  трубили в трубы, тоже имеет свои причины. Бонбоньерки на
елках хотя и висят у них перед самым носом, но слишком высоко. А теперь не
угодно ли вам пожаловать дальше?
   - Да что вы,  балет был просто прелесть какой и мне очень понравился! -
сказала Мари, вставая и следуя за Щелкунчиком.
   Они   шли  вдоль  ручья,  бегущего  с  нежным  журчаньем  и  лепетом  и
наполнявшего своим чудным благоуханием весь лес.
   - Это Апельсинный ручей,  -  ответил Щелкунчик на расспросы Мари, - по,
если не  считать его прекрасного аромата,  он  не  может сравниться ни  по
величине,  ни  по  красоте  с  Лимонадной  рекой,  которая,  подобно  ему,
вливается в озеро Миндального молока.
   И  в самом деле,  вскоре Мари услыхала более громкий плеск и журчанье и
увидела широкий лимонадный поток,  который катил свои гордые светло-желтые
волны  среди  сверкающих,  как  изумруды,  кустов.  Необыкновенно бодрящей
прохладой, услаждающей грудь и сердце, веяло от прекрасных вод. Неподалеку
медленно  текла  темно-желтая  река,  распространявшая необычайно  сладкое
благоухание,  а  на берегу сидели красивые детки,  которые удили маленьких
толстых рыбок и тут же поедали их. Подойдя ближе, Мари заметила, что рыбки
были похожи на ломбардские орехи.  Немножко подальше на берегу раскинулась
очаровательная  деревушка.   Дома,   церковь,  дом  пастора,  амбары  были
темно-коричневые с  золотыми кровлями;  а  многие стены были расписаны так
пестро, словно на них налепили миндалины и лимонные цукаты.
   - Это село Пряничное,  -  сказал Щелкунчик,  -  расположенное на берегу
Медовой реки.  Народ в нем живет красивый,  но очень сердитый, так как все
там страдают зубной болью. Лучше мы туда не пойдем.
   В  то же мгновение Мари заметила красивый городок,  в  котором все дома
сплошь были пестрые и прозрачные.  Щелкунчик направился прямо туда,  и вот
Мари  услышала беспорядочный веселый гомон  и  увидела тысячу  хорошеньких
человечков,  которые  разбирали и  разгружали доверху  нагруженные телеги,
теснившиеся на  базаре.  А  то,  что  они  доставали,  напоминало  пестрые
разноцветные бумажки и плитки шоколада.
   - Мы в Конфетенхаузене,  -  сказал Щелкунчик,  - сейчас как раз прибыли
посланцы из  Бумажного королевства и  от шоколадного короля.  Не так давно
бедным конфетенхаузенцам угрожала армия  комариного адмирала;  поэтому они
покрывают свои дома дарами Бумажного государства и  возводят укрепления из
прочных  плит,  присланных шоколадным королем.  Но,  бесценная мадемуазель
Штальбаум,  мы  не  можем  посетить все  городки и  деревушки страны  -  в
столицу, в столицу!
   Щелкунчик  заторопился  дальше,   а  Мари,  сгорая  от  нетерпения,  не
отставала от него.  Вскоре повеяло дивным благоуханием роз,  и  все словно
озарилось нежно мерцающим розовым сиянием.  Мари  заметила,  что  это  был
отблеск розово-алых  вод,  со  сладостно-мелодичным звуком  плескавшихся и
журчавших у ее ног. Волны все прибывали и прибывали и наконец превратились
в большое прекрасное озеро,  по которому плавали чудесные серебристо-белые
лебеди  с   золотыми  ленточками  на  шее  и  пели  прекрасные  песни,   а
бриллиантовые рыбки,  словно  в  веселой пляске,  ныряли  и  кувыркались в
розовых волнах.
   - Ах,  -  в восторге воскликнула Мари, - да ведь это же то самое озеро,
что как-то пообещал мне сделать крестный!  А  я  -  та самая девочка,  что
должна была забавляться с миленькими лебедями.
   Щелкунчик улыбнулся так  насмешливо,  как еще ни  разу не  улыбался,  а
потом сказал:
   - Дяде  никогда  не  смастерить  ничего  подобного.  Скорее  вы,  милая
мадемуазель  Штальбаум...   Но  стоит  ли  над  этим  раздумывать!   Лучше
переправимся по Розовому озеру на ту сторону, в столицу.


   СТОЛИЦА

   Щелкунчик снова хлопнул в ладоши.  Розовое озеро зашумело сильнее, выше
заходили волны,  и  Мари  увидела вдали  двух  золоточешуйчатых дельфинов,
впряженных в раковину,  сиявшую яркими,  как солнце, драгоценными камнями.
Двенадцать очаровательных арапчат в  шапочках и передничках,  сотканных из
радужных перышек колибри,  соскочили на берег и,  легко скользя по волнам,
перенесли сперва Мари,  а  потом Щелкунчика в раковину,  которая сейчас же
понеслась по озеру.
   Ах,  как  чудно было  плыть в  раковине,  овеваемой благоуханием роз  и
омываемой розовыми  волнами!  Золоточешуйчатые дельфины  подняли  морды  и
принялись выбрасывать хрустальные струи высоко вверх,  а  когда эти  струи
ниспадали с вышины сверкающими и искрящимися дугами,  чудилось, будто поют
два прелестных, нежно-серебристых голоска:
   "Кто  озером  плывет?  Фея вод! Комарики, ду-ду-ду! Рыбки, плеск-плеск!
Лебеди,  блеск-блеск! Чудо-птичка, тра-ла-ла! Волны, пойте, вея, млея, - к
нам плывет по розам фея; струйка резвая, взметнись - к солнцу, ввысь!"
   Но двенадцати арапчатам, вскочившим сзади в раковину, видимо, совсем не
нравилось пение водных струй.  Они так трясли своими зонтиками, что листья
финиковых пальм, из которых те были сплетены, мялись и гнулись, а арапчата
отбивали ногами какой-то неведомый такт и пели:
   "Топ-и-тип и тип-и-топ,  хлоп-хлоп-хлоп! Мы по водам хороводом! Птички,
рыбки -  на прогулку,  вслед за раковиной гулкой!  Топ-и-тип и  тип-и-топ,
хлоп-хлоп-хлоп!"
   - Арапчата  -   очень  веселый  народ,  -  сказал  несколько  смущенный
Щелкунчик, - но как бы они не взбаламутили мне все озеро!
   И правда,  вскоре раздался громкий гул:  удивительные голоса, казалось,
плыли над озером.  Но Мари не обращала на них внимания,  -  она смотрела в
благоуханные волны, откуда ей улыбались прелестные девичьи лица.
   - Ах, - радостно закричала она, хлопая в ладошки, - поглядите-ка, милый
господин  Дроссельмейер:  там  принцесса Пирлипат!  Она  так  ласково  мне
улыбается... Да поглядите же, милый господин Дроссельмейер!
   Но Щелкунчик печально вздохнул и сказал:
   - О бесценная мадемуазель Штальбаум, это не принцесса Пирлипат, это вы.
Только  вы  сами,   только  ваше  собственное  прелестное  личико  ласково
улыбается из каждой волны.
   Тогда  Мари  быстро  отвернулась,   крепко  зажмурила  глаза  и  совсем
сконфузилась. В то же мгновенье двенадцать арапчат подхватили ее и отнесли
из  раковины на  берег.  Она очутилась в  небольшом лесочке,  который был,
пожалуй,  еще  прекраснее,  чем  Рождественский лес,  так  все тут сияло и
искрилось;  особенно  замечательны  были  редкостные  плоды,  висевшие  на
деревьях, редкостные не только по окраске, но и по дивному благоуханию.
   - Мы в Цукатной роще, - сказал Щелкунчик, - а вон там - столица.
   Ах,  что  же  увидала  Мари!  Как  мне  описать  вам,  дети,  красоту и
великолепие  представшего  перед  глазами  Мари  города,   который  широко
раскинулся на  усеянной цветами  роскошной поляне?  Он  блистал не  только
радужными красками стен и башен,  но и причудливой формой строений, совсем
не  похожих на  обычные дома.  Вместо крыш  их  осеняли искусно сплетенные
венки,  а  башни были увиты такими прелестными пестрыми гирляндами,  что и
представить себе нельзя.
   Когда Мари и Щелкунчик проходили через ворота,  которые, казалось, были
сооружены из миндального печенья и цукатов,  серебряные солдатики взяли на
караул, а человечек в парчовом шлафроке обнял Щелкунчика со словами:
   - Добро пожаловать, любезный принц! Добро пожаловать в Конфетенбург!
   Мари  очень  удивилась,  что  такой знатный вельможа называет господина
Дроссельмейера принцем.  Но  тут до  них донесся гомон тоненьких голосков,
шумно перебивавших друг друга,  долетели звуки ликования и смеха,  пение и
музыка, и Мари, позабыв обо всем, сейчас же спросила Щелкунчика, что это.
   - О любезная мадемуазель Штальбаум, - ответил Щелкунчик, - дивиться тут
нечему: Конфетенбург - многолюдный, веселый город, тут каждый день веселье
и шум. Будьте любезны, пойдемте дальше.
   Через несколько шагов они  очутились на  большой,  удивительно красивой
базарной  площади.  Все  дома  были  украшены  сахарными галереями ажурной
работы.  Посередине,  как обелиск, возвышался глазированный сладкий пирог,
осыпанный сахаром,  а  вокруг  из  четырех искусно сделанных фонтанов били
вверх  струи лимонада,  оршада и  других вкусных прохладительных напитков.
Бассейн был полон сбитых сливок, которые так и хотелось зачерпнуть ложкой.
Но   прелестнее  всего  были   очаровательные  человечки,   во   множестве
толпившиеся тут.  Они веселились,  смеялись, шутили и пели; это их веселый
гомон Мари слышала еще издали.
   Тут  были  нарядно  разодетые  кавалеры и дамы, армяне и греки, евреи и
тирольцы,  офицеры  и  солдаты,  и  монахи,  и пастухи, и паяцы, - словом,
всякий люд, какой только встречается на белом свете. В одном месте на углу
поднялся  страшный  гвалт:  народ кинулся врассыпную, потому что как раз в
это время проносили в паланкине Великого Могола, сопровождаемого девяноста
тремя вельможами и семьюстами невольниками. Но надо же было случиться, что
на  другом  углу  цех  рыбаков,  в  количестве  пятисот  человек,  устроил
торжественное  шествие,  а,  на беду, турецкому султану как раз вздумалось
проехаться в сопровождении трех тысяч янычар по базару; к тому же прямо на
сладкий  пирог  надвигалась  со  звонкой музыкой и пением: "Слава могучему
солнцу, слава!" - процессия "прерванного торжественного жертвоприношения".
Ну и поднялись же сумятица, толкотня и визг! Вскоре послышались стоны, так
как  в суматохе какой-то рыбак сшиб голову брамину, а Великого Могола чуть
было  не  задавил паяц. Шум становился все бешеней и бешеней, уже начались
толкотня  и  драка,  но  тут человек в парчовом шлафроке, тот самый, что у
ворот  приветствовал  Щелкунчика  в качестве принца, взобрался на пирог и,
трижды  дернув  звонкий  колокольчик,  трижды  громко  крикнул: "Кондитер!
Кондитер!  Кондитер!"  Сутолока мигом улеглась; всякий спасался как мог, и
после   того   как   распутались   спутавшиеся  шествия,  когда  вычистили
перепачкавшегося  Великого  Могола  и снова насадили голову брамину, опять
пошло прерванное шумное веселье.
   - В  чем  тут  дело с  кондитером,  любезный господин Дроссельмейер?  -
спросила Мари.
   - Ах,   бесценная  мадемуазель  Штальбаум,  кондитером  здесь  называют
неведомую,  но очень страшную силу,  которая,  по здешнему поверью,  может
сделать с человеком все, что ей вздумается, - ответил Щелкунчик, - это тот
рок, который властвует над этим веселым народцем, и жители так его боятся,
что  одним  упоминанием его  имени можно угомонить самую большую сутолоку,
как это сейчас доказал господин бургомистр. Тогда никто уже не помышляет о
земном,  о  тумаках и шишках на лбу,  всякий погружается в себя и говорит:
"Что есть человек и во что он может превратиться?"
   Громкий крик удивления -  нет, крик восторга вырвался у Мари, когда она
вдруг  очутилась перед  замком  с  сотней  воздушных башенок,  светившимся
розово-алым сиянием.  Там и  сям по стенам были рассыпаны роскошные букеты
фиалок,  нарциссов,  тюльпанов,  левкоев,  которые оттеняли ослепительную,
отливающую алым  светом белизну фона.  Большой купол центрального здания и
остроконечные крыши  башен  были  усеяны  тысячами  звездочек,  сверкающих
золотом и серебром.
   - Вот мы и в Марципановом замке, - сказал Щелкунчик.
   Мари не отрывала глаз от волшебного дворца, но все же она заметила, что
на  одной  большой  башне  не  хватает крыши, над восстановлением которой,
по-видимому, трудились человечки, стоявшие на помосте из корицы. Не успела
она задать вопрос Щелкунчику, как он сказал:
   - Совсем недавно замку грозила большая беда,  а  может быть,  и  полное
разорение. Великан Сладкоежка проходил мимо. Быстро откусил он крышу вон с
той  башни  и  принялся уже  за  большой купол,  но  жители  Конфетенбурга
умилостивили его,  поднеся в  виде  выкупа четверть города и  значительную
часть Цукатной рощи. Он закусил ими и отправился дальше.
   Вдруг  тихо  зазвучала очень  приятная,  нежная  музыка.  Ворота  замка
распахнулись, и оттуда вышли двенадцать крошек пажей с зажженными факелами
из стеблей гвоздики в ручках. Головы у них были из жемчужин, туловища - из
рубинов  и  изумрудов,  а  передвигались они  на  золотых ножках  искусной
работы.  За ними следовали четыре дамы почти такого же роста, как Клерхен,
в  необыкновенно роскошных и блестящих нарядах;  Мари мигом признала в них
прирожденных принцесс.  Они нежно обняли Щелкунчика и при этом воскликнули
с искренней радостью:
   - О принц, дорогой принц! Дорогой братец!
   Щелкунчик  совсем  растрогался:  он  утирал  часто  набегавшие на глаза
слезы, затем взял Мари за руку и торжественно объявил:
   - Вот  мадемуазель Мари  Штальбаум,  дочь  весьма  достойного советника
медицины и  моя спасительница.  Не брось она в нужную минуту туфельку,  не
добудь  она  мне  саблю  вышедшего на  пенсию полковника,  меня  загрыз бы
противный мышиный король,  и  я  лежал бы  уже  в  могиле.  О  мадемуазель
Штальбаум! Может ли сравниться с ней по красоте, достоинству и добродетели
Пирлипат,  несмотря на то что та -  прирожденная принцесса? Нет, говорю я,
нет!
   Все дамы воскликнули: "Нет!" - и, рыдая, принялись обнимать Мари.
   - О  благородная спасительница нашего возлюбленного царственного брата!
О несравненная мадемуазель Штальбаум!
   Затем  дамы  отвели Мари  и  Щелкунчика в  покои замка,  в  зал,  стены
которого сплошь  были  сделаны  из  переливающегося всеми  цветами  радуги
хрусталя.  Но  что  понравилось Мари больше всего -  это расставленные там
хорошенькие  стульчики,  комодики,  секретеры,  изготовленные из  кедра  и
бразильского дерева с инкрустированными золотыми цветами.
   Принцессы уговорили Мари  и  Щелкунчика присесть  и  сказали,  что  они
сейчас же  собственноручно приготовят им  угощение.  Они  тут  же  достали
разные горшочки и  мисочки из тончайшего японского фарфора,  ложки,  ножи,
вилки,  терки,  кастрюльки и  прочую золотую и серебряную кухонную утварь.
Затем  они  принесли такие  чудесные плоды  и  сласти,  каких  Мари  и  не
видывала,  и  очень  грациозно принялись выжимать прелестными белоснежными
ручками фруктовый сок,  толочь пряности,  тереть сладкий миндаль - словом,
принялись так славно хозяйничать,  что Мари поняла,  какие они искусницы в
кулинарном деле и какое роскошное угощение ожидает ее. Прекрасно сознавая,
что тоже кое-что в этом понимает,  Мари втайне желала сама принять участие
в  занятии принцесс.  Самая красивая из  сестер Щелкунчика,  словно угадав
тайное желание Мари, протянула ей маленькую золотую ступку и сказала:
   - Милая моя подружка,  бесценная спасительница брата,  потолки немножко
карамелек.
   Пока Мари весело стучала пестиком,  так  что ступка звенела мелодично и
приятно, не хуже прелестной песенки, Щелкунчик начал подробно рассказывать
о  страшной битве с  полчищами мышиного короля,  о  том,  как он  потерпел
поражение из-за  трусости своих войск,  как потом противный мышиный король
во  что бы то ни стало хотел загрызть его,  как Мари пришлось пожертвовать
многими его подданными, которые были у нее на службе...
   Во  время  рассказа Мари  чудилось,  будто слова Щелкунчика и  даже  ее
собственные удары пестиком звучат все глуше, все невнятнее, и вскоре глаза
ей  застлала серебряная пелена -  словно поднялись легкие клубы тумана,  в
которые погрузились принцессы...  пажи...  Щелкунчик... она сама... Где-то
что-то  шелестело,  журчало  и  пело;  странные звуки  растворялись вдали.
Вздымающиеся волны несли Мари все выше и  выше...  выше и  выше...  выше и
выше...


   ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Та-ра-ра-бух!  - и Мари упала с неимоверной высоты. Вот это был толчок!
Но Мари тут же открыла глаза.  Она лежала у себя в постельке.  Было совсем
светло, а около стояла мама и говорила:
   - Ну, можно ли так долго спать! Завтрак давно на столе.
   Мои  глубокоуважаемые слушатели,  вы,  конечно,  уже поняли,  что Мари,
ошеломленная всеми  виденными чудесами,  в  конце  концов  заснула в  зале
Марципанового замка  и  что  арапчата или  пажи,  а  может  быть,  и  сами
принцессы отнесли ее домой и уложили в постельку.
   - Ах, мамочка, милая моя мамочка, где только я не побывала этой ночью с
молодым господином Дроссельмейером! Каких только чудес не насмотрелась!
   И она рассказала все почти так же подробно, как только что рассказал я,
а мама слушала и удивлялась.
   Когда Мари окончила, мать сказала:
   - Тебе, милая Мари, приснился длинный прекрасный сон. Но выкинь все это
из головы.
   Мари упрямо твердила,  что видела все не во сне,  а  наяву.  Тогда мать
подвела ее к стеклянному шкафу,  вынула Щелкунчика,  который,  как всегда,
стоял на второй полке, и сказала:
   - Ах  ты глупышка,  откуда ты взяла,  что деревянная нюрнбергская кукла
может говорить и двигаться?
   - Но,  мамочка, - перебила ее Мари, - я ведь знаю, что крошка Щелкунчик
- молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, племянник крестного!
   Тут оба - и папа и мама - громко расхохотались.
   - Ах,  теперь ты,  папочка,  смеешься над моим Щелкунчиком,  -  чуть не
плача,  продолжала Мари,  -  а  он так хорошо отзывался о  тебе!  Когда мы
пришли в Марципановый замок, он представил меня принцессам - своим сестрам
и сказал, что ты весьма достойный советник медицины!
   Хохот только усилился, и теперь к родителям присоединились Луиза и даже
Фриц.  Тогда  Мари  побежала в  Другую  комнату,  быстро достала из  своей
шкатулочки семь корон мышиного короля и подала их матери со словами:
   - Вот,  мамочка,  посмотри:  вот  семь  корон мышиного короля,  которые
прошлой  ночью   поднес  мне   в   знак   своей  победы  молодой  господин
Дроссельмейер!
   Мама   с   удивлением   разглядывала   крошечные  короны  из  какого-то
незнакомого,  очень  блестящего металла и такой тонкой работы, что едва ли
это  могло  быть  делом  рук  человеческих. Господин Штальбаум тоже не мог
насмотреться на короны. Затем и отец и мать строго потребовали, чтобы Мари
призналась, откуда у нее коронки, но она стояла на своем.
   Когда  отец  стал  ее  журить  и  даже  обозвал  лгуньей,   она  горько
разрыдалась и стала жалобно приговаривать:
   - Ах я бедная, бедная! Ну что мне делать?
   Но тут вдруг открылась дверь, и вошел крестный.
   - Что случилось?  Что случилось?  - спросил он. - Моя крестница Марихен
плачет и рыдает? Что случилось? Что случилось?
   Папа рассказал ему,  что случилось, и показал крошечные короны. Старший
советник суда, как только увидел их, рассмеялся и воскликнул:
   -  Глупые  выдумки,  глупые  выдумки! Да ведь это же коронки, которые я
когда-то  носил  на  цепочке  от  часов, а потом подарил Марихен в день ее
рождения, когда ей минуло два года! Разве вы позабыли?
   Ни отец, ни мать не могли этого припомнить.
   Когда  Мари  убедилась, что лица у родителей опять стали ласковыми, она
подскочила к крестному и воскликнула:
   - Крестный,  ведь ты  же все знаешь!  Скажи,  что мой Щелкунчик -  твой
племянник,  молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга,  и что он подарил
мне эти крошечные короны.
   Крестный нахмурился и пробормотал:
   - Глупые выдумки!
   Тогда отец отвел маленькую Мари в сторону и сказал очень строго:
   - Послушай, Мари, оставь раз навсегда выдумки и глупые шутки! И если ты
еще  раз  скажешь,  что уродец Щелкунчик -  племянник твоего крестного,  я
выброшу за  окно  не  только Щелкунчика,  но  и  всех остальных кукол,  не
исключая и мамзель Клерхен.
   Теперь  бедняжка  Мари,  разумеется,  не  смела и заикнуться о том, что
переполняло  ей  сердце;  ведь вы понимаете, что не так-то легко было Мари
забыть  все  прекрасные  чудеса,  приключившиеся  с  ней.  Даже, уважаемый
читатель  или  слушатель, Фриц, даже твой товарищ Фриц Штальбаум сейчас же
поворачивался  спиной  к  сестре,  как  только она собиралась рассказать о
чудесной  стране,  где  ей  было  так  хорошо.  Говорят, что порой он даже
бормотал сквозь зубы: "Глупая девчонка!" Но, издавна зная его добрый нрав,
я никак не могу этому поверить; во всяком случае, доподлинно известно, что
не веря больше ни слову в рассказах Мари, он па публичном параде формально
извинился  перед  своими гусарами за причиненную обиду, приколол им вместо
утраченных  знаков  отличия  еще более высокие и пышные султаны из гусиных
перьев  и  снова  разрешил трубить лейб-гусарский марш. Ну, а мы-то знаем,
какова была отвага гусар, когда отвратительные пули насажали им на красные
мундиры пятна.
   Говорить о своем приключении Мари больше не смела,  но волшебные образы
сказочной страны не  оставляли ее.  Она  слышала нежный шелест,  ласковые,
чарующие звуки;  она видела все снова, как только начинала об этом думать,
и, вместо того чтобы играть, как бывало раньше, могла часами сидеть смирно
и  тихо,  уйдя  в  себя,  -  вот  почему  все  теперь звали  ее  маленькой
мечтательницей.
   Раз  как-то  случилось,  что  крестный чинил часы у  Штальбаумов.  Мари
сидела около стеклянного шкафа и,  грезя наяву,  глядела на Щелкунчика.  И
вдруг у нее вырвалось:
   - Ах, милый господин Дроссельмейер, если бы вы на самом деле жили, я не
отвергла бы вас, как принцесса Пирлипат, за то, что из-за меня вы потеряли
свою красоту!
   Советник суда тут же крикнул:
   - Ну, ну, глупые выдумки!
   Но в то же мгновение раздался такой грохот и треск, что Мари без чувств
свалилась со  стула.  Когда  она  очнулась,  мать  хлопотала около  нее  и
говорила:
   - Ну,  можно ли  падать со стула?  Такая большая девочка!  Из Нюрнберга
сейчас приехал племянник господина старшего советника суда, будь умницей.
   Она подняла глаза:  крестный снова нацепил свой стеклянный парик, надел
желтый  сюртучок  и  довольно улыбался,  а  за  руку  он  держал,  правда,
маленького,  но очень складного молодого человека,  белого и  румяного как
кровь с молоком, в великолепном красном, шитом золотом кафтане, в туфлях и
белых шелковых чулках.  К его жабо был приколот прелесть какой хорошенький
букетик,   волосы  были  тщательно  завиты  и  напудрены,  а  вдоль  спины
спускалась превосходная коса.  Крошечная  шпага  у  него  на  боку  так  и
сверкала,  словно вся усеянная драгоценными камнями,  под мышкой он держал
шелковую шляпу.
   Молодой  человек  проявил  свой  приятный  нрав  и  благовоспитанность,
подарив Мари целую кучу чудесных игрушек и прежде всего - вкусный марципан
и  куколок  взамен тех, что погрыз мышиный король, а Фрицу - замечательную
саблю. За столом любезный юноша щелкал всей компании орешки. Самые твердые
были  ему  нипочем;  правой  рукой он совал их в рот, левой дергал себя за
косу, и - щелк! - скорлупа разлеталась на мелкие кусочки.
   Мари вся зарделась,  когда увидела учтивого юношу,  а когда после обеда
молодой Дроссельмейер предложил ей пройти в гостиную, к стеклянному шкафу,
она стала пунцовой.
   - Ступайте,  ступайте,  играть,  дети,  только  смотрите не  ссорьтесь.
Теперь,  когда все часы у  меня в  порядке,  я  ничего не  имею против!  -
напутствовал их старший советник суда.
   Как только молодой Дроссельмейер очутился наедине с Мари,  он опустился
на одно колено и повел такую речь:
   -   О  бесценная  мадемуазель  Штальбаум,  взгляните:  у  ваших  ног  -
счастливый Дроссельмейер, которому на этом самом месте вы спасли жизнь. Вы
изволили  вымолвить,  что  не  отвергли  бы  меня,  как  гадкая  принцесса
Пирлипат,  если  бы  из-за  вас  я  стал уродом. Тотчас же я перестал быть
жалким Щелкунчиком и обрел мою былую, не лишенную приятности наружность. О
превосходная  мадемуазель  Штальбаум,  осчастливьте  меня  вашей достойной
рукой!  Разделите  со  мной  корону  и  трон,  будем  царствовать вместе в
Марципановом замке.
   Мари подняла юношу с колен и тихо сказала:
   - Милый господин Дроссельмейер!  Вы кроткий, добросердечный человек, да
к  тому  же  еще  царствуете  в  прекрасной стране,  населенной прелестным
веселым народцем,  -  ну разве могу я  не согласиться,  чтобы вы были моим
женихом!
   И  Мари тут же стала невестой Дроссельмейера.  Рассказывают,  что через
год он увез ее в золотой карете,  запряженной серебряными лошадьми, что на
свадьбе  у  них  плясали двадцать две  тысячи  нарядных кукол,  сверкающих
бриллиантами и  жемчугом,  а  Мари,  как говорят,  еще и поныне королева в
стране,  где,  если только у тебя есть глаза,  ты всюду увидишь сверкающие
цукатные рощи,  прозрачные марципановые замки  -  словом,  всякие чудеса и
диковинки.
   Вот вам сказка про Щелкунчика и мышиного короля.
 
Главная страница


Нет комментариев.



Оставить комментарий:
Ваше Имя:
Email:
Антибот: *  
Ваш комментарий: